Поручик Бенц

XIX

Вагон для офицеров был почти пуст, и вряд ли кто-нибудь мог бы заметить отсутствие Бенца после первой остановки.

Однако вскоре к нему в купе вошел подпоручик авиации, худой сутуловатый молодой человек с измученным лицом и грустными карими глазами. Он попытался завязать разговор, но Бенц отвечал холодно и односложно, и подпоручик вышел в коридор. Бенц снова оказался один.

С момента отправления поезда прошло около двадцати минут. Дождь усилился. За стеклами окон, изборожденных дождевыми каплями, простиралась черная, пустынная равнина, где лишь в отдалении мерцали огоньки. Бенц посмотрел на часы. До станции оставалось около четверти часа. С мрачным удовлетворением он ощущал, что у него хватит твердости выстоять до конца. И вместе с тем он мучительно боролся с дорогими и милыми ему видениями Германии, они словно пытались его спасти. Перед его мысленным взором возникали свинцовый блеск Северного моря, старый домик в Киле, родители… Представлял он себе и Венцеля, его строгое, суровое лицо в дождливый вечер, когда тот уходил в море на подводной лодке и Бенц видел его в последний раз. Лицо брата проступало во тьме с четкостью галлюцинации, в таинственном ореоле, который озаряет в нашей памяти образы покойных. Оно заслонило собой все иные картины, оно умоляло, угрожало, проклинало…

Бенц очнулся и вздрогнул, почувствовав, что поезд замедляет ход. Он вышел из купе. Летчик стоял у окна в проходе, уставившись в холодный мрак за стеклом. Не чудились ли и ему призраки прошлого? Он ехал на Западный фронт, где численное превосходство неприятеля было еще больше, а сражения – еще ожесточеннее. Не думал ли он о треске пулеметов, о внезапной тишине заглохшего мотора, об адском ужасе, когда пламя и черный дым окутывают машину?… Наверное, да, ибо Бенц видел, как лицо пилота застыло в тупой неподвижности смертника. Быть может, не пройдет и недели, и там, высоко над опустошенной землей, он превратится в горящий факел, а через минуту – в обугленный труп. И все же он возвращался в Германию, он не был дезертиром!.. Несколько секунд Бенц, потрясенный и пристыженный, всматривался в лицо летчика.

– Станция! – с деланным удивлением сказал тот и повернулся к Бенцу с последней надеждой завязать разговор.

– Далеко? – глухо спросил Бенц.

– Нет, совсем близко.

Бенц опустил окно и выглянул. Поезд описывал большую плавную дугу. Вдали блеснул свет семафора, а за ним – разрозненные тусклые огоньки деревни.

Впоследствии Бенц не раз удивлялся, с какой зловещей, мгновенной находчивостью он исполнял свой замысел. Пока поезд тормозил, он перешел в солдатский вагон, чтобы стоящий в проходе летчик не заметил, как он сойдет на станции. Если же солдаты и обратят на него внимание, то подумают, что он успеет сесть на ходу в офицерский вагон. Темнота, дождь, всеобщее уныние в вагонах были на руку Бенцу. Никто не заметил, как он спрыгнул с подножки и скрылся в темном лабиринте между составами.

Бенц шел на огни деревни, как будто по лугу или по огороду, потому что вскоре на подметки сапог налипли тяжелые комья грязи. Он старался идти по прямой. Не колеблясь перешел вброд ручей, пересек сжатые поля и оказался на шоссе. Это уже был ориентир. Он обернулся и поглядел в сторону станции: длинная светлая лента медленно ползла на запад – поезд тронулся. Бенц пошел по шоссе, не обращая внимания на ветер и дождь, немилосердно хлеставший в лицо. Деревня оказалась гораздо дальше, чем он предполагал. Он долго плутал по улицам под яростный лай собак, пока наконец не оказался на сельской площади и не вздохнул с облегчением: перед корчмой стоял закрытый автомобиль.

Несмотря на риск, Бенц вошел в корчму, чтобы обогреться и счистить с сапог пласты липкой глины. Он промок до костей и дрожал от холода. На его счастье, крестьяне в корчме и шофер приняли его за офицера немецкого интендантства, который ездит по деревням, скупая зерно для армии. Две порции подогретой ракии, которые он выпил по совету шофера, немного успокоили взбудораженные нервы. Однако он не мог больше терять времени. Надо было поспеть в Софию до подхода первых французских частей. Бенц расплатился и приказал шоферу трогаться.

Пока автомобиль мчался сквозь бурную осеннюю ночь, Бенц лихорадочно раздумывал, когда и как сообщить Елене, что он вернулся. Если он сразу появится в особняке, прислуга ничего не заподозрит – она подумает, что поезд уходит поздно ночью и Бенц еще не уехал. Однако появляться сейчас на улице в немецком мундире опасно. Оставался еще один выход – дом Петрашевых, где он провел последние дни. Оттуда можно будет известить Елену на следующий день, когда французы уже будут в городе, хотя, правда, только по телефону. Но, к несчастью, телефон в старом доме Петрашевых принадлежал немецкой комендатуре и немецкие техники сняли его сразу же после отъезда Андерсона. Бенц так и не решил, как поступить.

