Глава 7 Политическая культура

Соотношение политики и культуры в политической практике и политологии может быть рассмотрено двояко. С одной стороны, как воздействие политики, политической власти на культурную сферу, то есть как культурная политика. С другой стороны, как влияние культурных факторов на политику. Политика в данном случае приобретает конкретную форму, соотносящую ее с определенным временем и пространством. Другими словами, политика рассматривается не как просто некая абстрактная сфера жизнедеятельности, а становится неотделимой от исторических, культурных, этнических и персональных условий ее бытования. Политика в зависимости от принадлежности исследователя к той или иной научной школе приобретает или общесистемную контекстность, или субъективное измерение. Именно в этом втором смысле обычно и говорят о политической культуре.

Надо сказать, что в политологии включение «политической культуры» в научный анализ возможно в качестве некого концепта, понятия, описывающего определенное явление, а также в качестве принципа моделирования политической реальности, существующего наряду с другими принципами. В последнем случае исследователь исходит из естественного представления, что политика — многоаспектное и многофакторное явление. Попытки одномерного рассмотрения в истории политической мысли были, есть и будут. Это вполне естественно, так как каждое теоретическое рассмотрение волей-неволей стремится к некоторому монизму. Но сама многомерная природа политики и политического ведет к возможности (и, подчас, необходимости) разноаспектного объяснения этой сферы общественной жизни и к построению различных моделей ее функционирования. При этом вполне возможно сохранить и методологический монизм. Но возможен вариант, когда аспект рассмотрения полагается исследователями (или правительственными, образовательными органами) как единственно верный.

Культурная модель в политологическом анализе исходит из положения, что политика является частью сферы культуры — поскольку именно культурное наследие и основанные на нем культурные образцы формируют политических субъектов и способы их политической деятельности. Изменение культуры (различной природы детерминации) непосредственно связано с политическими трансформациями. В данном случае политика превращается в политическую культуру.

Понятно, что образ/модель политики связан с генерализацией основного моделирующего понятия. С одной стороны, это связано с тем тривиальным фактом, как писал М. Вартофский, что «все что угодно может быть моделью всего чего угодно». С другой стороны, наибольшей правдоподобностью (и репрезентативностью) будет обладать та модель, которая строится на основе базовых для дисциплины понятий. К таким понятиям и относится «политическая культура», по поводу которой американские политологи Д. Элкинс и Р. Симеон писали: «Политическая культура — один из наиболее популярных и соблазнительных концептов в политической науке, но одновременно он и наиболее противоречивый и запутанный».

§ 1 Возникновение и история понятия политической культуры

Понятие политической культуры возникло в рамках западной научной традиции. Впервые словосочетание «политическая культура» встречается в труде И. Г. Гердера «Идеи к философии истории человечества» (1784-1791). Но после первого появления оно длительное время не употреблялось.

Важно иметь в виду, что тот или иной теоретический концепт может существовать явно, под своим именем, а может использоваться и входить в исследовательский анализ латентно, неявно, скрыто, «подразумеваемо». Для обществознания это достаточно распространенное явление. В этом отношении употребление И. Г. Гердером словосочетания «политическая культура» не было введением в научный оборот понятия.

В истории обществознания существовало несколько исследовательских традиций, оказавших значительное влияние на становление современных представлений о политической культуре.

Французская социологическая традиция. Ш. Л. Монтескье многими считается основателем современного изучения политической культуры. В его «Духе законов» (1748) исследуются такие факторы, влияющие на политическую практику, как климат страны, образ жизни ее народа, допущенная степень свободы, религия ее населения, богатство страны, обычаи и традиции. Комплекс институциональных структур, культурного этоса и природной окружающей среды создает то, что он назвал духом законов. В этом же ключе уже после Монтескье строили свои рассуждения Ж.-Ж. Руссо, Ж. де Сталь, Б. Констан, Ф. Гизо, А. де Токвиль. Они начали анализировать исторические и общественные условия, в которых различные политические режимы существовали, а также то, какие условия каким режимам способствовали. Нравы и обычаи (les moeurs) стали неотъемлемой стороной политического анализа.

Традиция немецкой философии культуры. Две важные концептуальные трансформации в немецкой философии в XVIII — начале XIX вв. имеют значение для становления политико-культурного анализа. Во-первых, отход от фатализма и предопределения и полагание, что активность человека создает мир, субъективность и «Я» дают ему движущую силу. Во-вторых, история стала рассматриваться как единое движение, саморазвивающееся логическое целое. Таким образом, политическая культура предстает как историческая эманация и объективное выражение человеческого сознания и (трудовой) деятельности в мире.

Философия И. Канта занимает особое место в «генеалогии» политической культуры. С ней внутренне, генетически связаны многие современные аналитические подходы, изучающие этот феномен. Прежде всего, исследование политической символики и символической деятельности, познавательных практик в политической деятельности, возможности интерпретации культурных форм.

Немецкая социальная философия (переходящая фактически в социологию) дала для политико-культурного подхода важные методологические основания. Для концепции политической культуры наибольшее значение имеет марксистская концепция, предложившая систематизацию факторов социального и политического развития общества; теория субъективно мотивированного социального действия Макса Вебера; представление о роли культурных детерминант в социальной и политической практике, связанное также с именем М. Вебера.

Американская научная традиция. Начало систематического изучения субъективных ориентаций в политическом поведении Т. Парсонсом и Э. Шилзом можно отнести к предыстории становления классического американского подхода в исследовании политической культуры. Бихевиоризм и проблема описания политического поведения вместе с исследованием политической системы Д. Истоном явились фундаментом, на котором выросли вначале теоретические размышления о наиболее соответствующем, релевантном способе определения и описания политической системы, чем это предлагалось господствующим тогда институциональным подходом, затем через несколько лет — уже собственно концепция политической культуры.

Пионером использования понятия политической культуры в современной политической науке по праву считают Г. Алмонда. С его статьи 1956 г. «Сравнительные политические системы», собственно, и начинается история этого понятия. Г. Алмонд подчеркивал важность социологической традиции для описания политических процессов. В дальнейшем именно политико-социологическое направление в исследовании политической культуры станет доминировать.

Четыре года спустя Г. Алмонд в совместной с Дж. Коулманом книге, используя метод системного анализа, выделили четыре основные «вводные» функции политической культуры по отношению к политической системе: политическая социализация и рекрутирование, артикуляция интересов, консолидация интересов и политическая коммуникация.

Следующий этап развития концепции политической культуры связан с психологическим (индивидуалистическим, субъективным) подходом, ориентирующимся на выявление индивидуальных ориентаций по отношению к политической системе и установок на участие в политической деятельности. Г. Алмонд и его соавтор наиболее известной книги «Гражданская культура» С. Верба рассматривали политическую культуру как систему всех политически релевантных ориентаций того или иного индивида.

Американские ученые попытались с помощью этого инструмента решить проблему объяснения и описания существующего баланса между властями и соотношения плюрализма и демократии в современных западных обществах. Данная исследовательская задача исходила из более общей обществоведческой проблемы, стоявшей перед западными учеными, и которая частично была связана с идеологией — обоснование демократии и противопоставление ее тоталитаризму (и правому, и левому), а также проблема стабильности демократии.

По большому счету, их интересовала политическая демократическая гармония. Два базовых понятия: политическое участие (как они писали: «если и происходит политическая революция во всем мире, то это то, что может быть названо взрывом участия») — для описания встречающегося разнообразия и исторического развития политических форм и стабильность, с которым связаны равновесие, ответственность, которые выполняют важную ценностно-ориентационную функцию.

