Попкорн

Глава четырнадцатая

Проследовав за Брюсом в холл его шикарного голливудского дома, Брук сразу обратила внимание на то, как чувствуется в интерьере рука дизайнера-профессионала. Красивый, но совершенно безликий, дом был полон огромных белых диванов, столов из стекла и металла и полок с немногочисленными, но драгоценными предметами искусства. Все это напоминало огромный и жутко дорогой отель. Брук была в восторге.

На самом деле в последние два-три года Брюс был так занят, а восхождение к славе — так стремительно, что времени на обустройство личной жизни у него совсем не оставалось. Он так и не продал свою старую квартирку на Мелроуз-авеню, и в ней хранились его плакаты с портретами кинозвезд и прочая дребедень вроде лазерного пистолета из «Звездных войн». Все это валялось там без всякой надобности, и Брюс подумывал о том, что, может, однажды возьмет да и перевезет старый хлам в новое жилище, вернув индивидуальность собственному миру. Но пока он был вполне доволен тем, что мог за деньги получить стиль жизни, соответствующий его нынешнему положению. Фарра, теперь уже без пяти минут бывшая жена Брюса, когда-то создавала ему некое подобие личной жизни, но, устав от брака с ненормальным, двинутым на почве работы и кино, ушла, забрав с собой большую часть вещей (которые все равно были ее вещами) и четырнадцатилетнюю дочь.

Брюс в личной жизни никогда особо не нуждался. В студенческие годы он был известен тем, что его имущество составляли лишь пара джинсов и сковородка. Весь свой огромный творческий потенциал он отдавал работе, и на подбор диванных покрывал и кухонной посуды сил у него не оставалось. Дом в понимании Брюса — это место, где можно помыться и поспать. Конечно, чем шикарнее он был, тем лучше, и в этом смысле последнее жилище абсолютно устраивало его. Он был готов провести здесь остаток жизни.

Однако Брюсу было суждено совсем другое.

Первое, что ему следовало заметить, когда они с Брук вошли в одну из комнат, — это розовые «мартинсы», лежавшие на ковре, которых утром, конечно, не было. Он не мог их не обнаружить: камера должна была наехать крупным планом на ботинки, а зловещие звуки музыки — предупредить его, что происходит нечто ужасное и пугающее. Но не было ни музыки, ни крупного плана — Брюс мельком глянул на «мартинсы» и остался в полном неведении о том, что их присутствие означало для него большую опасность.

За те недолгие мгновения, которые он посвятил ботинкам, Брюс решил, что они были оставлены дочерью в одно из ее прошлых посещений и валялись где-то под диваном до тех пор, пока их вдруг не обнаружила горничная. Брюс откинул ботинки в сторону. Последнее, что нужно мужчине посередине сцены соблазнения, — так это напоминание, что объект желания всего на несколько лет старше его собственного ребенка.

Посередине сцены соблазнения? Какая там середина… Он к соблазнению даже не приступил, а час уже был поздний. Надо бы поторопиться.

По-мальчишески нервная улыбка.

Крупным планом — губы девушки.

Они слегка приоткрыты и обнажают белоснежную полоску зубов и дразнящий язык.

Играет романтическая музыка. Еще секунда — и они набросятся друг на друга, как пара кроликов.

Как бы не так! Даже «Оскар» не дает права монтировать реальность. Ритуальная вступительная часть была неизбежна, а времени на нее совсем не оставалось. Брюс сам все затянул. Это ему в голову пришла идея показать Брук «Обыкновенных американцев», и они посмотрели двухчасовую киноленту до самого конца.

Но время было потрачено не зря — такой заряд для самолюбия! Нет ничего приятней, чем восхищение шикарной женщины, а Брук пришла от фильма в восторг. Во всяком случае, так она утверждала, и делала это достаточно убедительно, чтобы Брюс ей поверил. Странно было сидеть так близко к ней, усилием воли сдерживая желание коснуться ее, но в то же время боясь нарушить просмотр великого творения Брюса Деламитри. «Что было бы приятнее — восхищение мной как режиссером или как любовником?» — думал Брюс. И всякий раз, когда он собирался коснуться губами ее волнующих голых плеч, эти плечи вздрагивали от смеха над одним из многочисленных невероятно остроумных и ироничных переплетений зрительных образов и диалога, которыми изобиловал фильм. Всякий раз, когда он был на грани того, чтобы незаметно обнять ее за плечи или «нечаянно» накрыть рукой ее руку, действие фильма достигало очередного любимого им момента, и он останавливался, чтобы не отвлекать ее.

