Politics Among Nations. The Struggle for Peace and Power

Сила зависит от количества людей и оружия и их распределение между различными марками военного ведомства Нация может иметь хорошиеH'giisp'oFtecEno^ инновации в ведении войны. Ее военные лидеры могут преуспевать в стратегии и тактике, соответствующей новым методам ведения войны. Однако такая нация может быть слабой в военном и, как следствие, в политическом отношении, если она не обладает военным учреждением, которое по своей сверхсиле и силе его составных частей не является ни слишком большим, ни слишком маленьким в свете задач, которые оно может быть призвано выполнять. Должна ли нация, чтобы быть сильной, располагать большой армией или ее могуществу не мешает наличие, по крайней мере в мирное время, большой армии? Устарели ли крупные военно-морские силы, или линкоры и тяжелые крейсера все еще выполняют полезную функцию? Насколько крупное военное ведомство может позволить себе страна с учетом ее ресурсов и обязательств? Требует ли забота о национальной мощи широкомасштабного производства самолетов и других механизированных вооружений в мирное время, или же, учитывая быстрые изменения в технологии, страна должна тратить свои ресурсы на исследования и производство ограниченного количества усовершенствованных видов вооружений?

Правильный или неправильный ответ на такие вопросы количественного характера имеет непосредственное отношение к национальной мощи. Может ли решение в войне быть навязано одним новым оружием, таким как артиллерия, как думали на рубеже пятнадцатого века, или подводная лодка, как думали немцы в Первой мировой войне, или самолет, как широко верили в период между двумя мировыми войнами, или атомная бомба, как многие считают сегодня? Неправильные ответы на некоторые из этих вопросов, данные Великобританией и Францией в период между двумя мировыми войнами, сохранили для них видимость силы в рамках традиционных военных концепций. Но эти ошибки поставили их на грань окончательного поражения в ходе Второй мировой войны, военная техника которой требовала иных ответов на эти вопросы. От качества ответов, которые мы даем на эти и подобные вопросы сегодня, будет зависеть будущее могущество Соединенных Штатов по отношению к другим странам.

5. НАСЕЛЕНИЕ

Когда мы переходим от материальных факторов и тех, которые состоят из материальных и человеческих элементов, к чисто человеческим факторам, определяющим мощь нации, мы должны различать количественные и качественные компоненты. Если к последним мы относим национальный характер, национальную мораль и качество дипломатии, то о первых следует говорить с точки зрения численности населения.

Конечно, было бы неверно утверждать, что чем больше население страны, тем больше ее мощь. Ведь если бы существовала такая безоговорочная корреляция между численностью населения и национальной мощью, то Китай с населением около 450 миллионов человек был бы самой могущественной страной на Земле, за ним следовала бы Индия с населением около 400 миллионов человек. Советский Союз со 190 миллионами и Соединенные Штаты со 145 миллионами занимали бы третье и четвертое места, соответственно. Хотя нет оснований считать страну более могущественной, потому что ее население больше, чем у большинства других стран, все же верно, что ни одна страна не может оставаться или стать первоклассной державой, если она не принадлежит к числу более густонаселенных государств Земли. Без большого населения невозможно создать и поддерживать в рабочем состоянии промышленные предприятия, необходимые для успешного ведения современной войны; вывести в поле большое количество боевых групп для ведения боевых действий на суше, на море и в воздухе; и, наконец, пополнить кадры войск, значительно более многочисленных, чем боевые, которые должны снабжать последние продовольствием, средствами транспорта и связи, боеприпасами и оружием.

Сравнение населения Соединенных Штатов с населением Австралии и Канады наглядно продемонстрирует связь между численностью населения и национальной мощью. Сегодня в Австралии на площади чуть меньше трех миллионов квадратных миль проживает около семи с половиной миллионов человек, а население Канады на площади почти три с половиной миллиона квадратных миль составляет около двенадцати миллионов. С другой стороны, в Соединенных Штатах, которые по площади меньше Австралии и Канады, проживает 145 миллионов человек, что более чем в девятнадцать раз больше, чем в Австралии, и более чем в двенадцать раз больше, чем в Канаде. С населением Австралии или Канады Соединенные Штаты никогда не смогли бы стать самой могущественной нацией на земле. Волны массовой иммиграции в девятнадцатом и первые два десятилетия двадцатого века принесли в Соединенные Штаты этот элемент национальной мощи. Если бы Закон об иммиграции 1924 года, ограничивающий иммиграцию в США 150 000 человек в год, был принят на сто или даже пятьдесят лет раньше, тридцать шесть или двадцать семь миллионов человек, соответственно, не смогли бы поселиться в США, и они и их потомки были бы потеряны для Соединенных Штатов.

К 1874 году оно выросло до сорока миллионов, а к 1924 году - до 114 миллионов. В течение этого столетия доля иммиграции в приросте американского населения в среднем составляла около 30%, приближаясь к 40% в период 1880-1910 годов. Иными словами, наиболее впечатляющий рост американского населения совпадает с абсолютными и относительными пиками иммиграции. Таким образом, свободная иммиграция с 1824 года и, в особенности, с 1874 по 1924 год, несет главную ответственность за изобилие рабочей силы, которая так много значила для национальной мощи Соединенных Штатов в войне и мире. Без этой иммиграции население Соединенных Штатов вряд ли составило бы более половины того, что есть сегодня. Следовательно, национальная мощь Соединенных Штатов уступала бы той, что составляет сегодня 145 миллионов человек.

Поскольку численность населения является одним из факторов, на которых зиждется национальная мощь, и поскольку мощь одной нации всегда относительна к мощи другой, относительная численность населения стран, конкурирующих за власть, относительные темпы их роста заслуживают пристального внимания.

Германия имеет примерно такое же соотношение между Германией и Францией, то есть три к одному, и уже долгое время движется в этом направлении. Рассматривая ситуацию, сложившуюся к началу Первой мировой войны, исключительно с точки зрения демографических тенденций, Германия могла считать, что время на стороне России, Франция - на стороне Германии, а Австрия и Россия, по другим, уже упомянутым причинам, могли полагать, что отсрочка конфликта будет на руку противнику. Таким образом, все действующие лица, за исключением Великобритании, имели собственные причины предпочесть войну в 1914 году мирному урегулированию, которое они могли рассматривать не как окончательное, а лишь как передышку перед неизбежным сведением счетов.

Как сдвиги в распределении власти в Европе в новейшей истории примерно дублировались изменениями в демографических тенденциях, так и появление Соединенных Штатов в качестве центра великой силы Запада, занявшего место Западной и Центральной Европы, можно прочесть в цифрах населения соответствующих соимперий. В 1870 году население Франции, а также Германии превышало население Соединенных Штатов. Однако в 1940 году население Соединенных Штатов увеличилось на 100 миллионов человек, в то время как совокупный прирост населения Франции и Германии за тот же период составил всего тридцать один миллион.

Из сказанного до сих пор очевидно, что при попытке оценить распределение силы на фрттуре прогнозирование демографических тенденций играет важную роль. При прочих равных условиях значительное сокращение численности населения страны по сравнению с ее конкурентами на международной арене означает уменьшение национальной мощи, а значительное увеличение, при сходных условиях, - увеличение национальной силы. Когда в конце девятнадцатого века Британская империя была единственной существующей мировой державой, ее население составляло около 400 миллионов человек, то есть примерно одну четвертую часть всего населения мира. В 1946 году оно приблизилось к 550 миллионам. Поскольку население Индии оценивается в 400 миллионов человек, эти цифры иллюстрируют огромную потерю национальной мощи только с точки зрения численности населения, которую понесла бы Британская империя в случае потери Индии.

Предполагая продолжение прошлых тенденций без вмешательства войны или природных катастроф и принимая за точку отсчета 1970 год, эксперты по народонаселению прогнозируют значительный рост населения Соединенных Штатов, Советского Союза, стран Восточной и Южной Европы и значительное сокращение рабочей силы в странах Западной и Центральной Европы. Согласно этим прогнозам, к 1970 году население Объединенного государства вырастет по меньшей мере до 155 миллионов, Советского Союза - до 250 миллионов, в то время как население Великобритании сократится с 47 миллионов в 1945 году до примерно 40 миллионов, а Франции - с 40 миллионов до 35 миллионов. Если этот сдвиг в численности населения произойдет, то Советский Союз будет иметь большее население, чем Германия, Великобритания, Франция и остальные страны Западной и Центральной Европы вместе взятые, а население Советского Союза и его сателлитов превысит население остальной Европы. Если страны, активно участвующие в защите западной цивилизации, смогут в 1970 году сохранить свою нынешнюю численность рабочей силы, в то время как страны российской орбиты к тому времени увеличат ее примерно на две пятых, то это будет результатом прироста населения Соединенных Штатов и Южной Европы.

С точки зрения численности населения, позиция Соединенных Штатов в 1970 году все еще будет демонстрировать значительную силу по сравнению с Западной Европой из-за ожидаемых потерь последней. Но по сравнению с тенденцией роста населения в Латинской Америке, положение Соединенных Штатов находится на пути к ухудшению. Латинская Америка демонстрирует самые высокие темпы прироста населения среди всех крупных регионов мира.

Нация с относительно большим количеством населения с максимальной потенциальной полезностью для военных и производственных целей (примерно от двадцати до сорока лет) будет иметь преимущество в силе перед нацией, в населении которой относительно преобладают старшие возрастные группы. Если ожидаемые тенденции материализуются, то общая численность населения Соединенных Штатов в период с 1945 по 1970 год увеличится почти на 20 процентов, в то время как возрастная группа максимальной потенциальной полезности увеличится всего на 9 процентов. За тот же период общая численность населения Советского Союза увеличится примерно на 35%, а рассматриваемая возрастная группа - примерно на 20%.

Вторя Августу и его преемникам на троне Римской империи, Уинстон Черчилль, будучи премьер-министром Великобритании, выразил свою тревогу по поводу иной ситуации, в которой оказалась Великобритания в этом отношении. Он высказался по этому поводу в своем радиообращении от 22 марта 1943 года:

Одна из самых мрачных тревог, которая одолевает тех, кто заглядывает на тридцать, сорок или пятьдесят лет вперед, а в этой области будущее видно слишком ясно, - это сокращение рождаемости. Через тридцать лет, если нынешние тенденции не изменятся, уменьшившемуся трудоспособному и боеспособному населению придется содержать и защищать почти вдвое больше стариков; через пятьдесят лет положение будет еще хуже. Если наша страна хочет сохранить свое высокое место и выжить в качестве великой державы, способной удержать свои позиции под внешним давлением, необходимо всеми средствами поощрять наших людей к созданию больших семей.

6. НАЦИОНАЛЬНЫЙ ХАРАКТЕР

Из трех человеческих факторов качественного характера, влияющих на национальную мощь, национальный характер и национальная мораль выделяются как своей неуловимостью с точки зрения рационального прогноза, так и своим постоянным и зачастую решающим влиянием на вес, который нация способна положить на чашу весов международной политики. Нас не интересует вопрос о том, какие факторы ответственны за развитие национального характера. Нас интересует лишь тот факт - спорный, но, как нам кажется, неоспоримый - что определенные качества интеллекта и характера встречаются чаще и ценятся выше в одной нации, чем в другой. Эти качества отличают одну нацию от других и демонстрируют высокую степень устойчивости к изменениям. Несколько примеров, взятых наугад, проиллюстрируют этот тезис.

Разве это не неоспоримый факт, что, как отмечали Джон Дьюи и многие другие, Кант и Гегель так же типичны для философской традиции Германии, как Декарт и Вольтер для французского ума, как Локк и Берк для политической мысли Великобритании, как Уильям Джеймс и Джон Дьюи для типично американского подхода к интеллектуальным проблемам? И можно ли отрицать, что эти философские различия являются лишь выражением, на самом высоком уровне абстракции и систематизации, фундаментальных интеллектуальных и моральных черт, которые проявляются на всех уровнях мышления и действия и которые придают каждой нации ее безошибочное своеобразие? Механистическая рациональность и систематическое совершенство философии Декарта появляются в трагедиях Корнеля и Расина не реже, чем в рационалистическом ft^ якобинской реформы. Они вновь появляются в стерильности академического формализма, который характеризует большую часть современной интеллектуальной жизни Франции. Они вновь появляются в десятках мирных планов, логически совершенных, но неосуществимых, в которых преуспело французское государство в период между двумя мировыми войнами. С другой стороны, черта интеллектуального любопытства, которую Юлий Цезарь обнаружил у галлов, на протяжении веков оставалась отличительной чертой французского ума.