По мнению Р. Таккера, появление концепции политической культуры в американской политологии было в определенной степени реакцией на различные психокультурные теоретические построения, сводящие всю общественную жизнь к простому продолжению или же воспроизводству семейных образцов поведения, преобладающих в частной жизни.

Возникнув как естественная эволюция бихевиористского подхода в политических исследованиях в США, концепция политической культуры позволила в какой-то мере преодолеть разрыв между микро- и макроанализом политического процесса. В дальнейшем развитие политикокультурной проблематики уже стало выходить за рамки бихевиоризма. В рамках структурного функционализма политическая культура связывается с системой ценностей, обеспечивающей нормальное функционирование больших общностей. В связи с этим данный подход называют « объективным ».

Ряд исследователей разделяет современные концепции политической культуры на «эмпирические», основывающие свои рассуждения на интерпретациях материалов конкретных социологических исследований и статистике, и «антропологические», исходящие из некоторых общих культурологических, исторических и иных построений. Конечно, любое деление авторов в значительной мере условно и связано с поставленными задачами.


В России термин «политическая культура» появился в конце XIX в. Но употребление его весьма беглое, что вполне естественно. Если мы заглянем в словари иностранных слов конца прошлого — начала нынешнего века, то увидим, что культура означала всего-навсего образование, просвещение, производительность, развитие, совершенствование духовной жизни народа. Именно в этом смысле он и использовался. Среди авторов, обращавшихся к нему, следует упомянуть В. В. Ивановского, П. Б. Струве, А. М. Рыкачева, Л. С. Франка, М. Я. Острогорского. Но теоретических разработок этого понятия не было, за исключением, может быть, А. М. Рыкачева, сделавшего попытку рассмотреть некоторые вопросы политической культуры в связи с функционированием политических партий. Его статья «Реальный базис и идеальные задачи политических партий», появившаяся в 1911 г., была посвящена, в основном, западноевропейской (европейско-американской) политической культуре, основным отличием которой от российской является по его мнению, развитость конституционного строя и партийной системы.

В 70-х гг. как определенный ответ теоретическим разработкам западных ученых началось систематическое исследование политической культуры в Советском Союзе.

Надо отметить, что включение в отечественную политическую науку многих понятий, терминов, теоретических конструкций шло через критику западных ученых. Это был специфический путь усвоения достижений мировой науки советской и включение в ее теоретические построения «идеологически чуждых» понятий и категорий.

В 90-е гг. отечественные исследователи во многом сблизились в своем понимании политической культуры со своими зарубежными коллегами.

§ 2 Понятие политической культуры

С. Паттерсон характеризовал следующим образом понятие «политической культуры»: «Политическая культура — это некий безграничный, многоаспектный, воспринимающий концепт. Он безграничен в том смысле, что достаточно широкое разнообразие познавательных действий, ценностей и эмоциональных обязательств может быть включено в анализ. Он многоаспектен или многомерен в том смысле, что состоит из нескольких аналитически различных, но вместе с тем предположительно взаимосвязанных факторов. И он воспринимающий концепт в смысле того, что направляет внимание в сторону возможных или широко не используемых политических данных с целью увеличения знания о субъективных ориентациях в политике. Этот концепт — не теория о политике, и он не взывает к новому политическому феномену. Он фокусирует внимание на символических, оценочных и когнитивных реакциях людей по отношению к политической системе, а также на отношениях этих ориентаций с другими аспектами политики».

Более резко писал Л. Пай, который утверждал, что можно рассматривать политическую культуру в качестве одной из многих воображаемых «удобных выдумок», которые способствуют научному пониманию.

Итак, существует ли политическая культура как реальность или существует лишь только понятие «политическая культура»? Что мы имеем в виду, когда произносим словосочетание «политическая культура»?

Для ответа на эти вопросы имеет смысл обратиться к этимологически первоначальному, самому простому пониманию культуры — культура как возделывание, освоение, деятельность по очеловечиванию окружающей среды. Превращение нечто в свое, преобразование по своей мерке и воплощение себя в чем-то, а затем извлечение из этого уже окультуренного для себя чего-то необходимого. Очевидность существования такой деятельности — особенно наглядно это в сельском хозяйстве, откуда и пришло слово «культура» — мало вызывает сомнений. Применимость такого рода рассуждений к политической сфере также представляется вполне возможной.

Исходя из вышеприведенных рассуждений представим политическую культуру как политический способ освоения реальности, который начинается там и тогда, где и когда различные общественные институты, социальные группы, индивиды, вещи и явления рассматриваются в связи с их политическим смыслом и включаются в практическую деятельность как имеющие такой смысл. Одновременно реальность преобразовывается в соответствии с требованиями того или иного политического субъекта.

Политический смысл явления, субъекта связан с осмыслением задаваемых в публичном пространстве пределов существования сообществ. Прежде всего важна институализация, задающая структуру публичного пространства и функции структурных единиц. Институализация рассматривается как упорядоченная, повторяющаяся практика различных общностей (этнических, социальных и иных) на некоторые воздействия, «вызовы» внешней среды. В процессе ее возникают институты как устоявшиеся, используемые всеми (или большинством членов сообщества), воспроизводимые во времени, не случайно существующие практики данного сообщества. В практике содержатся и регуляторы деятельности. Также публичность связана с некоторой инакостью, отделенностью, отдаленностью (в социальном смысле) и обязательностью по отношению к индивидам и группам, «заселяющим» рассматриваемое публичное пространство. Эта отчужденность материализована в институциях. Государство — основная политическая институция.

Смысл политического может быть рассмотрен как рамки полагания, задаваемые политическими институциями. Это то, как институции себя представляют, определяют свои границы и свою деятельность. Также смысл политического может быть рассмотрен с точки зрения некоего наблюдателя, для которого «является» политический институт/институция, —это то, что институт для него. Предельное в данном случае будет означать границы полагания и понимания.

Политика с точки зрения политической культуры представляет собой взаимодействие по поводу институционального полагания пределов существования и полегание смыслов этих пределов. Во-первых, во времени. Прежде всего, это проблема физической смерти. Появление институализированной и отчужденной смерти означает переход от дополитического существования к политике. В этом отношении палач — это уже не убийца, а должностное лицо, выступающее представителем государства, которому оно поручает исполнить приговор. Власть над жизнью, возможность положить предел существованию — выражение мощи институции, освоения ею публичного и частного пространства. Второе — публичная смерть — признание индивида или группы более не существующими в публичном пространстве, лишение или существенное ограничение их прав и тем самым лишение их политического смысла. В истории советского государства примером будет категория «лишенцев», существовавшая с 1918 по 1936 г. Статья 65 первой советской конституции определяла невозможность участия в выборах «лиц, прибегающих к наемному труду с целью извлечения прибыли», «живущих на нетрудовой доход», частных торговцев, служителей религиозных культов, бывших служащих полиции, членов царской семьи.

Физически эти люди могли и быть, но в политике их уже быть не могло. Более радикальное исторжение из поля политики связано с изгнанием. В древности это «изгой», отвергнутый член общины (гой — родовая патриархальная община), в современности — вынужденный эмигрант, высланный из своей страны (например, А. И. Солженицын).

Во-вторых, пределы могут полагаться в пространстве. Определение пределов своего и чужого. Это связано с функцией идентификации и демаркации — своя земля и сопредельные страны. Установление пространственной политической границы.

