Политология (проблемы теории)

§ 1 Теоретические модели соотношения права и политики

Политика — специфическая сфера человеческой деятельности, связанная с принятием и реализацией решений, затрагивающих интересы всего общества. Она изменчива во времени, ибо объем общих интересов, их характер, способы выражения и разрешения не могут быть даны раз и навсегда. Неоднозначно и соотношение права и политики. В различные исторические периоды в разных человеческих сообществах оно проявлялось по-разному, и, соответственно, предлагались разнообразные теоретические варианты его осмысления.

В обобщенном виде можно выделить два традиционных подхода к данной проблеме. Суть первого подхода заключается в том, что право понимается как форма выражения воли правящих, т. е. тех, кто присвоил себе или тех, кому поручено решение общих дел. В этом случае право отождествляется с законом, а закон с инструментом в руках правящих. Они диктуют управляемым нормы поведения, следят за их соблюдением и карают за нарушения. Таким образом право-закон вторично по отношению к политике и является одним из ее инструментов. Следует признать, что такой подход нередко отражал и отражает действительное положение дел в отношениях власти и подчинения.

В рамках второго подхода такая политическая практика оценивается как неправовая, как извращенный способ управления делами. Право уже не отождествляется с законом, а рассматривается как самостоятельный, обладающий собственными внутренними критериями и принципами феномен.

Сторонники первого подхода делали упор на эффективность управления, связывая ее прежде всего с принуждением и насилием. В то время как их противники видели в праве равную меру для всех — властвующих и подвластных, полагали, что оно не может быть орудием в чьих-либо руках — большинства или меньшинства и является первичным по отношению к политике. Право ассоциировалось со справедливостью, равенством, свободой, порядком и, противопоставлялось произволу. Такого рода правопонимание позволило осознать тот факт, что править можно, опираясь на силу и произвол, но тогда форма правления будет неправильной, извращенной — тиранией, олигархией, охлократией, и, основываясь на праве, тогда мы получим правильные формы правления — монархию, аристократию, демократию.

Итак, уже в древности хорошо понимали, что политическая деятельность и практически, и теоретически может быть представлена как неправовая, т. е. основанная на силе и произволе, и правовая, т. е. на признании общей и равной меры для всех, меры, исключающей произвол из отношений властвования.

Общее между двумя названными подходами, возникшими в эпоху античности, заключается в том, что политика рассматривалась как атрибут общества, разделенного на властвующих и подвластных, а не как атрибут государства: греческий «полис» и римский «цивитас» — понятия, не тождественные современному пониманию государства.

Проблема соотношения права и государства как особого политического института возникает только в Новое время, когда в Европе начинается процесс складывания национальных суверенных государств. Наконец были преодолены претензии церкви на светскую власть и покончено с ее распыленностью по принципу «каждый барон суверен в своей баронии». Государство как централизованная иерархическая структура властных органов предстало в качестве единственного выразителя интересов общества. Теперь политика начинает отождествляться с деятельностью государства. Поэтому соотношения права и политики видятся как соотношения права и государства.

В связи с тем, что образование суверенных государств и формирование гражданского общества взаимообусловлены, проблема соотношения права и политики актуализировалась под воздействием неизбежного конфликта между гражданским обществом (сферой частных интересов) и государством (сферой общих интересов).

В новое время было предложено два варианта разрешения этого конфликта: этатистский и либеральный. Этатисты (Макиавелли, Боден, Гоббс и др.) видели в государстве силу, способную противостоять «природному» анархизму общества. Путь к праву (порядку и стабильности), по их мнению, лежал в преодолении индивидуальных и групповых произволов. Они теоретически отразили насущную потребность нарождающегося гражданского общества в установлении порядка и тот факт, что с образованием суверенных государств «применение насилия, которое раньше было рассеяно, теперь сконцентрировано» . Вместе c тем этатисты чрезмерно преувеличили склонность субъектов гражданского общества к произволу и регулятивные возможности государства. Так, например, Гоббс, подробнейшим образом описав принципы частного права (естественные законы), сетует на то, что добровольно они людьми не соблюдаются. По его мнению, насилие и произвол неустранимы из отношений между людьми. Проблема заключается лишь в том, кому право на произвол должно быть предоставлено. Гоббс выбирает государство как наименьшее из зол. Судьба Гоббса сложилась так (он жил в эпоху английской революции), что ему пришлось мыслить категориями чрезвычайного положения, которое он абсолютизировал, связав войну всех против всех с проявлением извечной эгоистической человеческой природы. Вместе с тем Гоббс был прав в том, что в условиях общественного хаоса право «умирает». Оно призвано стабилизировать и упорядочивать общественную жизнь. Однако исполнять эту функцию право может лишь тогда, когда обществу уже придает некий изначальный уровень стабильности, когда право на насилие действительно сконцентрировано в одном месте. Ошибка же Гоббса в том, что он абсолютизировал чрезвычайные методы управления и не учел их возможных последствий. Ведь длительный государственный произвол, неправовые методы управления обществом, какие бы благие, по мнению властвующих, цели при этом ни преследовались, провоцируют ответный произвол со стороны общества. Кроме того, с помощью насилия, пусть даже упорядоченного, можно добиться лишь механической общественной солидарности. При ослаблении государственного давления общество вновь распадается, наступает хаос, война всех против всех и вновь встает проблема концентрации насилия в одном месте. Вывод из сказанного может быть только один: облегчить исполнение права неправовыми средствами невозможно. Однако осознание этой истины приходит лишь тогда, когда жизнь гражданского общества стабилизируется и абсолютистское неограниченное государство начинает восприниматься не как благо, а как зло.

