Полный улет

Глава седьмая

Вся набережная была украшена яркими лампочками, словно волшебными огнями, и Пайк вспомнил, что скоро Рождество. Возникало ощущение, что пейзаж сошел с какой-то праздничной открытки. Небо было розовым от сияющих гирлянд, вода отражала их свет темной и серебристой рябью. Экскурсионный кораблик с пыхтением плыл вниз по течению к Гринвичу, оставляя позади себя мерцающие волны. На другой стороне реки высился Южный Банк, и при ночной иллюминации его мощные бетонные стены выглядели почти нарядно.

— Ого! — сказал Ноэль. — Как прекрасна ночная река!

— Миленько, — равнодушно заметил Пайк.

— Сентиментальность тебе чужда, верно?

Пайк рассмеялся.

— Давай послушаем музыку, а? — сказал Ноэль. — А то собеседник из тебя дерьмовый.

— В бардачке лежат кассеты.

Ноэль открыл бардачок и, пошарив там, вытащил стопку кассет.

— Так. Что у нас здесь? Эннио Макарони…

— Морриконе.

— Итальянец, да? Что это, рейв?

— Музыка из фильмов. Он писал саундтреки для вестернов. Таких, как: «Хороший, плохой, злой».[18]

Ноэль некоторое время насвистывал мелодию, но потом зашвырнул кассету обратно в бардачок.

— Неплохо, но я не хочу слушать целую кассету. А это что? Джон Бэрри. Никогда не слышал.

— Писал музыку для «Бондианы», «Рожденной свободной»[19] и других отличных вещей шестидесятых.

— Сплошная киномузыка? У тебя есть что-нибудь танцевальное? Негритянское?

— Нет. Я не слушаю ничего современного, только музыку из фильмов.

Ноэль прочитал надпись на следующей кассете.

— «Коттси-Скуоттси»? Как же эта хрень должна звучать на родном языке?

— «Койанискуоттси».

— Что это?

— Фильм.

— Какой фильм может называться «Коттси-Скуоттси»?

— Документальный.

— Что за бред?

— Да нет же, это как раз по твоей части. Фильм о том, как все меняется к худшему, как человечество постепенно разрушает планету.

— О! Так это комедия?

— Нет. Просто несколько интересных картинок, положенных на музыку. Я как-то посмотрел на видео и запал.

— «Филипп Гласс»?[20] — прочитал Ноэль на следующей кассете.

— Это музыкант. Там на кассете есть один кусочек, где все ускоряется: машины, самолеты, люди, дни и ночи, целый город, — словно единый организм. Это нечто! Вставляешь кассету и едешь, все быстрее и быстрее…

— Да ты что! Пайки, тебе нужно взбодриться. А то сидишь себе дома и смотришь целый день документальный фильм, как ускоряется транспорт. Ты раскис.

— Слушай, если не хочешь слушать мою музыку, не слушай. И оставь меня в покое. — Пайк выхватил у Ноэля кассету и закинул обратно в бардачок. — Оставь. Тебе все равно не понравится.

— Нет. Я должен оценить. — Ноэль опять достал кассету, открыл подкассетник. — Никто не скажет, что Ноэль Бишоп не способен оценить новые веяния.

Он вставил кассету в магнитолу и сделал звук погромче. Из колонок раздался взрыв арпеджио: сначала высокие ноты, потом низкие, высокие — низкие, без конца.

— Что за чертовщина? Дидли-дидли-дидли-дидли. И ты это слушаешь?

— Да.

— Ты, наверное, спятил.

— Подожди, сейчас услышишь кусок с ускорением, «Сеть». Это на самом деле нечто.

— Ну уж нет. Спасибо. — Ноэль вытащил кассету из магнитолы. — Я начинаю беспокоиться за тебя, Пайки. Только погляди на это дерьмо…

Ноэль просмотрел остальные кассеты.

— «Вор, его жена и ее любовник», «Звездные войны», «Париж — Техас», «Апокалипсис сегодня». «Таксист»[21] — этот фильм мне понравился. «Опера приходит в кино». Брось, Пайки, опера?