В-третьих, в социальном взаимодействии. Отграничение своих и чужих, друзей и врагов. Причем враг может быть как внешний, так и внутренний.

В-четвертых, в состоянии. Внутриполитически — это обозначение социально-политических позиций и границ между ними. Наиболее отчетливо видно в сословном, кастовом обществе. Современное государство фиксирует гражданские состояния не столь всеобъемлюще и жестко, но не менее определенно. Во внешней политике — право прекращать мир и объявлять войну (другими словами, объявлять состояние войны и мира).

Субъектом отчужденного институционального полагания является, прежде всего, государство. Поэтому политическое осмысление связано с соотношением субъекта политической культуры с государством.

В эпистемологическом (познавательном) аспекте политическая культура выступает как деятельность в публичном пространстве по упорядочиванию смыслов и поддержанию смыслового универсума. Происходит конструирование политического мира, пределы которого и структура заданы взаимодействующими акторами. Различие политических субъектов порождает неодинаковое осмысление ими публичного пространства, разное или противоположное определение пределов политических институций.

Политическая история, таким образом, выступает как борьба по переструктурированию политического мира — переопределению того, что и как позволено политическим субъектам, включая государство.

Соотнесенность той или иной части реальности с государственной властью может быть практической. С помощью своей практической деятельности политический субъект может способствовать укреплению государства, а может и наоборот, стремиться изменить существующую государственную власть или таким образом воздействовать на нее, чтобы она удовлетворяла его потребности. Как правило, такое практическое отношение к политической власти проявляется в политической сфере. Это — государственная служба, выборы, политические забастовки, демонстрации поддержки или протеста, работа в какой-либо общественной организации, партийная деятельность и т. п. Но воздействие на власть не ограничивается только собственно политической деятельностью. Практическое отношение к ней может проявляться и в других областях деятельности, например, в трудовой. В мобилизационных режимах осознание того, что личный труд укрепляет могущество государства — проявление именно политической культуры в экономической сфере. Как говорил В. В. Маяковский, «Радуюсь я — это мой труд вливается в труд моей республики». Но этот же труд может быть средством выражения и отрицательного отношения к данной политической власти — намеренный брак, саботаж.

В процессе познания действительности субъект политической культуры гносеологически (познавательно) соотносит ее с политической властью: насколько в реальности «узнается» политическое. Например, фраза: «При нынешнем правительстве дороги стали строить лучше» соотносит с политической властью строительство дорог и через последнее не только дает оценку первой, но и познает это первое в специфической форме — в проявлении государственной власти в неполитической сфере. Это связано со всеобщностью политических интересов, которые проявляются во всех сферах жизнедеятельности общества. А политическая сфера, где эти интересы имеют ярко выраженный характер и которая связана, прежде всего, с властью и ее использованием, необходимым образом не только не обособляется, но и вторгается в иные сферы с целью и там с помощью государственной власти регулировать в нужном направлении отношения, реализовывать интересы политически господствующего класса, слоя, группы.

Аксиологическое (ценностное) соотнесение осваиваемой реальности с государственной властью связано с тем, насколько ценна и ценна ли вообще рассматриваемая часть реальности для политической власти или существующей, или предполагаемой в будущем, а также насколько ценна сама эта власть. То есть здесь фиксируется ее место во всей системе ценностей субъекта и, особенно, политических ценностей.

Здесь порой бывает трудно уловить действительное отношение к власти и во внешне негативном поведении отделить политически демонстративное от озорства и проказы. Отсюда часто происходит смешение культурных рядов. Явлению, относящемуся к смеховой культуре, когда, как писал М. М. Бахтин, «смех направлен на самих смеющихся» и осмеивается все, включая власть и религиозные обряды, приписывается значение политико-культурное, где у смеха иные — обличительно-сатирические и уничижительные — функции по отношению к политической власти. Так, выходка пажа Копьева, который на пари дернул за накладную косу Павла I, или поступок графа Бутурлина, пытавшегося с компанией в трактире накормить щами бюст императора, конечно, не несли политической нагрузки и не выражали ценностного отношения к императорской власти, хотя подобное впечатление сложиться могло. Также и политические анекдоты — зачастую не говорят о положительном или отрицательном отношении к власти их рассказчика, хотя в авторитарных государствах за них могли строго карать.

Политически освоить реальность — это значит сделать ее своей политически, перенести свое политическое «Я» на нее и тем самым самоутвердиться. Степень такого политического самоутверждения зависит от реальной возможности политического субъекта политически перестроить реальность в соответствии с собственной политической сущностью. Политическая же сущность зависит в определяющей мере от социальной характеристики. А политическая перестройка реальности заключается в подчинении ее существования социальным интересам субъекта с помощью верховной в обществе власти. Другими словами, речь идет о контроле над этой верховной властью — государством. В этом состоит практическое политическое освоение реальности. Коренной вопрос его — обладание и использование государственной власти, политическое господство.

Другая сторона политического освоения реальности — духовное освоение. Оно связано с информационным обменом между объектом осмысления и субъектом политической культуры. Но как уже отмечалось выше, объект берется не изолированно, а вместе с государственной властью, ибо осваивается не столько он, сколько эта власть, а данный объект имеет смысл для политической культуры только как включенный в политику, то есть приобретающий политический смысл. Н. Г. Чернышевский писал о политических смыслах различных видов деятельности, собственно политическими не являющихся: «Русский, у кого есть здравый ум и живое сердце, до сих пор не мог и не может быть не чем иным, как патриотом, в смысле Петра Великого, деятелем в великой задаче просвещения русской земли.

Все остальные интересы его деятельности — служение чистой науке, если он ученый, чистому искусству, если он художник, даже идее общечеловеческой правды, если он юрист, — подчиняется у русского ученого, художника, юриста великой идее служения на пользу своего отечества».

Духовное политическое освоение происходит в двух внутренне связанных формах. Во-первых, это познание реальности, и результатом такого освоения выступает знание о политической власти и о других фактах, явлениях, с ней связанных. Причем знание это может быть выражено теоретически и являться частью политической идеологии той или иной социальной группы. Или же это знание будет житейским, основывающимся на здравом смысле и обыденном сознании.

Во-вторых, переживание реальности в ее политикосоциальной определенности. Результатом этого переживания являются политические ценности, выражающие активность субъекта политической культуры по отношению к осваиваемой реальности.

Один из важнейших аспектов политической культуры, как и любого другого вида культуры — это ее обыденность, рутинизация. Культура — это, прежде всего, то, что устоялось и воспроизводится. Поэтому многие исследователи включают в определение политической культуры образцы и стереотипы политической деятельности. В этом смысле можно говорить о такой функции культуры, как опривычивание, или, выражаясь словами П. Бергера и Т. Лукмана, формирование «заднего плана рутинных действий», создание ситуации само собой разумеющихся поступков, действий и смыслов. Этим, собственно, и отличаются различные культуры друг от друга. Тем самым политическая культура выполняет функцию разграничения или демаркации, отделяя одно общество от другого, одного субъекта от другого и т. п. Но одновременно это и включение своих в свой круг и их распознавание, то есть можно говорить о функции идентификации.