Описание американского национального характера, как оно вытекает из "Демократии в Америке" де Токвиля, не потеряло своей актуальности из-за вмешательства более чем столетия* Нерешительность американского прагматизма между неявным догматическим идеализмом и упованием на успех как меру истины отражается в колебаниях американской дипломатии между "четырьмя свободами" и Атлантической хартией, с одной стороны, и "дипломатией доллара", с другой.

Существование и стабильность китайского национального характера вряд ли можно отрицать. Что касается России, то сопоставление двух опытов с разницей почти в столетие станет ярким доказательством устойчивости определенных интеллектуальных и моральных качеств.

Бисмарк писал в своих мемуарах: во время моего первого пребывания в Петербурге в 1859 году у меня был пример еще одной русской особенности. В первые весенние дни у всех придворных был обычай прогуливаться в Летнем саду между Павловским дворцом и Невой. Там император заметил часового, стоявшего посреди травы; на вопрос, почему он там стоит, солдат мог ответить только: "Таков мой приказ". Этот вопрос обсуждался при дворе и дошел до слуг. Один из них, пожилой пенсионер, выступил вперед и заявил, что его отец однажды сказал ему, когда они проходили мимо часового в Летнем саду: "Вот он, все еще стоит, охраняя цветок; на этом месте императрица Екатерина однажды заметила подснежник, расцветший необычно рано, и приказала не срывать его". Это повеление было исполнено: на этом месте поставили часового, и с тех пор он стоит там круглый год. Подобные истории вызывают у нас смех и критику, но они являются выражением той элементарной силы и упорства, от которых зависит сила русской натуры в ее отношении к остальной Европе. Это напоминает нам о часовых во время наводнения в Санкт-Петербурге в 1825 году и на Шипкинском перевале в 1877 году; не получив облегчения, первые утонули, вторые замерзли насмерть на своих постах.

Национальный характер не может не влиять на национальную власть; ведь те, кто действует от имени нации в мире и войне, формулирует, проводит и поддерживает ее политику, избирается и избирает, формирует общественное мнение, производит и потребляет - все они в большей или меньшей степени несут на себе отпечаток тех интеллектуальных и моральных качеств, которые составляют национальный характер. Элементарная сила и упорство" русских, индивидуальная инициатива и изобретательность американцев, недогматический здравый смысл британцев, дисциплина и тщательность немцев - вот некоторые из качеств, которые проявляются, к лучшему или к худшему, во всех индивидуальных и коллективных действиях, в которых могут участвовать члены нации. Вследствие различий в национальном характере, правительства Германии и России, смогли начать внешнюю политику, которую американское и британское правительства были бы неспособны проводить, и наоборот. Антимилитаризм, неприятие постоянных армий и обязательной военной службы - постоянные черты характера американской и британской наций. Однако те же самые институты и виды деятельности на протяжении веков занимали высокое место в иерархии ценностей Пруссии, откуда их престиж распространялся на всю Германию. В России традиция подчинения власти правительства и традиционный страх перед иностранцами сделали большие постоянные военные учреждения приемлемыми для населения.

Таким образом, национальный характер дал Германии и России первоначальное преимущество в борьбе за власть, поскольку они могли в мирное время превратить большую часть своих национальных ресурсов в инструменты войны. С другой стороны, нежелание американского и британского народов рассматривать такую трансформацию, особенно в больших масштабах и в отношении рабочей силы, за исключением очевидной национальной чрезвычайной ситуации, наложило серьезное препятствие на тактику и стратегию американской и британской внешней политики. Правительства, такие как нацистское, могут планировать, готовить и вести войну в любой момент по своему усмотрению. В частности, они могут начать превентивную войну в любой момент, когда это покажется им наиболее благоприятным для их дела. Правительства, такие как американское, находятся в этом отношении в гораздо более сложной ситуации и имеют гораздо меньше свободы действий. Сдерживаемые явным антимилитаризмом своих народов, они должны придерживаться более осторожного курса во внешних делах. Зачастую имеющаяся в их распоряжении военная мощь не соответствует тем политическим обязательствам, которые налагает на них забота о национальных интересах. Другими словами, у них не будет вооруженной мощи, необходимой для поддержки их политики. Когда они вступают в войну, они, как правило, делают это на условиях своих врагов. Они должны полагаться на другие черты национального характера и на другие компенсирующие факторы, такие как географическое положение и промышленный потенциал, чтобы перенести начальный период слабости и неполноценности к окончательной победе. Таковы могут быть последствия характера нации, во благо или во зло.

Наблюдатель на международной арене, пытающийся оценить относительную силу различных государств, должен принимать во внимание национальный характер, как бы трудно ни было оценить столь неуловимый и неосязаемый фактор. Неспособность сделать это приведет к ошибкам в суждениях и политике, как, например, обесценивание восстановительной силы Германии после Первой мировой войны и недооценка стойкости России в 1941-42 годах. Версальский договор мог ограничить Германию во всех других инструментах национальной власти, таких как территория, источники сырья, промышленный потенциал и военное строительство. Но он не мог отнять у Германии те качества интеллекта и характера, которые позволили ей в течение двух десятилетий восстановить утраченное и стать сильнейшей военной державой мира. Практически единодушное мнение военных экспертов, которые в 1942 году дали русской армии всего несколько месяцев на сопротивление, возможно, было правильным с чисто военной точки зрения, такой как военная стратегия, мобильность, промышленные ресурсы и тому подобное. Однако это экспертное мнение было явно ошибочным, поскольку недооценивало тот фактор "элементарной силы и упорства", который более здравый рассудок признал великим источником русской стойкости.

Пессимизм, который в 1940 году лишил Великобританию шанса на выживание, коренился в аналогичном пренебрежении или неправильном понимании национального характера британского народа.

Мы уже упоминали в другом контексте о том презрении, с которым немецкие лидеры относились к американской мощи перед Второй мировой войной. Интересно отметить, что точно такая же ошибка и по той же причине была допущена немецкими лидерами во время Первой мировой войны. Так, в октябре 1916 года министр военно-морского флота Германии оценил значение присоединения Соединенных Штатов к союзникам как "нулевое", а другой немецкий министр того периода заявил в парламентской речи, уже после того, как Соединенные Штаты фактически вступили в Первую мировую войну на стороне союзников: "Американцы не умеют плавать и не умеют летать, американцы никогда не придут". В обоих случаях немецкие лидеры недооценивали американскую мощь, обращая внимание исключительно на качество военного истеблишмента в конкретный момент, на антимилитаризм американского характера и на фактор географического расстояния. Они полностью игнорировали такие качества американского характера, как индивидуальная инициатива, дар к импровизации и техническое мастерство, которые, вместе с другими материальными факторами и при благоприятных условиях, могли бы более чем перевесить недостатки географической удаленности и обветшалости военной базы.

С другой стороны, вера многих экспертов, по крайней мере до Сталинградской битвы, в непобедимость Германии черпала свою силу из материальных факторов, а также из некоторых аспектов немецкого национального характера, которые, казалось, благоприятствовали полной победе. Эти эксперты пренебрегали другими аспектами национального характера немецкого народа, в частности, отсутствием у него умеренности. От императоров средневековья и военачальников Тридцатилетней войны до Вильгельма II и Гитлера этот недостаток умеренности оказался единственной фатальной слабостью немецкого национального характера. Не умея сдерживать цели и действия в рамках возможного, немцы раз за разом растрачивали и в конечном итоге разрушали национальную мощь Германии, построенную на других материальных и человеческих факторах.

7. НАЦИОНАЛЬНЫЙ МОРАЛЬНЫЙ ДУХ

Хотя определенные черты национального характера могут легко проявиться в моральном духе народа в определенный момент истории, например, здравый смысл британцев, индивидуализм французов, стойкость русских, из характера нации нельзя сделать вывод о том, каким может быть моральный дух этой нации при определенных обстоятельствах. Национальный характер американского народа, по-видимому, в определенной степени подходит для того, чтобы играть роль первоклассной державы в условиях середины двадцатого века. Однако никто не может с какой-либо степенью уверенности предсказать, каким будет национальный моральный дух американского народа в условиях, которые преобладали в различных воюющих странах Европы и Азии на определенных этапах Второй мировой войны и в послевоенные годы. Также невозможно предугадать реакцию британского народа на повторение опыта Второй мировой войны. Однажды они выстояли под "блицем" и V-образным оружием. Смогут ли они выстоять во второй раз? А как насчет атомной бомбы? Подобные вопросы можно задать всем странам, и рациональных ответов на них нет.

Американская национальная мораль, в частности, была в последние годы объектом поисков спекуляций внутри страны и за рубежом; ведь американская внешняя политика и, через нее, вес американской силы в международных делах в особой степени зависит от настроений американского общественного мнения, выражающихся в голосах Конгресса, результатах выборов, опросах и тому подобном. Вступят ли Соединенные Штаты в Организацию Объединенных Наций? Примет ли Конгресс британский заем? Поддержит ли Конгресс план Маршалла для Европы? Насколько далеко готов зайти Конгресс в оказании помощи Турции? Если бы в Турцию вторглась иностранная армия, было бы большинство Конгресса готово принять объявление войны? Главный фактор, от которого зависели или зависят ответы на эти вопросы, - это состояние национального морального духа в решающий момент.

Национальная мораль любого народа, очевидно, сломается в определенный момент. Для разных народов и при разных обстоятельствах этот перелом наступает по-разному. Некоторые народы будут приближены к точке перелома огромными и бесполезными потерями в войне, как, например, французы после Нивельского наступления 1917 года в Шампани. Одного большого поражения будет достаточно, чтобы подорвать национальный боевой дух других, как, например, поражение, которое итальянцы потерпели в 1917 году при Капоретто и которое стоило им трехсот тысяч человек пленных и столько же дезертиров. Моральный дух других, таких как русские в 1917 году, сломается под воздействием сочетания огромных военных потерь в людях и территориях и бесхозяйственности самодержавного правительства Моральный дух других будет только медленно снижаться. Так было с германцами на быстрой стадии Второй мировой войны, когда ряд руководителей армии и бывших высокопоставленных чиновников отказались от проигранного дела, в то время как народные массы продолжали до самого момента, когда Гитлер, по сути, вступил в свои права. Это сохранение морального духа Германии в 1945 году при самых неблагоприятных обстоятельствах особенно наглядно демонстрирует непредсказуемость таких коллективных реакций. При гораздо менее серьезных обстоятельствах национальный моральный дух Германии рухнул в ноябре 1918 года, и этот прецедент должен был предвещать аналогичный крах немецкого морального духа летом 1944 года, после вторжения союзников во Францию.

Хотя национальный моральный дух подвергается окончательному испытанию во время войны, он важен всякий раз, когда сила нации направлена на решение международной проблемы. Это важно отчасти из-за ожидаемого влияния национального морального духа на военную мощь, отчасти потому, что национальный моральный дух влияет на решимость, с которой правительство проводит свою внешнюю политику. Любая часть населения, которая чувствует себя постоянно лишенной своих прав и полноценного участия в жизни нации, будет иметь тенденцию к более низкому национальному моральному духу, быть менее "патриотичной", чем те, кто не страдает от таких недостатков. То же самое, вероятно, будет справедливо и в отношении тех, чьи жизненные устремления расходятся с постоянной политикой, проводимой большинством или правительством. Когда глубокие разногласия раздирают народ, народная поддержка, которую можно заручиться для проведения внешней политики, всегда будет шаткой и фактически незначительной, если успех или неудача внешней политики имеет прямое отношение к вопросам внутренней борьбы.