Брюс любил многие моменты в фильме, и его тщеславие было сильнее желания. Он дал Брук посмотреть «Обыкновенных американцев» до конца, так к ней и не притронувшись. Вот потому-то столько времени и пролетело — совсем недолго ждать холодного рассвета, а они даже не приступили к любовным играм. Брюс проклинал себя за то, что снял такой длинный фильм. А ведь он подумывал вырезать эпизод с дискотекой; в конце концов, весь этот китч в стиле семидесятых уже сто раз использовали до него. С другой стороны, это была смешная сцена: на белом костюме у парня появлялось все больше разных пятен — сначала от еды, потом от вина, потом от рвоты и, наконец, от собственной крови. Классика жанра! Разве можно такое вырезать? Это было бы преступлением. Тем не менее эпизод прибавил лишних восемь минут. Восемь минут, которые он мог бы посвятить своей любимой модели «Плейбоя».

Наконец фильм закончился, и они вернулись к реальности. Пора было приступать к делу.

— Фильм и правда очень хороший, — проворковала Брук.

Она уже раз сто это повторила, что оба, конечно, прекрасно знали. Атмосфера неловкости, предшествующая сексу, втянула их в бесконечное словесное брожение по кругу, когда сказать уже нечего и разговор все время возвращается к одному и тому же.

— Я просто не могу поверить, что у тебя хватило терпения посмотреть весь фильм на монтажной аппаратуре. Это действительно говорит о многом. — Плуг Брюса тоже прошелся по уже не раз пропаханной борозде.

— Да, но фильм и правда очень хороший, — снова подала голос Брук.

— Что ж, рад слышать, просто то, что ты его вот так весь посмотрела… и на монтажной аппаратуре — это действительно о многом говорит.

Брук не смогла заставить себя еще раз повторить, что фильм хороший, — и оба погрузились в молчание.

Брюс взглянул на часы.

— Черт, уже почти четыре! — не самое подходящее восклицание в свете планов Брюса, но он и правда не предполагал до этого момента, что уже так поздно. — Я думал, еще только половина третьего.

— А это плохо? — поинтересовалась Брук. — У тебя было что-то запланировано?

— Боюсь, что да. В девять придет моя жена.

Новость, прямо скажем, не из приятных. Брук и сама не знала, чего хотела, принимая приглашение Брюса, но к чему она точно не стремилась, так это к встрече с его бывшей женой.

— Помнится, ты говорил, что развод состоялся.

Брюс действительно так сказал — в машине, увозя Брук с губернаторского приема. И он не то чтобы лгал. Всему свету было известно, что они с женой расстались окончательно и не сегодня завтра завершится оформление развода.

— Ну, почти. Потому-то она и должна прийти — разговор о деньгах.

Брук пожала плечами.

— Вечером — «Оскар», утром — алименты: голливудская жизнь на скорую руку.

Последовала неловкая пауза. А как могло быть иначе? Двое случайных знакомых пытаются решить и без того нелегкую задачу — переспать им или нет, и если да, то как бы это сделать — а тут такое… После фразы в стиле «Через пару часов заскочит моя супруга» может следовать только заявление типа: «Я уже давно колюсь, и всегда использую чужие иглы».

— Ну что ж… — нарушила молчание Брук. — Приятный был вечер.

Он даже не предложил ей сесть. Оба стояли, глядя друг на друга через огромную софу.

— Ты правда так думаешь? — Слабо, очень слабо. Он надеялся, что это прозвучит по-мальчишески нервно, пылко и притягательно, но ничего не вышло. Лучше бы он сказал что-нибудь вроде: «Мы могли бы сделать его еще приятнее», или: «Не такой приятный, как ты», или: «Да ладно, а хочешь трахнуться?» Но нет же: «Ты правда так думаешь?» Смешно. В мозгу у Брюса вдруг всплыли другие слова: «Я стою здесь на пылающих ногах», и эрекция, с которой он боролся последние три или четыре часа, на мгновение перестала быть проблемой.