Разумнее всего было бы по прибытии в Софию отпустить машину и под прикрытием дождя и темноты пробраться по безлюдным улицам в старый дом Петрашевых. Прежде чем уйти с Еленой на вокзал, он оставил черный ход незапертым. На месте он уже спокойно обдумает положение.

Вскоре вдали возникло огромное мерцающее сияние Софии. Пелена дождя по-прежнему застилала горизонт. Затем машину долго швыряло по непролазной грязи и ухабам неосвещенных окраин. При каждом толчке шофер сыпал ругательствами. Наконец они выехали на мощеную улицу.

– Куда вас отвезти? – спросил шофер, притормозив.

Бенц назвал ему небольшую, обычно пустую улочку по соседству с особняком Петрашевых. Улочку эту Бенц назвал неспроста. Если странное путешествие наведет шофеpa на подозрения и он вздумает выследить Бенца, ему придется оставить машину и идти за ним по ступенькам на Московскую улицу. Вряд ли это возможно.

Автомобиль остановился в указанном месте, и Бенц пошел вверх по темной лестнице, внимательно оглядываясь по сторонам. Дождь лил не переставая. Выйдя на Московскую, Бенц быстро зашагал к особняку Петрашевых. Но как сообщить Елене, минуя ротмистра Петрашева и прислугу? Нет, все же самое разумное было не терять времени и поскорей добраться до домика Петрашевых близ Военного министерства, тем более что в городе был введен комендантский час. Минута промедления могла привести к опасным объяснениям в комендатуре. Бенц повернул обратно, но, проходя мимо здания русского посольства, услышал сквозь шум дождя и своих шагов мелодию, которая пригвоздила его к месту. Многоголосый хор, дробь барабанов – гордый, вдохновенный марш. «Марсельеза»!.. Первый французский отряд вступал в Софию под звуки «Марсельезы»! Бенц напряженно вслушивался – песня звучала все ясней. Машинально рука его легла на кожаную кобуру револьвера. Спохватившись, он горько усмехнулся – бессмысленное и автоматическое движение говорило лишь о том, насколько чужда ему мысль сдаться французам и как он наперекор всему остается немцем. Звуки «Марсельезы» замерли вдали.

Бенц двинулся дальше. Нервы его были так напряжены, что любой подозрительный шум заставлял его останавливаться и озираться по сторонам. Наконец он добрался до знакомого дома. Парадная дверь была заперта, и ключ, как он помнил, остался у Елены. После недолгого колебания Бенц, взобравшись на каменную кладку, перемахнул через невысокую железную ограду. Он свалился в мокрые, колючие кусты, ободрав себе руки, и в довершение всего угодил в глубокую лужу. Почти ощупью сквозь непроглядный мрак Бенц направился к черному ходу, дверь которого оставил отпертой. Через кухню и коридорчик вошел в столовую. Зажечь электричество он не решился. При свете уличного фонаря, который еле рассеивал тьму, Бенц открыл буфет и торопливо выпил несколько рюмок коньяку. Затем он устало опустился на стоявший у стола стул и подпер голову рукой. Бутылку он оставил рядом.

Безысходная удрученность вдруг овладела всем его существом.

Вслед за преступлением обычно приходит мрачное отупение, а за ним – ужас от сознания содеянного и панический страх перед возмездием. Бенц не мог предусмотреть всех последствий своего поступка, а некоторые только смутно предугадывал. Теперь они угрожающе надвигались на него со всех сторон. Как ему жить в стране, оккупированной Антантой? Он видел лишь два выхода: скрываться ото всех, кроме Елены, и прожить с ней до конца войны в каком-нибудь укромном, безопасном месте, например в X. Достаточно было переодеться в штатское и избегать людей, знавших его в лицо. Этот вариант был связан с огромным риском. Если французам станет известно, что он немецкий офицер, его немедленно арестуют, и как тогда доказать, что он не шпион?

Второй, более безопасный вариант – явиться во французскую комендатуру и заявить, что он дезертир. Но это казалось ему унизительным, невозможным. Сдаться французам, как последний трус!.. Так низко он никогда не падет! К тому же его все равно не оставили бы на свободе. Он окажется в плену, только и всего. В своем ослеплении он зашел так далеко, что не смог предугадать даже первых и самых очевидных опасностей, вставших на его пути. Бенц пришел бы в отчаяние, если бы не думал о Елене. Что бы с ним ни случилось, в нем жила уверенность, что он борется за свою любовь.