Представители классического либерализма (Дж. Локк, Ш. Монтескье и др.) основную опасность для общества видят уже не в его природном анархизме, а опасаются анархизма государственного, т. е. его неограниченной произвольной власти. Высшими ценностями объявляются жизнь, свобода и собственность каждого человека. Основные идеи классического либерализма зародились в Англии в XVII в. и были подхвачены европейскими просветителя и деятелями американской революции. Либерализм становится знаменем в борьбе против феодальной иерархии и государственного абсолютизма. Пафосом либерализма пронизаны такие важнейшие политико-правовые документы эпохи, как «Декларация независимости» США и французская «Декларация прав человека и гражданина».

Так, «Декларация независимости» провозглашала: «Мы считаем самоочевидными следующие истины: все люди сотворены равными, и все они одарены своим Создателем некоторыми неотчуждаемыми правами, к числу которых принадлежат: жизнь, свобода и стремление к счастью. Для обеспечения этих прав учреждены среди людей правительства, заимствующие свою справедливую власть из согласия управляемых». Сходные идеи мы находим и в «Декларации прав человека и гражданина»: «Люди рождаются и остаются свободными и равными в правах» (ст. 1); «Цель каждого государственного союза составляет обеспечение естественных и неотъемлемых прав человека. Таковы свобода, собственность и сопротивление угнетению»; «источник суверенитета зиждется по существу в нации. Никакая корпорация, ни один индивид не могут располагать властью, которая не исходит из этого источника» (ст. 3); «Свобода состоит в возможности делать все, что не приносит вреда другому» (ст. 4); «Закон может воспрещать лишь деяния, вредные для общества» (ст. 5).

Таким образом, в американской и французской декларациях выражены основополагающие принципы классического либерализма: личная свобода, правовое равенство, согласие управляемых как источник власти, правовое ограниченное государство.

Личная свобода связывалась с признанием автономии личности и выражалась прежде всего в негативном смысле как отсутствие произвольного вмешательства в частную жизнь индивида и со стороны государства, и со стороны других индивидов. Суть ее в возможности делать все, что не запрещено законами и не нарушает свободу других.

Правовое равенство тесно связано с личной свободой и означает равенство индивидов как субъектов права.

Принцип консенсуса означает, что государство легитимно лишь тогда, когда покоится на согласии управляемых. Однако у классических либералов этот принцип не коррелирует с признанием необходимости всеобщего избирательного права. В понятии правового ограниченного государства по сути аккумулируются все вышеизложенные принципы: задачи государства узкоспециальны и состоят в защите жизни, свободы и собственности индивидов, а также общества от внешнего нападения; государство ограничивается правом (естественными и неотчуждаемыми правами человека) и позитивным законом; его структура строится на основании принципа разделения властей, а само оно черпает право на власть в согласии управляемых (народа). Свое развитие требования ограниченного правового государства нашли в идее писаной конституции, т. е. высшего позитивного закона, определяющего структуру государства, порядок формирования и компетенцию его органов, а также основные права и свободы человека-гражданина.

И в либеральной, и в этатистской традициях Нового времени проблема соотношения права и политики выступала как проблема соотношения права и государства, что в принципе соответствовало фактическому положению дел. Сфера общих интересов действительно оставалась весьма ограниченной и в большей части была исключительно связана с деятельностью государства. Правовое регулирование политики означало прежде всего ограничение и упорядочение властных возможностей государства, недопущение деспотического произвольного правления. И как это ни парадоксально, смысл либеральных политико-правовых теорий заключался в защите права от политики (государства), ибо право рассматривалось как самостоятельно складывающийся феномен, независимый от воли политических властей. Все дело в том, что право воспринималось как мера негативной свободы, как право частное, развивающееся вместе с гражданским обществом и несущее принципы свободы и равенства, которые должны быть перенесены и на политическую сферу.

Разумеется, реальная политическая практика молодых буржуазных государств чаще не соответствовала, чем соответствовала этому идеалу. Не случайно весь XIX и начало XX вв. мир сотрясали классовые бои. Их принципиальное отличие от всех предшествовавших восстаний и революций заключается в том, что они происходили в результате быстрой индустриализации общества, что приводило к усложнению его структуры, к росту взаимозависимости и взаимоопределяемости ее элементов. Столкновения частных интересов все чаще превращались в общественную, политическую проблему. На участие в решении политических дел начинают претендовать все новые и новые группы, слои, классы гражданского общества, причем, как правило, несущие конкурирующие и даже конфликтующие интересы; возникают влиятельные заинтересованные группы (группы давления), политические партии. Иными словами, политика далеко выходит за рамки формализованных государственных институтов, т. е. происходит ее демократизация. Однако жизнь общества начинает вновь напоминать гоббсовскую войну всех против всех.