Брук тоже чувствовала себя не в своей тарелке. Этот великий человек, только что получивший «Оскар», такой, казалось бы, невозмутимый, в остроносых ботинках и шикарном смокинге просто стоял перед ней и ничего не делал. Чего он ожидал? Что она сама ему себя предложит? Это как-то связано с его положением? Может, он считает, что, снизойдя до разговоров, лишится своего нимба, а потому девушки сами должны прыгать к нему в постель?

— Да, правда. Мне было очень приятно.

Полный абсурд. Она сказала глупость, он спросил: «Неужели?», и она подтвердила, что так все и есть. Сколько же это будет продолжаться?

Брук напрягла извилины, пытаясь сдвинуть разговор с мертвой точки:

— Да, вроде первого свидания. Ну, знаешь, потанцевали, посмотрели кино…

— Мне нравится эта мысль. У меня давно уже не было первого свидания.

Наконец что-то стало получаться.

— У меня тоже, — согласилась Брук, а потом, секунду спустя, посмотрела ему в глаза и добавила: — Приводит к извечному вопросу о том, как далеко на первом свидании позволительно зайти, не правда ли? — Она сделала все возможное. Осталось разве что сорвать с себя одежду. Теперь ход за ним.

— Ну… и как мы на него ответим?

Это было уже слишком. Она отнюдь не собиралась уговаривать его. Разве не он подошел к ней на вечеринке и пригласил к себе домой? А раз так, то должен проделать часть работы, хотя бы для приличия.

— Ну, в школе мальчикам позволялось пощупать грудь, но только поверх лифчика. — Ее голос выдавал раздражение. — На данном этапе, думаю, решать мужчине.

Она опустилась на софу. Брюс так и не предложил ей сесть, но она все же села. Элегантно, красиво — Брюс наслаждался зрелищем. Скрестила ноги — Брюс мысленно зафиксировал крупным планом, как ее юбка, разделенная разрезом надвое, ложится по обе стороны коленей.

— Красивый столик, — заметила она, рассматривая собственное отражение в сияющей поверхности стола.

— Мне нравится.

— Я ему нашла хорошее применение, — сказала Брук.

— Чувствуй себя как дома.

Она достала из сумочки кокаин и начала высыпать на стол, распределив порошок на несколько белых дорожек.

— Это чтоб жена застала тебя в приподнятом настроении, — произнесла она язвительно.

Брюс спохватился, вспомнив об обязанностях хозяина дома. Он поставил музыку и сделал пару коктейлей. Теперь все шло как надо. Сев на софу, он придвинулся к Брук поближе.

— Я так рад, что тебе понравился мой фильм. — Опять этот чертов фильм! И как такое может быть? — Это действительно много значит для меня, — проговорил он очень быстро, пытаясь скрыть унылую банальность фразы за искренностью тона. Но прозвучало это все равно ужасно глупо. В конце концов, он знаком с ней всего часа четыре, а говорит так, будто между ними установилась какая-то особенная интеллектуальная связь. «Это действительно много значит для меня». Да? А с какой стати? Ему только что дали «Оскар», его чествовала вся киноиндустрия, а теперь он пытается убедить фотомодель «Плейбоя», подобранную на вечеринке, что ее мнение имеет для него огромное значение? Конечно же, Брук понимала, что все это полная чушь, и Брюс знал, что она понимала.

— Мне только одна вещь не понравилась, — снова вступила Брук.

Брюс вздохнул. Он вынудил прелестное существо почувствовать, что она обязана продемонстрировать свой интеллект. Он сказал ей, что ее мнение важно для него, хотя — и им обоим это хорошо известно — она не двинулась в своих оценках дальше «клевого кино». Теперь же ей нужно выдать нечто более членораздельное. А ему придется выслушивать отчаянно тоскливый псевдохудожественный лепет о вторичности его образов или что-нибудь в том же духе, прямо с обложки последнего журнала «Премьер».

