Поручик Бенц

XXI

Убить обоих!.. Вот решение, которое в тот миг всецело захватило Бенца. От всех процессов в сознании остался лишь импульс – нажать на спуск пистолета. Еще полминуты, и это почти инстинктивное побуждение превратится в беспорядочные выстрелы. Впоследствии Бенц не мог вспомнить себя с момента, когда он увидел любовников перед дверью – а что они любовники, в этом он уже не сомневался, – до их первых шагов в прихожей. То были минуты полного отключения сознания. Он так и не понял, какой-то психологический механизм или воля провидения вмешались именно в этот миг, когда оп готов был выйти в прихожую и стрелять, но так или иначе он положил пистолет на стол и устало опустился в кресло. Возможно, его остановил возникший по неведомой ассоциации образ Гиршфогеля. Бенц вспомнил искаженное и жуткое лицо в ту кошмарную ночь год назад, когда Гиршфогель в приступе лихорадки предсказывал, что Бенц убьет Елену. «Как я убил свою жену!» – кричал Гиршфогель. Зловещий крик пронзил теперь совесть Бенца, он вспомпил свое тогдашнее омерзение. Лишить жизни двух людей, которые пришли, не подозревая, что он здесь!.. Выскочить, как из засады, и, стреляя, читать в их глазах немой ужас перед смертью, видеть, как они последним движением вскидывают руки, тщетно заслоняясь от убийцы! Чем не адская пытка смотреть, как прекрасное тело Елены, которое он не раз сжимал в объятьях, корчится на полу в луже крови? Вечностью покажутся секунды, пока последнюю пулю не пошлешь в свое сердце!.. А если он решил убить себя, зачем убивать ее?

Бенцу стало стыдно за слабость духа, толкавшего его на жестокое и бессмысленное преступление. Насколько легче убить провинившуюся женщину, чем оставить ее в живых! И насколько больше нравственных сил нужно, чтобы проглотить унижение и простить измену, чем жить, как Гиршфогель, упиваясь торжеством отмщенной гордыни!..

Пока Бенц, потрясенный и разбитый, сидел в столовой, испытывая облегчение от того, что не осуществил своего намерения, Елена с капитаном Лафаржем вошли в гостиную, смежную с турецкой комнатой. Дверь в столовую была полуоткрыта, и Бенц слышал их голоса. О, как ясно понимал он любовную игру голосов, страстное прикосновение душ – прелюдию дальнейшей близости! Не пережил ли он с Еленой такие же часы, когда каждый следующий миг был новым откровением для его любви? Тот же плавный поток слов, прерываемый паузами, усиливавшими магию речи, те же внезапные повышения голоса, те же порывистые восклицания, которые восстанавливали в его памяти блеск ее глаз, милые сердцу жесты!.. Бенцу казалось, что он вспоминает далекий, полузабытый сон…

Бушевавшая жажда мести оставила после себя опустошенность. Пустота, ледяной мрак сгущался, поглощая призрачную картину жизни. Среди этого мрака и отрешенности его вдруг осенил странный покой. Словно сама вечность дохнула на него своей таинственностью, полной печали, но ласковой и манящей. Все пришло к своему естественному завершению, осталось протянуть руку к небольшому вороненому, стальному предмету на столе. До чего легко и просто! Но рука опустилась. Отвергнув кровавое зрелище для себя, он не хотел создавать его для других. Нужно ждать. Ждать!.. Но и эта мысль была невыносимой. Он снова потянулся к пистолету, и снова ему пришлось опустить руку. В коридоре послышались торопливые шаги Елены, направлявшейся в столовую.

Когда она появилась на пороге и увидела его, Бенц подумал, что она упадет в обморок. Подобные случаи были не редкостью в госпитале: внезапно побелевшее лицо, расширенные глаза с бездумным стеклянным блеском – как будто человек поражен молнией. Но она не упала, а застыла, как оледенелая, охваченная немым ужасом перед невозможным, нереальным. Дыхание у нее перехватило. Потом она глубоко вздохнула и отпрянула, словно перед ней стоял призрак. Елена была в темно-сером костюме излюбленного английского покроя, подчеркивавшего ее стройную фигуру. Бенц не мог не обратить внимания на ее внешность, ибо он тоже впился в нее глазами, испытывая (не странно ли?) знакомое восхищение ее красотой.

– Эйтель!.. – прошептала она, как шепнула бы во сне, увидев кошмарное видение.

Бенц промолчал, не спуская с нее пристального, неподвижного взгляда. Он вдруг понял, что у него пет сил ненавидеть ее. В его душе жила только любовь к этой женщине, любовь, которая наполняла его душу грустным восторгом.