Как уже говорилось выше, различное положение в обществе субъектов политической деятельности приводит к разному восприятию ими государства и политической сферы в целом, а также и к отличиям в политической активности. При этом могут сохраняться некоторые базовые, общие для всех членов данного общества, страны, государства подходы в осмыслении основных политических институтов и институций. Например, для большинства англичан, вне зависимости от партийной принадлежности, король или королева остается важным и необходимым политическим символическим институтом, также и прецедент в английском праве для всех понятен и естественен. Но вместе с тем, представления лейбористов и консерваторов по отношению к возможности государственного вмешательства в экономическую или социальную сферы могут очень сильно разниться. Такое отличие культур и их сосуществование в рамках одной обозначается понятием субкультуры. Политические субкультуры могут быть связаны с идеологическими, этническими, поколенческими, географическими различиями и т. п.


Суммируя сказанное выше, можно предложить следующее определение. Политическая культура — это способ поиска и нахождения социальным субъектом своих пространственно-временных социальных координат в иерархически и горизонтально функционально упорядоченном территориальном сообществе в связи с наличием в этом сообществе верховной публичной власти и конкуренцией с другими социальными субъектами. В процессе этого поиска социальный субъект определенным образом осмысляет реальность, задает ей и себе смыслы, упорядочивает их в свою смысловую сеть, превращает внешний мир в свой, а свой внутренний мир выносит вовне, пытаясь ему придать всеобщее значение. Такое конструирование реальности и представляет собой функционирующую культуру. Политичность культуре придает контекст государства, включающий отчужденные властные иерархии, социальную дифференциацию и вражду, заданность норм, социальной идентичности и социальных границ.

§ 3 Политико-культурный комплекс. Виды политической культуры

Политическое освоение реальности не может осуществляться вне какого-либо регулирования. Это регулирование существует в виде ориентации поведения и деятельности субъектов политической культуры, с одной стороны, на эталоны и нормы, выработанные в процессе политической практики той или иной общности (или в целом общества), а с другой стороны, на цели и задачи, встающие и поставленные перед данной общностью.

Первые регуляторы ориентированы на прошлую политическую деятельность и по сути представляют собой саму эту прошлую деятельность в опредмеченном (институализированном, зафиксированном в определенных правилах, традициях, обычаях, законах) виде, и они являются не только результатом освоения, но и самим освоением в специфической форме. Освоение в данном случае будет заключаться в определении границ деятельности субъектов политической культуры и, соответственно, осмыслении этих границ как необходимых и единственно возможных в данных условиях для данных субъектов, основанные на такого рода политических нормах образцы поведения в политической сфере и составляют нормативную политическую культуру, которая направлена на сохранение существующего политического общества, придание ему устойчивости, стабильности. В современных обществах нормативная политическая культура в значительной степени ориентирована на писаные, правовые нормы поведения в политике. В доиндустриальных обществах традиции и обычаи играют гораздо более значительную роль и фактически они зачастую выполняют роль норм права.

Нормативная политическая культура, как уже отмечалось, основывается на политических нормах, представляющих собой требования к субъектам политики (гражданам, социальным группам, политическим институтам), имеющих цель регулировать отношения между ними, возникающие в процессе функционирования и использования политической власти в обществе.

Спецификой структуры нормативной политической культуры является то, что различные ее элементы обладают различной степенью формализации. Наиболее жестко регулируются практические формы освоения реальности.

В нормативной политической культуре общества можно выделить ту часть, которая направлена на регулирование политического освоения реальности всеми членами общества, а также ту, которая имеет своими адресатами определенных политических субъектов. К общим политико-правовым нормам относятся положения конституций (в основном это нормы положительного регулирования), статьи уголовных кодексов, уложений, относящихся к деятельности в политической сфере (правоохранительные нормы). Но в зависимости от нахождения субъекта на определенной ступени политического управления к нему, естественно, будут предъявляться различные требования по компетентности, а также его непосредственная политическая деятельность (зачастую профессиональная) будет определяться особыми нормативными положениями (например, административное право, церемониал и этикет).

Таким образом, можно сказать, что нормативная политическая культура представляет собой систему взаимосвязанных моделей обязательного поведения в сфере политики. Каждая из моделей соответствует некоторой релевантной структуре определенных социальных групп в обществе, и знание о политических нормах социально распределено.

Следует различать нормативную политическую культуру и нормативную систему политической культуры. Последняя — более широкое понятие. Она представляет собой систему действующих норм политической культуры данного общества. Так, в нее входят неправовые универсальные нормы (традиции и обычаи). Несмотря на их большую роль в регулировании поведения политических субъектов, они не обладают той степенью жесткости, обеспечиваемой политико-правовыми санкциями, которая есть у законодательно закрепленных норм. Кроме того, нормы, связанные с традициями и обычаями, подчас трудно бывает однозначно зафиксировать. Поэтому в нормативную политическую культуру они не входят. Нормативная система политической культуры включает также групповые, индивидуальные нормы, нормы морали. И если нормативная политическая культура в основном имеет непосредственные формы выражения, то нормативная система, скорее, выражается опосредованно.

Идеальная политическая культура. Другой вид регулирования политического освоения реальности связан с заданностью его целей. Ориентированное на определенные будущие формы, это регулирование также задает границы политической культуры. Но эти границы упорядочивают уже не столько реальную деятельность, сколько предполагаемые ее результаты в форме образцов этой деятельности в предполагаемом будущем, а тем самым, конечно, и саму деятельность. Эти регуляторы также выступают формой освоения реальности и не только в идеальном виде, но и вполне реально. Они одновременно являются и освоенным, и освоением в специфической форме.

Идеальная политическая культура может также основываться на идеализации прошлого. Или мифического прошлого, или исторического прошлого. К примеру, пропаганда гражданских доблестей античности во времена Великой французской революции. В современное время — это, например, деятельность сторонников движения «исламского возрождения», рассматривающих принципы организации раннемусульманского общества в качестве образца, к которому надо стремиться. Прошлое может браться не только целиком, в массовом проявлении политических субъектов, но и индивидуально, когда примером, достойным подражания, берется конкретная историческая личность в каком-то конкретном своем проявлении: «для нас идеал патриота — Петр Великий» (Н. Г. Чернышевский).

В действительном политическом освоении реальности тем или иным политическим субъектом одновременно сосуществуют его реальная практическая и духовная деятельность и регуляция этой деятельности, выступающая и как освоение данной реальности. В принципе, только условно можно расчленить политическое освоение действительности на реальное, проявляющееся в непосредственной деятельности политического субъекта, и на регулятивные два его вида. Но несмотря на такое нерасчлененное единство, регулятивные моменты политической культуры могут восприниматься и фиксироваться как внешние по отношению к субъекту политической культуры регуляторы, тем более что они в институализированном виде обладают собственной историей и видимостью независимого существования от реальной политической деятельности субъектов.

Особенно это наглядно проявляется в деятельности законодателя, который вроде бы только из собственного разумения издает те или иные нормативные акты, регулирующие политическую активность различных субъектов. Это вполне естественно, так как зачастую регуляторы задаются извне и волевым образом навязываются субъектам политической культуры. Являясь следствием отчуждения политической власти и относительной ее самостоятельности по отношению к гражданскому обществу, нормотворчество становится как бы независимой от реальной политической жизни деятельностью. Причем, это характерно в той или иной степени для всех типов обществ (социальности), но в наибольшей степени такой отрыв проявляется в период быстрых социально-политических изменений и в авторитарных режимах.

Однако, независимое существование регуляторов политической культуры не только видимость, но и реальность. Выступая формой существования политического освоения реальности в прошлом и будущем, регулятивные политические культуры в процессе своего функционирования становятся формой действительности. И именно в этой форме регулятивные политические культуры существуют в сознании субъектов политической культуры.

Политико-культурный комплекс представляет собой единство идеальных, нормативных и реальных политических субкультур данного общества.