— Ну вот! — Брюс попытался вызвать ее снисходительность. — Так я и знал, что твое доброе отношение долго не продлится. Ну, и что не так?

— Мне не понравилась любовная сцена.

Он удивился.

— Ты что, монашка? Это самая сексуальная сцена из всех, что я когда-либо создал. Я ее монтировал с непроходящей эрекцией.

Брук пожала плечами и, склонившись над одной из белых дорожек на столе, втянула носом изрядную порцию порошка.

— Ну, она, конечно, сексуальная. Как бы. Но ненастоящая. Все остальное в фильме так реально — оружие, отношения, кровь повсюду, этот взрывающийся череп, когда парню на голову падает статуя Микки-Мауса…

— Это, кстати говоря, моя любимая сцена. Она полна иронии.

Брук протянула Брюсу трубочку, и он тоже отдал должное кокаину.

— Ну, так почему же секс не был настоящим? — продолжила Брук. — Неестественность в кино приветствуется исключительно в любовных сценах?! Ты видел «Девять с половиной недель»? Господи, эту женщину достаточно похлопать по плечу, чтобы она получила оргазм! Почему нельзя сделать так, чтобы секс в кино выглядел убедительно? Вот это было бы по-настоящему сексуально. Женщины носят колготки, а не чулки, понимаешь? Когда они занимаются сексом, им нужно сначала снять колготки. Я никогда не видела в кино, чтобы женщина снимала колготки.

— Это потому, милая девушка, что колготки не сексуальны. Невозможно так снять колготки, чтобы это выглядело сексуально. — Брюс тут же пожалел о «милой девушке». Как-то уж больно оскорбительно прозвучало, а Брук все-таки была его гостьей. Но учить Брюса Деламитри снимать кино!.. И как ей такое в голову пришло?!

Брук фыркнула, услышав последнюю фразу, и внимательно посмотрела на Брюса. Он думал, что сейчас она попросит его вызвать такси. Однако вместо этого она встала прямо перед ним и, к его большому изумлению, начала танцевать. Сексуальная музыка, приглушенный свет и танцующая Брук… Впрочем, обычным танцем это трудно было назвать: казалось, по телу Брук — от пяток до макушки и обратно — проходила медленная дрожь.

— Ух ты, — выдохнул Брюс.

Интеллектуальный уровень беседы падал, однако Брук, похоже, это мало волновало. Она явно что-то задумала. Брук касалась руками стройных бедер, медленно поглаживая изысканное кремовое платье. Ее длинные тонкие пальцы мягко собирали ткань, подтягивали вверх, а затем отпускали. Но не до конца. Брюс наблюдал, как постепенно, сантиметр за сантиметром, длинное платье поднималось все выше и выше, медленно обнажая ноги Брук. И какие ноги! Брюс не сводил с нее глаз, будто находился под гипнозом. Сначала его взгляду предстали безупречные лодыжки, затем идеальной формы икры, округлые колени и, наконец, не менее прекрасные бедра. Пять минут у Брук ушло на то, чтобы добраться до линии трусиков. Она, словно букет, удерживала складки платья на уровне бедер, и казалось, что на ней надета какая-то экстравагантная пышная юбка или балетная пачка. Потом — одно движение, даже рывок, и складки платья оказались у нее под грудью, полностью открыв ноги и узкую полоску живота над колготками. Колготки у нее, конечно, были высшего качества. Никаких спустившихся петель или протертых мест. Практически полностью скрывая живот (которого у нее, впрочем, не было), они заканчивались в нескольких сантиметрах от ребер широким черным поясом с изящной отделкой. На обозрение теперь была выставлена вся нижняя часть тела: от диафрагмы, пупка и очертаний трусиков до длинных ног и, наконец, серебряных туфель на каблуках. Все обернуто в изысканный прозрачный нейлон. А выше — шелковые складки платья в руках Брук. Может, и не самая элегантная поза, но, безусловно, сексуальная. При этом лицо Брук было почти индифферентным. Широко расставив ноги, она словно говорила: «Вот, смотри, что у меня есть! Хочешь меня?» Маленькая шалунья, демонстрирующая свои прелести.