— Тогда включай свое дурацкое радио. Мне все равно.

Ноэль настраивал тюнер, пока не нашел какую-то неизвестную пиратскую станцию, где крутили «уличную» музыку. Потом откинулся назад и стал наслаждаться видом на реку.

— Как ты можешь это слушать? — спросил Пайк. — Весь этот бред? Хаус, тупое, тяжелое регги…

— Это — рагга.

— Да какая нахрен разница! Это же невозможно слушать!

— Хорошо, папочка, — рассмеялся Ноэль. — Я выключу Бэла Дуникана[22] и послушаю тебя.

— Нет, ты мне ответь честно, Ноэль, это наркоманская музыка или нет?

— Конечно наркоманская.

— Слушая ее, я чувствую себя стариком.

— Так ты и есть старик. Ведь я-то всегда в курсе всего нового.

— И тебе действительно это нравится? Серьезно? Вся эта рейв-музыка — дык-дык-дык-дык-дык…

— Словно снова возвращаешься в лето любви.

— То есть в шестьдесят седьмой год? — спросил Пайк.

— Нет, это было совсем недавно, пару лет назад. Так сказать, «ремикс». Экстази имел тогда огромный успех, народ хотел танцевать ночи напролет под электронную музыку и думать, что все вокруг просто душки. Любой дурак бы смекнул, какие деньги можно сделать.

— И ты был одним из тех дураков, — прокомментировал Пайк.

— Это уж точно. Господи, да тогда организовать рейв-дискотеку было проще простого, достаточно найти площадку и огромную стереосистему. Конечно, экстази пошел нарасхват, и любое болото стало казаться небесами обетованными. Я, Чес и еще один парень по кличке Красавчик занялись организацией продаж.

— Ты шутишь? Красавчик?

Ноэль усмехнулся.

— И что, он действительно был красавчиком? — спросил Пайк.

— Ну да. Он был ничего внешне, классический металлист, с длинными волосами и всегда одевался в черную кожу.

— Как мы говорили в былые времена? — вспомнил Пайк. — Настоящий мужчина не носит кожу?

— Настоящие мужики не носят кожу, — подтвердил Ноэль.

— Да, — стал цитировать Пайк. — Если тебе приходится наряжаться, чтобы выглядеть мужественным, то ты не мужик.

— Он оказался как раз из таких, — начал рассказывать Ноэль. — У него был свой источник улетного экстази. Его обязанностью было договориться с кем надо о наркотиках. Он валял дурака, утверждая, что отвечает за безопасность, и все такое, но, как только запахло жареным, наш Красавчик испарился. А неприятности начались у нас. Поначалу все это буйство никем не контролировалось, и мы имели неплохие деньги. Потом проснулись серьезные ребята и захватили этот бизнес. Они распугали лабухов вроде нас. Красавчик исчез. Мы с Чесом еле ноги унесли оттуда. На этом все и закончилось — дело становилось слишком опасным. Хотя мы все же неплохо на этом заработали, чему были несказанно рады. Конечно, все моментально спустили. Чес проигрался, а я… Я, наверное, здорово развлекся, потому что ничего не помню. Вот так я увлекся музыкой. Мы не просто продавали наркотики, понимаешь? Прикалывало и то и другое вместе. Так классно я не веселился уже много лет. А то уж начал думать, что такая развалина, как я, ни на что не способна, что все лучшее осталось в прошлом. А потом познакомился со всеми этими людьми: белыми и черными, старыми и молодыми — и все понеслось… Я подсел на эти ощущения…

— Ощущения? — презрительно переспросил Пайк.

— Да. Все верно. Эти чертовы ощущения. Не издевайся. Я словно опять стал молодым и беззаботным, опять начал ходить по клубам. Только на этот раз все было лучше — никакого насилия. Господи, я стал понимать, что они говорят о мире, любви и согласии.

— Ты стал хиппи.

— Ну почти. Мы с Чесом даже поехали прошлым летом в Гластонбэри.

— А что в Гластонбэри? — спросил Пайк.