Автократические правительства, которые при выработке своей политики не учитывают пожелания народа, не могут рассчитывать на большую поддержку своей внешней политики со стороны населения. Так было в таких странах, как царская Россия и Австрийская монархия. Пример Австрии особенно поучителен. Многие внешние политики этой страны, особенно в отношении славянских народов, были направлены на ослабление последних, чтобы лучше сдерживать славянские народности, живущие под властью Австрии. Как следствие, эти славянские народности были склонны в лучшем случае безразлично относиться к внешней политике своего собственного правительства, а в худшем - активно поддерживать политику славянских правительств, направленную против них самих. Поэтому неудивительно, что во время Первой мировой войны целые славянские части австро-венгерской армии перешли на сторону русских. Правительство осмеливалось использовать других только против неславянских врагов, таких как итальянцы. По аналогичным причинам во время Первой мировой войны немецкая армия использовала эльзасские части против русских, а польские - против французов.

Советский Союз имел подобный опыт отсутствия морального духа во время Второй мировой войны, когда некоторые части, состоящие из украинцев и казаков, дезертировали к немцам и сражались с русскими армиями. Великобритания имела такой же опыт с Индией, чья национальная энергия неохотно и с оговорками поддерживала внешнюю политику своего чужеземного хозяина, если она, подобно Бозе и его последователям во время Второй мировой войны, приходила на помощь врагу чужеземного хозяина. Наполеону и Хайдеру пришлось узнать, к своему ужасу, что среди трофеев иностранного завоевания не всегда можно найти народную поддержку политики завоевателя. Количество и сила поддержки, которую Хайдер, например, нашел среди завоеванных народов Европы, находились в обратном соотношении с качеством национальной морали конкретного народа.

Французская власть до и во время Второй мировой войны страдала от этой слабости. С момента прихода Гитлера к власти шаткая внешняя политика французских правительств, быстро сменявших друг друга и скрывавших свое бессилие за идеологией статус-кво, который они не хотели и не могли защищать, уже ослабила национальную мораль французского народа в целом. Кризисы 1938-39 годов, с постоянно возобновляющейся угрозой войны и всеобщей мобилизацией для ее ведения, а затем успехи Гитлера, демобилизация и все более шаткий мир, внесли мощный вклад в общее падение морального духа французов. Хотя упадок был повсюду, фактический крах наблюдался только в двух важных секторах французского общества. С одной стороны, столкнувшись с определенными ограничениями своих полномочий социальным законодательством, значительные группы французской верхушки объединились под лозунгом "Скорее Гитлер, чем Блюм!". Хотя Гитлер угрожал положению Франции в Европе и самому ее существованию как государства, эти группы не могли от всего сердца поддержать французскую внешнюю политику, противостоящую Гитлеру. После завоевания Франции они выступали скорее за господство Гитлера над Францией, чем за ее освобождение от иностранного диктатора. С другой стороны, коммунисты по разным причинам подрывали национальный дух Франции до тех пор, пока Хайдер боролся только с капиталистами Запада. Только после того, как он напал на Советский Союз, они внесли новую силу в национальный дух Франции, оказавшись в авангарде сопротивления против захватчика.

Однако, каким бы непредсказуемым ни было качество национального морального духа, особенно в момент большого кризиса, есть очевидные ситуации, когда национальный моральный дух, скорее всего, будет высоким, в то время как при некоторых других условиях шансы в пользу низкого состояния национального морального духа. В целом можно сказать, что чем более тесно народ отождествляет действия и цели своего правительства, особенно, конечно, во внешней политике, тем выше шансы на то, что национальный дух будет высоким, и наоборот. Поэтому только тех, кто ошибочно думает о современном тоталитарном государстве в терминах автократий восемнадцатого и девятнадцатого веков, может удивить тот факт, что в нацистской Германии национальная мораль была высокой почти до последнего. Он снижался медленно, а не рухнул внезапно, как это произошло в ноябре 1918 года. Подавляющая часть российского народа, несмотря на тяжелейшие испытания в условиях войны и мира, неизменно демонстрировала высокий уровень национального морального духа.

Современное тоталитарное государство смогло заполнить разрыв между правительством и народом, который был характерен для монархий XVIII и XIX веков, с помощью использования демократических символов, тоталитарного контроля над общественным мнением и политики, реально или кажущейся выгодной народу. Практически вся национальная энергия течет по каналам, выбранным правительством, и отождествление личности с государством, которое мы признали одной из характеристик современной политики, под воздействием тоталитаризма достигает интенсивности религиозного пыла. Поэтому до тех пор, пока тоталитарные правительства дуги или кажутся успешными, или, по крайней мере, могут сохранять надежду на успех, они могут рассчитывать на решительную поддержку своих народов в отношении проводимой ими внешней политики.

То, чего тоталитаризм может достичь только силой, мошенничеством и обожествлением, демократия должна стремиться достичь через свободное взаимодействие народных интересов ^ мудрым и ответственным правительством. Там, где правительство не в состоянии предотвратить перерастание этого взаимодействия в классовые, расовые или религиозные конфликты, ведущие к расколу национального сообщества на враждующие группы, национальный моральный дух, скорее всего, будет низким, по крайней мере, среди пострадавших групп, если не среди всего народа. Политика Франции до и во время Второй мировой войны иллюстрирует этот момент. Также как и слабость внешней политики в мирное и военное время стран, где феодальные аристократии контролируют правительство и угнетают народ, таких как Испания, Португалия и многочисленные латиноамериканские страны. Правительства таких стран никогда не могут решительно выбирать и преследовать свои внешние цели, даже под угрозой войны, потому что они никогда не могут быть уверены в поддержке своих народов. Они постоянно опасаются, как бы внутренняя оппозиция не воспользовалась трудностями и неудачами на международной арене для свержения режима. Однако там, где правительство выступает в качестве рупора и исполнителя народной воли, национальный моральный дух, скорее всего, будет отражать реальное соответствие между народными чаяниями и действиями правительства. Национальная мораль Дании после оккупации Германии – это не менее яркая иллюстрация, чем национальный моральный дух Германии до поражения под Сталинградом.

В конечном счете, сила нации с точки зрения ее национальной морали заключается в качестве ее правительства. Правительство, которое действительно является представительным, не только в смысле парламентского большинства, но прежде всего в смысле способности перевести невнятные убеждения и чаяния народа в международные цели и политику, имеет наилучшие шансы мобилизовать национальную энергию в поддержку этих целей и политики. Поговорку о том, что свободные люди сражаются лучше, чем рабы, можно усилить до утверждения, что страны с хорошим управлением, скорее всего, будут иметь более высокую национальную мораль, чем страны с плохим управлением. Качество государственного управления

Правительство, безусловно, является источником силы или слабости в отношении большинства, от которых зависит национальная мощь, особенно с учетом влияния деятельности правительства на природные ресурсы, промышленный потенциал, среднюю военную готовность.

8. КАЧЕСТВО ДИПЛОМАТИИ

Качество дипломатии нации объединяет эти различные факторы в единое целое, придает им направление и вес, пробуждает их дремлющий потенциал, впуская в них дыхание реальной силы. Ведение внешних дел страны ее дипломатами является для национальной мощи в мире тем же, чем военная стратегия и тактика ее военачальников являются для национальной мощи в войне. Это искусство приведения различных элементов национальной мощи в действие с максимальным эффектом в тех точках международной ситуации, которые касаются национальных интересов самым непосредственным образом.

Дипломатия, можно сказать, является мозгом национальной мощи, как национальная мораль - ее душой. Если ее зрение затуманено, суждения несовершенны, а решимость слаба, то все преимущества географического положения, самообеспеченности продовольствием, сырьем и промышленным производством, военной готовности, численности и качества населения в долгосрочной перспективе мало помогут нации. Нация, которая может похвастаться всеми этими преимуществами, но не дипломатией, соизмеримой с ними, может добиться временных успехов за счет веса своих природных активов. В долгосрочной перспективе она, скорее всего, растратит эти природные активы, используя их неполноценно, с перерывами и впустую для достижения международных целей страны.

В конечном счете, такая нация должна уступить нации, чья дипломатия способна максимально использовать все другие элементы силы, имеющиеся в ее распоряжении, и таким образом компенсировать своим превосходством недостатки в других областях. Используя силовой потенциал нации с максимальной пользой, компетентная дипломатия может увеличить мощь нации сверх того, что можно было бы предположить с учетом всех остальных факторов вместе взятых. Часто в истории Голиаф без мозгов и души был сражен и убит Давидом, у которого было и то, и другое. Дипломатия высокого качества приведет цели и средства внешней политики в гармонию с имеющимися ресурсами национальной мощи. Она задействует скрытые источники национальной силы и полностью и надежно преобразует их в политические реалии. Она в свою очередь увеличивает независимый вес определенных факторов, таких как промышленный потенциал, военная готовность, национальный характер и мораль. Именно по этой причине национальная мощь склонна подниматься на высоту, реализуя все свои потенциальные возможности, особенно во время войны, когда цели и средства политики четко определены.

Соединенные Штаты Америки в период между двумя мировыми войнами представляют собой яркий пример того, как потенциально могущественная нация играла второстепенную роль в мировой политике и использовала свой внешнеполитический потенциал для решения международных проблем.

Если говорить о силе США на международной арене, то географические преимущества, природные ресурсы, промышленный потенциал, размер и качество населения могли бы не существовать вообще, и американская дипломатия действовала так, как будто их не существовало*.

Трансформация, которой подверглась американская внешняя политика в последние годы, не дала окончательного ответа на вопрос, хочет ли американская дипломатия и в какой степени она способна трансформировать потенциал национальной мощи в политическую реальность. В статье, озаглавленной "Империализм или безразличие", лондонский "Экономист" ставит тот же вопрос для нашего времени. После перечисления факторов, которые, взятые сами по себе, сделали бы Соединенные Штаты самой могущественной нацией на земле, Economist продолжает:

Но хотя эти вещи и являются важными составляющими, это еще не все, что нужно для того, чтобы стать великой державой. Необходимо также желание и способность использовать экономические ресурсы для поддержки национальной политики. Правители Советской России ... вряд ли, по крайней мере, в ближайшем поколении, будут иметь на руках такие же хорошие карты, как американцы, но природа их системы сосредоточенной власти и железной цензуры позволяет им вести игру на силу. На руках у американцев все козыри, но будет ли хоть один из них когда-нибудь разыгран? И с какой целью?

Классическим примером страны, которая, будучи в других отношениях безнадежно проигравшей, вернулась к вершинам власти главным образом благодаря своей блестящей дипломатии, является Франция в период с 1890 по 1914 год. После поражения в 1870 году от Германии Франция была второсортной державой, и государственная политика Бисмарка, изолировав ее, сохранила это положение. После отставки Бисмарка в 1890 году внешняя политика Германии отвернулась от России и не желала ослаблять подозрения Великобритании. Французская дипломатия в полной мере воспользовалась этими ошибками немецкой внешней политики. В 1894 году Франция добавила военный союз к политическому взаимопониманию, достигнутому "с Россией в 1891 году; в 1904 и 1912 годах она заключила неофициальные соглашения с Великобританией. Созвездие 1914 года, в котором Франции помогали мощные союзники, а Германия была покинута одним из них и обременена слабостью других, было в основном делом рук плеяды блестящих французских дипломатов.

В период между двумя мировыми войнами Румыния была обязана своей способностью играть роль в международных делах, значительно превосходящую ее реальные ресурсы, в основном личности одного человека, ее министра иностранных дел. Аналогичным образом, такая маленькая и неустойчиво расположенная страна, как Бельгия, была обязана значительной частью власти, которую она смогла реализовать в XIX веке, двум проницательным и активным королям, Липоиду I и Леопольду II. Взлеты и падения британской власти дозировано связаны с изменениями в качестве британской дипломатии.

Что было бы с Францией, если бы не государственная политика Ришелье, Мазарина и Талейрана? Каким было бы могущество Германии без Бисмарка? Италия - без Кавура? А чем могущество молодой американской республики не обязано Франклину, Джефферсону, Мэдисону, Джею, Адамсам, послам и государственным секретарям?

