Полиция на похоронах

14 Кот в мешке

— Странно, что в таком большом доме нет телефона, — сказал инспектор, возвращаясь в «Сократес Клоуз» из соседнего дома, откуда им чудом удалось позвонить. — Конечно, этот след на клумбе и рисунок на стекле — чья-то дурная шутка. Во всяком случае, я надеюсь, что это именно так. Обычно с таких случаях просто присылают анонимные письма. Мне не нравится, что кто-то здесь начал валять дурака. Я дам указание сфотографировать и обмерить след, и пришлю человека, чтобы он тут всех проверил. Мы все сделаем, как полагается, Кемпион, но, вполне возможно, только потеряем драгоценное время.

— А что, если это не шутка? — медленно проговорил Кемпион, и его длинная тонкая фигура слегка наклонилась вперед. — Вдруг это отнюдь не проявление дурного тона? Вам не приходилось встречать раньше подобные знаки, Станислаус? Они вам ничего не напоминают?

Инспектор пристально посмотрел на него. Он достаточно давно был знаком с этим молодым человеком, чтобы знать, что подобные замечания, брошенные вскользь, вовсе не были случайными, как могло показаться на первый взгляд. Поэтому он задумался, прежде чем ответить Кемпиону.

— Не могу утверждать, что видел что-нибудь подобное раньше, — ответил он. — Похоже на знаки, оставляемые бродягами, но такого знака я еще не видел. Обычно бродяги имеют при себе два кусочка мела, красный и белый, — объяснил он Маркусу. — Такими знаками они сообщают друг другу о том, кто находится поблизости. Бродяги — это ведь своего рода масонский орден. Конечно, этот знак может означать и цифру восемнадцать, но смысл этой цифры тоже непонятен. А вам это что-нибудь напоминает, Кемпион? Вы же ходячая энциклопедия всяких удивительных вещей.

Молодой человек, казалось, сомневался.

— Возможно, я ошибаюсь, — сказал он, — но мне этот рисунок напомнил букву «В». Однажды я видел такую букву, нарисованную маленькой девочкой. Она перерисовала таким образом весь алфавит, как будто в ее сознании запечатлелись только внутренние участки букв. Так, например, буква «А» изображалась в виде треугольника, под которым были нарисованы крокетные воротца, вот так.

Он взял конверт, набросал на обратной стороне карандашом рисунок, и показал его инспектору и Маркусу.

Маркус отнесся к этой идее скептически, но инспектор сразу же заинтересовался.

— Да, возможно, — сказал он. — Я слышал об этом и раньше, а теперь и от вас еще услышал. Но этот рисунок, конечно, не детский. Вы когда-нибудь видели следы такого размера? Я бы заказал слепок с этого следа в качестве сувенира.

С общего согласия они обошли вокруг дома, чтобы еще раз взглянуть на клумбу. Уходя, Станислаус предусмотрительно накрыл след несколькими газетами и прижал их углы камнями.

— Это мужчина, — сказал он, рассматривая след, — и довольно тяжелый, скажу я вам, хотя, конечно, ему пришлось перенести весь свой вес на эту ногу, чтобы дотянуться до окна.

— Удивительнее всего то, что он босой, — раздраженно сказал Маркус. Непонятные явления не только не вызывали у него любопытства, как и у многих людей его склада, а скорее даже раздражали.

Инспектор присел на корточки на краю дорожки и очень внимательно рассматривал гравий под ногами. Потом он, впервые за целый день, улыбнулся.

— Он был в носках, — сказал он, — но, видимо, они не закрывали его пальцев. Смотрите, в грязи остались ворсинки. Если не возражаете, я накрою след. — Он положил газеты на место и, поднимаясь с корточек, сказал: — Похоже, это был бродяга, вроде того, о котором говорил старина Боудич.

— А! — воскликнул Кемпион. — Владелец зеленой шляпы. «Бродяги оставляют загадочные знаки в Загадочном Доме».

Инспектор вдруг сообразил, какие возможности открывало перед ним это новое предположение, и замер, еще не успев встать во весь рост. Какое-то время взгляд его серых глаз внимательно изучал лицо Кемпиона. Потом он покачал головой.

— Нет, — сказал он, — это не имеет отношения к пороху и выстрелу. Это совсем из другой области. Но вы не беспокойтесь, — сказал он, обращаясь к Маркусу. — Мы не будем пренебрегать никакими уликами, все исследуем самым тщательным образом. Это обычная рутинная процедура — и очень долгая. А фантазии мы оставим Кемпиону, — продолжал он, озорно улыбнувшись. — Размышляйте, сколько хотите, мой мальчик. Я вчера снял охрану около двенадцати часов ночи, но мы ее опять выставим. Нам здесь совсем ни к чему всякие обезьяньи выкрутасы, и я вовсе не хочу, чтобы обитателей этого дома напрасно беспокоили. Мы ведь теперь все люди деликатные.