– Вы здесь? – бездумно спросила она.

Ведь она проводила его на вокзал, видела, как тронулся поезд, смотрела вслед, пока последний вагон не скрылся вдали. Не было ничего более невозможного, чем увидеть его снова. И вот он перед ней! Она глядела на него с почти суеверным ужасом.

– Я уехал, – пробормотал он упавшим голосом, – но вернулся. Не ждали, не правда ли?

– Нет!.. – так же бездумно ответила она.

– А я думал – ждали, – продолжал Бенц из последних сил. – Вы были для меня всем; вы знали, что я не могу уехать без вас…

Она еще не пришла в себя и не поняла смысла его нелепых трагических слов – слов, которые тысячи мужчин напрасно твердили на руинах своей жизни, разрушенной губительной красотой женщины.

– Зачем вы вернулись? – глухо спросила она.

Затянувшееся оцепенение, с которым она стояла перед ним, как перед злым духом, не понимая его страданий, вдруг ожесточило Бенца.

– Зачем?! – с яростью воскликнул он. – Откуда мне было знать, что у вас свидание?

Бенц видел, как пульсировали жилки у нее на висках, как вздрагивали щеки. Бессвязные, беспомощные вопросы выдавали ее смятение и усилия, которые она прилагала, чтобы сосредоточиться и справиться с потрясением. Да, перед ней не кто иной, как Бенц! Теперь она смотрела на него с испуганной, блуждающей улыбкой, как внезапно разбуженный лунатик.

– Почему вы не предупредили меня?

– Я не сомневался в вашей порядочности.

– Боже мой, Эйтель!.. – воскликнула она, словно впервые осознав весь ужас положения.

Это был стоя отчаяния, полный безнадежности. Никогда в жизни ее не заставали врасплох, никогда еще она не чувствовала себя столь виноватой и униженной. А Бенца словно прорвало: его ревность и гнев обрушились на нее потоком грубых и жестоких слов. Он закричал, и она вздрогнула. Охваченная ужасом, она вскинула руку, прося его говорить потише, и прикрыла дверь. Конечно, Лафарж давно прислушивался к разговору, хотя они и говорили по-немецки.

– Не бойтесь, – вполголоса с горечью сказал Бенц. – Я не испорчу вам роман.

– В соседней комнате французский офицер, – прошептала она.

– Французский! – саркастически расхохотался Бенц. – А здесь, перед вами, немецкий, а до немецкого был австрийский…

Из груди у нее вырвался долгий, мучительный вздох.

– Я вас оскорбил? – злобно спросил Бенц. – Быть может, вы хотите убедить меня в этом?

По ее телу пробежала судорога, которая могла вот-вот перейти в безудержные рыдания. Сжатой в кулак рукой она придавила губы.

– Он не должен знать, что вы здесь, – пробормотала она сквозь слезы.

– Разумеется, – презрительно заметил Бенц. – Именно поэтому я попрошу вас закрыть дверь гостиной. Я поднимусь на чердак.

– На чердак?…

– Да, там моя шинель и фуражка.

– Что вы задумали?

– Не будь вы столь циничны, вы бы не спрашивали.

Она смотрела на него широко открытыми глазами.

– Не бойтесь, – сказал Бенц. – Я уйду отсюда.

– Но вы в военной форме!..

– К счастью, да.

Она озадаченно поглядела на него. Теперь она уже могла рассуждать, и истинное положение вещей постепенно доходило до ее сознания.

– Что это значит? – испуганно спросила она.

– Вы слишком ограниченны, чтобы понять.

Наступило молчание.

Сомкнув брови, она в раздумье уставилась на ковер.

– Ограниченна?… – прошептала она, медленно подняв глаза.

Бенцу показалось, что он увидел в них сочувствие – сочувствие, нежное и полное отчаяния, и он невольно раскаялся в своих словах. Но если она наконец догадалась, что он дезертир, поняла ли она, какая участь ждет его?

Бенц встал и подошел к столу налить себе ликеру. Только алкоголь мог заглушить невыносимую боль пережитого.

Сдавленный вскрик, тихий и оборвавшийся – крик существа, глянувшего в лицо смерти, – заставил его вздрогнуть и обернуться к Елене. С застывшим, побелевшим лицом она смотрела на лежащий на столе пистолет. Бенц видел, как ужас снова охватывает ее. Очевидно, она так испугалась, что на лице ее не осталось и следа от сочувствия, а лишь отвращение и страх. Она поняла, на какую жертву он шел ради нее, поняла, что за коварную измену ее ждет месть. Осознавала ли она низменность своих страстей, беспредельный эгоизм, которые разбивали еще одну человеческую жизнь? Час возмездия настал!.. Так, наверно, думала она, и панический страх охватывал ее все сильнее…

– Вы не имеете права убивать его! – еле вымолвила она.