В XIX в. было предложено два варианта, две концепции выхода из создавшейся ситуации: одна как развитие классического либерализма, получившая название неолиберализма; другая, основанная на классовом подходе к государству, политике и праву, названная марксизмом. Причем обе концепции настаивали на расширении демократии, но понимали ее по-разному.

Начнем с марксизма. Марксистская критика буржуазного общества середины XIX в. во многом была справедлива. Участие в политике было уделом меньшинства, в законах так или иначе получала выражение его воля, его представление об общих интересах. Поэтому небеспочвенным было обвинение, брошенное буржуазии авторами «Манифеста коммунистической партии»: «... Ваше право есть лишь возведенная в закон воля вашего класса, воля, содержание которой определяется материальными условиями жизни вашего класса».

Ошибкой же была абсолютизация этого положения, проистекающая из представления об обществе как разделенном на антагонистические классы, несущие взаимоисключающие интересы, о том, что сущность демократии и права обусловлена этим объективно действующим фактором, что до той поры, пока будут существовать классы, в праве будут выражаться интересы преимущественно одного господствующего класса. «Помимо того, что господствующие при данных отношениях индивиды должны конституировать свою волю в виде государственной, они должны придавать этой воле, обусловленной этими определенными отношениями, всеобщее выражение в виде государственной воли, в виде закона...». Абсолютизация классовой моноволи и привела марксизм к идее революционного преобразования общества: радикальной замене воли корыстного меньшинства волей бескорыстного большинства, т. е. установление истинной демократии.

При этом следует отметить, что марксизм, провозглашая неизбежность отмирания государства и права, совершенно логичен. Если классовая демократия означает господство большинства, то с наступлением фактического равенства (исчезновением классов) демократия, как и государство, вообще теряет смысл, а вместе с ней и право, выражающее волю господствующего класса. Существование демократии и права оказывается своего рода показателем недоразвитости общества, и поэтому они (демократия и право) сами по себе, по крайней мере, в исторической перспективе, ценности не представляют. Юридическая терминология, используемая марксизмом, не должна вводить в заблуждение, ибо и речь идет не о праве, а о власти. Причем о власти антиправовой, мессианской, требующей веры, а не критического восприятия. Понятие индивида здесь не носит самостоятельного значения. Оно используется лишь для доказательства высшей ценности коллектива. Коллективистская демократия невосприимчива к ценностям либерализма. Но это не означает, что демократия и либерализм несовместимы вообще. Хотя убежденность в этом господствовала в политической мысли достаточно длительное время. Вплоть до начала XIX в. теория демократии и либерализм развивались взаимоотталкиваясь.

Неолиберальная (либерально-индивидуалистическая) концепция демократии сложилась прежде всего благодаря трудам И. Бентама и Дж. Ст. Милля. Бентам так же, как и коллективисты, исходил из идеи общей воли, однако для него она выступала в виде совокупности индивидуальных воль и интересов. «Интересы отдельных лиц суть единственно реальные интересы», — пишет он. При этом, интерпретируя право в духе юридического позитивизма, Бентам обращается к анализу механизма формирования общей воли, находящей свое выражение в государственном законе. Поэтому реформы, предлагавшиеся Бентамом, предполагали создание институтов политического участия, предназначенных для выражения индивидуальных интересов.

Идею либеральной демократии подхватывает, стоявший у истоков неолиберализма, Дж. Ст. Милль. Для Милля демократия не одна из возможных, а лучшая форма правления: «Лучшая форма правления такая, при которой высшей наблюдательной властью, решающей дела в последней инстанции, облечена вся совокупность членов общества, т. е. при которой каждый гражданин имеет голос в управлении страной, но при случае может быть призван к действительному участию в нем и исполнять какую-нибудь местную или общественную функцию».

С этим заявлением, вырванным из контекста, могли бы согласиться и сторонники коллективистской демократии. Однако для Милля демократия имеет смысл только при условии признания принципов конституционализма. Демократия не есть лишь форма существования некой общей воли. Демократия прежде всего предполагает способы согласования индивидуальных интересов, поэтому требуется взаимное признание интересов автономных и свободных индивидов (свобода для него, как и для Бентама всегда индивидуальна). Милль прекрасно видит опасность, которую несет общая воля для индивидуальной свободы. Отталкиваясь от той же реальности, которая заставила Маркса и Энгельса объявить право волей правящего класса, он пишет: «Воля народа на самом деле есть не что иное, как воля наиболее многочисленной или наиболее деятельной части народа, т. е. воля большинства или тех, кто способен заставить признать себя за большинство... ».