— Проснись, Пайк! Где ты был все это время? Там каждый год проходит сумасшедший фестиваль: много музыки, много секса, куча наркотиков и палатки, где толкают все, что душе угодно. Это самый настоящий палаточный город с торговыми улицами, барами, ресторанами. Полный атас. И, как ты думаешь, на кого мы там натолкнулись?

— На короля эльфов?

— Почти угадал. На старину Красавчика с дружками. Он с двумя приятелями наладил там небольшой основательный бизнес. Досконально все продумали и продавали наркотики всем подряд. У хиппи был собственный лагерь — вигвамы и все такое, а Красавчик и компания установили свой магазинчик прямо посередине. Они торговали на протяжении всего фестиваля, используя палатки вокруг как прикрытие. Самые лучшие поставщики экстази во все времена! Они не раскололись, откуда доставали наркотики, но, похоже, делали их сами. За всем этим стоял чувак с погонялом Веселый Доктор.

— Господи, помилуй! Ноэль, сколько же наркоты люди принимают? Совсем уже охренели?

— На месте казалось, что так правильно. Доктору было около сорока. Больше, чем остальным. Он был высокий и худой, носил пижонскую бородку и имел шикарный голос. В шестидесятых он учился в Оксфорде на химика. Потом занялся производством наркотиков: решил, что сможет делать их сам. С тех пор и делает. Он клялся, что не имеет с этого никакой выгоды, его цель — изменить мир, открыть перед молодежью альтернативные возможности.

— Бред собачий.

— Полностью с тобой согласен. Но видишь ли, там все было впервые: рейв, фестиваль и чувство, ну я не знаю, что ты нравишься окружающим. Так странно.

Пайк фыркнул.

— Кончай гнать пургу, Ноэль.

— Ты всегда был циничным мерзавцем.

— Цинично не это.

— Ну, ладно. У них на фестивале все было налажено. Мы с Чесом попытались влиться в их бизнес, но они не захотели. Они решили оставить его в том же состоянии: маленький, но хорошо контролируемый. Думаю, Красавчик нам не доверял.

— Почему же?

— Они сказали, что если у нас достаточно денег, то мы можем купить у них партию и работать как посредники.

— Ты имеешь в виду как дилеры, — сказал Пайк.

— Да, но сейчас это рискованный бизнес, ведь им занялись ямайские бандиты. Нужно быть молодым и крутым, чтобы проложить себе дорогу на этом поприще. А я не потяну. Я просто представил, как, установив вигвам в некотором отдалении, наслаждаюсь сельским пейзажем, а Доктор готовит свое зелье. Как говорится в известном слогане: «Открой, выпусти пар и убирайся».

— Настрой, выключи и отвали, — сказал Пайк.

— Нет, там было: измени, увеличь и выйди, — ответил Ноэль.

— Нет, точно начинается с «включи».

— Ты уверен?

— Не совсем, но это без разницы. Суть в том, что ты, Ноэль, и пяти минут за городом не выдержишь. Ты — городской мальчик. Что ты будешь делать на этой удобренной компостом земле?

— Принимать убойные наркотики, гоняться за овцами и наслаждаться жизнью. Мне пока рано ложиться в психушку с диагнозом «помутнение рассудка». В отличие от тебя.

— Мне тридцать четыре, Ноэль, — сказал Пайк. — Я уже не пустоголовый подросток. Я иду дальше. Нельзя заниматься этим дерьмом всю жизнь, нельзя быть самым старым тинэйджером в городе. Это унизительно.

— Да пошло все к чертовой матери! Тебе столько лет, на сколько ты себя чувствуешь. Что ты делал последние десять лет, Пайки?

— Смотрел видео.

— И все?

— Да.

— Но ты должен был зарабатывать деньги.

— Да, я работал, — согласился Пайк. — Но это не в счет. Я работал вплоть до прошлой недели. Водителем фургонов и микротакси, барменом, продавцом ковров, инструктором в спортзале. Все, что угодно, днем и ночью, иногда сразу на двух работах. Я даже пару лет был директором кинотеатра.

