Полное собрание творений. Том II. Письма

135 (145). Геркулиану[1003]

Один из моих рабов дал дёру[1004]. Он не был ни среди унаследованных мною от отца, ни из тех, кто по другим обстоятельствам вырос со мной. Последние живут у меня свободно, я отношусь к ним почти как к равным, потому и они скорее любят меня как выборного архонта, чем боятся как навязанного законом господина. Но Филором (Φιλόρωμος) – раб моей племянницы, дочери Амелия[1005], и мне достался через нее. Воспитан он был небрежным и распущенным, а потому не вынес философского и лаконского стиля руководства [в моем поместье]. Теперь он с хозяином, которого нашел вместо меня в Александрии, разъезжает по всему Египту. Среди копьеносцев Гераклеана[1006] есть Гарпократиан[1007], он занимает должность «помощник помощника» (таково, считают, значение [египетского] слова «субадиуба»[1008]). Вот с ним-то и обитает сейчас Филором. Если бы дело касалось только меня, я бы его отпустил: разве это разумно, чтобы худший обходился без лучшего, а однозначно лучшие люди нуждались в подонках? Но хозяйка этого несчастного еще не решилась стать философом вполне и презирать всех тех, кто не привязан к ней. Так вот, она настоятельно просила меня послать людей за Филоромом и возвратить его ей. Эфалес (Ἀειθαλής)[1009], обитающий со мной под одним кровом, добровольно вызвался сослужить эту службу, и я отправил его, препоручив водительству Бога и пообещав человеческую помощь от тебя. Пусть бы это письмо было тебе передано! Остальное ты поймешь, ознакомившись сам с делом. Бог, ты и Эфалес позаботитесь о том, чтобы оно пришло к благому концу.

136 (32). Брату[1010]

Афанасий пошел к богатству кратчайшим путем. Он решил, что следует нажать на отходящих – неважно: убеждением или насилием – насколько сил хватит нажать. Как только кто-то зовет нотариуса, чтобы составить завещание, это не остается от него сокрытым, и он обрушивается [на несчастного] вместе с чиновником.

137 (106). Брату[1011]

Я спросил юношу, принесшего гладыш[1012]: «Выращено оно тобой или ты сам получил его в дар и даешь мне часть от него?» Узнав, что он сам вырастил его в маленьком огородике, что оно добавляется как приправа к другим блюдам, я был обрадован вдвойне: и красотой самого растения, и славой места, в котором оно было выращено. Пусть растут на твоей земле все плоды [, юноша]! Да не устанешь ты поливать свои драгоценные гряды, и да никогда не откажут они тебе в своих порождениях, чтобы ты мог пользоваться ими, да и нам посылать то, что приносит круговорот времени.

138 (127). Брату[1013]

После кротчайшего и философичнейшего Пентадия[1015], табличками, которые государство сделало знаком власти в Египте, овладел Евфалий Лаодикиец[1016]. Ты знаешь, каким нужно представлять этого молодого человека, бывшего при Дворе одновременно с нами[1017]. Его нельзя было не заметить – как из-за его манер, так и из-за клички. А звали его Кошелек. Это достойное имя не было отцовским наследством, но приобретением самого Евфалия. Будучи назначен губернатором Лидии, по-моему, – это произошло во времена Руфина[1018], – он обирал лидийских архонтов. Возмущенный Руфин наказал его штрафом в пятнадцать литр[1019] золота и приказал состоявшим у него на службе солдатам, причем наиболее мужественным и преданным из них, принудить его выплатить золото – и подтверждение этого положить ему на стол. Что же сделал этот Сизиф[1020]? Я не явлю подробным описанием вещей общеизвестных отсутствие вкуса, – ты ведь отлично знаешь историю об изготовлении двух кошельков, отличающихся друг от друга меньше кобыл Эвмела[1021], в один из которых были положены медные оболы, а во второй золотые статиры[1022]. Последний он солдатам и предъявил. Те пересчитали золото, взвесили, составили протокол с печатью[1023]. Евфалий же тем временем незаметно подменил кошельки, так что к Руфину отправились оболы вместо статиров, причем с бумагой об отправке золота.

«Первым меж всех пастухов с той поры стал славиться Дафнис»[1024]. Это было большей удачей Евфалия – никто не возмутился и не встал на защиту политии: все смеялись, хотели видеть этого чудотворца. Так вот он и приехал: с помпой, на колеснице за государственный счет; как благодетель ромеев, шествовал он через города. Со своей стороны добавлю, что человечишко этот болтливее сенатора в атриуме Сената. Вот каков человек, который положит вскоре конец правлению моего друга Пентадия.