Исходя из этого факта, классики марксизма предлагали заменить волю порочную, эгоистическую на правильную, выражающую некие всемирно-исторические закономерности. Милль же более прагматичен: для того чтобы индивидуальная свобода сохранилась, необходимо принять меры против злоупотреблений со стороны общей, т. е. государственной воли. Ибо сама общая воля как результат согласований частных воль, реально существует лишь тогда, когда обеспечена сфера индивидуальной свободы, т. е. то, что «имеет непосредственное отношение к самому индивиду», а именно, свободы «мысли и слова, свободы жить как хочется, свободы ассоциаций». Милль был, пожалуй, первым мыслителем, который знал равную ценность и взаимообусловленность негативной и позитивной свободы. Для обеспечения негативной свободы необходима, но недостаточна реализация принципов классического конституционализма: автономные индивиды должны иметь право на свободное объединение друг с другом для отстаивания собственных интересов в сфере политики, только тогда демократия как процесс согласования интересов делается жизнеспособной. Ибо, «когда власть находится в руках какого-нибудь класса, он сознательно и умышленно приносит интересы остальных классов в жертву своим интересам... Разве парламент или кто-нибудь из его членов смотрит на возникающие вопросы глазами рабочего?» Поэтому всеобщее избирательное право абсолютно необходимо, необходимы легальные стабильные институты политического участия.

Формально-терминологически обе концепции основываются на общих принципах: свободы, равенства и человеческого достоинства. Однако интерпретируют их по-разному. Коллективисты определяют свободу через подчинение «правильной» воле, через управление людьми в их «объективно» правильных интересах. Поэтому логичен вывод о том, что человека, неправильно понимающего свои собственные интересы, не только можно, но и необходимо ради его собственной пользы принудить быть свободным. Свобода всегда реализуется коллективными усилиями. Со своей стороны, сторонники либерально-индивидуалистической концепции демократии полагают, что свобода во всех своих проявлениях индивидуализирована. Они подчеркивают важность и взаимообусловленность негативной свободы, как свободы от вмешательства в частную жизнь индивида, и свободы позитивной, имеющей отношение к участию индивида в принятии тех политических решений, которые сказываются (положительно или отрицательно) на его частных интересах. Либерально-индивидуалистическое понимание свободы можно сформулировать следующим образом: «Я свободен, ибо сам, без вмешательства кого-либо со стороны, решаю свои частные дела и наравне с другими принимаю участие в решении общих дел».

Обе концепции отстаивают принцип равенства. Однако в рамках коллективистского понимания демократии упор делается на фактическое, социальное равенство, а в рамках либерально-индивидуалистического — на формально-юридическое, правовое равенство.

Что же касается человеческого достоинства, то в коллективистских концепциях оно определяется через принадлежность к группе; исключение из нее (остракизм, лишение гражданства и т. д.) означает отказ в уважении со стороны коллектива и, соответственно, утрату достоинства. В либерально-индивидуалистических концепциях человеческое достоинство определяется через уважение автономии индивида, его права на самостоятельный выбор. Уважение достоинства человека означает то, что с человеком обращаются как со свободным и равным с другим индивидом, как с субъектом права, принимающим самостоятельные решения и самостоятельно несущим ответственность за их последствия.

По-разному в связи с этим понимается и демократический принцип правления большинства. Для коллективистов он реализуется в виде правления априори существующей правильной воли, являющейся источником и критерием справедливости и права, поэтому не нуждающейся в каких-либо специальных (субстанциональных и процедурных) ограничениях.

В свою очередь приверженцы либерально-индивидуалистического понимания демократии реализацию принципа правления большинства связывают с юридически регламентированной процедурой согласования индивидуальных воль. Поэтому демократия видится ими как особая правовая процедура согласования интересов, принятия и исполнения решений.

Нетрудно заметить, что коллективисты превращают демократические принципы в принципы неправовые. Они стремятся обеспечить солидарность общества на началах долга и обязанности. Либералы же напротив — на началах свободы и права. В XX в. коллективистская теория демократии по сути превратилась в идеологическое оправдание тоталитаризма. Поэтому мы согласны с Я. Талмоном, предложившим использовать термины «тоталитарная» и «либеральная» демократия. Для концепции тоталитарной демократии характерен политический мессианизм; она пытается доказать существование абсолютной политической истины, познание которой позволяет сконструировать единственно правильное и справедливое общество. Концепция либеральной демократии описывает политику как сферу ограниченного человеческого опыта, сферу проб и ошибок. Она исходит из идеи конкретного, автономного и поэтому свободного индивида. Тоталитарная же концепция в противоположность ей — из идеи абстрактного родового человека. Для коллективистов реальный человек представляет меньшую ценность (если представляет вообще), нежели человек родовой, а справедливость носит некий трансцендентальный характер и выражается в общей воле (коллектива, нации, государства). Ее ценность приобретает высшее и абсолютное значение, насилие поэтому получает моральное оправдание.