Засунув руку под пояс колготок, она немного оттянула их от нежной кожи. А потом, по-прежнему удерживая складки платья, стала медленно скатывать колготки вниз — не дергала и не тащила, а элегантно счищала их с себя, как кожуру, двумя изысканно тонкими пальцами. Сначала показалась белая полоска живота, затем немного черного белья, и снова ее прекрасная белая кожа на бедрах, и немного ниже, и еще ниже…

Она остановилась на мгновение.

— О нет, пожалуйста, — прохрипел Брюс. Такого эротического зрелища он давно не наблюдал.

Брук поставила одну из восхитительных ног на стеклянный столик. От этого колготки, спущенные где-то до середины пути к колену, туго натянулись, привнося в ее знойную позу элемент насилия и принужденности.

Каблук звонко стукнул о поверхность стола.

— Расстегни, — велела она Брюсу.

Ее голос был холоден и сух: она отдавала приказ. Брюс наклонился вперед, уткнувшись животом в собственный член, — столь сильной была эрекция. Выполняя приказание, он почти касался ее обнаженного бедра, так что даже чуть не прильнул губами к манящей коже, но не рискнул. Он был в ее власти. Ей решать, что делать дальше. Брук элегантно опустила ногу в расстегнутой туфле на пол и тут же грациозно взметнула на стол другую ногу.

— Теперь эту, — резко сказала она.

Брюс снова повиновался.

Она сбросила туфли и секунду постояла на ковре, придерживая платье и колготки, а затем продолжила свой завораживающий стриптиз, постепенно приближаясь к коленям. Теперь колготки были на расстоянии ее вытянутой руки, и этим способом она уже не могла сдвинуть их ниже.

Брук села. Одним стремительным движением оказалась вдруг на ковре, одновременно спустив колготки до колен, а потом, перекатившись на спину, притянула колени к груди и оголила икры. Все еще придерживая колготки, она выпустила из рук подол платья, позволив ему упасть ей на лицо и на пол вокруг ее головы. Прямо перед носом у Брюса, словно чашечка шелкового цветка, красовался зад Брук. Секунд пятнадцать Брюс мог пожирать глазами треугольник черных трусиков, пролегавший между ее бедрами и полоской спины, тонущей в складках платья на ковре.

И заключительный аккорд. Все еще лежа на спине и прижимая колени к груди, она одним движением скатила колготки с лодыжек и ступней до самых пальцев, кончики которых игриво указывали на Брюса, возвышаясь над непреодолимо притягательным магнитом черных трусиков. Последнее легкое усилие — и колготки упали бесформенной кучкой на пол рядом с черным треугольником. В то же мгновение ее длинные белые ноги устремились вверх по направлению к потолку. Все еще лежа на спине, Брук плавно раздвинула ноги, образовав ими римскую цифру пять, сквозь которую, приподняв от пола голову, она лукаво взглянула на Брюса.

Улыбнувшись, Брук приняла горизонтальное положение и уже через секунду стояла перед Брюсом, держа в руках подобранные с полу колготки. Пальцы ее ног тонули в роскошном ковре. Она шагнула к Брюсу и бросила еще хранящие тепло ее тела колготки ему на колени.

— Ну как?

Брюс постарался ответить по возможности остроумно:

— Ну, я надеюсь, ты не попросишь меня проделать то же самое с моими носками.

Его ответ был вовсе не так плох, как можно было ожидать, учитывая обстоятельства.

Брюс увлек Брук к софе, и они сплелись в объятии. Сексуальное возбуждение, сдерживаемое весь вечер, мгновенно вырвалось наружу. Они впились друг в друга губами. Холодная сцена соблазнения сменилась жгучей, ненасытной страстью.

Затем Брук отстранилась.

— Я достану презерватив.

Она потянулась за сумочкой, и на секунду Брюсу показалось, что он влюблен. Какая женщина! Не успел он подумать о презервативе, как она уже осуществляет его желание.

Однако когда рука Брук показалась из изящной сумочки, в ней был не презерватив, а маленький пистолет.