Нации должны полагаться на качество своей дипломатии, чтобы действовать как катализатор различных факторов, составляющих их силу. Другими словами, эти различные факторы в том виде, в котором они привносятся в межнациональную проблему, являются тем, что называется силой нации. Следовательно, это крайне важно, чтобы качество дипломатической службы было постоянным. А постоянное качество лучше всего обеспечивается зависимостью от традиций и институтов, а не от спорадического появления выдающихся личностей. Именно традициям Великобритания обязана относительным постоянством своей власти со времен Генриха VIII до Первой мировой войны. Какими бы ни были прихоти и недостатки ее королей и министров, традиции ее правящего класса и, в последние времена, ее профессиональной дипломатической службы смогли, несмотря на несколько заметных исключений, сформировать предпосылки национальной мощи, которыми была наделена Великобритания, в величие ее фактической мощи. Не случайно, когда, благодаря дипломатии Стэнли Болдуина и Невилла Чемберлена, британская мощь достигла своей низшей точки за многие века, профессионалы Министерства иностранных дел практически не влияли на проведение британской внешней политики, а два человека, в основном ответственные за нее, были, с точки зрения семейных традиций, бизнесменами и новичками в аристократии, которая веками правила Великобританией. В лице Уинстона Черчилля, выходца из правящей семьи, аристократические традиции были вновь применены к национальной мощи Великобритании. Сегодня институциональное совершенство британской дипломатической службы проявляется в умении, с которым Великобритания отступает от Индии и приводит свои обязательства по всему миру в гармонию с уменьшенными ресурсами своей национальной мощи.

С другой стороны, Германия была обязана своим могуществом демоническому гению двух людей - Бисмарка и Гитлера. Поскольку личность и политика Бисмарка сделали невозможным развитие традиций и институтов, которые могли бы увековечить разумное ведение внешней политики Германии, его исчезновение с политической сцены в 1890 году стало сигналом к глубокому и постоянному падению качества немецкой дипломатии. Последовавшее за этим ухудшение международного положения Германии достигло кульминации в том военном затруднении, с которым она столкнулась в Первой мировой войне. В случае с Бектлером сила и слабость немецкой дипломатии заключалась в сознании самого фюрера. Победы, которые немецкая дипломатия одержала с 1933 по 1940 год, были победами ума одного человека, а ухудшение ума фюрера стало прямой причиной катастроф, которыми были отмечены последние годы нацистского режима. Национальное самоубийство Германии в последние месяцы Второй мировой войны, когда военное сопротивление стало тщетным жестом, оплаченным сотнями тысяч жизней и разрушением городов, и самоубийство Гитлера на последнем этапе войны - самоуничтожение, другими словами, национальной власти Германии и жизни ее лидера - оба являются делом рук одного человека.

Что касается преемственности в качестве ведения внешних дел, то Соединенные Штаты стоят между неизменно высоким качеством британской дипломатии и традиционно низким качеством, прерываемым кратковременными триумфами, внешней политики Германии. Имея в своем распоряжении неоспоримое превосходство в материальных и человеческих ресурсах, американская дипломатия в Западном полушарии не могла не быть успешной в той или иной степени, независимо от качества ее внешней политики. То же самое в меньшей степени происходило и в отношениях между Соединенными Штатами и остальным миром. Большая дубина" в виде материального превосходства Соединенных Штатов говорила на своем языке, независимо от того, говорила ли американская дипломатия тихим или громким голосом, внятно или путано, с четко сформулированной целью или без нее. За блеском первых десятилетий американской дипломатии последовал долгий период посредственности, если не сказать неумелости, прерванный под воздействием великих кризисов двумя короткими периодами великих достижений, достигнутых Вудро Вильсоном и Франклином Д. Рузвельтом. Хотя американской дипломатии не хватало институционального совершенства британской, у нее было преимущество материальных условий, которые даже плохое государственное управление вряд ли могло рассеять. Кроме того, она могла опираться на национальную традицию, сформулированную в "Прощальном послании" Вашингтона и, в особенности, в доктрине Монро. Руководство этой традицией могло защитить слабую дипломатию от катастрофических промахов и заставить посредственную дипломатию выглядеть лучше, чем она была на самом деле.

Оценка национальной власти

I. ЗАДАЧА ОЦЕНКИ

Таковы различные факторы, определяющие мощь наций на международной арене. Задача тех, кто отвечает за внешнюю политику страны и тех, кто формирует общественное мнение в отношении международных дел, состоит в том, чтобы правильно оценить влияние этих различных факторов на мощь своей страны и других стран, и эта задача должна быть выполнена как в настоящем, так и в будущем.

Что будет означать политическая независимость для национального морального духа Индии? Каково значение возрождения немецкой промышленности для национальной мощи Германии? Сможет ли перевоспитание изменить немецкий национальный характер? Как национальный характер народа Аргентины отреагирует на политическую философию, методы и цели режима Пер6на? Каким образом продвижение российской сферы влияния до реки Эльба повлияет на географическое положение Советского Союза? Усилит или ослабит качество американской дипломатии та или иная реорганизация или изменение кадрового состава Госдепартамента? Вот некоторые из вопросов, на которые необходимо дать правильные ответы, чтобы внешняя политика страны была успешной.

Однако эти вопросы, касающиеся изменений в одном конкретном факторе, не являются самыми сложными для ответа. Есть и другие, которые касаются влияния особенностей одного фактора на другие, и здесь трудности возрастают, а подводные камни множатся. Каково, например, влияние современной технологии ведения войны на географическое положение Соединенных Штатов? Как, например, управляемые ракеты и быстролетящие самолеты влияют на географическую изоляцию Соединенных Штатов от других континентов? В какой степени Соединенные Штаты потеряют и в какой степени сохранят свою неуязвимость для нападения из-за рубежа? Что делать с американской монополией на атомную бомбу, учитывая географический характер российской территории? Насколько эти факторы снизили защитную функцию широких просторов российских равнин? И что в этом контексте можно сказать о защите, которую Ла-Манш с самого начала британской истории обеспечивал Великобритании? Что будет означать индустриализация Аргентины, Китая и Индии для военной мощи этих стран? Какова относительная важность американской армии, флота и ВВС с учетом изменений в технологии ведения войны? Что предвещает сравнительно медленный рост американского населения в ближайшие два десятилетия и более быстрый рост населения Латинской Америки, Индии, Китая и Советского Союза для промышленного потенциала и военной мощи соответствующих стран? Как колебания в промышленном производстве повлияют на национальный дух США, Советского Союза, Германии, Великобритании и Франции? Сохранит ли британский национальный характер свои традиционные качества под воздействием фундаментальных изменений, которые претерпевают промышленный потенциал, экономическая организация, военная мощь и географическая изоляция Великобритании?

Однако задача аналитика национальной власти на этом не заканчивается. Он должен попытаться ответить на еще одну группу вопросов более высокого порядка сложности. Эти вопросы касаются сравнения одного фактора силы в одной стране с тем же или другим фактором силы в другой стране. Другими словами, они касаются относительного веса изменений в отдельных компонентах власти различных наций для общих властных отношений этих различных наций. Если рассматривать, например, относительную мощь Соединенных Штатов и Советского Союза в определенный момент, скажем, в 1948 году, то возникает вопрос, как складываются различные факторы мощи с каждой стороны и какой стороне они дают превосходство в мощи и в каких аспектах? Монополия на атомную бомбу, больший военно-морской флот, меньшие, но технически превосходные военно-воздушные силы и меньшая и, вероятно, качественно уступающая армия на стороне Соединенных Штатов дают военное превосходство над Советским Союзом, который имеет небольшой и качественно уступающий военно-морской флот, большие и качественно уступающие военно-воздушные силы и большую, хорошо обученную и организованную, но плохо оснащенную армию? В какой степени количественное и качественное превосходство промышленного потенциала Соединенных Штатов компенсирует вероятное уступание в общей военной эффективности? Каковы соответствующие сильные и слабые стороны высококонцентрированной американской промышленности с ее большой уязвимостью для воздушного нападения и большой легкостью коммуникации и разрозненной российской промышленности, частично секретной по местоположению и характеру, но сталкивающейся с большими трудностями в транспортировке? Какую силу извлекает Советский Союз из того, что Западная Европа подвергается идеологическому и военному проникновению с Востока? Какую слабость ему причиняет подверженность воздушному и морскому нападению с Тихого океана? Каково значение соответствующих позиций власти, деятельности в Соединенных Штатах групп, подчиненных российской внешней политике, и вынужденной однородности российского общественного мнения? Каково влияние на национальную мощь Соединенных Штатов демократической формы правления и экономической системы по сравнению с тоталитарной политической и экономической организацией Советского Союза? Эти и подобные вопросы должны быть заданы и отвечены в отношении всех стран, играющих активную роль на международной арене. Относительное влияние различных факторов на национальную мощь должно быть определено в отношении всех стран, которые конкурируют друг с другом в области международной политики. Таким образом, необходимо знать, является ли Франция сильнее Италии и в каких отношениях. Необходимо знать, каковы активы и пассивы с точки зрения различных факторов силы Индии или Китая по отношению к Советскому Союзу, Индонезии по отношению к Нидерландам, Аргентины по отношению к Чили и так далее.

Задача расчета власти еще не решена. Для того чтобы получить хотя бы приблизительно верную картину распределения власти между несколькими нациями, необходимо спроецировать властные отношения, как они выглядят в конкретный момент истории, в будущее. Каждый день изменения, пусть небольшие и незаметные поначалу, в факторах, определяющих национальную мощь, добавляют унцию силы одной стороне и отнимают крупицу могущества у другой.

На относительно стабильном фундаменте географии пирамида национальной мощи поднимается через различные градации нестабильности к своей вершине в мимолетном элементе национальной морали. Все упомянутые нами факторы, за исключением географии, находятся в постоянном движении, влияют друг на друга и в свою очередь подвержены непредвиденному вмешательству природы и человека. Вместе они образуют поток национальной мощи, медленно поднимающийся и затем текущий на высоком уровне в течение столетий, как в Великобритании; или круто поднимающийся и резко обрывающийся на гребне, как в случае с Германией; или, как в Соединенных Штатах и Советском Союзе, круто поднимающийся и сталкивающийся с неопределенностью будущего. Составить карту течения и различных составляющих его течений и предвидеть изменения в их направлении и скорости - вот идеальная задача наблюдателя международной политики.

Это идеальная задача, и, следовательно, она недостижима. Даже если бы лица, ответственные за внешнюю политику страны, были наделены высшей мудростью и неизменной рассудительностью и могли опираться на самые полные и надежные источники информации, оставались бы неизвестные факторы, которые могли бы испортить их расчеты. Они не могли предвидеть природные катастрофы, такие как голод и эпидемии, техногенные катастрофы, такие как войны и революции, изобретения и открытия, появление и исчезновение интеллектуальных, военных и политических лидеров, мысли и действия этих лидеров, не говоря уже о таких непостижимых вещах, как национальная мораль. Короче говоря, даже самому мудрому и информированному из людей все равно придется столкнуться со всеми непредвиденными обстоятельствами истории и природы. На самом деле, однако, предполагаемое совершенство интеллекта и информации никогда не достигается. Не все люди, которые информируют тех, кто принимает решения в международных делах, хорошо информированы, и не все люди, которые принимают решения, мудры. Таким образом, задача оценки относительной мощи наций в настоящем и будущем сводится к ряду догадок.

Некоторые из них, безусловно, окажутся неверными, в то время как другие могут быть доказаны последующими событиями как правильные. Иногда ошибки в оценке силовых отношений, совершенные одной страной, компенсируются ошибками, совершенными другой. Таким образом, успех внешней политики одной страны может быть обусловлен не столько точностью ее собственных расчетов, сколько более значительными ошибками другой стороны.

2. ТИПИЧНЫЕ ОШИБКИ ПРИ ОЦЕНКЕ

Когда мы говорим о силе нации, утверждая, что эта нация очень сильна, а та слаба, мы всегда подразумеваем сравнение. Другими словами понятие силы всегда является относительным. Когда мы говорим, что Соединенные Штаты - самая могущественная нация на Земле, на самом деле мы имеем в виду, что, если мы сравним мощь Соединенных Штатов с мощью других наций, как они существуют в настоящее время, мы обнаружим, что Соединенные Штаты более могущественны, чем любая из них.