139 (65). Брату[1025]

Я послал тебе обе книги Дионисия[1026], чтобы ты одну взял, а другую вернул.

140 (110). Брату[1027]

Содержатель борделя – Хэл[1028] – для многих не является незнакомцем, что и понятно: его ремесло делает его в высшей степени известным (мимическая актриса Андромаха[1029] – красивейшая из женщин нашего времени – принадлежит к его же фаланге). Итак, этот Хэл, проведши таким вот образом свою молодость, счел, что блеснуть в армии на старости лет будет вполне достойно его прежней жизни. Недавно он, побывав при дворе, вернулся с приказом принять командование над доблестнейшими маркоманами[1030]. Они были и прежде добрыми солдатами, теперь же обзавелись и соответствующим их доблести командиром, так что ничто не отделяет теперь их от деяния доблестного и великого.

Во время одной из встреч Хэл описал Сириану – ты его знаешь: это наш сосед, врач[1031], – а он в свою очередь описал нам то состояние, в котором тот оставил Божий Лагерь[1032]. Нет смысла заставлять тебя разбираться во всем этом, я и сам слушал Сириана вполуха, однако кое-что из услышанного доставило мне немалое удовольствие. Угощу-ка я тебя этими новостями.

Замечательный Иоанн мало сказать остается собой – нет, удача, сопутствующая его делам, похоже, нашла в себе основание для того, чтобы себя превзойти. На данный момент Иоанн[1033] имеет в лице царя благосклонного слушателя, а еще прежде этого он овладел царской волей, используя ее в своих целях[1034]. Кроме того, власть Антиоха – а он властвует, насколько пожелает – осуществляется благодаря власти Иоанна. Не думай, что Антиох[1035] это всего лишь святой человечек Грациана[1036], столь же совершенный в поведении, сколь безобразный внешне. Отнюдь нет: это молодой еще человек, пузо вперед, вошедший во власть при персе Нарзесе и затем ставший Нарзесу преемником[1037]. С того времени посейчас судьба делает его великим. При таком положении дел естественно, что наш наисправедливейший губернатор живет в своей должности воронов век – кто знает, может быть, он родственник одному и свояк другому.

141 (111). Брату[1038]

Спрашиваешь о Диоскоре[1039], сколько ежедневно говорит[1040] стихов? – Пятьдесят. Он воспроизводит их без запинки, без повторений, без остановок, чтобы вспомнить. Начав говорить, он идет на едином дыхании, и когда замолкает, это значит, что он завершил чтение.

142 (33). Брату[1041]

Шестнадцатого афюра[1042] блаженный[1043] Кастрикий стал таковым[1044], увидев грозный призрак (φάσμα χαλεπὸν) и поведав о нем.

143 (54). Брату[1045]

Говорят, из Афин прибыл торговец обувью – человек, у которого ты, по-моему, покупал в прошлом году башмаки с изящными прорезями (ἀνατρήτους ἐμβάδας). Сейчас, рассказывают, он расторговался и привез [помимо обуви] сделанные в Аттике столы[1046], которые нужны тебе на лето, и те плащи (ἀναβολὰς)[1047], которые у меня в ходу круглый год. Итак, прежде чем этот чужеземец опередит нас, распродав все или лучшее (ясно ведь, что тот, кто успевает быстрее, думает не о следующем, но о себе), – вызови его к себе и купи у него для меня четыре плаща. Потраченное на меня возмещу сторицей.

144 (3). Брату[1048]

Минуло три дня после положения Эсхина, когда ко гробу явилась его племянница (потому, думаю, [так поздно, что] не считала приличным невесте тащиться в похоронной процессии). Итак, она пришла: пришла в пурпуре, в прозрачной вуали, опоясанная золотом и каменьями, чтобы ее внешность не стала дурным знаком для жениха. Рассказывают, что она восседала на кресле с двойным изголовьем и серебряными ножками, страшно браня неуместность случившейся смерти – Эсхину следовало, дескать, умереть либо до, либо после ее свадьбы! – и гневаясь на нас за наше несчастье. С трудом дождавшись седьмого дня – мы еще совершали надгробную трапезу[1049] – она в обществе старой пустомели кормилицы взошла на колесницу, запряженную парой мулов, и в то время, когда рынок был полон, во всех своих украшениях устроила праздничное шествие, направившись прямо в Теухейру[1050], – где по прошествии семи дней, похоже, в самом деле, украсилась повязкой и, увенчавшись, подобно Кибеле, башней[1051], совершила прогулку.

