Поручик Бенц

XXII

Елена изо всех сил забарабанила кулаками в дверь, крича во весь голос по-французски:

– Жан!.. Жан!.. Немедленно уходите отсюда! Здесь немецкий офицер!.. Дезертир!.. Убийца!

Она даже не заметила, как Бенц опустил пистолет в карман. От ее пронзительных криков у него застучало в висках, он ужаснулся, будто уже совершил убийство. Несколько секунд он простоял неподвижно, лихорадочно размышляя – что же делать? Потом крики прекратились и Бенц увидел, как Елена, беспомощно качнувшись, рухнула на пол.

Первое, что пришло ему в голову, – отпереть дверь и позвать Лафаржа. Но в этом не было нужды. Дверь уже трещала под напористыми и сильными ударами – Лафарж рвался в комнату. Действительно, глупо было думать, как это вообразила Елена, что Лафарж, услыша ее крики, убежит из дома.

Бенц громко и отчетливо крикнул по-французски:

– Пройдите через соседнюю комнату! Мне некогда искать ключ!

Он поднял Елену и посадил ее в кресло. Руки у нее были холодные, лицо бескровное и неподвижное. Даже в беспамятстве оно выражало отвращение к Бенцу. Он понял, что Елена возненавидела его, оставив ему безнадежность и отчаяние. Вот чем отвечала она на его жертву. А Бенц продолжал любить ее, даже больше, чем прежде, ибо ничто так для нас не желанно, как то, что мы потеряли.

Растирая Елене руки, Бенц вспомнил, что в соседней комнате есть аптечка, где он видел пузырек с нашатырным спиртом. Он пошел за ним.

Лафарж, очевидно, последовал его совету, хотя и не без опаски, потому что, когда они столкнулись в соседней комнате лицом к лицу, Бенц увидел дуло пистолета, направленное ему в грудь. Он поднял руки, показывая, что у него нет оружия. В руках у него был лишь пузырек с нашатырным спиртом.

– Она в обмороке, – сказал Бенц, – надо привести ее в чувство.

И он показал на пузырек.

Лафарж, не опуская пистолета, последовал за ним в столовую. Он разглядывал Бенца с напряженным любопытством, но без особого удивления. Вероятно, он слышал его разговор с Еленой.

У Бенца не было времени разглядывать Лафаржа. Склонившись, он поднес пузырек к лицу Елены. Через несколько минут она начала приходить в себя.

Когда Бенц встал с колен, вороненое дуло пистолета опять уставилось ему в грудь. Бенц усмехнулся.

– Она не должна больше видеть меня, – сказал он вполголоса. – Пройдемте в соседнюю комнату.

Лафарж кивнул.

Бенц поднял Елену с кресла и перенес в спальню. Она открыла глаза и скользнула по нему усталым, блуждающим взглядом.

Лафарж внимательно следил за каждым движением Бенца.

Бенц ничуть не сомневался, что Лафарж слышал часть их разговора с Еленой, но что он понял? Впрочем, это не имело значения. Застарелая вражда между французами и немцами была так сильна, что теперь, когда они столкнулись лицом к лицу, Лафарж имел все основания не доверять Бенцу, независимо от того, знал он или нет, что Бенц полчаса назад готов был его убить. Естественно, что, как только они вошли в гостиную, оп сразу же сурово спросил Бенца, есть ли у того оружие.

– Есть, – сказал Бенц.

– Положите на стол! – приказал Лафарж.

Бенц не выполнил приказа, и дуло пистолета уставилось ему в лицо. Бенца это ничуть не смутило. Те минуты, что ему оставалось жить, были словно последними минутами раскаявшегося преступника, стоявшего перед виселицей и убежденного в том, что смерть – это избавление, и, покончив с ним, она покончит и со всем ужасом его жизни. О, если бы Лафарж нажал на спуск своего браунинга!.. Он стал бы его спасителем, посланным самим провидением, чтобы вернуть честь несчастному немецкому офицеру. И в списках 202-го уланского полка в таком случае никогда не появилась бы запись о том, что поручик Эйтель Бенц – дезертир и самоубийца. Нет!.. Имя Бенца тогда вошло бы, хотя и незаслуженно, в скорбный список имен двух миллионов немцев, павших за свое отечество… Недостойный обман, глумление над памятью мертвых!.. Но если Бенц ценой своей жизни готов был прибегнуть к такому обману, не делал ли он это потому, что любил Германию не меньше, чем они!