§ 4 Типология политической культуры

Во втором параграфе говорилось о разграничительной функции политической культуры, что предполагает естественное многообразие культур и не только в социальном и географическом пространстве, но и в историческом времени. С другой стороны, всякое многообразие сходных явлений, фактов вполне возможно свести в некоторые группы более-менее однородных по каким-то признакам. На этом и основываются различные системы классификаций и типологий.

В основном исследователи строят типологии или исходя из более общих, по их представлениям, типологий — режимов и политических систем (ранний Г. Алмонд, X. Экстейн, А. Лейпхарт, У. Розенбаум, А. М. Рыкачев), цивилизаций (В. П. Пугачев, А. И. Соловьев), общественно-экономических формаций (марксистская традиция), или исходя из некоторых наиболее существенных признаков политической культуры (Г. Алмонд и С. Верба, Г. Лембрух, Р. Инглехарт), или из комбинаций элементов политической культуры (Д. Элазар, Д. Каванах, С. Паттерсон).


Исходя из очевидного факта, что политическая культура непосредственно связана со своими носителями (индивидами, социальными группами, общностями), можно предположить, что именно качественные характеристики этих носителей (субъектов) политической культуры и будут важны при построении типологии. Понятно, что каждый человек отличается от другого, но, вступая в любые социальные (в данном случае — в политические) отношения, любой индивид приобретает качества, которые нельзя свести к его личным психологическим, физиологическим, анатомическим параметрам, он становится похожим на многих других, действующих совместно с ним людей, но одновременно и отличным от других. Он начинает действовать, прежде всего, как существо, обладающее определенными социальными характеристиками — профессиональными, этническими, классовыми, стратификационными, гендерными (социально-половыми) и т. п. Кроме того, действует определенный социальный контекст, определяющий границы возможного поведения любого члена того или иного общества. Вождь племени ведет себя иначе, чем президент республики, а женщина-рабыня иным образом, чем свободный гражданин. И происходит это не только потому, что они лично ориентированы на определенное поведение, но, прежде всего потому, что они не могут иначе себя вести, их поступки в значительной степени социально определены и принципиально (а не в частностях) предопределены. Они ориентированы потому, что их сориентировало общество. А общество сориентировало их потому, что оно таким образом устроено. Устройство же общества связано с тем, как оно разделено и какие отношения возникают между его частями. Другими словами, какова социальная и иные структуры в нем. Именно социальная структура и задает социальную определенность социальным субъектам. Из этого можно сделать вывод о том, что тип социальной структуры и социальных связей (тип социальности) и задает тип политического освоения.

В истории можно выделить следующие типы социальной структуры: ранняя социально-стратификационная (характерная для поздних первобытнообщинных обществ), сословно-классовая (существующая в обществах феодальных и античных), классовая (характеризующая капиталистические общества) и классово-диффузная (появляющаяся в современных развитых странах Запада). Им соответствуют потестарная культура, социально-политическая культура, политическая культура индустриального и постиндустриального обществ.

Потестарная культура

Введение термина потестарность, потестарные отношения (от латинского potestas — власть) связано с именами отечественных этнографов Ю. В. Бромлея и Л.Е. Куббеля. Этот термин связан с характеристикой обществ, в которых уже существует устойчивые иерархические отношения на основе общественной стратификации и как следствие этого — публичная власть, но государства еще нет.

Потестарные отношения возникают вместе с появлением первых социальных иерархических групп. Стратификационная организация общества явилась следствием разложения первобытнообщинных структур. Связанные с разделением труда и основанной на нем социальной дифференциацией, иерархические группы означали не просто факт разделения функций управления и исполнения между членами общества, что было и ранее, но закрепленность этого разделения. Другими словами, они явились фактом персонификации особыми социальными группами специализированных властных общественных отношений. Страты эпохи перехода от первобытнообщинного строя к классовому обществу были просто выражением особого положения определенных семей, родов в племени, союзе племен. Они выступали продолжением или иным проявлением семейно-родовых отношений и, прежде всего, отношений межсемейных и межродовых. К потестарным образованиям относятся «сегментное государство», «чифдом» («вождество»), «раннее государство», «племенное княжение», «параполис».

Кроме социальной дифференциации, в сфере общественного управления, потестарное освоение реальности основывается еще на весьма важном разделении общинного коллектива, также связанного с различными социально-производственными ролями индивидов. Это — половозрастное разделение труда, постепенно оформившееся в возрастные группы (классы). Эти классы образуют систему разделения членов общества по функциональному признаку, по уровню социальной ответственности и по степени доступа к ней.

Половозрастная структура являлась частью социальной структуры первобытного общества, наряду с его линиджной структурой (родственно-групповой структурой), и непосредственно не входила в потестарную сферу, но лишь определяла ее организацию и принципы функционирования.

Сосуществование двух противоположных организаций деления общества, в каждой из которых был свой принцип распределения привилегий, престижа, социальных ролей, создавало особую ситуацию в предклассовом обществе. Организованные возрастные группы могли выступать противовесом отношений господства—подчинения в потестарных структурах.

Принципы инстинктивного эгалитаризма и солидарности как основные в допотестарном освоении отражали равное отношение к основным средствам производства. Постепенная социальная дифференциация в обществе, появление групп, занимающих различные места в общественной иерархии и обладающих различными правами, приводит к социальному неравенству. Этому соответствует и появление основного для потестарной культуры принципа — генеалогического.

Существует «порог», ниже которого отношения власти и властвования не носят потестарного характера. Для предклассового общества этот «порог» соответствует большесемейной общине.

Верховная власть постепенно институализируется, власть вождя, царя деперсонализируется, приобретает священные в глазах подданных черты (сакрализуется). Моментом, усиливающим священный характер личности верховного правителя, было и наложение жрецами специального религиозного табу на культ божеств, чтимых царями. Всем остальным членам племени запрещалось поклоняться этим богам. Таков, например, культ Гермеса во Фракии. В некоторых обществах для усиления сакральности царя и его власти окутывалась тайной царская еда, подданным внушалось, что он совсем не ест. Крайним выражением священности верховной власти было поклонение царю наряду с богом (например, царство Канем). У древних майя правитель выступал проявлением очередного правящего бога (13 богов последовательно в течение 20 лет каждый осуществляли власть). Верховный правитель из личности превращается в Символ.

Но святость власти имела пределы, связанные с тем, насколько правитель обладал Божественной силой. При подозрении, что она у него иссякает (а это могло произойти и при его дряхлости, и при неурожае, неудаче в войне или засухе и т. п.), его могли попросту убить и заменить другим.

В различных хронологических и региональных границах сакрализация потестарной власти была различной и по степени, и по форме проявления. Это во многом зависело от соотношения духовных и управленческих функций, распределения их внутри родоплеменной элиты, а также от уровня престижа, связанного с исполнением той или иной функции.

Важной характеристикой потестарной культуры является ее слитность с мифологией, обычаями и традициями, а в части практического освоения реальности — с ритуалом.

Все это способствовало консерватизму в общественных властных отношениях в архаичных обществах. Но этот консерватизм, естественно, не воспринимался людьми как нечто отрицательное. Он был органичен их существованию. И более того, объективно он был необходим Для консолидации общества, связывал его различные части, поскольку слабая экономика этого сделать не могла. Отсюда такая черта потестарных культур, как слабая восприимчивость к инновациям. Противоречие же между существующими формами и требованием изменяющихся условий разрешается при помощи ритуализованного конфликта, создающего видимость незыблемого характера привычных форм, одновременно вносящего некоторые малозаметные изменения, способствующие эволюции социального организма.