§ 2 Право и демократия

Практически весь XX в. прошел под знаком борьбы между тоталитарной и либеральной демократией, между тоталитаризмом и демократией.

Тоталитарные системы являются неправовыми по своей природе: солидарность общества поддерживается прежде всего с помощью идеологии и насилия. Демократия же немыслима вне правовой формы, а право получает всестороннее развитие только в условиях демократии. Этот тезис нередко оспаривается, причем не только с позиций классовой теории. Ф. Хайек, например, критикуя демократию с консервативных позиций, полагает, что ее развитие угрожает праву. Он противопоставляет право и политику. Ход рассуждений Хайека следующий. Общество, полагает он, распадается на множество групп, преследующих свой эгоистический интерес. Включаясь в демократический политический процесс, они оказывают давление на государственные органы, настаивая на удовлетворении своих требований. В связи с этим происходит неоправданное расширение функций государства, а в законах все чаще выражается не общая воля, а корыстные групповые интересы. Это связано с тем, что принятие решений в демократически избранном законодательном органе требует формирования организованного большинства.

Создать его можно только одним путем: потакая интересам влиятельных групп. Их поддержка покупается раздачей разного рода привилегий, а принимаемые решения «подчас обуславливаются причудами политических торгов». Такого рода «торгашеские» решения имеют очень мало отношения к действительным желаниям большинства, ибо они принимаются от имени искусственно созданного, а поэтому эфемерного, ложного большинства, присваивающего право определять, что справедливо, а что нет. Но как только мы признаем, пишет Хайек, такой способ определения справедливости, она сразу теряет всякий смысл. Это тем более опасно, что в современном сознании произошла подмена понятий: законодательный орган «называется так не потому, что он создает законы, как раз наоборот: законы именуются таковыми потому, что они издаются законодательным органом». Но дело в том, что законодатели, точнее, депутаты законодательного собрания, в большей степени склонны заниматься политической борьбой, нежели собственно законодательной деятельностью. «Избиратели, посылающие в законодательный орган депутатов (занятых преимущественно тем, чтобы получить и удержать голоса, обеспечивая отдельным группам социальные привилегии), мало озабочены тем, что получат другие, и думают лишь о том, что политические торги принесут им самим. Обычно они согласны, чтобы кое-что перепало представителям какой-то другой группы (о которой им почти ничего не известно) за счет некой третьей группы, и это согласие есть плата за их собственные приобретения, причем справедливость сделки их мало волнует... Результат этого процесса не имеет никакого отношения ни к справедливости, ни к каким-либо принципам. В его основе не суждения по существу, а соображения политической целесообразности». Этот процесс не имеет отношения к законодательству как к созданию общих и абстрактных норм, «кодекса справедливости»; это всего лишь манипуляция групповыми интересами. А группы давления и политические партии — организации, играющие решающую роль в политике демократических государств, — это не более чем коалиции организованных интересов, деятельность которых искажает либеральные принципы свободы и равенства. Прежде всего это касается важнейшего для Хайека принципа: равенства перед законом, измена которому, полагает он, губительна для свободного общества. В духе классического либерализма он полагает, что от партий проистекает больше вреда, чем пользы: партии ведут к разложению демократии как процесса законотворчества.

Спасти демократию, свободу и равенство, по Хайеку, можно только одним способом: избавиться от всевластия организованных интересов. А для этого надо ограничить власть государства, вернее, «свернуть» его функции. Хотя Хайек утверждает, что не согласен и с идеей «минималистского государства», в особенности с предложением отказаться от налоговой системы, он, на наш взгляд, идет гораздо дальше, предлагая, например, отказаться от монополии государства на денежную эмиссию. Короче говоря, для Хайека чем «меньше» государство, тем лучше. Мы оставляем в стороне трудно решаемую проблему о социально-экономических функциях современного государства. Нас интересуют только политико-правовые проблемы. Здесь Хайек не избежал одной, часто встречающейся ошибки: совершенно правильно утверждая, что ограничена должна быть не демократия, но власть, он склонен противопоставлять конституционализм и демократию: чем больше конституционализма, тем меньше демократии, и наоборот.

Надо отметить, что взгляды Нозика и Хайека очень близки. Минималистское государство ограничивает себя задачами поддержания порядка, исполнения контрактов, запрещения воровства и вообще защиты добросовестного владения. Государство не может брать на себя распределительные функции и задачу поддержания социального равенства. Но оно должно обращаться с людьми как с личностями, имеющими индивидуальные права и человеческое достоинство; позволять людям самим или вместе с другими по их собственному выбору избирать свой жизненный путь и добиваться своих собственных целей.