Лично нас этот поступок не оскорбляет, разве что делает явным, что среди моей родни есть люди бессмысленные до крайности. Вот Гармоний – отец «привратника»[1052], как сказала Сапфо[1053], – действительно оскорблен, а ведь он был человек, живший воздержно и умеренно, в благородстве же могший потягаться с самим Кекропом[1054]. И вот, внучка того, кто был большим Кекропа – «привратником» и ее дядей Геродом, – продается Сосию и Тибию[1055], если только не верить словам тех, кто нас ради превозносит происхождение матери жениха, производя ее от знаменитой Лайды[1056]. Эта Лайда ведь, как уже рассказывал один логограф[1057], была рабыней из Иккары[1058], купленной на Сицилии – таково происхождение счастливой матери, родившей нашего славного жениха. Раньше она спала со своим хозяином – судовладельцем, затем с ритором – опять же ее хозяином; третьим после этих был такой же, как и она, раб: вначале их связь была втайне от города, затем – на виду у всего города, где она имела в своем искусстве вес. Когда же из-за дряблости морщин она оставила свое ремесло, то стала обучать расцветших девиц и подкладывать их вместо себя чужеземцам. [Я говорю об этом с уверенностью,] ибо ее сын – ритор – утверждает, что отказывается от положенной законом обязанности содержать свою мать[1059], на том основании, что она гетера. Но в сторону закон [– есть куда более важное обстоятельство]! Рожденный таким [как лаидин сын] образом – знает свою мать, сомнения у него есть только относительно второго родителя. А значит – лишенный отца – всю заботу, которую человек благородный оказывает обоим родителям, должен сосредоточить на матери. [А что мы видим?! Жених племянницы покойного Эсхина, воистину, под стать ей самой!]

145 (45). Брату[1060]

Этот [– человечишка, о котором я тебе пишу –] и имя раба имеет, и склонности. Не зная об этом, я взял его учителем гимнастики для своих мальчиков, купив у наследников Феодора[1061]. Это мерзавец искони (ибо и природа, и воспитание его порочны); что до его образа жизни, то он не замедлил стать достойным его природы – с детства он проводил время в харчевнях, на петушиных боях и за игрой в кости, «но сейчас, – как сказал бы Лисий, – он закончен, доведен до совершенства, достиг предела отвратительности». Он ни на самую малость не похож на покровителей палестры – Геракла и Гермеса, – будучи служителем Котитто, всяких закопченных Аттиков[1062] и других такого же рода даймонов[1063], если они существуют; причем все эти [божественные силы определенно] заботятся о нем настолько же, насколько и он беспокоится о них.

В этих обстоятельствах я не мог наказать его иначе [нежели он сам себя наказал] – для людей порочных достаточным наказанием является сам их порок[1064]. Поскольку же опыт показал его [полную] неспособность жить той же жизнью, что и его философствующие хозяева (живущие частной, домашней жизнью), на которых он к тому же навлек позор [своим поведением], то я желаю, чтобы им обладал тот полис, откуда он родом[1065]. Ибо видя этого мастера разврата (πορνότριβα) гордо идущим через агору – увенчанным, пьяным, умащенным миром, полным всякого распутства, кичащимся этим, распевающим что-то соответствующее такой жизни[1066], – мы стали возводить вину на его [прежних] владельцев.

Присмотри, чтобы его передали судовому приказчику, и заставили отплыть прямо в тот город, откуда он родом. Да снесет его [великая Александрия] – ибо так справедливее! Но пусть обязательно везут его на палубе и в оковах: если же позволят ему спуститься в трюм, то пусть не удивляются, если он сделает множество сосудов полупустыми. Впрочем, если плаванье будет продолжительным, он поглотит всё: вино с приятным букетом – вплоть до подонков, и к тому же склонит матросов, ибо вдобавок к прочему, это зло еще и в высшей степени убедительно, побуждая предаться наслаждениям! А кто из матросов, бороздящих море за плату, столь стоек, чтобы не пойти в разнос, увидев негодника танцующим кордак[1067] и наливающим всем по кругу? Он скоморошничает и многими иными способами, которые не мешает узнать судовому приказчику, чтобы принять меры. Проходя берег Сирен, Одиссей приказал связать себя, чтобы не растлиться удовольствием ему самому[1068]. В этом же случае человек предусмотрительный должен держать связанным [моего молодца], чтобы не растлился удовольствием весь экипаж.

