Попкорн

Глава десятая

Бал у губернатора. Вечеринка после оскаровской церемонии. Блеск, роскошь и бюсты. Бюсты были повсюду, насколько хватало взгляда, целое море шикарных бюстов — от одного конца огромного зала до другого. Если что-то и могло разогнать неясное, но тягостное чувство поражения, связанное с неудавшейся речью Брюса, то именно такой Бал Бюстов.

Стоя на верхней ступеньке лестницы, ведущей в танцевальный зал, Брюс любовался открывающимся оттуда видом. С этой позиции можно было наблюдать сразу тысячу бюстов, лучших бюстов в Голливуде, а значит, и в целом мире. Подумать только! У его ног колыхалось море лучших грудей планеты — нежно розовых, кофейных, тронутых оливковым загаром — вздымающихся в ритме, заданном этой ночью. Совершеннейшие творения Матери-природы и пластических хирургов выпирали из шелка, люрекса и бархата и старались высвободиться из оков вечерних платьев, которые в общей сложности тянули на несколько миллионов долларов. Во второй раз за этот день Брюс почувствовал поток энергии, поднимающийся вверх под его одеждой. В «Оскаре» было дело или в том, что он так чертовски доволен собой? Ведь он герой! Человек дня. Лучший кинорежиссер в мире.

Опьяненный терпкой атмосферой секса и успеха, Брюс забыл о своей маленькой неудаче. Во время церемонии все говорят ужасные речи — такова традиция.

Ну конечно же.

Вне всяких сомнений.

В конце концов, в китче тоже есть своя прелесть. Вспомните хотя бы Элвиса. Вот-вот.

Успокоившись, Брюс окунулся в море бюстов.

— Спасибо, большое спасибо, — автоматически произносил он снова и снова, изо всех сил стараясь обращаться к лицам, а не к бюстам. Это был один из элементов этикета, с которым ему никак не удавалось разобраться. С одной стороны, все вроде бы очевидно: если женщина выставляет напоказ свой бюст, то невнимание к нему должно бы ее огорчить. С другой стороны, одобрительное разглядывание могут принять за полное отсутствие воспитания. Брюс даже подумывал надеть темные очки, но отказался от этой мысли, решив сосредоточиться на исполнении роли великодушного победителя.

— Честно говоря, я думаю, что такая-то его больше заслужила, — врал он.

Честно говоря, он думал, что такая-то сняла дурацкое сентиментальное кино, которое никто бы и не заметил, не будь такая-то женщиной. Но Брюс хотел казаться воспитанным.

— Нет, правда, думаю, она его больше заслужила. — Ха-ха, еще бы!

— Я радуюсь, что мои фильмы вообще пользуются каким-то успехом. — Да-да, конечно, размечтались!

— Рад тебя видеть, приятель. — Брюс с жаром потряс руку какому-то красавчику. — Мне жутко понравился тот фильм, где ты играешь полицейского. Нам обязательно нужно встретиться. Обязательно. Это было бы просто здорово.

— Ты видел фильм, в котором он играет полицейского? — доверительно спросил Брюс у оказавшегося рядом обладателя квадратного подбородка. — Режиссер — идиот, а актер в главной роли — просто тормоз. Я человек воспитанный и не люблю такие вещи говорить, но у этого парня нет ни малейших признаков таланта.

И снова бюсты. И снова поздравления. В промежутках — пара бокалов бурбона.

— Я всем обязан актерскому составу, абсолютно всем. Это актеры принесли фильму успех… Я только придумал сюжет, нашел деньги, написал сценарий, подобрал актеров, срежиссировал съемки и в точности всем объяснил, что и когда им делать.

Снова бурбон. Снова бюсты. Теперь во время разговора Брюс не стеснялся и обращался прямо к ним.

— Вы ветер, дающий опору моим крыльям, и свой полет я посвящаю вам. Да благословит вас Бог. Да благословит Бог Америку. Да благословит Он заодно и весь мир. Спасибо.

Голос Брюса доносился из-за деревьев. Молодая пара лежала на одеяле, расстеленном на мокрой траве. Они только что занимались любовью под теплым ливнем.

— Тихо, малыш, — сказал мужчина, поднеся палец к губам девушки.

— Выбор академиков весьма неоднозначен, — говорило радио, — особенно в свете очередного бессмысленного убийства, вероятно, совершенного убийцами-подражателями, уже известными всем и каждому в Америке как Магазинные Убийцы.

Девушка хихикнула — нервно, но радостно.

— Известными всем и каждому! — шепнула она на ухо своему приятелю.

— Еще бы, малыш, о нас не знали!

Она откинулась на спину. Потоки дождя лились на ее хрупкое тело, покрывая его блестящими бусинками капель.