Но при этом Хайек подчеркивает весьма важное обстоятельство. Современные законодательные органы осуществляют две разнящиеся функции: они разрабатывают «общий кодекс справедливости», т. е. законы как общие и абстрактные правила, и принимают решения по поводу конкретных действий правительства. Вторая функция, считает Хайек, вытесняет первую. Характер современных парламентских институтов, пишет он, полностью обусловлен потребностями демократического правления, а не демократического законодательства в строгом смысле этого слова. Хайек, кажется, излишне «драматизирует» положение дел. Ведь «контрольная функция» парламентов отнюдь не противоречит принципам конституционализма, но даже входит в его общую концепцию. Другое дело в том, что строго непосредственного отношения к законодательству так, как его понимает Хайек, она не имеет. Поэтому для ее осуществления (по Хайеку) вполне пригодны принципы современной демократии. Так он утверждает: «Чтобы избиратели могли судить о действиях правительства, должна существовать организованная группа выборных представителей, ответственных за действия правительства, а также организованная оппозиция, наблюдающая за правительством, критикующая его действия и предлагающая альтернативу на случай, если граждане сочтут, что работа правительства их не удовлетворяет». Это важный в политическом смысле орган, но он очень чувствителен к групповым симпатиям и антипатиям. Поэтому, если поручить ему еще и издавать законы (что и происходит в действительности), то тогда утратятся «представления о разнице между законом как выражением „кодекса справедливости” и законом как выражением воли большинства по конкретному вопросу».

Чтобы избежать такой аберрации, Хайек предлагает на первый взгляд достаточно простую и в общем, казалось бы, практически реализуемую программу реформ: следует институционально разделить органы «демократического законодательства» — законодательное собрание и «демократического правления» — правительственное собрание. Правительственное собрание представляет разнообразные интересы и поэтому формируется и действует по партийному принципу: занимаясь чисто политическими вопросами, оно принимает решения по большинству голосов. Законодательное же собрание строится на иных основаниях. Межпартийная борьба вредит созданию хороших, справедливых законов, поэтому законодательное собрание формируется по возрастному принципу. Законодателями следует избрать зрелых мужчин и женщин на продолжительный срок (на 15 лет) без права перевыборов, что позволит им быть независимыми от сиюминутных партийных пристрастий и не заботиться о благоволении со стороны избирателей. Право быть избранным в законодательное собрание получают граждане по достижении 45 лет. Для того чтобы выборы проходили сознательно, создаются клубы сверстников, где они могут хорошо узнать друг друга. Законодательное собрание исполняет только одну функцию — создает всеобщие и абстрактные правила поведения. Надзор за деятельностью законодательного собрания осуществляет сенат, состоящий из наилучшим образом себя зарекомендовавших членов законодательного собрания.

Хайек исходит из противоречия между политическим и собственно правовым содержанием закона, противоречия действительно существующего, и, кстати говоря, во многом определяющего суть закона как нормы предписывающей и всеобщей. Иными словами, политика как борьба интересов и право для Хайека мало совместимы. Поэтому творцом права в форме закона у него становится орган, максимально удаленный от политики.

На наш взгляд, дело состоит в том, что Хайек, критикуя расширяющееся государственное вмешательство в экономику и социальную жизнь, неверно связал этот процесс исключительно с демократизацией политики, а саму демократию — с деятельностью организованных эгоистических интересов. Отстаивая, иногда просто фанатично, незыблемость принципов классического либерализма, Хайек не хочет и не может признать, что расширение сферы законодательного регулирования связано с расширяющейся демократией постольку, поскольку сама она обусловлена изменениями, происходящими в гражданском обществе, что именно оно (гражданское общество) инициирует расширение сферы общих интересов и, соответственно, порождает потребность в ее законодательном регулировании. По Хайеку же, основные ценности свободного общества выражаются в негативной форме. Свобода обеспечивается лишь путем «установления абстрактных общих правил, она защищает индивида от произвола и насилия со стороны других, позволяет ему огородить и обжить защищенное от вторжения пространство, где он может распоряжаться своими знаниями для достижения своих собственных целей». Свобода в позитивном значении как свобода участия в решении общих дел для Хайека малосущественна для упрочения принципов конституционализма и процесса законотворчества. Кажется, что Хайек в критике пороков демократии упустил весьма важный момент, а именно, что либеральная демократия может предложить и предлагает весьма существенные способы ограничения государства, не известные конституционализму в духе классического либерализма. Мы имеем в виду распространение системы сдержек и противовесов на всю политическую систему, включая и формальные (государственные), и неформальные политические институты, что, собственно, и придает ей стабильность, несмотря на острое противоборство интересов. Что касается процесса законотворчества, то Хайек, отказываясь признавать законами в собственном смысле слова акты, появившиеся в результате «беспринципных политических торгов» (и в этом мы с ним полностью солидарны), впадает в противоположную крайность: политическое (волевое) в законе для него всегда нечто, противостоящее праву. Вместе с тем сама по себе постановка проблемы соотношения политического и правового содержания закона чрезвычайно важна и сложна.