Регулирование потестарного освоения осуществлялось с помощью устойчивых динамических стереотипов, постепенное развитие и осмысление которых привело к появлению ритуалов. Наряду с другими нормами, имеющими как непосредственную, так и опосредованную форму выражения, ритуальное регулирование входило в нерасчлененную нормативную систему — мононорму.

Социально-политическая культура традиционного общества

Появление политической культуры связано с возникновением частной собственности, классов и государства. Одновременно происходило дробление родов и перераспределение власти и собственности. Положение подчиненности интереса собственника интересу родича, по словам С. М. Соловьева, изменилось до острого противоборства между собственниками, уже не рассматривавшими родовые связи как основные. «Нет более понятия об общности, нераздельности владения», — так характеризовал этот переход С. М. Соловьев.

Первые классовые общества, особенно в начальном своем развитии, подчас невозможно со всей определенностью отнести к рабовладельческим или феодальным. Даже в «чистых» рабовладельческих и феодальных социумах наличествовали элементы уклада и, соответственно, социальные слои, типичные для других обществ.

Так, в Древней Греции помимо рабов существовали и группы крепостных зависимых. Это — илоты в Спарте, пенесты в Фессалии, клероты на Крите. Весьма сложные отношения зависимости были в Китае, для которого в древности характерно широкое распространение крепостной зависимости населения, а в средние века — рабской. В средневековой Европе кроме крепостных существовали и рабы-сервы, церковные рабы католической церкви и т. п. Было распространено рабство на мусульманском Востоке — зинджи, гулямы, мамлюки и т. п.

Несмотря на сложность социальной структуры доиндустриальных (добуржуазных) обществ, разнообразие и переплетение различных хозяйственных укладов, можно, тем не менее, говорить об определенном единстве. Для всех обществ докапиталистической стадии развития характерно господство натурального и простого товарного производства в экономике и сословно-классовое расслоение общества.

Весьма упрощенно, в общем виде население делилось на три группы: 1) привилегированные, полноправные граждане; 2) непривилегированные и неполноправные, но лично свободные; 3) бесправные и лично несвободные — рабы, крепостные.

Надо отметить, что в истории существовали различные сословные деления даже в одном государстве. Так, в Китае (1280-1367) было четыре разряда сословий: для монголов (высший разряд), для монгольских союзников, для северокитайцев и низший — для южных китайцев. Одной из разновидностей сословного деления была варно-кастовая система в Индии, характеризующаяся большей замкнутостью и меньшей социальной мобильностью, чем сословная структура в других странах.

Кроме того, все эти общества можно охарактеризовать как общинно-корпоративные. Возможно говорить о едином типе политической культуры добуржуазных обществ, основывающейся на принципиально общем типе социальной структуры общества, хотя и сильно модифицированной в различных регионах и в разное время.

Специфика сословно-классовой политической культуры состоит в том, что существование ее не непосредственное, а опосредованное. Это кроется в том, что собственно политической сферы жизнедеятельности общества еще нет. Политика не отделена от экономики, социальных отношений, духовной жизни, что делает ее отличной от политики современной, также и политическая культура оказывается вплетенной в культуру экономическую, художественную, религиозную, мифологическую и т. п. и не выступает как самостоятельный вид культуры, но лишь в связи и связанности с другими ее видами. Социальная определенность индивидов, социальных групп в добуржуазных обществах тождественна их политической определенности, то есть они выступают как единая социально-политическая определенность. Отсюда и политическая культура этого типа есть культура социально-политическая.

Человек рабовладельческого общества ориентировался, прежде всего, на сословное положение свое и других, и это положение определяло его место в обществе и его поведение. В связи с этим К. Маркс писал, что «у греков гражданское общество было рабом политического общества».

Аналогичная ситуация была и в феодальном обществе, где основная социально-политическая оппозиция была привилегированные-непривилегированные, что и фиксировалось средневековым правом. И, соответственно, поведение в социально-политической сфере определялось в значительной мере законом и обычаем.

Происхождение и существование сословий было связано с разделением труда, социальной дифференциацией, которая первоначально наиболее естественно закреплялась чисто природными факторами — родством, происхождением (исключение составляет ситуация завоевания). С появлением политического общества сословное деление приобрело и важное политическое значение. Б. Н. Чичерин писал в связи с этим: «Наследственность положения есть политическая сила; юридическая определенность сословий есть также сила, потому что она сословию сообщает крепость, единство и вес».

Границы индивидуального поведения, его регламентация в сословном обществе определялись и в частной жизни, которая естественным образом имела свою политическую сторону. Вот выдержка из записок Екатерины II, относящаяся ко времени, когда она еще была только женой наследника: «...мне объявили о смерти моего отца, которая меня очень огорчила. Мне дали досыта выплакаться в течение недели; но по прошествии недели Чоглокова [статс дама] пришла мне сказать, что довольно плакать, что императрица [Елизавета] приказывает мне перестать, что мой отец не был королем. Я ей ответила, что это правда, что он не король, но что ведь он мне отец; на это она возразила, что великой княгине не подобает долее оплакивать отца, который не был королем».

Такое «ранжирование чувств» является иллюстрацией более общего принципа всеобщего ранжирования. Это проявлялось в правилах размещения за столом, порядке следования в процессии и т. п. Власть должна была наглядно отделяться и выделяться. Поэтому стол императора и должен был быть расположен выше на три фута, чем стол императрицы и возвышаться на шесть футов над столами курфюрстов, как требовала Золотая булла Карла IV.

Ритуал оставался одним из главных регуляторов любой социальной, в том числе и политической, активности. Показательны в этом смысле слова Конфуция:

Когда почтительны без ритуала — суетливы.

Когда предусмотрительны без ритуала, то робки.

Когда смелы без ритуала, то мятежны.

Когда прямы без ритуала, то грубы.

Остается велика роль обычая, который мог действовать наравне с писаным законом. Так, известный римский юрист Домиций Ульпиан, живший в III в., писал: «Давно укоренившийся обычай принято соблюдать как право и закон в тех случаях, когда (речь идет) о том, что не вытекает из писаного закона».

Политическая культура индустриального общества

Промышленная революция, экономическое развитие, увеличение социальной мобильности приводят к кардинальным изменениям в социальной структуре общества. Меняется вся социально-политическая сфера: она превращается в социальную сферу и политическую сферу. Происходит то, что К. Маркс удачно назвал «эмансипацией гражданского общества». Существовавшая ранее корпоративно-сословная связь политической сферы и приватной исчезает. Политическая определенность индивида и социальной группы становится не автоматической и предопределенной, а делом свободного выбора того или иного субъекта. Политические смыслы политическим субъектам уже не задаются от рождения, а устанавливаются в соответствии с их политической деятельностью. Кроме того, эти политические смыслы не обязательно квалифицируются с точки зрения юридических норм.

Появляются новые социальные группы и исчезают старые. В процессе, который описан К. Марксом как первоначальное накопление капитала, а более поздними исследователями социально-структурных изменений (X. Брэвермэн, Б. Мур, Ч. Тилли, Э. Томпсон и др.) — как пролетаризация, появляется рабочий класс. Два основных общественных класса — буржуазия и пролетариат определяют на длительное время политическую жизнь капиталистического общества. Сама жизнь этих классов претерпевает изменения по сравнению с их предшественниками. Дом и домашнее хозяйство отделяются от работы и становятся отдельной сферой деятельности, первоначально «зарезервированной» за женщинами.