— Ты шутишь.

— Лучшая работа в мире.

— Тогда почему ж ты ушел?

— Кинотеатр закрыли на реконструкцию и переделали в офисное здание.

— Крутой Дэннис продает ковры и проверяет билеты? Ты был диким, необузданным тоттнемским ковбоем.

— Мне нужны были деньги, Ноэль. Я не особо волновался, каким образом их заработаю. Они мне были нужны, чтобы свалить отсюда, и я их достал. Да, достал. А потом появился твой чертов братец, и десять лет коту под хвост, как будто их не было вовсе. Годы дерьмовой работы ради исчезнувшего счета.

— Но ты не знаешь точно. Чес ли это.

— Не знаю, но собираюсь выяснить. Я не хочу, чтобы эти десять лет пошли прахом, Ноэль.

— Мне жаль, Пайки. Но ты бы в любом случае их профукал.

— Да-а? А что же такого замечательного сделал ты? Провел несколько дискотек, сходил на поп-концерт, потолкался с ребятами с кликухами Красавчик и Веселый Доктор…

— Я наслаждался жизнью, — ответил Ноэль. — Ты понимаешь значение слова «наслаждаться»? Помнишь его? Оно означает «отлично проводить время». Когда-то и ты умел так жить. Я знаю, что ты меня не особо уважаешь, Пайк. Но я жил полной жизнью, шел быстрым шагом, Не так, как ты. Ты даже не плетешься, ты обмяк, сломался. Тебе даже «Общество анонимных алкоголиков» не поможет. Господи! Помнишь, как мы мечтали, Пайки? Опасные наркотики, опасный секс, быстрые машины, пачки денег… Я был как в тумане.

— Ага, и где ты теперь? Я бы сказал, туман рассеялся, Ноэль.

— Да, верно. Сейчас я без гроша, но у меня были деньги. Больше, чем у тебя, Пайк, и наличными.

— И что ты с ними сделал?

— Я уже говорил тебе, — я спустил их. Что еще можно сделать с деньгами? Теперь у меня полоса невезения, к тому же больная печень, отбитые почки, дерьмовые легкие и красные глаза. Я толстый, лысый, покрылся прыщами, у меня плоскостопие. Ну и что? Мне все равно. Ведь я оторвался, Пайки.

Черный ди-джей долдонил о чем-то на своем непонятном англо-ямайском языке, и Пайк сделал звук потише.

— Ты че делаешь? — спросил Ноэль.

— У меня от него башка болит.

— Не. Офигенно. Крышу сносит. — Ноэль снова увеличил звук.

— Делай, что хочешь.

— Да что это с тобой! Ты даже не хочешь сопротивляться. Боже мой! В былые дни стоило кому-нибудь вроде Терри Наджента надерзить тебе, ты бы его с землей сравнял. Где твой прежний воинский дух?

— За что сражаться? Что доказывать? У меня больше нет территории, чтобы ее защищать. Нет необходимости опускать людей, проверять, кто кого. Ради чего? Пустая трата времени.

— Такие вещи не меняются, Пайк. Может, становятся менее заметными и более изощренными, но суть одна. И так всю жизнь. Представь, что ты сидишь в гостях, и вот какой-то старый хрен укоряюще смотрит на тебя поверх последнего куска торта. Что ты сделаешь?

— Ноэль?

— Да, Дэннис.

— Похоже, за нами следят, что скажешь?

— Скажу, что это Терри Наджент.

— И я так думаю.

Ноэль обернулся.

— Чего этому психу надо?

— Чеса. Как и мне.

— Какая машина?

— «Воксхолл», «астра» или «нова».

— Вижу, — сказал Ноэль. — Коричневая «астра». В ней сидят двое. Что будем делать?

— Я легко оторвусь от него около вокзала Виктории, но нам лучше быть начеку. Я не хочу, чтобы Терри Наджент все испортил. Мы должны найти мои денежки, прежде чем он до них доберется.

— Если они были украдены.

— Будем надеяться, что Чес этого не делал, да?