Они вошли в дом через боковую дверь, которая вела в небольшой коридор, идущий параллельно лестнице.

— Вообще-то я собирался повидаться с мистером Вильямом Фарадеем, — проговорил инспектор, пока двое остальных мужчин снимали мокрые плащи. — Он дома?

Глаза Маркуса выразили легкое замешательство.

— Вообше говоря, мистер Фарадей не вполне здоров, — сказал он. — Он наверху, в своей комнате. Это в самом деле так необходимо?

Инспектор улыбнулся, но не отступил.

— Думаю, мне все-таки нужно с ним встретиться, если вы ничего не имеете против, — сказал он, и добавил без энтузиазма: — Я не возражаю, чтобы вы оба присутствовали при этом разговоре. Любой человек, которого мы допрашиваем, теперь имеет право пригласить своего адвоката.

Кемпион взглянул на Маркуса.

— Как мы и договаривались, — сказал он, — перед сегодняшним дознанием я рассказал инспектору все, что мистер Фарадей не счел нужным сообщить во время первого допроса. Мне кажется, побеседовать с инспектором было бы в его интересах.

Маркус по-прежнему выглядел озабоченным.

— Он у себя комнате, — повторил он. — Пойду предупрежу его. Не хотите ли снять свой плащ, инспектор? Вы совсем промокли.

Он поспешил на второй этаж, а инспектор, которому Кемпион помогал снять плащ, хихикнул.

— Попали вы, как кур в ощип, — заметил он.

— Вам приходится и удирать вместе с зайцем и гнаться за ним вместе с гончими. Но, наверное, у вас есть на то свои причины.

— Самые что ни на есть веские причины, — сказал Кемпион. — Они основаны на проверенной временем теории, согласно которой, чем меньше человек виновен, тем больше ему приходится оправдываться. Мой дорогой, этот старикан прошел через две войны, включая мировую, и ухитрился никого не убить. Вряд ли он занялся этим на старости лет. Я допускаю, что ему что-то известно, но он виновен не более, чем я.

Инспектор фыркнул, но больше ничего не сказал. В этот момент вернулся Маркус.

— Мистер Фарадей сидит в халате перед камином. Он говорит, что все еще чувствует себя скверно, и не желает спуститься, хотя я и посоветовал ему повидаться с вами, и сказал, что вы были так любезны, что позволили мне и Кемпиону присутствовать при этом разговоре. Я подумал… вы не будете возражать, если мы поднимемся к нему?

— Вовсе нет, — сказал инспектор, ожидавший худшего. — Я прямо сейчас к нему и поднимусь.

Дядя Вильям сидел у камина в своей спальне, облаченный в яркий халат. Его седые волосы были взлохмачены, а усы уныло повисли. Когда они вошли в комнату, он посмотрел на них, но не сделал попытки встать. Носки его ковровых тапочек были повернуты друг к другу, пухлая рука лежала на колене, а другая, перевязанная, была подвешена на черной шелковой ленте. Он выглядел постаревшим, и вид его внушал жалость. Несомненно, он был нездоров. Кожа покрылась пятнами, а глаза слегка покраснели.

Кемпион перехватил взгляд, который инспектор украдкой бросил на ноги пожилого человека, и не смог сдержать веселую усмешку. Маленькие пухлые ступни дяди Вильяма, разумеется, не могли быть причиной появления огромного следа на клумбе.

Несчастный больной слабо улыбнулся Кемпиону и сухо кивнул инспектору.

— В чем дело на этот раз? — спросил он. — Я болен, и не хочу, чтобы меня беспокоили чаше, чем это действительно необходимо. Вы не могли бы сами раздобыть себе стулья? Я ничего не имею против вашего вторжения, но не хотел бы, чтобы ваш визит затянулся.

Гости сами позаботились о стульях, и инспектор стал расспрашивать дядю Вильяма по всем пунктам, о которых говорил ему утром Кемпион. Дядя Вильям вел себя на удивление хорошо. Он признал, что болен амнезией и что обращался к сэру Гордону Вудторпу. Несколько более щекотливыми для него оказались вопросы, касающиеся револьвера, но инспектор разговаривал с ним терпеливо и даже с некоторым сочувствием, и дядя Вильям, обрадовавшись доброжелательной аудитории, забыл о своих опасениях и заговорил свободно.

Разговор быстро продвигался к концу, Маркус весьма ловко помогал своему клиенту обойти наиболее сомнительные моменты в его рассказе, и только, когда инспектор, откашлявшись и предварительно извинившись, приступил к вопросам по поводу ночного инцидента, дядя Вильям начал проявлять упрямство.

