Попкорн

Глава восемнадцатая

Даже теперь Уэйн не счел необходимым посмотреть на Брюса. Гораздо больше его интересовала беседа с Брук. Он оставил Скаут найденный в столе пистолет и как бы безо всякого намерения обошел стеклянный столик и встал рядом с Брук. Когда он проходил мимо головы охранника, казалось, что голова вот-вот повернется на своем кровавом пьедестале, чтобы проводить его жуткими выпученными глазами. Однако она не пошевелилась.

— Знаешь что? — задумчиво произнес Уэйн, глядя на неправдоподобно округлые очертания груди Брук. — Мне всегда было любопытно попробовать на ощупь фальшивые сиськи. Интересно, много ли найдется в Америке нормальных мужиков, которые хоть раз об этом не подумали бы? Ну, какие они — твердые? Мягкие? Можно ли нащупать эти искусственные штуки там внутри? И еще: они там плотно сидят или ходят туда-сюда?

Правая рука Уэйна расслабленно лежала на рукоятке пистолета у него на поясе. Теперь он поднес ее к лицу и подул на пальцы, чтобы согреть их, явно готовясь получить ответ на свои вопросы экспериментальным путем. Брук на него не смотрела. Она подтянула колени к груди, обхватила руками и, упершись в них подбородком, уставилась в какую-то точку прямо перед собой.

— Только посмей меня тронуть, гад, — сказала она тихо и с дрожью в голосе. Скорее пробормотала, чем сказала.

— Извините, мадам, — осклабился Уэйн, — но я вас, кажется, не расслышал.

Он приставил дуло одного из своих пистолетов ко лбу Брук, склонился над ней и явно собирался приступить к изучению содержимого ее декольте вытянутыми пальцами свободной руки.

В другом конце комнаты Скаут взяла пистолет Брюса и направила его на Уэйна.

— А ну оставь ее грудь в покое! Не смей прикасаться!

Ситуация была явно тупиковая: Уэйн целился в Брук, Скаут — в Уэйна, рука Уэйна застыла в нерешительности над вырезом платья Брук.

Уэйн предпочел отступить.

— Господи, нет ничего глупее женской ревности, — пробормотал он себе под нос, возвращаясь к дивану.

Брук все так же сидела, сгорбившись и тяжело дыша, в своей защитной позе. «Держись, — успокаивала она себя, — только без паники».

Она прекрасно понимала: чтобы выжить, необходимо сохранять спокойствие. Если она поддастся слепому, душащему страху, лишающему сил и разливающему адреналин по венам, все будет кончено. Ведь только вчера в Малибу, напомнила себе Брук, она попала в водоворот и вполне могла погибнуть. Неожиданно налетевшая волна подхватила ее, перевернула, напоила водой и оттянула в море на двадцать метров.

«Ты чуть не погибла, — говорила себе Брук, стараясь сосредоточиться на дыхании. — Только вчера ты была так же близка к смерти, как сейчас, но ведь выжила».

Так и было. Брук грозила смертельная опасность, заключавшаяся, однако, не в водовороте, а в панике. Первая реакция пловца, попавшего в водоворот, — грести к берегу. Именно это его и губит. Никто не сможет одолеть стихию: даже самый опытный пловец будет бессилен перед ней, если не справится с этим губительным инстинктом. Брук с детства знала характер океана и все же поддалась отчаянному желанию добраться до берега кратчайшим путем.

С первого же мгновения, едва занеся руку над водой, она почувствовала панику. Она отлично плавала, но, как ни старалась, не могла сдвинуться с места и за несколько секунд абсолютно лишилась сил. Причем потребовалось для этого всего ничего! Пара глотков соленой воды, несколько беспомощных гребков — и вот уже здравый ум затуманен отчаянием. В этот-то момент пловцы либо снова обретают контроль над собой, либо тонут. Брук победила.

Она знала правила игры. Двигаться навстречу опасности нельзя. Нужно плыть от нее, вдоль берега или, если нет другой возможности, в открытое море. Любой водоворот имеет границы, и только выйдя за их пределы, как бы далеко пловец ни оказался от берега, он сумеет отдохнуть и осмотреться, а затем спокойно плыть к спасению. Брук могла находиться на плаву часами, но паника сгубила бы ее за несколько минут.

Вот об этом она и пыталась сейчас себе напомнить: губят людей не водовороты (глубокий вдох и выдох), а паника.

Брюс, в свою очередь, пришел к тому же умозаключению. Представляя, что все это только кино, он защищал себя от ужаса происходящего. Он сумел избежать паники. Пока.