Это одна из самых элементарных и частых ошибок в международной политике - пренебрегать этой относительной характеристикой силы и вместо этого рассматривать силу государства как абсолютную. Оценка силы Франции в период двух мировых войн является примером. В конце Второй мировой войны Франция была самой могущественной страной на планете. Предполагалось, что они не осмелятся атаковать французов из-за превосходящей силы последних, и неоднократно сообщалось, что французы прорывались через немецкие линии. В основе этого заблуждения лежало неправильное представление о том, что военная мощь Франции была не относительной по отношению к военной мощи других стран, а абсолютной. Французская военная мощь, взятая сама по себе, в 1939 году была по крайней мере столь же велика, как и в 1919 году; поэтому считалось, что в 1939 году Франция была такой же сильной нацией, как и в 1919 году.

Фатальная ошибка этой оценки заключается в незнании того факта, что в 1919 году Франция была сильнейшей военной державой на земле только в сравнении с другими странами, из которых ее ближайший конкурент, Германия, была побеждена и разоружена. Превосходство Франции как военной державы, другими словами, не было неотъемлемым качеством французской нации, которое можно было бы определить так же, как можно определить национальные особенности французского народа, его географическое положение и природные ресурсы. Напротив, это превосходство было результатом своеобразной констелляции сил, сравнительного превосходства. Измеренная в количестве и качестве войск, артиллерии, самолетов и штабной работы французская военная мощь не уменьшилась. Поэтому даже такой тонкий знаток международных отношений, как Уинстон Черчилль, сравнивая французскую армию конца тридцатых годов с французской армией 1919 года, пришел к выводу, что в 1937 году французская армия была единственным гарантом международного мира.

Он и большинство его современников сравнивали французскую армию 1937 года с французской армией 1919 года, которая приобрела свою репутацию только благодаря сравнению с Германской армией того же года, вместо того, чтобы сравнивать французскую армию 1937 года с немецкой армией того же года. Такое сравнение показало бы, что в конце тридцатых годов силовая констелляция 1919 года изменилась на противоположную. В то время как французское военное ведомство все еще было по существу таким же хорошим, как и в 1919 году, вооруженные силы Германии теперь значительно превосходили французские. То, что исключительная озабоченность французской вооруженной мощью - как если бы она была абсолютной квотой - не могла выявить, сравнение относительной военной мощи Франции и Германии могло бы показать, и таким образом можно было бы избежать серьезных ошибок в политических и военных суждениях.

Нация, которая в определенный момент истории оказалась на пике своего могущества, особенно подвержена искушению забыть, что всякая власть относительна. Она склонна считать, что достигнутое ею превосходство - это абсолютная квота, которую можно потерять только по глупости или пренебрежению долгом. Внешняя политика^ основанная на таких предположениях, подвергается серьезному риску; ведь она упускает из виду тот факт, что превосходство этой нации лишь частично является результатом ее собственных качеств, а частично - результатом качеств других наций по сравнению с ее собственной.

Изолированное положение Великобритании не изменилось, и ее военно-морской флот по-прежнему, за исключением американского, сильнее любого другого. Но другие нации приобрели оружие в виде самолетов и ракет направленного действия, которое в значительной степени устраняет два преимущества, из которых выросло могущество Великобритании. Это изменение в позиции силы Великобритании проливает свет на трагическую дилемму, которая стояла перед Невиллом Чемберленом в годы, предшествовавшие Второй мировой войне. Невилл Чемберлен понимал относительность могущества Великобритании. Он знал, что даже победа в войне не сможет остановить ее упадок. Ирония судьбы Чемберлена заключалась в том, что его попытки избежать войны любой ценой сделали войну неизбежной, и он был вынужден объявить войну, которой боялся, разрушителем британского могущества. Однако свидетельством мудрости британского государственного устройства является то, что после окончания Второй мировой войны британская внешняя политика в целом осознавала упадок британской мощи по сравнению с мощью других стран. Британские государственные деятели осознают тот факт, что хотя британский флот, взятый сам по себе, может быть таким же сильным, как и десять лет назад, а канал таким же широким и непокорным, каким он был всегда, другие страны увеличили свою мощь до такой степени, что лишили эти два британских актива большей части их эффективности.

Постоянный характер власти

Связанная с первой ошибкой, но исходящая из другой интеллектуальной операции, это та, которая, хотя она вполне может осознавать относительность мощности, выделяет конкретный коэффициент мощности или отношение мощности, основывая оценку на предположении, что этот коэффициент или отношение не подвержены изменениям.

Мы уже имели случай сослаться на просчет, в результате которого до 1940 года Франция считалась первой военной державой на земле. Те, кто придерживался этой точки зрения, возвели французскую мощь в абсолют и забыли, что превосходство этой мощи в двадцатые годы было результатом сравнения и что для того, чтобы убедиться в ее качестве в 1940 году, ее нужно было проверить сравнением. И наоборот, когда фактическая слабость Франции проявилась в военном поражении, во Франции и в других странах возникла тенденция ожидать, что эта слабость сохранится. К Франции относились с пренебрежением и презрением, как будто она должна была оставаться слабой всегда.

Оценка российской мощи происходила по аналогичной схеме, только в новом историческом порядке. С 1917 года до Сталинградской битвы в 1943 году к Советскому Союзу относились так, как будто его слабость в начале 20-х годов сохранялась, какие бы изменения ни происходили в других областях. Так, британская военная миссия, направленная в Москву летом 1939 года для заключения военного союза с Советским Союзом в преддверии приближающейся войны с Германией, задумала свою задачу, исходя из того представления о силе России, которое могло быть оправдано за десять или двадцать лет до этого. Этот просчет стал важным элементом провала миссии. С другой стороны, сразу после победы под Сталинградом и под влиянием агрессивной внешней политики Советского Союза, непобедимость Советского Союза и неизменность его господства в Европе была широко распространенной догмой.

В нашем отношении к латиноамериканским странам существует, казалось бы, неискоренимая склонность считать, что неоспоримое превосходство колосса Севера, существовавшее с тех пор, как народы Западного полушария обрели независимость, было почти законом природы, который демографические тенденции, индустриализация, политическое и военное развитие могли изменить, но не могли изменить в принципе. Точно так же, поскольку на протяжении веков политическая история мира определялась представителями белой расы, а цветные расы были в основном объектами этой истории, представителям всех рас одинаково трудно представить себе ситуацию, когда политическое превосходство белой расы может больше не существовать, когда, более того, отношения между расами могут даже измениться на противоположные. Особенно демонстрация кажущейся непреодолимой военной мощи оказывает странное очарование на умы тех, кто склонен к поспешным пророчествам, а не к осторожному анализу. Это заставляет их верить, что история как бы остановилась, и что сегодняшние обладатели неоспоримой власти не могут не пользоваться этой властью завтра и послезавтра. Так, когда в 1940 и 1941 годах мощь Германии достигла своего пика, было широко распространено мнение, что нацистское господство в Европе установлено навсегда. Когда в 1943 году скрытая мощь Советского Союза поразила мир, Сталину отдавали должное как будущему хозяину Европы и Азии. В послевоенные годы американская монополия на атомную бомбу породила концепцию "американского века", мирового господства, основанного на американской мощи.

Корень всех этих тенденций верить в абсолютный характер власти или принимать постоянство определенной властной группировки как должное лежит в контрасте между динамичным, постоянно меняющимся характером властных отношений между странами, с одной стороны, и жаждой человеческого интеллекта к определенности и безопасности в виде однозначных ответов, с другой. Столкнувшись с непредвиденностью, двусмысленностью и неопределенностью международной ситуации, мы ищем определенного понимания силовых факторов, на которых основывается наша внешняя политика. Мы все находимся в положении королевы Виктории, которая после увольнения Пальмерстона, чьи непредсказуемые шаги на международной арене приводили ее в ярость, попросила своего нового премьер-министра Джона Рассела предоставить "регулярную программу, охватывающую эти различные отношения с другими державами". Ответы, которые мы получаем, не всегда столь мудры, как тот, который Джон Рассел дал королеве Виктории. "Очень трудно", - ответил он, - "установить какие-либо принципы, от которых нельзя было бы часто отклоняться". Однако заблуждающееся общественное мнение слишком склонно обвинять государственных деятелей в таких отклонениях, считая, что следование принципам, без учета распределения власти, является скорее добродетелью, чем пороком.

То, что необходимо наблюдателю международной политики для того, чтобы выявить неизбежные ошибки в расчетах власти, - это творческое воображение, не поддающееся очарованию.Творческое воображение такого рода было бы способно на то высшее интеллектуальное достижение, которое заключается в обнаружении под поверхностью нынешних властных отношений зародышей будущего, в объединении знания того, что есть, с догадкой о том, что могло бы быть, и в конденсации всех этих фактов, симптомов и неизвестных в диаграмму вероятных будущих тенденций, которая не слишком расходится с тем, что произойдет на самом деле.

Третья типичная ошибка в оценке силы различных наций - приписывание одному фактору главенствующего значения в ущерб всем остальным - лучше всего иллюстрируется тремя наиболее значимыми в наше время проявлениями: геополитикой, национализмом и милитаризмом".

Геополитика - это псевдонаука, возводящая фактор географии в абсолют, который якобы определяет силу и, следовательно, судьбу наций. Ее основной концепцией является пространство. Но если пространство статично, то народы, живущие на земном пространстве, динамичны. Согласно геополитике, закон истории состоит в том, что народы должны расширяться, "завоевывая пространство", или погибать, и что относительная сила наций определяется взаимным отношением завоеванных пространств. Эта основная концепция геополитики была впервые выражена в докладе сэра Хэлфорда Макиндера "Географический стержень истории", прочитанном перед Королевским географическим обществом в Лондоне в 1904 году. "Когда мы рассматриваем этот быстрый обзор широких течений истории, не становится ли очевидным определенное постоянство географических связей. Не является ли стержневым регионом мировой политики та обширная область Евро-Азии, которая недоступна для кораблей, но в древности была открыта для кочевников на лошадях, а сегодня должна быть покрыта сетью железных дорог?"

Немецкие геополитики под руководством генерала Хаусхофера, который оказал большое влияние на расчеты власти и внешнюю политику нацистского режима, были более конкретными. Они постулировали союз с Советским Союзом или завоевание Восточной Европы, чтобы сделать Германию ведущей державой на земле. Очевидно, что этот постулат не может быть прямо выведен из геополитической предпосылки. Геополитика говорит нам только о том, какое пространство, в силу своего расположения относительно других пространств, призвано стать хозяином мира. Она не говорит нам, какой конкретной нации выпадет это господство. Так, немецкая школа геополитики, стремясь доказать, что миссия немецкого народа заключается в завоевании "Heartland", географического места мирового господства, объединила геополитическую доктрину с аргументом демографического давления. Немцы были "народом без пространства", а "жизненное пространство", которое они должны были иметь для жизни, манило к завоеванию на пустых равнинах Восточной Европы.

Геополитика, представленная в трудах Макиндера и Фэргрива, давала достоверную картину одного из аспектов реальности национальной власти, картину, увиденную, так сказать, под исключительным и, следовательно, искажающим углом зрения географии. В руках Хаусхофера и его учеников геополитика превратилась в своего рода политическую метафизику, которая должна была использоваться как идеологическое оружие на службе международных устремлений Германии.

Геополитика - это попытка понять проблему национальной власти исключительно в географических терминах и вырождается в процессе в политическую метафизику. Это членство может быть определено в терминах языка, культуры, общего происхождения, расы или в решении индивида принадлежать к нации. Но как бы оно ни определялось, оно всегда подразумевает в качестве своей сути в определенных качествах, называемых национальным характером, которые являются общими для членов конкретной нации и которыми они отличаются от членов других наций. Сохранение национального характера и, в особенности, развитие его творческих способностей является высшей задачей нации. "Одна нация - одно государство" - таков, таким образом, политический: национализм: национальное государство - его идеал.