– Конечно, – с готовностью согласился Бенц. – И вас тоже.

Бенц не сделал даже движения, чтобы положить пистолет в карман. Он чувствовал, что в этот напряженный миг лучше не трогать оружие и не доводить ее до безумия.

– Не имеете права!.. Не имеете права!.. – твердила она, задыхаясь и словно призывая на помощь какую-то высшую, неземную справедливость.

Полное бездействие Бенца – он даже не налил себе ликера – в какой-то степени вернуло ей самообладание. Как всякое живое существо, попавшее в смертельную опасность, она попыталась бороться, искать какой-то выход. Но увы! Она сперва подумала о Лафарже, не о себе!.. С внезапной самоуверенностью, которая не насторожила Бенца, потому что он увидел в ней порыв воли к жизни, Елена прибегла к хитрости.

– Вы думаете, что этот человек мой любовник?… – проговорила она, стараясь скрыть дрожь в голосе.

– Разве нет? – презрительно спросил Бенц.

Он находился в состоянии полной безнадежности, когда всякое усилие мысли, чтобы оправдать Елену, казалось ему тщетным.

Обескураженная тем, как он встретил ее слова, она благоразумно отступила, поспешно сказав:

– Пока нет.

Сказала ли она правду? Французы вступили в Софию всего три дня назад. Казалось невероятным, чтобы за это время Елена и Лафарж сблизились настолько, что сегодняшнее свидание было уже не первым. Впрочем, что из того, если обстоятельства, а не сердце сдерживали ее перед порогом измены! И даже если это мимолетное увлечение, разве сохранит она прежнюю любовь? Неужели в ней не заговорит совесть?

Бенц молчал.

Осмелев, она подошла к нему и обвила его шею руками. О, как ясно почувствовал Бенц усилие, с которым она прижалась к его лицу, ощутил холод ее рук, коварство ласки, за которой прятался жалкий, подлый страх, и вместе с тем ту извечную власть женского тела, которая чуть было не сломила его сопротивление, не будь притворство Елены столь оскорбительным.

Бенц грубо оттолкнул ее и ударил по щеке. Ударил п устыдился, словно обидел слабого, беспомощного ребенка.

Елена отшатнулась с криком изумления и схватилась за щеку. Лицо ее загорелось гневом – тяжелым азиатским гневом, который, если не вспыхивает тут же, вскоре принимает облик вероломного мщения. Губы ее сжались, ноздри вздрагивали… Бенц никогда бы не подумал, что эти прекрасные глаза с мягкими золотистыми бликами могут так сузиться в злобном прищуре. И даже в эту роковую минуту он не мог не восхититься ею: нежная, как ангел, или злая, как фурия, она оставалась прекрасной.

Бенц понимал: теперь между ними все кончено. Перед ним стояла неведомая ему Елена. Страх ее исчез, глаза светились отчуждением и угрожающей решимостью. Что она собиралась предпринять? Пока Бенц раздумывал, мог ли Лафарж услышать ее вскрик, гнев Елены переплавлялся в холодную, рассудочную ненависть. Бенц, удрученный и пассивный, лишь наблюдал за ней и пытался рассуждать. Он понимал, что она в приступе гнева подыскивает слова, готовясь перейти к действию, чтобы тотчас отомстить за пощечину. Глаза ее словно примерялись к Расстояниям в комнате. Но Бенц понял, что другое, более возвышенное чувство удерживает ее. Она боялась за Лафаржа!.. Она полагала, что Бенцем руководит логика ревности, и была уверена, что жизнь Лафаржа в опасности. Она искала выход, искала возможность спасти Лафаржа и готова была ради этого обратить всю ненависть Бенца на себя. Не была ли она уверена, что приносит в жертву свою собственную жизнь? Да, в этой женщине было нечто такое, думал Бенц, перед чем земная справедливость бессильна осудить ее или оправдать.

Бенц потянулся к пистолету с единственной целью убрать его со стола и положить в карман, чтобы у нее перед глазами не маячил призрак убийства. Но едва он успел взять пистолет, как она с отчаянным криком бросилась к двери, заперла ее и, вытащив ключ, швырнула его в противоположный угол комнаты. Бенц был ошеломлен стремительностью ее действий и не сразу понял смысл ее поступка. Но в следующий миг понял.