«В чем слабость этого парня? — думал он, мысленно находясь уже не в фильме, а на собрании в киностудии и пробегая глазами представленное ему описание Уэйна как киноперсонажа. — Для чего он убивает?»

«Он убивает без причины», — сам себе ответил Брюс.

И чуть было не подпрыгнул от радости: неординарный и находчивый продюсер нашел решение проблемы.

«Вот оно! Этот парень убивает незнакомцев, так ведь? А значит, выход в том, чтобы перестать быть для него чужим. Может, он не убивает тех, с кем хорошо знаком?»

Обо всем этом Брюс успел подумать, пока Уэйн пытался добраться до груди Брук. В момент затишья после силиконового бунта Брюс сделал свой ход.

— У меня к тебе вопрос, Уэйн. Могу я задать тебе вопрос?

— Сочту за честь, сэр, — Уэйн, казалось, был искренне польщен.

— Скажи мне, что ты чувствуешь, когда убиваешь.

— Хочешь убить кого-нибудь? Черт, ну так давай, это просто! Прикончи Брук. — Уэйн вытащил пистолет из-за пояса. Вынув из магазина все пули кроме одной, он протянул оружие Брюсу. Тот задумался. Всего одна пуля. Что можно сделать, имея всего одну пулю?

Уэйн прочел его мысли.

— Давай, бери. Тебе не обязательно убивать Брук. Хочешь, убей меня или Скаут. Только, конечно, возмездия долго ждать не придется.

— Я не хочу никого убивать, Уэйн. Мне просто интересно, на что это похоже.

Уэйн сунул пистолет за пояс и на секунду задумался. Вопрос оказался не из легких. Раньше Уэйн никогда не размышлял на подобные темы. Это все равно что пытаться описать, как ты ешь или занимаешься любовью. Просто делаешь, и все — без лишних раздумий.

— Спроси еще, на что похоже кино снимать. По-разному бывает. Зависит от обстоятельств и от жертвы. Но могу тебе точно сказать, на что это не похоже, — на твои фильмы. Когда убиваешь, не играет музыка.

— Ну, естественно.

Несмотря на свою незавидную роль в разворачивавшемся действии, Брюс почувствовал легкое раздражение. Люди вечно указывают ему на то, что в реальности никто не умирает под музыку. Надо же — как глубоко и оригинально! Любимый комментарий борцов за нравственность. Особенно им не нравился рок, зачастую сопровождавший кровопролитие в фильмах Брюса. «Это же манипуляция!» — говорили они. Ну конечно, манипуляция. Только почему никто не возражает против романтических саундтреков во время любовных сцен?

— И еще. В жизни все не так остроумно.

Остроумно? Странно было слышать это слово от такого грязного отребья, как Уэйн.

— Ну, например, в «Обыкновенных американцах», когда двое парней засовывают руку повара в кухонный комбайн. Помнишь ту сцену?

Брюс, конечно, помнил. Это был триумф его жесткого черного юмора. «Кино для нового поколения», как кто-то, кажется, сказал, а если не сказал, то следовало бы.

— Так вот, это было остроумно, — пояснил свою мысль Уэйн. — Они засовывают руку повара в кухонный комбайн, и кровь вперемешку со всякой дрянью летит им на костюмы. Один из них говорит: «Черт, это же итальянский костюм», — обхохочешься: бедный-несчастный повар орет, потому что у него кровавый обрубок вместо руки, а этот мужик озабочен своим костюмом!

Уэйн от души рассмеялся. «Неоготика», — сказал бы кто-то, — «постмодернистский нуар». Уэйн же просто считал, что это клево.

— А дальше? Дальше — лучше: мы знаем, что босс этих громил поручил им сгонять в шикарный отель и пришить там черного парня. Ясно, что в крови они ехать не могут. Но если они не выполнят работу, то босс замочит их самих. И вот два крутых чувака идут в химчистку, раздеваются до трусов, а мужик, который там работает, — педик-недомерок в обтягивающих шортиках, — им и говорит: «Не волнуйтесь, ребята, я отлично умею выводить пятна с дорогих тканей. У меня у самого атласные простыни». Уже смешно, но это еще не все: мы знаем, что один из громил терпеть не может педиков, ну просто ненавидит их, как маньяк. Так вот он вынимает из трусов свой гигантский «Магнум» и превращает педика в решето — полголовы как не бывало. А другой жутко злится и говорит: «Эй, ты что, как мы теперь отчистим костюмы?» Делать нечего, приходится им самим разбираться, что да как, и когда они наконец-то едут в отель мочить негра, костюмы у обоих будто с детского плеча, — недомерки, вроде того педика, потому что сели от стирки. И это, должен заметить, высший пилотаж, Брюс. Как я уже сказал, это остроумно.