Но если нация нуждается во власти государства ради своего сохранения и развития, то государство нуждается в национальном сообществе для сохранения и приумножения своей власти. Особенно в националистической философии Германии, как, например, в трудах Фихте и Гегеля. Абсолютное постоянство национального характера, вытекающее из неизменности качеств чистой расы, относится к области политической мифологии. С другой стороны, полное отрицание существования национального характера и его влияния на национальную мощь противоречит фактам опыта, несколько примеров которого мы привели выше. Такое отрицание было бы ошибкой, не менее пагубной для правильной оценки мощи нации по отношению к другим, чем националистическое обожествление национального характера.

Самая большая армия, самый большой флот, самые большие и быстрые военно-воздушные силы в мире становятся доминирующими, если не исключительными, символами национальной мощи. Хотя этот тип ошибочного мышления был популяризирован и систематизирован в определенной степени в Германии, не следует думать, что он не нашел широкого признания и в других странах.

Нации, чья военная сила заключается в военно-морских силах, а не в больших постоянных армиях, склонны с отвращением указывать на милитаризм Германии, Франции или Советского Союза, не признавая, что они разработали свой собственный бренд милитаризма. Под влиянием таких писателей, как Мэхэн, они преувеличили важность размера и качества своих военно-морских сил для национальной мощи. В Соединенных Штатах широко распространена тенденция чрезмерно подчеркивать технологические аспекты военной готовности, такие как скорость и дальность полета самолетов и уникальность оружия. Среднего немца вводят в заблуждение массы солдат, шагающих гуськом. Средний россиянин ощущает превосходство советской мощи, обусловленное пространством и населением, в толпах, заполняющих просторы Красной площади в первомайский день. Типичный англичанин теряет чувство меры в присутствии гигантской формы дредноута. Многие американцы поддаются очарованию, которое исходит от "секрета" атомной бомбы. Все эти взгляды на военную правильность объединяет ошибочное убеждение, что все, что имеет значение, или, по крайней мере, что имеет наибольшее значение для мощи нации, - это военный фактор, понимаемый в терминах количества и качества людей и оружия.

Из милитаристской ошибки неизбежно следует уравнение национальной мощи с материальной силой. Громко говорить и нести большую дубинку, перефразируя знаменитую сентенцию Теодора Рузвельта, действительно является предпочтительным методом милитаристской дипломатии. Сторонники этого метода не знают, что иногда разумно говорить тихо и нести большую дубинку; что иногда даже разумно оставить большую дубинку дома, где она будет доступна в случае необходимости. В своей исключительной заботе о военной силе милитаризм пренебрегает нематериальными аспектами власти. Без них могущественная нация может запугать другие нации, заставить их подчиниться, или завоевать с помощью подавляющей силы, но она не может управлять тем, что завоевала; потому что она не может добиться добровольного признания своего правления. В конце концов, сила милитаризма должна уступить место силе самоограничения, которая ищет эффективность национальной власти в редкости ее военного использования. Неудачи спартанского, германского и японского милитаризма в сравнении с триумфами римской и британской политики построения империи показывают катастрофические практические результаты той интеллектуальной ошибки, которую мы называем милитаризмом.

Таким образом, ошибка милитаризма придает новую остроту структуре и контурам национальной власти. Милитаризм - и в этом суть его ошибки - не способен понять парадокс, что максимум материальной мощи не обязательно означает максимум общего национального могущества. Нация, бросившая на весы международной политики максимум материальной мощи, которую она способна собрать, столкнется с максимальными усилиями всех своих конкурентов сравняться или превзойти ее. Он обнаружит, что у него нет друзей, а есть только вассалы и враги. С момента возникновения современной государственной системы в пятнадцатом веке ни одной нации не удалось навязать свою волю остальному миру на сколько-нибудь длительный срок с помощью одной лишь материальной силы. Ни одна нация, испробовавшая пути милитаризма, не была достаточно сильна, чтобы противостоять объединенному сопротивлению других наций, которое вызывал страх перед ее превосходящей материальной мощью.

Единственная нация, которая в современную эпоху смогла сохранить постоянное превосходство, обязана этим положением редкому сочетанию потенциально превосходящей силы, репутации превосходящей силы и редкого использования этой превосходящей силы. Так, Великобритания смогла, с одной стороны, преодолеть все серьезные вызовы своему превосходству, потому что ее сдержанность позволила приобрести могущественных союзников и, следовательно, сделать ее фактически превосходящей. С другой стороны, она могла свести к минимуму стимулы для вызова, потому что ее превосходство не угрожало существованию других государств. Когда Великобритания стояла на пороге своего величайшего могущества, она прислушалась к предупреждению своего величайшего политического мыслителя - предупреждению, столь же актуальному сегодня, как и тогда, когда оно было впервые произнесено в 1793 году.

Среди мер предосторожности против амбиций, возможно, будет не лишним принять одну меру предосторожности против наших собственных. Я должен честно сказать, что меня пугает наша собственная сила и наше собственное честолюбие; я боюсь, что нас слишком сильно пугают. Нелепо говорить, что мы не мужчины, и что, будучи мужчинами, мы никогда не захотим возвеличить себя каким-то образом.

Можем ли мы сказать, что даже в этот самый час мы не подвергаемся недобросовестному обогащению? Мы уже владеем почти всей мировой торговлей. Наша империя в Индии - ужасная вещь. Если мы окажемся не только в таком состоянии, чтобы иметь все это превосходство в торговле, но и будем абсолютно способны, без малейшего контроля, держать торговлю всех других наций в полной зависимости от нашего благоволения, мы можем сказать, что не будем злоупотреблять этой удивительной и доселе неслыханной властью. Но каждый другой народ будет думать, что мы злоупотребляем ею. Невозможно не предположить, что рано или поздно такое положение вещей должно породить комбинацию против нас, которая может закончиться нашим разорением".

ОГРАНИЧЕНИЯ МЕЖДУНАРОДНОЙ ВЛАСТИ: БАЛАНС СИЛ

Баланс сил

Стремление к власти со стороны нескольких государств, чтобы сохранить или свергнуть статус, с необходимостью приводит к установлению так называемого баланса сил и к политике, направленной на его сохранение. Мы используем термин "по необходимости" с осторожностью. Ибо здесь мы снова сталкиваемся с основным заблуждением, которое препятствует пониманию международной политики и делает нас жертвами иллюзий. Это заблуждение утверждает, что у людей есть выбор между политикой силы и ее необходимым следствием, балансом сил, с одной стороны, и другим, лучшим видом международных отношений, с другой. Оно настаивает на том, что внешняя политика, основанная на балансе сил, является одной из нескольких возможных внешних политик, и что только глупые и злые люди выберут первую и отвергнут вторую.

На следующих страницах будет показано, что баланс сил в международных делах является лишь частным проявлением общего социального принципа, которому все общества, состоящие из ряда автономных единиц, обязаны автономией своих составных частей; что баланс сил и политика, направленная на его сохранение, являются не только неизбежным, но и необходимым стабилизирующим фактором в обществе суверенных государств; и что нестабильность международного баланса сил обусловлена не недостатками принципа, а особыми условиями, в которых этот принцип должен действовать в обществе суверенных государств.

I. СОЦИАЛЬНОЕ РАВНОВЕСИЕ

Понятие "равновесие" как синоним слова "баланс" широко используется во многих науках - физике, биологии экономике, социологии и политологии. Он означает стабильность в системе. При воздействии внешней силы или изменении одного или другого элемента, составляющего систему, система проявляет тенденцию к восстановлению либо первоначального, либо нового равновесия. Таким образом, равновесие существует в человеческом организме. Хотя человеческое тело изменяется в процессе роста, равновесие сохраняется до тех пор, пока изменения, происходящие в различных органах тела, не нарушают его стабильности. Это особенно верно, если количественные и качественные изменения в различных органах пропорциональны друг другу. Однако, когда организм получает рану или теряет один из своих органов в результате внешнего вмешательства, или в нем происходит злокачественный рост или патологическая трансформация одного из органов, равновесие нарушается, и организм пытается преодолеть это нарушение, восстанавливая равновесие либо на том же, либо на другом уровне, чем тот, который был до нарушения равновесия.

То же понятие равновесия используется в такой специальной социальной науке, как экономика, применительно к отношениям между различными элементами экономической системы, например, между сбережениями и инвестициями, экспортом и импортом, спросом и предложением, затратами и ценами. Это также относится к обществу в целом. Таким образом, мы ищем правильный баланс между различными географическими регионами, такими как Восток и Запад, Север и Юг; между различными видами деятельности, такими как сельское хозяйство и промышленность, тяжелая и легкая промышленность, крупный и малый бизнес, производители и потребители, менеджмент и труд; между различными функциональными группами, такими как город и страна, пожилые, среднего возраста и молодые, экономическая и политическая сфера, средние классы, высшие и низшие классы.

В основе всех таких равновесий лежат два предположения: во-первых, что элементы, подлежащие уравновешиванию, необходимы для общества или имеют право на существование, и во-вторых, при отсутствии между ними уравновешивания, один элемент будет преобладать над другими, посягать на их интересы и права и в конечном итоге может уничтожить их. Следовательно, целью всех таких равновесий является поддержание стабильности системы без разрушения множественности составляющих ее элементов. Если бы целью была только стабильность, ее можно было бы достичь, позволив одному элементу уничтожить или подавить другие и занять их место. Поскольку целью является стабильность плюс

Например, впечатляющая аналогия между равновесием в человеческом теле и в обществе в книге Уолтера Б. Кэннона "The Wisdom of the Body": "Вначале следует отметить, что само политическое тело демонстрирует некоторые признаки грубых автоматических стабилизирующих процессов. В предыдущей главе я высказал постулат, что определенная степень постоянства в сложной системе сама по себе является свидетельством того, что органы действуют или готовы действовать для поддержания этого постоянства. И более того, когда система остается стабильной, это происходит потому, что любая тенденция к изменению наталкивается на повышенную эффективность вектора или векторов, которые противостоят изменению. Многие известные факты доказывают, что эти утверждения в той или иной степени справедливы для общества даже в его нынешнем нестабилизированном состоянии. Проявление консерватизма приводит к радикальному бунту, за которым, в свою очередь, следует возврат к консерватизму. Свободное правительство и его последствия приводят к власти реформаторов, но их жесткие ограничения вскоре вызывают беспокойство и стремление к переменам. Благородный энтузиазм и жертвы войны сменяются моральной апатией и оргиями самообольщения. Едва ли какая-либо сильная тенденция в нации сохраняется до стадии катастрофы; прежде чем эта крайность будет достигнута, возникают корректирующие силы, которые сдерживают тенденцию, и они обычно преобладают в такой чрезмерной степени, что сами вызывают реакцию. Изучение природы этих социальных колебаний и их обратного хода может привести к ценному пониманию и, возможно, к средствам, более узко ограничивающим беспорядки. На данный момент, однако, мы просто отмечаем, что нарушения имеют приблизительные пределы". Равновесие должно быть направлено на то, чтобы ни один элемент не получил превосходства над другими. Средства, используемые для поддержания равновесия, состоят в том, чтобы позволить различным элементам проявлять свои противоположные тенденции до того момента, когда тенденция одного из них не настолько сильна, чтобы преодолеть тенденцию других, но достаточно сильна, чтобы помешать другим преодолеть свою собственную.

Нигде механика социального равновесия не была описана более блестяще и в то же время более просто, чем в "Федералисте". О системе сдержек и противовесов американского правительства в № 51 "Федералиста" говорится следующее:

Эта политика восполнения противоположными и конкурирующими интересами недостатка лучших мотивов может быть прослежена во всей системе человеческих дел, как частных, так и общественных. Мы видим, что она особенно проявляется во всех подчиненных распределениях власти, где постоянной целью является разделение и организация нескольких властей таким образом, чтобы каждая могла быть сдерживающим фактором для другой - чтобы частные интересы каждого человека могли быть стражем общественных прав. Эти изобретения не могут быть менее необходимыми при распределении верховной власти государства.

