Попрыгунья

Глава 15 Последние штрихи

Роджер с Колином шли пешком из Уэстерфорда назад в Седж-парк на ленч. Для них хватило бы места в машине Уильямсонов, но после краткой, но пламенной дискуссии по выходе из зала, где проводилось коронерское дознание, Роджер решил, что лучше пройтись и выпустить из себя лишние эмоции. Он надеялся, что Колин в этом ему поможет.

— Она все рассказала полиции еще вчера утром! — патетически восклицал Роджер. — Ходила, оказывается, на крышу, чтобы посмотреть, что поделывает муженек. Вот взяла и все выложила суперинтенданту. Но сказать мне об этом хоть слово — это нет, об этом она даже не подумала.

— А какого, собственно, лешего? — резонно поинтересовался Колин.

Роджер, однако, резонов не принимал.

— Ну могла бы она по крайней мере упомянуть об этом хоть Рональду, да хоть кому-нибудь. «Как-то не придала этому значения!» Точь-в-точь моя набожная тетка!

— Да хватит, Роджер, не принимай так близко к сердцу!

— Нет, но ты подумай, как мы могли лажануться! Это просто милость божья — что меня об этом не спросили, а то я бы точно ляпнул, что, когда мы снимали тело, кресло лежало под виселицей. Непременно так бы и сказал!

— Тогда ты бы совершил лжесвидетельство, — невозмутимо указал ему шотландец.

— А вот и нет.

— Как это?

— Потому что я не приносил никакой присяги — что мог видеть и ты сам, и остальные, у кого есть глаза. Равно как этого, к твоему сведению, не делала и миссис Лефрой.

— А, не выкручивайся, старик.

— А я и не выкручиваюсь. Но штука-то не в этом. А в том, что если бы Лилиан Уильямсон хотя бы словечком обмолвилась об этом феноменальном факте, Рональд не заподозрил бы брата в убийстве, я бы мог не заниматься ерундой, да и совесть многих не была бы травмирована.

— К тебе-то это точно не относится, Роджер. Нельзя травмировать то, чего нет.

— Но это все-таки самоубийство. Что ж, я рад, в самом деле.

— А я тебе больше скажу — полиция это прекрасно знала со вчерашнего утра.

— Да, и весь этот сыр-бор разгорелся только из-за того, что мы вытерли кресло, — услуга не только непрошеная, но и бессмысленная.

— Чем меньше ты будешь разглагольствовать, почему да зачем я вытер кресло, тем будет лучше. В тот раз, Роджер, я, по крайней мере, застал тебя врасплох.

— Застал, что и говорить, — с напускным великодушием согласился Роджер. — Хоть вычислил убийцу не лучше, чем я. Но слушай, если ты правда хочешь мне помочь, замолви за меня словцо инспектору. Нет, ну каков змей — развлекается с этим порошком при совершенно явном случае самоубийства! В сыщика играет! Кстати, теперь понятно, что, когда мы с Рональдом были на крыше на другое утро и инспектор делал вид, что его очень беспокоит положение кресла, это был чистейший блеф. Он нанес порошок на кресло еще раньше и, естественно, воодушевился полученным результатом, но решил нам ничего не говорить, прежде чем не сообщит этой потрясающей новости своему суперинтенданту.

— И суперинтендант понял, что хотя причина смерти, может, сомнений и не вызывает, но тут что-то такое было, какой-то шахер-махер, и решил докопаться до истины.

— Именно. И продолжал нагонять на нас тоску и тревогу в убойных дозах. Что ж, видимо, он решил, что это его долг, и соответственно его исполнял.

— Все-таки удачно, — задумчиво произнес Колин, — что я не послушался тебя, когда ты велел мне сказать, будто кресло с самого начала было прямо под виселицей.

— Получается, — холодно отвечал Роджер, — что так.

— И удачно, что весь этот вздор, что ты нагородил, Роджер, — будто Агате стало плохо, а Осберт выступил в роли сэра Уолтера Рейли, со своим платком, — не привел к серьезным последствиям.

— Теперь это несомненно, — ответил Роджер еще холоднее.

— И что еще удачно, — продолжал размышлять Колин, — так это то, что Осберту хватило ума упомянуть об этом Лилиан вчерашней ночью в спальне, и еще — распутать всю эту путаницу, и еще — сказать про это миссис Лефрой сегодня утром, чтобы она смогла подогнать свою версию под их. Агата великая женщина. Она сразу видит, в чем соль.

— А самое удачное, видимо, — спросил Роджер ледяным тоном, — что никто из них даже не удосужился сообщить об этом мне?

Колин призадумался.

— Ну, зато это ведь предотвратило дальнейшие сложности, да, Роджер?