Поздно ночью Бенц прилег, не раздеваясь, на кушетку. Коньяк и сигареты притупили его сознание. Он заснул тяжелым сном, перемежающимся полудремотой, когда он слышал бой часов и непрестанный шум дождя. Проснулся он на заре, с нестерпимой головной болью, стуча зубами от холода, и остро почувствовал, что надо действовать. Ничто не пробуждает более полно инстинкт самосохранения, ничто не внушает более сильно волю к жизни, чем образ любимой женщины. При сером, тусклом свете, медленно заполнявшем комнату, Бенц привел в порядок свои вещи, разбросанные с вечера. Фуражку и шинель он отнес на чердак. Там, в лабиринте старых сундуков и обветшалой мебели, можно было надежно спрятаться, если появятся люди, которых он не знал или опасался. Укладывая в карманы сигареты и пистолет, Бенц подумал, что положение не такое уж безвыходное, как ему казалось накануне. Оставалось решить, как связаться с Еленой. Телефон в доме снят, а выйти на улицу в немецком мундире было бы безумием. Единственный выход – дождаться Сильви, которая приходила по утрам убирать комнаты. Но придет ли Сильви сегодня? Если она приходила вчера после его отъезда, она заперла бы за собой черный ход. Значит, Сильви придет сегодня непременно. Что касается дальнейшего, Бенц не сомневался. Он не допускал, что Сильви может его выдать, Елена привезла ее из Стамбула и вполне доверяла ей.

Однако дождь лил, не переставая, и было маловероятно, чтобы кто-нибудь явился в такую погоду, поэтому Бенц пошел на кухню и вскипятил себе чай. Он отыскал примус, спирт, сахар, кофе, даже несколько коробок печенья, оставленных старательным ординарцем Андерсона. Два порошка аспирина, выпитые с чаем, утихомирили головную боль, и настроение Бенца даже поднялось. Этот дом, как и дом в X., заставлял его забывать о грозящей опасности. Все вещи, которые Елена видела или трогала, вызывали у него необъяснимое волнение, словно присутствие ее оставило на них ощутимые следы.

Три дня прошли в напрасном ожидании. Сильви словно забыла о существовании второго дома. На четвертый день утром перед парадным входом остановился человек в плаще и кепке. Бенц сразу узнал лакея Петрашевых и успел вовремя подняться на чердак, Я первый миг тревога пересилила разочарование, а затем Бенца охватило отчаяние: убирать дом поручено не Сильви, а лакею. Лакея Бенц почти не знал и ни в коем случае не мог ему довериться. Плутоватое круглое лицо с подобострастной улыбочкой с одного взгляда вызывало антипатию. Бенц было успокоился, подумав, что слуга пришел с каким-нибудь пустяковым поручением, но затем услышал шум передвигаемых кресел. Сквозь слуховое окно он увидел, как лакей вынес на задний двор ковры и принялся их выбивать. Если Сильви не придет, до каких пор он будет сидеть взаперти в этом доме? Что делать? Самому предупредить Елену или Сильви, но как? В который раз он проклинал свою глупую осторожность, помешавшую ему купить штатскую одежду. Тогда он полагал, что попасться в руки французам лучше в мундире, чем в штатском. Но сейчас штатская одежда была нужна позарез!

Он присел между большим пыльным зеркалом и сундуками. Разглядывая чердачный хлам, он подумал, что в каком-нибудь из сундуков может оказаться одежда. Как только слуга уйдет, надо будет заняться поисками. Но слуга как ни в чем не бывало занимался своим делом до обеда. К чему эта генеральная уборка? А вдруг ротмистр Детрашев вошел в контакт с французскими офицерами и уступил им дом? Милое соседство!.. В этом предположении не было ничего невероятного, и Бенц лишний раз пришел к мысли, что пора действовать. Вся надежда осталась на сундуки. Если не найдется штатского костюма, возможно, подойдет какая-нибудь болгарская военная форма. Выход далеко не безопасный, но иного нет. Надо лишь на полчаса отлучиться из дому и позвонить Елене из какой-нибудь кофейни или ресторана.

Как только лакей ушел, Бенц принялся за сундуки – старые, окованные железом, с многочисленными наклейками, свидетельствовавшими об их долгих странствиях за границей. С помощью ржавой кавалерийской сабли Бенцу удалось взломать самый большой из них. Но, увы, он оказался битком набитым книгами и фотографиями!

Любопытство ко всему, связанному с Еленой, не оставляло его даже в эту минуту. Он стал разглядывать фотографии, в большинстве своем старые семейные снимки, но среди них попадались и портреты Елены, которые необычайно его взволновали. Вот Елена младенец, пораженный открывшимся перед ним миром. Елена – дитя, хрупкое создание, девочка из сказки. Елена четырнадцати лет; она в матросском костюмчике, но с уже осознаваемым кокетством в позе. Елена в муслиновом платье и широкополой соломенной шляпе, с вопрошающим взглядом, в котором сквозят первые грезы любви… Все это было так дорого Бенцу, что на глаза его невольно навернулись слезы. Более часа он с невыразимым восторгом снова и снова перебирал и разглядывал фотографии.

Внезапный шум захлопнувшейся парадной двери заставил его вздрогнуть. Он прислушался, но ничего больше не услышал. Как будто кто-то вошел в дом, хотя это трудно было допустить. Когда лакей уходил, Бенц видел его из слухового окошка – тот запер парадную дверь и взял ключ с собой. И все-таки дверь хлопнула, в этом не было никакого сомнения. Знакомый звук он различил бы среди тысяч других.