Несколько мгновений Бенц ждал, что Лафарж выстрелит. Ведь Лафарж ничего не знал о намерениях Бенца. Он мог думать, что стоит ему на миг отвести смертоносное дуло, и немец набросится на него. Взгляды их встретились, и в этот напряженный миг Бенц прочитал в глазах Лафаржа не ожесточение человека, готового убить другого, а изумление и замешательство. Лафарж не понимал поведения немца. Все преимущества были на стороне Лафаржа, при малейшем подозрительном движении Бенца он мог изрешетить его пулями. Бенцу же нечего было и думать о нападении. Несмотря на это, он намеренно упускал свой последний шанс – обмануть противника замедленными движениями. Он мог, например, сделать вид, что не торопясь вынимает пистолет, чтобы положить его на стол, и, внезапно направив его на Лафаржа, выстрелить. Такой маневр занял бы секунду, даже доли секунды. И если Бенц проявил упорство отчаяния, отказавшись отдать оружие, почему он упускал эту последнюю возможность и хотел заставить Лафаржа стрелять? Почему?… В поведении Бенца было нечто странное, алогичное. Он вел себя как человек, который сам хочет смерти. Бенцу показалось, что Лафарж разгадал его мысли. Но если Бенц так настойчиво хотел умереть, были ли у Лафаржа основания бояться его и стрелять без промедления?

Так, должно быть, рассуждал Лафарж, пока они стояли лицом к лицу. Теперь Бенц мог лучше разглядеть соперника. Лафарж был высок, строен, подтянут. Лицо у него было бледное, продолговатое, с запавшими щеками и темно-карими глазами, волосы – каштановые. Он не был красавцем в том смысле, в каком это слово обычно понимают женщины, то есть не выглядел обворожительно веселым и милым. Но в облике его сквозили интеллигентность, спокойная сила, ясность и проницательность ума – все то, что Бенц мгновенно оцепил как высокие достоинства человека, рожденного быть солдатом. Есть люди, чьи дух и плоть так подходят к их профессии, что посторонний даже с первого взгляда приписывает им все достоинства или недостатки, связанные с этой профессией.

Бенц понял, что Лафарж колеблется и не станет бездумно стрелять, хотя дуло пистолета по-прежнему с угрожающей твердостью направлено ему в грудь. Догадался ли Лафарж, что за внезапным появлением Бенца в доме Елены, после того как немцы оставили город, кроется какая-то трагедия? А если догадывался, способен ли он все понять?

Лафарж опустил пистолет.

– Неужели вы хотите еще раз напугать эту женщину? – с упреком спросил он.

При мысли о Елене Бенц вздрогнул.

– Боже мой, – прошептал он. – Вы должны немедленно увести ее отсюда.

Лафарж скептически оглядел его. Он, казалось, усомнился в здравом уме Бенца. Предположение, что он может поступить так опрометчиво, заставило его улыбнуться. Он с иронией заметил, что, к сожалению, не имеет права оставить Бенца одного.

Наступило молчание.

Лафарж внимательно разглядывал Бенца – мундир, погоны, лицо. В глазах его он прочел полную безнадежность, верх отчаяния человека, потерявшего все.

Немного погодя Лафарж спросил с ноткой сочувствия:

– Как вы попали сюда?

– Это долгая история, – устало ответил Бенц.

Лафарж, не дождавшись объяснений, жестко заметил:

– Вы находитесь в стране, оккупированной французскими войсками.

– Неужели вам этого не достаточно, чтоб убрать пистолет? – вежливо осведомился Бенц.

– Нет! – ответил Лафарж.

– Если мадемуазель Петрашева войдет, она снова упадет в обморок.

– За вас она не испугается.

– Вы правы! – мрачно подтвердил Бенц.

Оба стояли в напряженных позах друг против друга. Бенц вдруг понял, что так не может продолжаться долго. Лафарж требовал его пистолет, Бенц отказывался его отдать. У Лафаржа оставались две возможности: либо попытаться разоружить Бенца силой, что было опасно, так как в борьбе он мог потерять свое преимущество, либо немедля стрелять в Бенца.

– Вы отдадите оружие? – нетерпеливо спросил Лафарж. Голос его чуть дрогнул.

– Нет, – сказал Бенц.

– Зачем вам оно?

Бенц не ответил. Он был абсолютно спокоен. Это как будто заставило Лафаржа усомниться в той мысли, которая перед тем мелькнула у него. В самом деле, если Бенц хочет умереть, то почему он так невозмутим? Не собирается ли он схитрить?