Двухполюсность социальной структуры капиталистического общества необходимо понимать как некоторую идеальную модель. В реальном обществе существовали классы и слои, связанные с предыдущими состояниями социума, существовали неосновные социальные группы. Кроме того, основные классы были негомогенными образованиями. Внутри них можно выделить группы, сегменты, которые, разделяя в целом классовые интересы и принципиально так же относясь к средствам производства, занимали различные позиции в экономике и поэтому имели свои специфические ориентации в политике. Сказывалось здесь и региональное различие, специфика развития капиталистических отношений в конкретной сфере, особым образом структурированные связи с другими классами и слоями. Здесь возможны конфликты между этими субклассовыми группами, различная их партийная ориентация.

Одновременно с классовым структурированием и освобождением социальных связей от политических происходит личное освобождение индивида от заданных связей. Это приводит к возможности свободного индивидуального выбора жизненного пути. Появляется современный индивид и индивидуализм. Освобождение человека от сословных, общинных, корпоративных уз приводит его и к потере защищенности, которую давала принадлежность к традиционным общностям. Индивид и социальные группы начинают поиск новых связей и на новой основе.

Новая идентичность и новые социальные связи первоначально сосуществуют со старыми. Отсюда сложность определения детерминант в политической и социальной активности в ранний период, что служит основой различной интерпретации и взаимной критики исследователей.

Претерпевает изменение образование, возрастает значение науки и как фактора производства, и как фактора, непосредственно влияющего на общественное сознание.

Упрощение социальной структуры и ее независимость от регулирования со стороны политической власти привело к доминированию экономических факторов в социальной сфере.

Приход индустриального общества, характеризуемого чистотой классовых отношений, доминированием экономических интересов, существенно изменяет смысловую сеть общества. Р. Арон писал: «Постепенно исчезает уважение к традиционным социальным иерархиям. Распространяются так называемые рационалистические и материалистические мировоззрения. Привилегированные группы из прошлого, которые современная пропаганда окрестила феодальными (в строгом смысле феодалов на Западе давно уже нет), то есть традиционная аристократия, теряет власть и авторитет».

Классовая принадлежность стала основным социальным статусом. Именно классовому осмыслению действительности в капиталистическом обществе принадлежит основная роль в политической культуре. Поэтому основная характеристика политической культуры этой стадии развития общества — классовость.

В практическом политическом освоении действительности классовость предстает в специфическом структурировании политического пространства. Классовые организации, действующие в экономической, социальной и политических сферах — одна из отличительных черт этих обществ. Даже если организации не ставят классовых задач, они по составу и характеру деятельности классовые. Классовое образование и по направленности (что вполне естественно), и по его организации, характеризующейся социальной сегрегацией, доминирует.

Формирование государственной власти посредством выборов и участие в политических акциях тех или иных политических сил в значительной мере связана с классовым положением того или иного субъекта. Существует определенная связь (которая фиксируется социологическими исследованиями — индекс Алфорда) между социальным положением индивида и поддержкой им того или иного политического направления.

Сегментация основных классов и множественность интересов в обществе требует канализации их выражения в политической сфере. С этим связано появление политических партий. Это одна из важнейших черт политической культуры индустриального общества.

Наличие партий, их борьба за политическую власть связаны с развитием современной плюралистической демократии, возможностью различных социальных групп без ограничений выставлять свои требования в политической сфере и добиваться их удовлетворения, согласуясь с правилами игры. Естественно, что плюралистическая демократия в значительной степени явилась естественным следствием развития рыночной, соревновательной организации экономики и политической борьбы.

Вместе с капитализмом приходит активное политическое освоение. Классы и индивиды стремятся изменить реальность в соответствии со своими смыслами. Естественный консерватизм традиционного общества и во многом ретроспективность политического сознания сменяются преобразовательной направленностью и политическим динамизмом.

В аксиологическом плане политическое освоение связано с классовой политической оценкой происходящих событий, институтов, субъектов. Классовый интерес, как его понимает тот или иной субъект, является определяющим. Образы рабочего и «буржуя» в массовом сознании достаточно устойчивы, они проникают в литературу, и уже по этому признаку можно определить политическую и социальную ориентацию автора. Характеризовались не только представители социальных групп, которые персонифицировали зачастую ту или иную группу, но и в целом миры, культуры этих групп.

Для периода максимального противостояния классов (пик классического капитализма) характерно стремление уничтожить политического соперника: «Весь мир насилья мы разрушим до основанья...» Не просто уничтожение соперника, но уничтожение принципа его существования, его смысла, его мира. Но в этом заключается и предельный смысл основного противоречия этого типа политической культуры. Претензия на всеобщность, вплоть до уничтожения противника, классового взгляда, интереса, мира.

Важно отметить, что эта предельность в большей степени характерна для пролетариата, так как он может рассматривать себя как самодостаточную экономическую, социальную и политическую силу. Очевидность его наиважнейшего положения на производстве и рассматривание процесса управления как незначительного, добавочного при относительно несложном промышленном производстве на первых порах, создавало иллюзию возможности самоуправления на производстве и в целом в обществе (отсюда пресловутая кухарка, управляющая государством). Управление зачастую рассматривалось как подавление, а государственная власть как орган классового господства и насилия.

Для буржуазии при всей возможной конфликтности отношений с рабочими постановка вопроса об их уничтожении просто не могла стоять. Очевидность здесь заключалась в необходимости рабочих для производства и, соответственно, для существования самих капиталистов. Речь могла идти лишь об «узде» и подчинении рабочих и иных социальных групп собственным правилам игры и навязывании своего осмысления. Гегемония, духовное подчинение выступает более важным инструментом, чем политико-физическое воздействие и простое подавление. Но эта гегемония фактически означала доминирование смыслового мира одного класса. Идеология строилась принципиально монистично, однополюсно.

В известной мере антагонистические классы комплементарны (взаимодополнительны), что радикальное сознание обоих классов зачастую не понимает и не принимает. Тем не менее, этот важный момент влияет на унифицирующие моменты политических субкультур противостоящих классов. Во-первых, это влияние генетическое, что следует из комплементарности. Во-вторых, политически конструируемое, что связано с необходимостью сосуществования в едином политическом пространстве.

Нормативная система индустриального общества в значительной степени связана с правом, причем равным для всех. Даже если в какие-то периоды равноправие нарушается, оно принципиально не отрицается. Уменьшается роль обычаев и традиций как регуляторов политической деятельности.

Идеальные политические культуры предлагают раздвинуть рамки прежней политики, и достаточно быстро новые образцы легитимизируются, становятся частью реальной политической культуры. В качестве примера можно привести участие женщин в социальной и политической жизни. Из лишенного политического смысла существа женщина становится активным участником политического процесса.

Кратко суммируя основные черты этого типа политической культуры, можно отметить классовость политической идеологии и политической активности; партии как основной организационный механизм борьбы за власть и выражения классовой позиции в политике; выборность политической власти; принципиальное ориентирование на право, как основной регулирующий механизм — даже когда его хотят уничтожить (как несправедливое, буржуазное ит. п.), предлагается другое право; равноправие как принцип действия правовой и политической системы.

Политическая культура постиндустриального общества (политическая культура постмодерна)

Во второй половине XX в. в развитых индустриальных странах намечаются серьезные изменения социальной структуры. Во-первых, социально-классовой. Углубление разделения труда и воздействие научно-технической революции изменило соотношение наемных работников, непосредственно занятых в материальном производстве и связанных с нематериальной сферой (наука, технологические разработки, информационное обеспечение, производственные и непроизводственные услуги). Происходит изменение идентификаций и самоидентификаций социальных слоев, что связано с групповым политическим осмыслением.