И с надеждой посмотрел на спутника.

Но Роджер успел уже заморозиться до совершенно арктического состояния.

Да и все равно — что бы он мог сказать?

В гостиной возбужденно щебетали Силия Стреттон, Агата Лефрой и Лилиан Уильямсон.

— Милочка, второй раз я бы этого просто не выдержала. Это было так ужасно. Мне прямо чуть дурно не сделалось, как только я снова села на место.

— Милочка, ты была великолепна. А скажи, милочка, что моя шляпка? А то мне показалась, что она прямо съезжает мне на ухо.

— Милочка, ты выглядела изумительно. И так держалась! А шляпка была там, где нужно! Милочка, а я, что, выглядела страшной дурой?

— Милочка, ты была чудесна! А я?..

— Милочка, ты...

— Милочка...

В кабинете Рональд и Дэвид Стреттоны припали наконец к такой нужной для каждого из них вещи, как шерри.

— Ну, будем, Дэвид!

— Будем!

— Слава богу, все позади.

— Да.

— Ты как, ничего?

— Порядок.

— Сад растет замечательно?

— Не то слово.

— Ну, слава тебе господи, все устроилось. И главное, что это несомненное самоубийство — после всего.

— После всего?

— По-моему, у Шерингэма была как-то безумная идея, что это сделал ты.

— Что сделал?

— Ину удавил. Я все думал — догадываешься ты или нет?

— Так вот он к чему гнул. А я-то не мог понять.

— Он прямо наизнанку выворачивался ради благородного дела — спасти тебя от виселицы.

— Что делает ему честь — если он правда так считал.

— Хотя идея дурацкая.

— Ну, не знаю. Я-то часто подумывал о чем-нибудь таком. Но у меня бы просто пороху не хватило.

— Что ж, она сама избавила тебя от хлопот. Что, повторим?

— С удовольствием!

— Ну, будем!

— Еще как будем!

В саду мистер Уильямсон сражался с этической проблемой. Можно ли считать лжесвидетельством, если человек присягает, причем не кривя душой, в том, о чем ему напомнили другие и чего сам он ну совершенно не помнит.

Или все-таки нельзя?

Мистера Уильямсона это беспокоило не на шутку.

У себя в аптечной комнате доктор Чалмерс снял с полки бутыль с раствором хлороформа и отлил в пузырек. Совсем некстати получилось — коронер промариновал их всех почти весь рабочий день, да еще его фармацевт слег с сильной простудой, — все это здорово выбило доктора из графика.

Ладно, дознание прошло вполне гладко. Доктор Чалмерс никогда в этом и не сомневался, но все равно приятно, что все уже позади.

Освидетельствование оказалось штукой на редкость неприятной, но тут уж ничего не попишешь.

Что ж, отличная работа, и выполнена как следует. Доктор Чалмерс ни на мгновение не сожалел о содеянном. Только несколько удивился, что его ни единого раза не терзали ни совесть, ни тревога. Он-то считал раньше, что убийц тянет на место преступления, что они вздрагивают, стоит к ним обратиться. А доктор Чалмерс, наоборот, был очень доволен собой: он никогда бы прежде не подумал, что способен на такой необыкновенный поступок, и находил некоторое удовлетворение в том, что, оказывается, способен.

Но ведь риска-то не было ни малейшего.

Он завинтил бутыль с хлороформом и поставил ее на место, заткнул пробкой пузырек, налепив этикетку, и аккуратно завернул его в чистую белую бумагу.

— Фил! — донесся страдальческий голос из глубины коридора.

— А?

— Ты что, за стол сегодня вообще не сядешь?

— Иду, дорогая моя.

И доктор Чалмерс уселся за стол и съел свой ленч с огромным аппетитом.

Доктор Чалмерс не был чересчур впечатлительным человеком.

В половине седьмого вечера Майк Армстронг появился в крохотной гостиной крохотной квартирки Марго Стреттон в Блумсбери.

— Здравствуй, милый! — с чувством приветствовала его Марго.

— Здравствуй.

— Как день прошел?

— Да неплохо. Вот, принес вечернюю газету, там заметочка про Ину и дознание.

— Ой! Дай-ка сюда. Где?

Майк Армстронг ткнул пальцем в заметку. Марго поспешно пробежала ее глазами.

— «Самоубийство в результате временного помешательства». Ну, все правильно, — произнесла она со вздохом облегчения.

— Кроме слова «временного».

— Это точно.

Уронив газету на колени, Марго устремила взгляд на жениха.

— Значит, на этом точка?

— Ну да.

— Их это вполне удовлетворило? Я хотела сказать — они не сомневаются, что это было самоубийство?