Известные всем и каждому.

Они посмеялись над этим напоминанием об их дурной, но громкой славе. Он коснулся пальцами ее живота и провел ладонью до груди, собрав при этом полную пригорошню воды. Потом они снова занялись любовью, а по радио, без лишней болтовни и рекламных пауз, двадцать минут подряд рубил тяжелый рок.

— Ну вот, — сказал мужчина, встав и натянув джинсы. — Движок должен был уже остыть. Пора отчаливать. У нас с тобой дела.

Чем больше Брюс пил, тем меньше ему хотелось быть воспитанным.

Брюс всегда старался не отставать от моды, но голливудское увлечение трезвостью откровенно его раздражало. Он был из поколения ребят с крутым характером, которые гордо заявляли: «Да, я курю — хотите, зовите полицию».

— Я люблю выпить, — говаривал он. — Мне в алкоголе нравится и вкус, и упаковка. С эстетической точки зрения, «Джек Дэниелс» или «Джим Бин» украшают обеденный стол гораздо лучше, чем минеральная вода. Я кинорежиссер, так что можете мне поверить.

Обычно алкоголь поднимал Брюсу настроение, и он, в отличие от некоторых, не становился злобным психопатом после третьей рюмки. Однако в этот вечер, обещавший стать лучшим в его жизни, бурбон не согревал ему душу.

Во всем были виноваты эти люди — приятели, поклонники, охотники за работой и наживой. Брюсу вдруг ужасно захотелось, чтобы все его оставили в покое. Больше всего на свете ему хотелось прислониться к стене и, в полупьяном забытье, молча любоваться бюстами. Но это ему никак не удавалось: люди продолжали подходить и поздравлять его с победой. Впрочем, поздравления — это еще ничего, проблема в том, что все пытались как-то аргументировать свои похвалы. Неужели нельзя было просто сказать, что Брюс — великолепный режиссер, и тут же свалить? Нет же, все хотели побеседовать, а это для Брюса означало необходимость быть воспитанным. К несчастью, Брюс больше не хотел быть воспитанным. Он уже был воспитанным на сцене и израсходовал весь свой запас воспитанности, наверное, на всю оставшуюся жизнь. Это ведь его вечер, так почему же ему приходится страдать, пытаясь угодить всем этим людям?

— Спасибо, очень мило с вашей стороны, благодарю вас. Да-да, очень мило с вашей стороны…

Так больше продолжаться не могло.

— Да бросьте вы, я фильм снял, а не изобрел лекарство от рака. — Это оказалось эффективным способом затыкать рты.

— «Оскар» ничего не значит, — важно заявлял Брюс, развивая тему. — Так, крашеная безделушка… Статуэтка без статуса… Кастрированный чурбан. — Последнее сравнение ему особенно понравилось. — Посмотрите. — Он поднимал фигурку и показывал на меч, стыдливо прикрывающий нужное место. — Это же кастрированный чурбан!

Люди смеялись, но без удовольствия. Нельзя смеяться над «Оскаром» на оскаровской вечеринке. Это все равно что в церкви смеяться над крестом. «Оскар» был предметом вожделения для всех в этом зале, могущественным символом величайшей индустрии развлечений в мире. Циничные замечания в его адрес были не только невежливы, но и лживы. Все понимали, что, кастрированный или нет, «Оскар» был тем, к чему стремились все без исключения, и Брюс в том числе. Смеяться над «Оскаром» непростительно. Брюс и сам это понимал, но в тот момент ему на все было наплевать. Он не высказался во время своего выступления перед публикой и теперь пытался наверстать упущенное.

— Если фильм хороший, он не нуждается в одобрении этого маленького золотого евнуха!

Его преследовало воспоминание о людях, тычащих в него пальцами и обвиняющих в каких-то жутких преступлениях. Сумасшедшие матери, потерявшие своих детей. Оливер и Дейл и тот противный профессор…

Все они вертелись у него перед глазами, призывая к ответственности и сводя на нет удовольствие от полученной награды. Им было недостаточно того, что Брюс снимал смешные захватывающие фильмы. По их мнению, он должен был предсказывать какие-то непонятные последствия, к которым его фильмы могут привести.

Какой абсурд! Какая ужасная глупость!