— А что с вашей рукой, сэр? — невинно поинтересовался инспектор. — Насколько я понял, ночью здесь что-то произошло. Не могли бы вы мне рассказать, каким образом поранились?

Впервые с начала их визита в покрасневших глазах дяди Вильяма появилось опасное упрямое выражение.

— Ничего особенного не случилось, — ответил он раздраженным тоном. — Но, когда за дело берегся полиция, самый пустячный случай вырастает в важное событие. Все было очень просто. Я уже рассказывал об этом Кемпиону, и то же самое я повторил своей племяннице. — Он кашлянул и строго посмотрел на инспектора. — Я, знаете ли, сплю с открытой нижней створкой окна, и поздно ночью меня разбудила громадная кошка, которая пробралась в комнату. Я ненавижу кошек, поэтому я вскочил с постели, схватил ее за загривок и хотел выбросить в окно. Она от злости меня и поцарапала. Потом я вышел из комнаты, чтобы залить царапину йодом, и нечаянно переполошил весь дом. Вот и все, что можно сказать по этому поводу.

Маркус, судя по всему, начал нервничать, Кемпион огорчился, но инспектор, совершенно не меняя выражения лииа, наиарапал какие-то иероглифы в своем блокноте, а потом, глядя прямо в глаза дяди Вильяма, спросил его:

— Не могли бы вы мне показать вашу рану, сэр? — спросил он.

Дядя Вильям надул щеки.

— Это довольно-таки странная просьба с вашей стороны… хм… офицер, — сказал он.

Инспектор пропустил мимо ушей эту колкость, и Кемпион уже в который раз восхитился этим спокойным человеком с проницательными серыми глазами.

— Я хотел бы увидеть вашу рану, сэр. — Тон инспектора был одновременно уважительным и повелительным.

В какое-то мгновение показалось, что дядя Вильям был уже готов решительно отказаться, но в дело вмешался тактичный Маркус.

— Позвольте мне помочь вам с повязкой, — сказал он.

Пожилой человек бросил на него недобрый взгляд.

— Хорошо, — сказал он, — будь по-вашему. Но если это не понравится доктору Левроку, то я не виноват. Он сказал, что мне еще повезло, что не была задета артерия, к тому же я не уверен, — добавил он вполголоса, — что юридическая этика допускает, чтобы адвокат помогал полицейскому подвергать своего несчастного клиента черт знает каким экзекуциям в разгар болезни.

— Юрист обязан сделать все возможное для зашиты интересов своего клиента, сэр, — довольно язвительным тоном ответил Маркус.

— Фу! — осудил его дядя Вильям.

К этому времени верхние бинты были уже сняты, и Маркус с исключительной осторожностью приподнял полоску промасленного шелка, которая лежала под бинтами. Ее удаление оказалось более трудным делом, и только путем осторожного смачивания теплой водой удалось освободить рану.

Станислаус встал, чтобы ее осмотреть, и выражение его лица стало более жестким.

— Потребовалось три шва, насколько я вижу, — сказал он. — Один разрез. — Спасибо, мистер Фарадей. Это все, что я хотел увидеть.

Дядя Вильям, несмотря на недомогание, достаточно хорошо соображал, чтобы понимать, что вид раны противоречит его рассказу. Поэтому он надолго погрузился в процесс повторной перевязки, и прошло немало времени, прежде чем он был удовлетворен достигнутым результатом.

Инспектор с терпеливым и вежливым видом дожидался, пока закончится перевязка и, наконец, задал следующий вопрос:

— Не могли бы вы рассказать мне еще раз, сэр, как вы получили эту резаную рану?

Дядя Вильям аж взвизгнул от возмущения.

— Неужели я теперь до конца своих дней должен буду повторять рассказ о самом заурядном происшествии? — с горечью воскликнул он. — Вы в своем уме, сэр? Я же сказал вам, что ночью ко мне в комнату забралась кошка и что она меня поцарапала. Куда же катится эта страна? Нас ожидает засилье некомпетентных людей.

Инспектор никак не прореагировал.

— Опишите мне эту кошку, — попросил он самым мирным тоном.

Дядя Вильям взревел, но никто из присутствующих не придал этому значения, и в конце концов он сдался.

— Это была большая кошка, — сказал он. — Темная. Я ведь ее не изучал. Я хотел выбросить ее из комнаты, а не приручать.

Никто не сказал ему в ответ ни слова, и он продолжал, все больше и больше погружаясь в трясину:

— Я видел таких кошек в Южной Африке. Очень свирепые и довольно большие.

— Она была вам знакома? — проговорил инспектор совершенно бесстрастным тоном.

Дядя Вильям покраснел, но держался стойко.