— Ну, очевидно.

— Ты уверен, что больше никаких дознаний не будет?

— Думаю, не будет. А с какой стати их устраивать?

Вместо ответа Марго сообщила:

— Милый, я тебе не говорила, но я чуть не умерла, когда вчера вечером сюда заявился тот мужчина.

— Кто, этот парень, инспектор? А что? Ведь он сказал, что это обычная процедура. Они обязаны опросить всех, кто там был.

— Знаю. Но я испугалась, что он заставит меня сегодня давать показания.

— Да, но твои показания не дали бы ничего нового — всё уже рассказали остальные свидетели.

— Неужели всё?

— Ты о чем, милая?

— Милый, если я не откроюсь кому-нибудь, я просто лопну. Ты можешь хранить тайны?

— Надеюсь.

— Да, я знаю, ты падежный. Слушай — Ина на самом деле не совершала самоубийства.

— Что?

— Понимаешь, я это точно знаю.

— Откуда?

— Можешь поклясться, что не скажешь ни словечка ни единой душе?

— Клянусь!

— Слушай — Фил Чалмерс пытался ее убить!

— Что?!!

— Я случайно узнала.

— Как? Почему?

— Потому что она собиралась стукнуть королевскому адвокату насчет Рональда с Агатой и потому что она устроила Дэвиду сущий ад.

— Но ты-то, милая, ты-то откуда все это знаешь?

— Милый, сейчас все расскажу. Помнишь, я пошла тебя искать — как раз перед тем, как Чалмерс уехал? Так вот, я пошла на крышу.

— Да?

— Милый, но ты обещаешь молчать об этом?

— Конечно!

— Значит, так, я стою в дверях и окликаю тебя. Сперва мне показалось, что там никого нет. А потом слышу, кто-то зовет «Марго!» таким сдавленным голосом. Я смотрю по сторонам — никого. И вдруг вижу Ину. Сначало-то я не узнала ее, но это была Ина. И знаешь, дорогой, где она была?

— Не могу себе представить!

— Дорогой! Она висела на веревке! Правда! На веревке!

— Что? — недоверчиво переспросил Майк. — Девочка моя, если бы она висела на веревке, то не смогла бы говорить!

— Но она висела не за шею! Она уцепилась руками за веревку над головой и подтянулась, чтобы ослабить петлю. Она болталась на этой самой веревке дорогой, это, наверное, звучит ужасно. Но она правда болталась — качаясь, как мартышка на лиане.

— О господи!

— Я, конечно, бросилась к ней, но она крикнула мне, таким же придушенным голосом, принести кресло. Я оглянулась, вижу — кресло валяется у самой двери, взяла его и поставила ей под ноги, и она на него встала.

— Да разрази меня господь!

— Вот почему я чуть не умерла, когда приходил тот мужчина. Я думала, кто-нибудь вспомнит, что она сумела подтянуться на стропило в гостиной, и сообразит, что она могла точно так же подтянуться и по веревке. Но к счастью, никто об этом не вспомнил.

— О господи. Ну, и что же произошло?

— Значит, стоит она на кресле, все еще с петлей на шее, и дышит, дышит тяжело. Отдышалась — и как понесла!

— Понесла?

— Дорогой мой, она была прямо черная. В смысле, от злости. Наверное, и перепугалась тоже, но злости было явно больше. Какие вещи она обещала устроить! Оказывается, мы все виноваты — Рональд, Дэвид, Агата, Силия, это не считая Фила. Она, видимо, решила, что мы тайно сговорились ее убить, и послали на это дело Фила. В общем, она собиралась тут же вызвать полицию, сдать Фила по обвинению в попытке убийства и не дать Рональду с Агатой пожениться, а Дэвиду устроить такое, чтобы он пожалел, что на свет родился (думаю, он, бедняга, только этим и занимается с первого дня своей женитьбы!), и бог знает что еще!

Знаешь, милый, в каком-то смысле это было даже забавно, хотя сама она, конечно, этого не сознавала, — представляешь, стоит и грозит всех предать огню и мечу, а у самой петля на шее! Она была в таком бешенстве, что даже не потрудилась ее снять, только чуточку ослабила, а может, решила, что так оно будет эффектнее. Понимаешь, эдакий агнец на закланье!

— Но как она не задохнулась еще прежде, чем успела ухватиться за веревку?

— Ну понимаешь, веревка была довольно толстая и грубая. Она что-то даже сказала об этом — что если б ее деверь не просчитался и не взял такую толстую веревку, то петля затянулась бы быстрее и ее бы уже не было в живых.

— Ну, а дальше?