Но что хуже всего, у Брюса был шанс высказать все, что он об этом думает, и он им не воспользовался. Более того, не просто не воспользовался, а сделал вид, что ничего вообще не происходит. От ощущения собственного лицемерия он больше не видел ничего другого вокруг: все были лицемерами. Он больше не верил щедрым похвалам, которыми осыпали его окружающие. С чего бы им быть искренними? Брюс ведь не был! Он трусливо отказался использовать предоставленную ему возможность высказать собственную точку зрения на тему цензуры. Прекратить наконец-то эту нелепую, опасную болтовню об убийцах-подражателях, защите детских душ от дурного влияния и прочей чепухе. Он мог засунуть знаменитую золотую статуэтку всем им в задницу — профессору Чэмберсу, Сенатскому комитету по хорошим манерам, «Озабоченным Матерям Американских Болванов» и всем остальным богобоязненным и высокоморальным лицемерам в Соединенных Штатах. У него был шанс, но он позорно от него отказался.

«Пылающие ноги»! Курам на смех!

— Еще «Джека Дэниелса»!

— Еще «Джека Дэниелса»!

Перепуганный продавец достал вторую бутылку виски и сунул ее в стоящую на прилавке коробку, уже полную еды и выпивки. Девушка гордо наблюдала за тем, как этот жалкий человечек торопится исполнять приказы ее приятеля. Такая уверенность и властность, конечно же, нравились ей. Казалось, продавец беспрекословно повиновался бы, даже если бы ему не угрожали пистолетом.

Это был магазинчик в трейлерном поселке, попавшемся им на пути вскоре после того, как они съехали с магистрали.

— На шоссе выставят кордоны, — сказал он, сворачивая на посыпанную гравием дорогу, — а нам нельзя попадаться, пока не будем готовы на все сто.

— Готовы к спасению? — спросила она с блеском в глазах.

— Точно, малыш, к спасению.

Она положила голову ему на плечо. За окнами мелькали сосны, и она подумала, что было бы хорошо навсегда поселиться в этом лесу. В свете фар лес выглядел густым и безопасным. Построить бы в нем уютную хижину и жить, питаясь ягодами и дичью!

Эта мысль была такой приятной, что, вглядываясь в сумрак сквозь залитое дождем ветровое стекло, она почти увидела две фигуры, стоящие на пороге сказочного домика: у него в руках топор, у нее блюдо свежеиспеченных лепешек с лесными ягодами. Они одни в целом мире…

Когда из тьмы вынырнул трейлерный поселок, она решила, что вот он — перевалочный пункт на пути к ее мечте.

— Милый, давай снимем трейлер, — попросила она. — На два-три дня. Наверно, здесь про нас еще не знают.

Очарованная лесом, ночью и запахом дождя, она забыла, что времена, когда можно было найти убежище в лесу — исчезнуть, чтобы потом начать жизнь с чистого листа, — давно прошли.

— Малыш, мы и пятнадцати миль не отъехали от трассы. Думаешь, здесь нет ни телевизора, ни телефона? — ответил ее приятель. — Да и не осталось в Штатах места, в котором про нас бы не слыхали.

— Ну хотя бы на ночку. Устроим себе выходной.

— Сегодня не ночка. Сегодня королевская ночь. Пан или пропал. Сейчас возьмем кое-что и двинем дальше.

Они подкатили к магазинчику и заставили старика-продавца его открыть. Вся процедура должна была занять у них не больше двух минут. В конце концов, они уже неоднократно грабили такие лавочки.

Но в этот раз все пошло наперекосяк. Возникла проблема: в магазине не оказалось печенья «Твинкиз».[4] В это было невозможно поверить.

— Я хочу «Твинкиз», — сказала девушка и топнула ногой. — Ты мне обещал.

— Да, малыш, обещал. Но не могу же я превратить в печенье собачью еду!

Из соседней комнаты слышались рекламные слоганы. До появления грабителей продавец смотрел телевизор.

Вы современная девушка. Вы знаете, что вам нужно, и требуете этого немедленно.

На меньшее вы не согласны.

Зачем ждать до завтра, если можно получить это сегодня?

Трудно сказать, что они рекламировали. Может быть, даже «Твинкиз».

— Ты получил все, чего хотел! — закапризничала девушка. — Виски, крекеры, сигареты, а мне даже «Твинкиз» не купил!

— Пожалуйста, не убивайте меня, — от страха у продавца зуб на зуб не попадал.

Свобода означает возможность делать то, что хочется, тогда, когда хочется, — вещал из подсобки телевизор.

— Что ты сказал? — спросил у продавца парень.

— Я… Я говорю, пожалуйста, не убивайте меня… «Твинкиз» только вчера кончились. У нас скромный бизнес. Мы не можем закупать большие партии.

— По-твоему, я похож на человека, который станет убивать из-за «Твинкиз»?

— Вот возьмите… Возьмите «Поп Тартс».

— Да за кого ты меня принимаешь? — Не снеся оскорбления, молодой человек застрелил продавца. — Поехали, малыш. В Лос-Анджелесе зайдем в «Севн-илевн».[5]