Концепция равновесия или баланса действительно нашла свое наиболее важное применение за пределами международной сферы, в сфере внутреннего управления и политики. Парламентские органы часто развивали внутри себя баланс власти. Многопартийная система особенно благоприятствует такому развитию событий. Здесь две группы, каждая из которых представляет меньшинство законодательного органа, часто противостоят друг другу, и формирование большинства зависит от голосов третьей группы. Третья группа будет стремиться присоединиться к потенциально или фактически более слабой из двух групп, тем самым навязывая сдерживание более сильной группе. Даже двухпартийная система Соединенных Штатов Америки

Необходимо отметить, что, хотя баланс сил является универсальным социальным явлением, его функции и результаты различны во внутренней и международной политике. Во внутренней политике баланс сил действует в относительно стабильных рамках интегрированного общества, поддерживаемого сильным консенсусом и обычно неоспоримой властью центрального правительства. На международной арене, где консенсус слаб, а центральной власти не существует, стабильность общества и свобода его составных частей в гораздо большей степени зависят от действия баланса сил. Подробнее об этом будет сказано ниже.

В отсутствие какого-либо общего и беспристрастного органа для толкования международного права и надзора за международными отношениями, каждое государство стремится не только увеличить свою собственную власть, но и предотвратить, если возможно, любое увеличение власти соперничающих государств. Инстинкт самосохранения в мире, состоящем из независимых государств, заставляет каждое из них стремиться к власти, чтобы обезопасить себя от опасности внешней агрессии. Ни одна страна в одиночку не является достаточно сильной, чтобы чувствовать себя в безопасности против любой возможной комбинации противоборствующих государств, делает необходимым создание союзов и контрсоюзов, через которые каждое государство стремится обеспечить необходимую поддержку в случае угрозы его безопасности извне. Это обычно называют борьбой за поддержание баланса сил. Это практически применение теории сдержек и противовесов государства к международной политике. Предполагается, и это справедливо, что если какое-либо государство приобретет доминирующее положение в международных делах, то оно будет представлять явную угрозу интересам и благополучию остального мира. Сила, даже если она была приобретена как средство защиты, становится угрозой международному миру, как только страна, обладающая ею, становится сильнее любого возможного врага. Поддерживать баланс сил в международной политике не менее необходимо, чем препятствовать тому, чтобы какой-то особый интерес получил превосходство в государстве. Но поскольку идея баланса сил основана на страхе нападения и предполагает, что каждый народ должен быть готов к войне, она не может считаться в каком-либо реальном смысле гарантией.

Конгресс продемонстрировал типичное созвездие этого процесса проверки и балансировки, когда, особенно в последние годы правления Франклина Д. Рузвельта, южные демократы стали третьей партией, голосуя по многим вопросам вместе с республиканским меньшинством. Таким образом, они проверяли не только демократическое большинство в Конгрессе, но и исполнительную власть, которая также контролировалась демократической партией.

Американское правительство - выдающийся современный пример правительственной системы, стабильность которой поддерживается равновесием между ее составными частями. Лорд Брайс сказал:

Конституция была заведомо создана как инструмент сдержек и противовесов. Каждая ветвь власти должна была сдерживать другие и поддерживать равновесие целого. Законодательная власть должна была уравновешивать исполнительную и судебную. Две палаты законодательной власти должны были уравновешивать друг друга, а национальное правительство, взяв все его ветви вместе, уравновешивалось против правительств штатов. Поскольку равновесие было установлено под защитой документа, неизменного только самим народом, ни одна из ветвей национального правительства не смогла поглотить или отменить другие, ... каждая ветвь сохраняет свою независимость и может, в определенных пределах, противостоять другим.

Но между политическими органами и должностями (т.е. людьми, которые время от времени занимают одну и ту же должность), по необходимости, существует постоянная борьба, борьба за существование, подобная той, которая, как показал г-н Дарвин, существует среди растений и животных; и как в случае растений и животных, так и в политической сфере эта борьба стимулирует каждый орган или должность прилагать максимум усилий для собственного сохранения и развивать свои способности в любом направлении, где это возможно. Каждая ветвь американского правительства стремилась расширить свой диапазон и свои полномочия; каждая продвинулась в определенных направлениях, но в других была сдержана равным или более сильным давлением других ветвей.

Внутренняя структура правительства такова, что его несколько конституционных частей могут, благодаря своим взаимоотношениям, быть средством удержания друг друга на своих местах, .... Но большая безопасность против постепенного сосредоточения нескольких полномочий в одном департаменте состоит в предоставлении тем, кто руководит каждым департаментом, необходимых конституционных нюансов и личных качеств.

В этом, как и во всех других случаях, положение о защите должно быть соразмерно опасности нападения. Честолюбие должно противостоять честолюбию. Интересы человека должны быть связаны с конституционными правами места. . . Целью этих конституционных мер является "защита одной части общества от несправедливости другой части". Различные интересы обязательно существуют у разных классов граждан. Если большинство будет объединено общими интересами, права меньшинства будут незащищенными.

Автор, Гамильтон или Мэдисон, рассчитывал защитить права меньшинства "путем включения в общество стольких отдельных категорий граждан, что несправедливое объединение большинства всего общества станет маловероятным, если не практически неосуществимым. . . . Само общество будет разбито на столько частей, интересов и классов граждан, что права отдельных лиц или меньшинства будут в малой опасности от заинтересованных комбинаций большинства."

А Чарльз А. Бирд так резюмирует философию американского правительства: "Учредители понимали, что правительство в действии - это власть. Они пытались поставить амбиции, интересы и силы людей в трех департаментах друг против друга таким образом, чтобы предотвратить захват всей власти каким-либо одним набором агентов, чтобы они не стали опасно могущественными".

Стоит только заменить терминологию международной политики на концепции, использованные "Федералистом", лордом Брайсом и профессором Бирдом в их анализе структуры и динамики американского правительства, и появляются основные элементы, общие как для системы сдержек и противовесов американской Конституции, так и для международного баланса сил. Другими словами, одни и те же движущие силы привели к возникновению американской системы сдержек и противовесов и международной системы баланса сил. Обе системы стремятся выполнять одни и те же функции для обеспечения собственной стабильности и автономии составляющих их элементов, как бы сильно они ни различались в средствах, которые они используют, и в степени, в которой они реализуют свою цель. Bcе подвержены одним и тем же динамическим процессам изменения, нарушения равновесия и установления нового равновесия на другом уровне.

2. ДВЕ ОСНОВНЫЕ МОДЕЛИ БАЛАНСА СИЛ

Стремления к власти отдельных наций могут вступать в конфликт друг с другом - и некоторые, если не большинство из них, в любой конкретный момент истории - двумя различными способами. Другими словами, борьба за власть на международной арене может вестись по двум типичным схемам.

Страна А может начать империалистическую политику в отношении страны Б, а страна Б может противопоставить этой политике политику статус-кво или собственную империалистическую политику. Франция и ее союзники, противостоящие России в 1812 году, Япония, противостоящая Китаю с 1931 по 1941 год, Объединенные Нации против стран Оси с 1941 года соответствуют этой модели. Эта модель представляет собой прямое противостояние между нацией, которая хочет установить свою власть над другой нацией, и последней, которая отказывается уступить.

Государство А может также проводить империалистическую политику в отношении государства С, которое может либо сопротивляться, либо соглашаться с этой политикой, в то время как государство В проводит в отношении государства С либо империалистическую политику, либо политику статус-кво. В этом случае доминирование С является целью политики А. B, с другой стороны, выступает против политики A, потому что либо хочет сохранить статус-кво в отношении C, либо хочет доминирования C для себя. Модель борьбы за власть между А и В здесь не прямая оппозиция, а конкуренция, объектом которой является доминирование С, и только через посредничество этой конкуренции происходит борьба за власть между А и В. Эта схема видна, например, в конкуренции между Великобританией и Россией за господство над Ираном, в которой борьба за власть между двумя странами неоднократно проявлялась в течение последних ста лет. Она также очевидна в соперничестве за господство над Германией, которое после Второй мировой войны определило отношения между Францией, Великобританией, Советским Союзом и Соединенными Штатами. Соперничество между Соединенными Штатами и Советским Союзом за господство над Турцией является еще одним примером той же модели.

Именно в таких ситуациях баланс сил действует и выполняет свои типичные функции. В модели прямого противостояния баланс сил является враждебным прямым результатом желания одной из наций добиться преобладания своей политики над политикой другой. А пытается увеличить свою власть по отношению к Б настолько, чтобы контролировать решения Б и таким образом привести свою империалистическую политику к успеху. Б, с другой стороны, попытается увеличить свою власть до такой степени, чтобы противостоять давлению А и тем самым сорвать политику А, или же начать собственную империалистическую политику с шансами на успех. В последнем случае. А, в свою очередь, должен увеличить свою мощь, чтобы быть в состоянии как противостоять империалистической политике В, так и проводить свою собственную с шансами на успех. Это уравновешивание противоборствующих сил будет продолжаться, увеличение вражеской мощи одной нации вызывает, по крайней мере, пропорциональное увеличение мощи другой нации, пока заинтересованные вражеские нации не изменят цели своей империалистической политики, если не откажутся от нее совсем, или пока одна нация не получит или не будет считать, что получила решающее преимущество перед другой вражеской нацией.

Он выполняет две функции, создает шаткую стабильность в отношениях бе-^ между соответствующими нациями, стабильность, которая всегда находится в опасности быть" нарушенной и, следовательно, всегда нуждается в восстановлении. Это, однако, единственная стабильность, которая может быть достигнута в предполагаемых условиях модели власти. Ибо здесь мы имеем дело с неизбежным внутренним противоречием баланса сил. Одна из двух функций, которые должен выполнять баланс сил, - это стабильность во властных отношениях между нациями; но, как мы видели, эти отношения, по своей натуре, не могут меняться. Они, по сути, нестабильны. Поскольку гири, определяющие относительное положение весов, имеют тенденцию постоянно меняться, становясь то тяжелее, то легче, какая бы стабильность ни была достигнута в балансе сил, она должна быть шаткой и подвергаться постоянным корректировкам в соответствии с происходящими изменениями. Другая функция, которую успешный баланс сил выполняет в этих условиях, заключается в том, чтобы обеспечить свободу одной нации от нападок со стороны другой*.

Вследствие неустойчивого и динамичного характера баланса, который является устойчивым и динамичным не случайно или только часть времени, а по своей природе и всегда, независимость соответствующих наций также по существу шаткая и находится под угрозой. И здесь, однако, следует сказать, что, учитывая условия модели власти, независимость соответствующих наций не может покоиться ни на каком другом фундаменте, кроме как на силе каждой отдельной нации предотвратить посягательство на ее свободу со стороны других наций. Следующая диаграмма иллюстрирует эту ситуацию:

В другом паттерне, паттерне конкуренции, механика баланса власти идентична рассмотренной. Сила А, необходимая для доминирования над С в условиях противодействия В, уравновешивается, если не перевешивается, силой В, в то время как, в свою очередь, сила В для достижения господства над С уравновешивается, если не перевешивается, силой А. Однако дополнительная функция, которую выполняет баланс, помимо создания шаткой стабильности и безопасности в отношениях между А и В, заключается в защите независимости С от посягательств со стороны А или В. Независимость С является простой функцией властных отношений, существующих между А и В.

Эти отношения принимают решительный оборот в пользу империалистической нации, то есть А, независимость С сразу же окажется под угрозой.

Если государство, сохраняющее статус-кво, то есть B, получит решающее и постоянное преимущество, свобода C будет более надежной в меру этого преимущества.

Нигде эта функция баланса сил по сохранению независимости слабых наций не была признана более четко, чем Эдмундом Берком, величайшим хранителем политической мудрости на английском языке. Он сказал в 1791 году в своих "Мыслях о французских делах":

Пока эти два принца (король Пруссии и император Германии) враждуют между собой, до тех пор свободы Германии находятся в безопасности. Но если когда-нибудь они настолько поймут друг друга, что будут убеждены, что у них есть более прямой и более определенный интерес в пропорциональном взаимном увеличении, чем во взаимном уменьшении, то есть если они придут к мысли, что они скорее обогатятся за счет раздела добычи, чем будут в безопасности, придерживаясь старой политики предотвращения того, чтобы другие не были испорчены одним из них, то с этого момента свободы Германии больше не существует.