Усложнение производства, углубление профессионализации и появление новых социально-профессиональных групп, характер производственной деятельности которых стал значительно разниться, привел к возрастанию профессиональных детерминант в политическом поведении. Фрагментация классов и усиление стратификации приводят к фрагментированной классовой идентичности. Ориентация на страты и поведение их членов стало более важным для индивида, чем его классовое положение. В электоральном поведении это проявляется в снижении индекса Алфорда — связи социального положения и происхождения с политическим выбором.

Происходят социально-демографические изменения: появляются молодежь и пенсионеры. Эти изменения фиксируются в языке, словоупотреблении, в общественном сознании. Сами эти группы институализируются, их члены приобретают самоидентификацию, возникают новые социальные границы. Появляются связанные с этими новыми социальными группами субкультуры, существенно влияющие на политические ориентации людей.

Вторая половина XX в. связана со значительным изменением гендерных ролей. Вовлечение женщин в экономическую в социальную жизнь повлияло на их роль в политике: они стали более активны, их роль в принятии политических решений заметно повысилась, а значение в политической жизни женских, феминистских организаций значительно возросло.

Наряду с социально-структурными изменениями, влияющими на осмысление реальности, важным трансформационным фактором являются процессы в общественной инфраструктуре. Изменяется образование и функционирование знания и информации. В связи с увеличением информационных потоков происходит расширение смысловых сетей культуры, они становятся более гибкими, пластичными.

Происходят изменения в ценностных ориентациях жителей развитых индустриальных стран. Сущность этих изменений — переход от материализма (приоритет физических средств существования и безопасности в системе ценностей) к постматериализму (больший акцент на проблеме самореализации, самовыражения, качества жизни). В основе сдвига ценностей лежит восприятие материальных средств существования как само собой разумеющееся, что связано с уровнем экономического развития Запада и возможностью удовлетворения основных жизненных потребностей значительной части населения.

Плюрализация ценностных ориентаций, гетерогенность культурного мира на уровне общества, социальной группы и индивида порождает смещение политического осмысления и придание ему принципиально разнородного характера. Трудности нахождения классового ориентира лишь отражают общую ситуацию потери ориентации.

Классовость политики и политической культуры разрушается. Можно выделить по крайней мере три аспекта этого разрушения.

1. Размывание социально-классовой базы политических движений, классово-политическая идентичность размывается; возникают неклассовые по своей основе и требованиям общественные движения, связанные с изменением половозрастных ролей и ориентаций: молодежные, женские, гомосексуальные. Одновременно возникают движения, основанные не на социально-структурных ценностях, а на «общечеловеческих» — экологические движения, пацифистские и т. п.

2. Изменение базовых ценностей приводит к переориентации «старых» общественных движений и возникновению «новых». Появляются новые социальные идентичности.

3. Возникновение глобальных проблем и появление идей и тенденций решать их на надгосударственном уровне снижает роль национальных государств. Это подрывает сразу несколько оснований современного государства и традиционной политики: определенность национальных границ, определенность национальных интересов и национальной ответственности, определенность национально-государственного врага.

Вместе с этим, как показывают социологические исследования в ведущих развитых странах, в последние два десятилетия существенно изменяются политические ценности: падает доверие к политической власти, к традиционным иерархическим институтам — прежде всего, к вооруженным силам, полиции, церкви. Причем эти ценностно-ориентационные сдвиги не единомоментны, а постоянны, что может говорить о существенной тенденции в политико-культурных изменениях современного постиндустриального общества. Одновременно усиливается по литическая и общественная активность граждан. Но в отличие от классического индустриального общества, граждане предпочитают использовать неконвенциональные методы политического давления на власти, особенно бойкоты, неофициальные забастовки, занятие зданий и предприятий.

Партийная политическая деятельность и участие в избирательных кампаниях отходят на второй план. Особенно сильно изменения в политической активности и политическом осмыслении реальности наблюдаются у молодежи.

Естественно, что сейчас можно говорить только О тенденциях развития политической культуры, так же как и постиндустриальное общество только появляется в развитых странах.

ЛИТЕРАТУРА

1. Алмонд Г., Верба С. Гражданская культура и стабильность демократии // Полис. 1992. № 4. С. 122 134.

2. Баталов Э. Я. Политическая культура современного американского общества. М., 1990.

3. Баталов Э. Я. Советская политическая культура: К исследованию распадающейся парадигмы // Общественные науки и современность. 1994. № 6. С. 32-41.

4. Бирюков Н., Сергеев В. Демократия и соборность: представительная власть в традиционной российской и советской политической культуре // Общественные науки и современность. 1995. № 6. С. 53-68.

5. Бочаров В. В. Власть. Традиции. Управление: Попытка этноисторического анализа политических культур современных государств Тропической Африки. М., 1992.

6. Грунт З. А., Кертман Г. Л., Павлова Т. В., Патрушев С. В., Хлопин А. Д. Российская повседневность и политическая культура: проблемы обновления // Полис. 1996. № 4. С. 56-72.

7. Куббель Л. Е. Очерки потестарно политической этнографии. М., 1988.

8. Мейер Г. Германия — одно государство, две политические культуры // Вестник Моек, ун-та. Сер. 12: Социально-политические исследования. 1994. № 4. С. 66-79.

9. Патнэм Р. Чтобы демократия сработала: Гражданские традиции в современной Италии. М., 1996.

10. Пивоваров Ю. С. Политическая культура: Методологический очерк. М., 1996.

П. Пивоваров Ю. С. Политическая культура пореформенной России. М.: ИНИОН, 1994.

12. Политическая культура: теория и национальные модели / Отв. ред. К. С. Гаджиев. М., 1994.

13. Потестарность: генезис и эволюция / Отв. ред. В. А. Попов. Спб 1997.

14. Almond G. A. The Study of Political Culture // Political Culture in Germany / Eds. D. Berg-Schlosser, R. Rytlewski. London, 1993. P.13-26.

15. Almond G. A., Verba S. The Civic Culture: Political Attitudes and Democracy in Five Nations. Princeton, 1963.

16. Brint M. A Genealogy of Political Culture. Boulder, Colo., 1991.

17. The Civic Culture Revisited / Ed. by G. A. Almond and S. Verba. Newbury Park; London, 1989.

18. Contemporary Political Culture: Politics in a Postmodern Age / Ed. by John R. Gibbons. London, 1989.

19. Dittmer L. Political Culture and Political Symbolizm: Toward a Theoretical Synthesis // World Politics. Princeton, 1977. Vol. 29. No. 4. P. 552-583.

20. Inglehart R. Modernization and Postmodernization: Cultural, Economic, and Political Change in 43 Societies. Princeton; New Jersey, 1997.

21. Kavanagh D. Political Culture. London; Basinstoke: Macmillan, 1972.

22. Lane Ruth. Political Culture: Residual Category or General Theory? // Comparative Political Studies. 1992. Vol.25. No. 3. P. 362-387.

23. Rosenbaum W. A. Political Culture. London, 1975.

24. Street J. Review Article: Political Culture — from Civic Culture to Mass Culture // British Journal of Political Science. 1994. Vol. 24, No. 1. P.95-114.

25. Welch S. The Concept of Political Culture. New York, 1993.

Загрузка...