XX век — это век законодательства, век расширяющейся активности государства, что вызвано объективными причинами и «теоретическая» борьба с ними бесперспективна. В лучшем случае она приводит к созданию более или менее «красивой» утопии. Если исходить из реального положения дел, то следует признать, что в современном мире только демократия, хотя не в каждом случае, обеспечивает появление правовых законов. Каким-либо образом отменить волевое содержание закона невозможно, а демократия создает наиболее благоприятные условия для того, чтобы ни одна группа не смогла отождествить свою собственную волю, свой интерес с волей всего народа, общей волей. Демократический политический процесс немыслим вне жесткой юридической регламентации (в противном случае демократия вырождается, превращаясь в авторитаризм популистского толка либо в тоталитаризм). Поэтому в отличие от других сфер политической деятельности политика не может быть излишне юридизирована. Напротив, чем больше регламентации, тем стабильнее демократия; чем больше юридически фиксированных каналов политического участия, тем эффективнее и полнее выявление существующих в обществе интересов и, следовательно, выше уровень демократии.

Поддержание устойчивого политического демократического процесса требует юридической фиксации основных политических прав. Собственно политические права, как права на участие в политической жизни, важны не сами по себе, по крайней мере для большинства людей, а как средство реализации тех или иных интересов политическими средствами или в сфере политики. Их смысл состоит в том, чтобы предоставить всем равную возможность формулировать, выражать и отстаивать свои интересы.

Политический процесс происходит в любой политической системе. Но если в системах недемократических ведущим принципом политического процесса остается принуждение, как угроза или как реальность, продолжают доминировать отношения господства и подчинения, то в демократии, хотя возможность государственного принуждения и сохраняется и оно применяется по отношению к нарушителям общепринятых норм, не является ведущим принципом. Демократия построена на принципах конкуренции и сотрудничества, конфликта и консенсуса — борьбы за реализацию определенных интересов и согласия по поводу основных принципов и процедур принятия решений.

Демократия как таковая не устраняет всех негативных аспектов политической борьбы, более того, они могут приобретать массовый характер. Различные социально-политические группы, несущие различные интересы, стремятся к максимально полному их удовлетворению, или, иными словами, продолжают, как и прежде, представлять свой частный интерес в виде всеобщего. Борьба идет как за обладание государственной властью (со стороны партий), так и за влияние на нее (со стороны заинтересованных групп). В связи с этим заметную роль играет групповой эгоизм, желание приобрести те или иные блага за счет других групп, добиться выгодного для себя решения. Иными словами, политические субъекты нередко проявляют склонность к использованию силы против конкурентов, что чревато произволом. При этом фактическое неравенство между индивидами и группами проявляется здесь столь же ярко, как и в сфере гражданского общества. Участники политического процесса, как правило, обладают неравными ресурсами (материальными и духовными) и, соответственно, неравными возможностями в борьбе за государственную власть и для эффективного влияния на принимаемые решения.

Все отмеченные обстоятельства требуют внедрения в политику права в качестве общеобязательных правил для всех участников политического процесса, правил, основанных на принципе юридического равенства. В противном случае политическое общество превращается в поле войны всех против всех, в которой в конечном счете побеждает фактически сильнейший и овладевает государственной властью, т. е. присваивает себе право выступать от имени общества, а свой частный интерес объявлять всеобщим. Это может быть победа меньшинства над большинством или большинства над меньшинством, но результат в любом случае будет один и тот же — отрицание права и господство силы, т. е. установление авторитарных или тоталитарных режимов. При этих режимах политика ограничивается деятельностью государства по управлению обществом, а право так или иначе отождествляется с законом, который, в свою очередь, рассматривается не более чем, как одно из средств управления, а часто лишь как средство подавления. Если авторитарные режимы в той или иной степени сохраняют независимость гражданского общества и таким образом среду существования частного права, то режимы тоталитарные стремятся к максимальному исключению права из всех сфер жизни. В условиях тоталитаризма, не признающего ничего частного, в ранг политических возводятся многие отношения, которым искусственно придается общественно значимый характер (например, многие аспекты семейной жизни, использования личной собственности, проведения досуга, убеждения и т. д.), и, поскольку тоталитаризм права не приемлет, постольку они подвергаются силовому регулированию. В авторитарных режимах право «изгоняется» из публичной, политической сферы, в которой неприкрыто реализуется воля правящих, содержание и форма выражения которой в определенных случаях могут совпадать с правовыми принципами или не совпадать.

Возникновение неправовых режимов обусловлено конфликтной природой политики, что противоречит естественному стремлению любой системы к стабильности и порядку. Путь разрешения этого противоречия нередко видится в силовом подавлении разнообразия интересов. Однако такой путь, кажущийся подчас чрезвычайно радикальным, в конечном счете, неэффективен, так как разнообразие и конфликтность интересов внутренне присуща человеческому обществу и может быть уничтожена только вместе с ним самим. Кроме того, ни одно правительство не в состоянии в равной степени удовлетворить интересы всех слоев и групп, существующих в обществе. Поэтому наличие оппозиции неизбежно. Другое дело в том, что в тоталитарных и репрессивных авторитарных режимах оппозиция загоняется в подполье. Против нее используются неправовые, карательные способы борьбы, что толкает оппозицию на адекватные действия. Политическая жизнь предстает в качестве противоборства с использованием всеми ее участниками неправовых, нередко просто террористических методов, что приводит к еще большей нестабильности, чем та, которой стремились избежать, и приводит, как правило, к неустойчивости самого правительства и системы в целом.