— Как это она была мне знакома? Что вы имеете в виду? — сердито спросил он. — Я не вожу знакомства с бродячими кошками. Нет, я ее никогда до этого не видел. Это вас устраивает?

— Когда вы схватили эту кошку, у вас горел свет или нет? — спросил инспектор, торопливо что-то записывая.

— Нет, — торжественно провозгласил дядя Вильям.

— Откуда же вы узнали, что это была кошка? — спросил инспектор с невозмутимым видом. Если не считать того, что он перестал говорить «сэр», он ничем не выдал растущего раздражения.

Глаза дядя Вильяма остекленели.

— А? — едва вымолвил он.

— Откуда вы узнали, что это была кошка? — повторил свой вопрос инспектор.

И тут дядя Вильям взорвался. Подземные толчки вылились в извержение такой силы, которую ни он, ни присутствующие не могли даже предположить.

— Потому что она мяукала! — заорал он. — Вот так: «Мяу, мяу!» Я не знаю, о чем вы думаете, приходя сюда и задавая мне эти идиотские вопросы. Фезерстоун, вы никуда не годный адвокат, если вы не можете защитить меня от подобных вещей. Я больной человек и не могу себе позволить общаться с компанией полоумных.

Маркус кашлянул.

— Мистер Фарадей, — вежливо начал он, — как адвокат, я советую вам рассказать инспектору все, что вы знаете. В ваших же собственных интересах полиция должна узнать всю правду.

Вмешательство Маркуса успокоило дядю Вильяма, но никоим образом не умерило его упрямства.

— Я не знаю, почему вас не устраивают мои показания, — сказал он. — Все это не имеет к вам никакого отношения. Я знаю, что это была кошка, потому что она мяукала. Возможно, это была не кошка. Возможно, это был тиф, откуда я знаю. — И он сам засмеялся собственной шутке.

— Вы не уверены, что это была кошка, — отметил инспектор с некоторым удовлетворением, и сделал запись в блокноте. — А вы уверены, что это было животное?

Дядя Вильям, уступивший один раз, собрал все свои силы.

— Кто бы это ни был, я выставил это существо в окно, — резко ответил он.

Инспектор встал, подошел к окну и выглянул наружу. Окно было прямо над клумбой. Он ничего не сказал и вернулся на свое место.

Дядя Вильям снова начал закипать.

— Знаете, инспектор, — сказал он, — у меня создалось впечатление, что вы не верите ни одному моему слову. Я вам все сказал, и отказываться от своих слов не собираюсь. Своим недоверием вы наносите мне оскорбление в моем собственном доме.

Мистер Оатс решил никак не реагировать на это замечание.

— Не могли бы вы дать мне адрес вашего врача? — спросил он.

— На кой черт? — спросил дядя Вильям, широко раскрыв глаза. — Он вам ничего особенного не скажет. Доктора не имеют обыкновения болтать, как вам известно. Но я могу вам кое-что сообщить, чтобы вам не пришлось потом это из него выдавливать. Он проявляет такое же упрямство в отношении этой кошки, как и вы. Этот дурак даже спросил меня, не была ли это кошка с одним когтем. Его фамилия Леврок, если уже вам обязательно нужно встревать в мои личные дела. Это все, что я могу вам сказать.

Инспектор встал.

— Очень хорошо, сэр, — сказал он. — Я должен вас предупредить, что вам, возможно, придется все это изложить коронеру. А он может решить, что в этом рассказе не все сходится.

Маркус тоже поднялся.

— Инспектор, — сказал он, — вы ведь побудете здесь еще немного, правда? Я хотел бы сказать два слова моему клиенту прежде, чем вы уйдете.

Впервые за все время этого разговора на лице мистера Оатса появилась улыбка.

— Я еще побуду в доме некоторое время, мистер Фезерстоун, — ответил он.

Оставив Маркуса наедине с его неуступчивым клиентом, инспектор и Кемпион вышли из комнаты в коридор. Инспектор остановился и сказал:

— Теперь я хочу осмотреть мансарду. Я хочу увидеть этот оконный шнур и кобуру от револьвера.

— Мне очень жаль, что так получилось с дядей Вильямом, — пробормотал Кемпион.

Инспектор фыркнул.

— Такие свидетели заставляют меня чувствовать себя идиотом, — сказал он. — Я бы отправил его в кутузку только за то, что он рассказывает мне такие бредни. Это самая настоящая ножевая рана. Судя по ее виду, можно допустить, что она сделана перочинным ножом. Он явно кого-то выгораживает, а это значит, что он, возможно, знает виновника.

Кемпион покачал головой.

— Я не уверен, что он его знает, — сказал он. — Но, возможно, сам он думает, что знает.

— Отведите меня в мансарду, — решительно сказал инспектор. — Повседневная, рутинная работа — вот единственный способ чего-нибудь добиться. Все к тому идет.