146 (37). Уранию[1069]

Послал тебе в дар коня – совершенного во всякой подобающей коню добродетели. Пользуйся им и на скачках, и при охоте на дикого зверя, и в военном походе, и когда возглавишь триумфальное шествие после победы в Ливии[1070] – не знаю, в чем окажется он лучше: в преследовании ли зверя, в забеге, в процессии или в воинском строю. А то, что он выглядит поскромнее, чем нисейские кони[1071] – у него массивный череп и тощие бока, – так это потому, наверное, что ни коню, ни человеку не дает Бог «всё разом»[1072]. Впрочем, еще непонятно, что значит для его достоинства данная ему от природы стать – скорее сухая, чем нежная: возможно, он только выигрывает от этого, ибо для трудов конь костлявый пригоднее, чем мясистый. В самом деле, у вас кони скорее мясистые, а у нас – костлявые.

147 (63). Иоанну[1073]

Пользоваться, а не злоупотреблять[1074] следует дружбой сильных.

148 (64). Иоанну[1075]

Не будь слишком требователен, и избежишь: в случае успеха – печали других, в случае неуспеха – своей печали.

149 (6). Анисию[1076]

Карнас все еще медлит и – ни добровольно, ни принудительно – не становится справедливым. Следует, однако, прибыть ему самому, чтобы мы увидели, что он говорит, как смотрит в глаза. Сначала он вымогает у нас коня, затем крадет его, – для того, говорит, чтобы не был солдат пеш. Затем он предлагает за него жалкие гроши, а в ответ на наш отказ продавать за такую цену не только отказывается его вернуть, но и считает себя законным его владельцем. И это не Агафокл и не Дионисий[1077], которым тираническая власть давала возможность достигнуть всецелой порочности, но всего лишь Карнас из Капфародиты – тот, кого не так уж трудно отдать под суд. Итак, если его к тебе приведут, не оставь нас в неведении, чтобы мы могли вызвать из Кирены свидетелей, которые смутят его, когда он встретит их лицом к лицу.

150 (77) Анисию[1078]

Свет и тьма не желают сносить друг друга, но по закону природы друг друга взаимно исключают[1079]. Возвращаясь с твоих торжеств[1080], мы встретили Андроника[1081].

151 (80). Феофилу [Александрийскому][1082]

Я уже готов был предоставить твоей отеческой воле свои руки и волю, но тут Ампелий[1083] распорядился своим имуществом не хуже, думаю, нежели Никий – об отчуждении своих имений. Не могу уяснить, зачем Никий[1084] сначала уехал, затем вернулся, зачем уезжает снова. Да и как добиться здесь ясности, если со мной он не виделся, и ничего определенного мне об этом не сообщали? Не Никий, а другой человек доставил мне твое собственноручное письмо и попросил дать на него ответ, поскольку Никий уже отдал кормовой. Если его не видел я, мог ли его видеть и слышать игемон[1085]? Конечно, нет: он его не видел и не слышал. Ну и как ему было выиграть дело [о наследстве], оставаясь в деревне и наслаждаясь вместо [судебных прений] теми благами, которые приносят земледельцам Оры? Однако лучше бы было ему все-таки вступить в права на материнское наследство.

152 (28). Симпликию[1086]

Бог говорит, что долги должно прощать[1087]. Если же кто-то должен, взяв ссуду, то он должен по закону. В этом случае отказ от взыскания законного долга есть послушание Богу.

153 (15). Философу [Гипатии][1088]

Мои дела во всех отношениях плохи, так что мне необходим гидроскоп[1089]. Распорядись о нем – он нужен мне медный, литой. Цилиндрическая трубка размером с флейту и той же формы. По длине – насечки, позволяющие определять вес жидкости. С одной стороны эта трубка заткнута конусом соответствующего размера, заткнута так, что трубка и конус имеют одно основание. Таким образом, когда трубка погружается в воду, она сохраняет вертикальное положение, и мы можем сосчитать насечки, которые и укажут вес.

154 (15). Феодору врачу[1090]

Скудный рацион[1091] – необходимое благо[1092]. Другой кто-нибудь мог бы посмеяться над этим, но не ты, поклонник Гиппократа, назвавшего нужду[1093] матерью здоровья.

155 (38). Другу[1094]

Я нанял корабль людей благородных, путешествующих по морю не благодаря случаю, но благодаря искусству. Капитаны грузовых судов Карпатоса[1095] имеют славу разумных мореходов[1096], как в древности феакийцы – пока на их остров не обрушился гнев божества[1097].

156 (112). Троилу[1098]