Лафарж бросил быстрый взгляд на свой пистолет, словно вдруг усомнился в его исправности. Лицо у него заметно побледнело и осунулось. Он приготовился стрелять. Ничего иного и не желал Бенц. Он даже не думал о потрясении, которое испытает Елена. Он лишь видел, как самообладание покидает Лафаржа, как в его глазах разгорается огонек холодной, бессознательной жестокости – безличной ненависти солдата, готового стрелять в неприятеля. И все же Лафарж медлил, ужасно медлил со спасительным выстрелом, который должен был вернуть Бенцу его честь. Бенца обуяло мгновенное искушение броситься на Лафаржа и тем самым вынудить его стрелять. Но он не сделал этого. Шорох, донесшийся из соседней комнаты, напомнил ему о Елене.

Вероятно, этот же шорох остановил и Лафаржа.

Не напугает ли он Елену, если выстрелит? И потом, как тяжко стрелять в безоружного человека, не помышляющего о нападении!

Бенц понял, что Лафарж снова заколебался.

Опять наступила краткая, мучительная пауза.

– Почему вы остались в Болгарии? – спросил Лафарж.

Вопрос, совершенно неуместный в столь напряженные секунды, должен был как-то оправдать его медлительность. Бенц понял это. Как все военные, Лафарж привык к быстрым решениям, и его колебания сейчас заставляли его искать выход в словах.

– Вспышка безумия, – мрачно сказал Бенц. – Но между прочим, и потому, что ожидал встречи с вами.

– Со мной?

– Или с кем-либо другим, все равно.

– Я вас не понимаю.

– И не нужно.

Лафарж сделал презрительную гримасу, затем лицо его снова вытянулось.

– Предупреждаю: мне придется стрелять, – сказал он.

– Ничего разумнее вам не придумать. Но если вам так хочется знать, почему я остался в Болгарии, скажу: ради мадемуазель Петрашевой.

– В каких вы с ней отношениях?

– В самых интимных, если вас это не раздражает.

Лафарж стиснул зубы. Некоторое время он, казалось, со скрытым негодованием обдумывал слова Бенца.

– Меня раздражает только ваше нахальство, – сказал он немного погодя.

– В то время как я проявил чрезмерную снисходительность к вашему.

– Вот как? Когда же?

– Когда вы входили сюда.

– Вы, очевидно, воображаете, что, узнав о вас, я повернул бы обратно?

– По крайней мере, не вошли бы один.

Лафарж презрительно покачал головой. Он пропустил мимо ушей намек на трусость, и Бенц еще раз почувствовал, что перед ним настоящий солдат.

– Вы ничего не слышали обо мне? – миролюбиво спросил Бенц.

– Нет.

– Я думал, что мадемуазель Петрашева кое-что рассказала вам.

Лафарж посмотрел на Бенца с обидным сожалением. В презрительной улыбке сквозило самодовольство.

– Вы слишком высокого мнения о себе, – сказал он с досадой.

– Возможно, – согласился Бенц, – но тогда она, наверное, рассказывала вам о человеке с забавным, сатанинским характером по имени Гиршфогель.

– О поручике Гиршфогеле? – с внезапным любопытством переспросил Лафарж.

– Да, о поручике Гиршфогеле! Она очень любит говорить о нем. Другие женщины замалчивают свои поражения, а она рассказывает о них в цветистом стиле.

– Какое значение имеет стиль? – спросил Лафарж.

– Огромное, – сказал Бенц. – Он выгодно оттеняет прочие ее достоинства. Она говорит о прошлом из любви к настоящему. Она не рассказывала вам о немецком летчике Рейхерте?

– Нет, – сухо ответил Лафарж.

– А об австрийском капитане по имени фон Гарцфельд?

– Полагаю, все они схожи с вами по манере речи.

– Они уже ничего не говорят. Они покойники.

– Покойники?

– Да, покойники.

– Почему это должно меня интересовать?

– Должно бы. Так или иначе, она была причиной их смерти. Хотя опять-таки это долгая история.

– Вы ошибаетесь, если думаете своими россказнями выиграть время.

– Тогда смею заметить, что вы крайне слабохарактерны, ибо уже полчаса слушаете меня вопреки своим намерениям.

Лицо Лафаржа гневно передернулось, но он овладел собой и спокойно произнес:

– Я делаю это только ради мадемуазель Петрашевой.

– Ничто вам не мешает увести ее из дома, а потом действовать, как вам будет угодно.

По лицу Лафаржа пробежала тень подозрения.

– Вы сказали, что остались в Болгарии только ради мадемуазель Петрашевой, – сухо заметил он.

– Да.

В наступившей паузе взгляд Лафаржа стал злобно ироничным.

– А не шпион ли вы? – вдруг спросил он.

– Шпион? – удивленно переспросил Бенц.

– Да, шпион.

– Искренне сожалею, но нет.

Некоторое время они молча обменивались взглядами. Бенц вдруг потерял всякий интерес к разговору, ко всему, что может подумать Лафарж.

– Я дезертир, – просто сказал Бенц.