Брюс молчал. Обычно, когда кто-нибудь начинал ему пересказывать его же собственные фильмы (что часто случалось), он говорил: «Спасибо, очень вам признателен», и тут же старался отделаться от собеседника. Но в том, как хорошо знал его творчество этот ужасный человек, было что-то завораживающее.

— Не сосчитать, сколько раз Уэйн видел ваш фильм, — сказала Скаут.

— Да хрен знает сколько! — подтвердил Уэйн. — На рекламном щите было написано, что «Нью-Йорк таймс» назвала его ироничным и революционным. А я думаю, это просто классика — ну, то, как всех мочили. Очень остроумно.

Затея Брюса явно не удалась. Он хотел получше узнать своего тюремщика, заглянуть ему в душу. Вместо этого получил интерпретацию своих же собственных идей.

И тут в памяти Брюса что-то шевельнулось. Зеркала. Что-то по поводу зеркал. Тогда ему тоже не дали додумать эту мысль.

Дзззынь… Дзззынь…

Все подпрыгнули от неожиданности, включая Уэйна.

Дзззынь. Домофон на стене не собирался замолкать.

— А это еще кто, Брюс? — Уэйн вскинул пистолет. — Утро после вручения «Оскара». Должны же люди понимать, что у тебя есть все основания спать без задних ног после веселой ночки. Ты там никакой сигнализации не включал, Брюс? Потому что, если включал, глазом моргнуть не успеешь, как будешь мертв.

— Нет, господи, нет! — проговорил Брюс. — Наверно, это моя жена. Мы собирались обсуждать развод. Боже мой, она на полтора часа раньше.

Скаут запищала от восторга. Сначала Брук Дэниелс, а теперь еще и Фарра Деламитри. Своего рода эксклюзивная версия какого-нибудь глянцевого журнала.

— Фарра Деламитри? Я, кажется, где-то читал, что ты готов ее убить.

— Это такое выражение, — ответил Брюс. — К тому же вырванное из контекста.

Снова зазвенел звонок, на сей раз более настойчиво.

Брюс взглянул на Уэйна.

— Пожалуй, я не буду брать трубку, хорошо?

Между Брюсом и его женой немного осталось добрых чувств, и он желал ей иногда всяких ужасных вещей. Однако Брюс был не настолько мстителен, чтобы приглашать ее пообщаться с Магазинными Убийцами. К сожалению, от него зависело не много.

— Ну, у тебя же встреча, так зачем от нее отказываться? — сказал Уэйн. — К тому же наверняка она заметила твой хренов «ламборджини» и знает, что ты дома. Я не хотел бы, чтобы она тебя в чем-то подозревала.

Снова звонок.

— Слушай, не надо больше никого в это втягивать. Ну, то есть…

Уэйн старался проявлять терпение.

— Мы никого и никуда не будем втягивать, Брюс. Просто пригласи ее в дом, обсудите, что собирались, а потом пускай уходит.

С огромной неохотой Брюс подошел к домофону и поднял трубку. На другом конце послышался резкий нью-йоркский акцент.

— Господи, Карл! — сказал Брюс. — Ты соображаешь, сколько сейчас времени? — Он приложил руку к трубке и повернулся к Уэйну. — Это не жена, это мой агент, Карл Брезнер. Он утверждает, что должен со мной поговорить. Причем срочно.

— Не будь тут нас со Скаут, только ты и Брук, открыл бы?

— Я… — Брюс знал, что слишком медлит с ответом, так что убедительно солгать не удастся. — Наверно, открыл бы, если дело срочное.

— Скажи ему, что сейчас за ним спустятся, — велел Уэйн.

Он спрятал автоматы за диванные подушки рядом со Скаут. Один пистолет положил в карман, еще один Скаут сунула под диванную подушку у себя на коленях.

— Я схожу к воротам и впущу Карла, чтобы он мог немного с нами поболтать. Не хочу угрожать, но мы со Скаут будем наготове, и если кто-то попытается что-нибудь выкинуть, я его пристрелю, понятно? Так что сидите тихо, пока не приду. И имейте в виду: никаких подозрительных действий.

Он был у выхода, когда его остановила Скаут:

— Уэйн, милый, а как же голова?

Он засмеялся. Вернувшись, снял голову с лампы и бросил в мусорную корзину.