— Ну, постояла я там какое-то время и уже стала жалеть, что я вообще туда поднялась. Знаешь, Дэвид мне немножко поплакался, пока играли в шарады, а я, прости господи, и раньше ненавидела эту женщину за все, что она мне устроила. К тому же мне так хотелось, чтобы и у Рональда все хорошо сложилось — а у него все сложилось бы прекрасно, если бы я сразу ушла с крыши вместо того, чтобы подтаскивать ей кресло. Она сама сказала, что еще полминуты — и все, она бы не выдержала.

— И?..

— И тут я перебила ее и сказала, что она несет чепуху. Фил никогда бы такого не сделал. Это ее еще больше взбесило, и она сказала, что Фил еще как это сделал! Он с ней говорил и подзадоривал, чтобы она влезла на кресло и сунула голову в петлю, а когда она это сделала, просто взял и вытащил кресло из-под ног, и теперь она позвонит в полицию и обвинит его в попытке убийства, и все тут. И...

— Да?

Марго колебалась.

— Мне нравится Фил, а тебе?

— Да, он славный мужик.

— Да. И... Милый, ты ведь меня все равно будешь любить, что бы я ни сделала, правда?

— Само собой.

— Точно не разлюбишь?

— Железно. Так что же ты сделала?

Марго кашлянула чуть укоризненно.

— Понимаешь, милый, — просто сказала она, — я снова вытащила кресло.

БИБЛИОГРАФИЧЕСКАЯ СПРАВКА: «Попрыгунья»

Книга начинается со сцены, достойной пера Джона Диксона Карра, а заодно подсказывающей читателю, что дело обстоит не совсем так, как это кажется на первый взгляд. Роман и правда причудливо соединяет в себе смешное и ужасное, простое и нелепое. Постепенно раскрываемый образ Ины Стреттон — не только реалистичное изображение переходящего за рамки нормального эксгибиционизма. Он делает повествование чем-то большим, чем просто детективное приключение. Исподволь книга поднимает проблему о социопатах и о том, как один безответственный человек может безнаказанно терзать большой коллектив из (у нас нет оснований полагать иначе) вполне приличных людей. Психологическая убедительность происходящего и пассивная реакция доктора Чалмерса укладываются в неоднозначную общую картину, заслуживающую, возможно, более серьезного подхода, чем последующие суетливые старания Шерингэма.

В массе разговоров, составляющих вторую часть романа, проступает цепочка нелепостей и случайностей, являющая собой юмористическую канву произведения. Шерингэм носится от одного свидетеля к другому, как настоящая ищейка. В качестве некоей компенсации читатель видит, как ему приходят в голову правильные идеи (его образ мышления раскрыт как никогда обстоятельно), но в целом его менее опытные в вопросах следствия друзья оказываются мудрее его в житейском плане. Мимоходом следует отметить, что такие обстоятельства, как положение кресла и наличие на нем отпечатков пальцев, должны были быть куда более очевидными для сведущих в криминалистике людей, так что, опять же, лидерская роль Шерингэма кажется ненужной и нелепой. Недаром некоторые критики отмечали его удивительную неэффективность по сравнению с другими детективами того времени. Получается, что даже желание полицейских снять отпечатки с кресла оказывается непредугаданным.

Помимо прочих сюрпризов, в конце романа читателю будет дана возможность посмеяться и над самим мистером Шерингэмом, и поделом — его необычная смесь из самовозвышения и боязливого отношения к собственным успехам начинает потихоньку склоняться к манию величия. На протяжении романа он неоднократно отзывается о себе как о Великом Сыщике и усиленно пытается разыграть партию так, чтобы и волки были сыты, и овцы целы. За это автор позволяет Колину Николсону то продемонстрировать ему недостатки его мышления, то просто в открытую поиздеваться над ним.

Сунув голову в петлю по собственной инициативе, а точнее, от невозможности оставаться в стороне от событий, Шерингэм по ходу развития сюжета все меньше думает о защите преступника и все больше — о том, чтобы не потерять доверие Скотленд-Ярда. Его эгоистичное желание исполняется, а вот читатель так и остается в недоумении, как оценить то, что произошло, кто и в чем прав, либо не прав. Ведь подобная концовка может удовлетворить только англичан с их культом «офицера и джентльмена». Очередная игра Шерингэма прошла в стиле «аристократия начинает и выигрывает», хотя, конечно, полицейским все же удалось заставить поволноваться всех участников драмы. Пусть увлекательные и смешные, трюки тем не менее начинают подменять собой детективный сюжет и социальную подоплеку детективного жанра вообще.

Вышел в Англии в 1933 году.

Перевод выполнен Е. Чевкиной специально для настоящего издания и публикуется впервые.

А. Астапенков