Различные методы баланса сил

I. РАЗДЕЛЯЙ И ВЛАСТВУЙ

Первый метод нашел свое классовое проявление, помимо навязывания обременительных условий в мирных договорах и подстрекательства к измене и революции, в максиме разделяй и властвуй. К нему прибегали нации, которые пытались сделать или сохранить слабость своих конкурентов путем их разделения или поддержания разделения. Наиболее последовательной и важной политикой такого рода в современную эпоху является политика Франции в отношении Германии. С XVII века и по сей день неизменным принципом внешней политики Франции было либо способствовать разделению Германской империи на ряд мелких независимых государств, либо препятствовать объединению таких государств в одну единую нацию. Поддержка протестантских князей Германии Ришелье, Рейнбунда Наполеоном I, князей Южной Германии Наполеоном III, неудачные сепаратистские движения после Первой мировой войны и противодействие объединению Германии после Второй мировой войны - все это имеет своим общим знаменателем соображения баланса сил в Европе, которому, по мнению Франции, угрожала сильная Германия. Аналогичным образом, Советский Союз с двадцатых годов до настоящего времени последовательно выступал против всех планов объединения Европы, исходя из того, что объединение разделенной силы европейских наций в "западный блок" даст врагам Советского Союза такую силу, которая будет угрожать безопасности последнего.

Другой метод балансирования нескольких наций заключается в добавлении к силе. Этот метод может быть осуществлен двумя различными способами: Либо В увеличивает мощность в достаточной степени, но не превосходит мощь А, и наоборот. Или В может объединить свою мощь с мощью всех других государств, проводящих идентичную политику в отношении А, и тогда А объединит свою мощь со всеми государствами, проводящими идентичную политику в отношении В. Примером первой альтернативы является политика компенсаций и гонка вооружений, а также разоружение; второй - политика союзов.

2. КОМПЕНСАЦИИ

Компенсации территориального характера были в восемнадцатом и девятнадцатом веках обычным средством поддержания баланса сил, который был или должен был быть нарушен территориальными приобретениями одной нации.

Три раздела Польши в 1772, 1793 и 1795 годах, которые в некотором смысле ознаменовали конец классического периода баланса сил по причинам, которые мы обсудим позже, подтвердили его суть, действуя в соответствии с принципом компенсаций. Поскольку территориальные приобретения за счет Польши любой из заинтересованных наций, Австрии, Пруссии и России, в ущерб остальным, нарушили бы баланс сил, три нации договорились разделить польскую территорию таким образом, чтобы распределение власти между ними после разделов было примерно таким же, как и до них. В договоре 1772 года между Австрией и Россией "'было даже оговорено, что "приобретения ... . должны быть совершенно равны, доля одного не может превышать долю другого".

Плодородие почвы, численность и качество соответствующего населения использовались в качестве объективных стандартов, по которым определялось увеличение силы, которую получали отдельные нации в результате приобретения территории. Если в XVIII веке этот стандарт применялся довольно грубо, то Венский конгресс усовершенствовал политику компенсаций, назначив в 1815 году статистическую комиссию, которой было поручено оценивать территории, подлежащие отчуждению, по количеству, качеству и типу населения.

Во второй половине девятнадцатого и начале двадцатого века принцип компенсаций был вновь сознательно применен к распределению колониальных территорий и разграничению колониальных или полуколониальных сфер влияния. Африка, в частности, в этот период стала объектом многочисленных договоров, разграничивающих сферы влияния основных колониальных держав. Так, соперничество между Францией, Великобританией и Италией за господство в Эфиопии было временно разрешено, по образцу разделов Польши, договором, который разделил страну на три сферы влияния с целью создания в ней региона баланс сил между заинтересованными государствами. Аналогичным образом, соперничество между Великобританией и Россией в отношении Ирана привело к заключению англо-российского договора 1907 года, который устанавливал сферы влияния для договаривающихся сторон и нейтральную сферу под исключительным господством Ирана. Компенсация здесь заключается не в прямой уступке территориального суверенитета, а скорее в резервировании в исключительных интересах конкретной нации определенных территорий для коммерческой эксплуатации, политического и военного проникновения и, в конечном итоге, установления суверенитета. Другими словами, конкретная нация имеет право, не обладая полным правом собственности на соответствующую территорию, действовать в пределах своей сферы влияния без конкуренции или противодействия со стороны любой другой нации. Другая нация, в свою очередь, имеет право требовать для своей собственной сферы влияния такого же воздержания со стороны первой.

Однако даже там, где принцип компенсации не применяется сознательно, как это было в вышеупомянутых договорах, он нигде не отсутствует в политических соглашениях, территориальных или иных, заключенных в рамках системы баланса сил. Ведь при такой системе ни одна нация не согласится уступить политические преимущества другой нации без ожидания, которое может быть обоснованным, а может и не быть, получения пропорциональных преимуществ взамен. Торг на дипломатических переговорах, выливающийся в политический компромисс, - это всего лишь принцип компенсаций в его наиболее общей форме, и как таковой он органически связан с балансом сил.

Однако основным средством, с помощью которого государство пытается с помощью имеющейся в его распоряжении силы сохранить или восстановить баланс сил, являются вооружения. Гонка вооружений, в которой нация А пытается не отстать, а затем превзойти вооружения нации Б, и наоборот, является типичным инструментом неустойчивого, динамичного баланса сил. Необходимым следствием гонки вооружений является постоянно растущее бремя военных приготовлений, поглощающее все большую часть национального бюджета и вызывающее все более глубокие страхи, подозрения и неуверенность. Ситуация, предшествовавшая Первой мировой войне, с военно-морским соперничеством между Германией и Великобританией и соперничеством французской и немецкой армий иллюстрирует этот момент.

Единственным выдающимся успехом такого рода стал Вашингтонский военно-морской договор 1922 года, в котором Великобритания, США, Япония, Франция и Италия согласились на пропорциональное сокращение и ограничение военно-морских вооружений. Однако следует отметить, что этот договор был частью общего политического и территориального урегулирования в Тихом океане, которое стремилось стабилизировать отношения сил в этом регионе на основе англо-американского доминирования. (Проблема разоружения будет более подробно рассмотрена в главе XXI.)

АЛЬЯНСЫ

Однако исторически наиболее важное проявление баланса сил следует искать не в равновесии двух изолированных наций, а в отношениях между одной нацией или союзом наций и другим союзом.

a) Альянсы против Мирового господства

Хотя баланс сил как естественный и неизбежный результат борьбы за власть так же стар, как и сама политическая история, систематические теоретические размышления, начавшиеся в шестнадцатом веке и достигшие кульминации в восемнадцатом и девятнадцатом веках, представляли баланс сил в целом как защитное средство союза наций, стремящихся к своей независимости, против замыслов другой нации о мировом господстве, называемом тогда универсальной монархией.

Фрэнсис Бэкон, после флорентийских государственных деятелей и историков Ручеллаи и Гвиччардини, первым признал сущность баланса сил посредством союзов. В своем сочинении "Об империи" он говорит:

Во-первых, для их соседей нельзя дать общего правила (случаи так изменчивы), кроме одного, которое всегда действовало - а именно, чтобы князья держали должную стражу, чтобы никто из их соседей не разрастался настолько (путем увеличения территории, охвата торговли, подходов и т.п.), чтобы стать более способным досаждать им, чем они были... . - Во время триумвирата королей, английского короля Канга Генриха VIII, короля Франции Франциска I и императора Карла V, велось такое наблюдение, что ни один из трех не мог завоевать ни пяди земли, но два других сразу же уравновешивали ее либо конфедерацией, либо, если нужно, войной, и ни в коем случае не брали мир на интерес; Так же поступила и та Лига (которая, по словам Гиччардина, обеспечивала безопасность Италии), заключенная между Фердинандом, королем Неаполя, Лоренцием Медичем и Людовиком Сфорсой, владыками, один из которых был из Флоренции, а другой из Милана.

Союзы, которые Франциск I заключил с Генрихом VIII и турками, чтобы помешать Карлу V Габсбургу стабилизировать и расширить свою империю, являются первым современным примером масштабного баланса сил между альянсом и одной нацией, стремящейся установить универсальную монархию. Во второй половине семнадцатого века Людовик XIV Французский взял на себя роль, которую до него играли Габсбурги, и вызвал аналогичную реакцию среди европейских государств. Вокруг Англии и Нидерландов были созданы союзы с целью защиты европейских государств от французского господства и установления нового баланса сил между Францией и остальной Европой.

Войны против Франции 1789 года и против Наполеона демонстрируют одну и ту же картину: одна доминирующая нация стремится к мировому господству, а ей противостоит коалиция наций, стремящихся сохранить свою независимость. В манифесте, которым первая коалиция начала эти войны в 1792 году, говорилось, что "ни одна держава, заинтересованная в поддержании баланса сил в Европе, не может равнодушно смотреть на то, как Королевство Франция, которое в свое время составляло столь важный груз в этом великом балансе, подвергается впредь внутренним волнениям и ужасам беспорядка и анархии, которые, так сказать, разрушили ее политическое существование". И когда эти войны достигли своего завершения, намерением союзных держав, по словам Парижской конвенции от 23 апреля 1814 года, было "положить конец страданиям Европы и основать ее покой на справедливом перераспределении сил между нациями, из которых она состоит", то есть на новом балансе сил. Коалиции, которые вели Вторую мировую войну против Германии и Японии, были обязаны своим существованием общему для всех их членов страху перед империализмом последних, и они преследовали одну и ту же цель - сохранить свою независимость в новом балансе.

б) Альянсы, контр-альянсы

Если привести лишь несколько наиболее важных примеров, то коалиция которая вела Тридцатилетнюю войну под руководством Франции и Швеции, с одной стороны, и Австрии, с другой, стремилась содействовать империалистическим амбициям, особенно Швеции и Австрии, и в то же время сдерживать эти амбиции. Несколько договоров, урегулировавших дела Европы после Тридцатилетней войны, пытались установить баланс сил, служащий последней цели. Многочисленные коалиционные войны, заполнившие период между Утрехтским договором 1713 года и первым разделом Польши в 1772 году, все пытались сохранить баланс, который был установлен Утрехтским договором и который упадок шведского могущества, а также рост силы Пруссии, России и Великобритании стремились нарушить. Частые изменения в расстановке сил, даже во время войны, ставят историков в тупик и заставляют считать восемнадцатый век особенно беспринципным и лишенным моральных устоев. Именно против такой внешней политики предостерегало американский народ "Прощальное послание" Вашингтона.

Однако период расцвета этой внешней политики был золотым веком баланса сил как в теории, так и на практике. Именно в этот период была опубликована большая часть литературы о балансе сил, и принцы Европы смотрели на баланс сил как на высший принцип, которым они должны были руководствоваться в своей внешней политике. Это правда, что они позволяли себе руководствоваться им для продвижения своих собственных интересов. Но, поступая таким образом, они неизбежно меняли сторону, разрушали старые союзы и создавали новые, когда им казалось, что баланс сил нарушен и для его восстановления необходима перестановка сил. В тот период внешняя политика действительно была спортом королей, к которому относились не более серьезно, чем к играм и азартным играм, которые велись по строго ограниченным ставкам и были полностью лишены каких-либо трансцендентных принципов.

Поскольку такова была природа международной политики, то, что в ретроспективе выглядит как предательство и безнравственность, тогда было не более чем элегантным маневром, смелой стратегией или тонко продуманным тактическим ходом, выполненным в соответствии с правилами игры, которые все игроки признавали обязательными. Баланс сил того периода был скорее аморальным, чем безнравственным. Технические правила искусства политики были его единственным стандартом. Его гибкость, которая была его особым достоинством с технической точки зрения, была тогда результатом невосприимчивости к моральным соображениям, таким как добросовестность и лояльность, моральный недостаток, который нам кажется заслуживающим упрека.