Такая политика насилия не является политикой в собственном смысле слова как деятельность по разрешению общих дел. Ибо и политика правительства, и политика оппозиции представляют лишь частный интерес и победа правительства над оппозицией или оппозиции над правительством означает победу одного частного интереса над другим. Хотя этот частный интерес всегда представляет себя в качестве всеобщего. Эта закономерность точно описана в марксизме, однако способ ее преодоления — исключение конфликтов из жизни общества путем уничтожения классов — оказался утопическим.

Классы в строго марксистском понимании в современных развитых странах не существуют, но социальная структура и соответственно структура интересов значительно усложнились по сравнению с XIX в., а силовая политика доказала свою бесперспективность. Политическая история XX в. свидетельствует о том, что только политика, основанная на праве, т. е. признающая нерушимость прав и свобод человека и гражданина, способна обеспечить солидарность и стабильность общества. В условиях современной демократии разрешение политических конфликтов переводится в правовое русло, а субъекты политики (государство, его институты, партии, заинтересованные группы, отдельные граждане) становятся субъектами публичного права, т. е. их интересы получают юридическую защиту, отношения же между ними строятся на началах юридического равенства. Таким образом, не подавление и принуждение, а конкуренция, сотрудничество и кооперация становятся основными принципами демократической политической системы. Это позволяет при принятии общеобязательных государственных решений учитывать максимально возможное число интересов, поэтому в ней уже не выражается воля какой-либо одной группы населения, даже если она представляет большинство. Роль права в политике заключается в том, что оно, во-первых, защищает частные интересы граждан и их объединений, из которых собственно и складывается общий интерес, защищает как от произвола со стороны государства, так и от произвола со стороны других частных лиц и их объединений; во-вторых, право предлагает определенные средства и формы реализации частных интересов в политической сфере, легитимируя тем самым и цели, достижимые в рамках права. Иными словами, право признает, санкционирует или отрицает возможность тех или иных действий участников политического процесса, т. е. легализирует политику и одновременно придает легитимность принимаемым решениям. В этом случае даже оставшиеся в меньшинстве при решении какого-либо вопроса не могут не признать его обязательности для себя, так как он принят посредством легальной и легитимной процедуры и оставляет меньшинству возможность использовать эту же процедуру в борьбе либо за изменение принятого решения, либо при принятии другого. Что же касается меньшинства, образуемого по константным признакам, то если интересы его легально признаются, оно получает возможность их защиты в рамках существующей политической и правовой системы, не отчуждается от нее и не побуждает к неправовым средствам защиты своего интереса.

Иными словами, демократический политический процесс есть юридически фиксированный способ согласования различных интересов, существующих в обществе, а правовой закон — основа и результат этого процесса.

Право, заключающее в себе принципы юридического равенства, свободы и человеческого достоинства, получая свое выражение в публичных законах, цивилизует политику, приводит ее из дикого состояния, в котором имеет смысл только сила, а если и право, то право сильного, в такое состояние, в котором обеспечиваются права и интересы всех: меньшинства и большинства. Только таким образом понимаемая политика превращается в деятельность по решению общих дел в буквальном смысле этого слова, т. е. политике придается действительное, а не надуманное значение. Политическая сфера ограничивается реальными потребностями общества, которые могут изменяться в зависимости от места, времени и условий. Но в любом случае государство как выразитель общих политических интересов всегда оказывается ограниченным. Преимущество демократии перед другими политическими системами заключается в том, что она не позволяет государству в течение сколько-нибудь длительного времени манкировать интересами общества и вмешиваться в те отношения, которые для него закрыты.

ЛИТЕРАТУРА

1. Арон Р. Демократия и тоталитаризм. М., 1993.

2. Берман Г. Дж Западная традиция права: Эпоха формирования. М., 1994.

3. Власть и право. Из истории русской правовой мысли. Л., 1990.

4. Воротилин Е. А. Идеи правового государства в истории политической мысли // Политология / Под. ред. М. Н. Марченко. М., 1993.

5. Даль Р. Введение в теорию демократии. М., 1992.

6. Коллихин И. Ю. Право и политика. СПб., 1996.

7. Несесенц В. С. Право и закон. М., 1984.

8. Синха С. П. Юриспруденция. Философия права. М., 1996.

9. Хеффе О. Политика. Право. Справедливость. М., 1994.

10. Dalil R. A. Democracy and its critics. New Haven and L., 1989.

11. Hayek F.A. Law Legislation and Liberty. 3 vs. Chicago, 1973.

12. Hayek F. A. The Political ideal of the rule of law. Cairo, 1955.

13. Leoni B. Freedom and the law. Indianapolis. 1991.

14. The rule of law: Ideal or ideology / Ed. by A. Hutchinson, P. Monahan. Toronto a. o. 1987.