Поручик Бенц

II

В начале десятого Бенц вошел в шумную, ярко освещенную столовую клуба. Болгарские офицеры громогласно разговаривали и ели с волчьим аппетитом. Бенц сел на свое обычное место за угловым столиком в глубине зала и заказал ужин.

Он был в слегка приподнятом настроении, словно безрадостная монотонность прежней жизни осталась позади. Если бы Андерсон не позаботился о новой встрече, Бенц сам все равно бы к ней стремился. Разговор в машине оставил у него ощущение необъяснимой настороженности. Бенцу бессознательно хотелось снова увидеть фрейлейн Петрашеву, чтобы утолить тягостное любопытство, возникшее после разговора с Андерсоном по дороге в город.

Ротмистр Петрашев и поручик Андерсон вскоре появились в сопровождении незнакомого немецкого офицера, вероятно того гостя, которого они ждали. Бенца удивила их точность. Остановившись в дверях, они окинули взглядом зал и, увидев его, направились к нему с видом людей, нашедших нужного им человека. Андерсон был в том же мундире, а Петрашев надел летний белый китель, в котором выглядел еще более смуглым. Незнакомец, шедший следом за ними, привлек внимание не только Бенца, но и всех болгар в зале. Прежде всего потому, что он был в шинели, и это было нелепо в такой теплый вечер. Да и сама шинель была длинная, не по росту, узкая и потрепанная. К тому же незнакомец выделялся своей высокой, костлявой фигурой; у него было темное лицо и блестящие зеленые глаза, а узкий орлиный нос придавал ему хищное выражение. На вид ему было около сорока, а может, чуть больше.

Андерсон представил его Бенцу: поручик Гиршфогель. Приезжий щелкнул каблуками и поклонился. Его бескровные губы дрогнули в подобии улыбки, не изменив выражения суровой печали, неотделимой от его облика. Бенц испытал известное разочарование, хотя Гиршфогель не вызывал антипатии. Бенца задело, что Гиршфогель не разделил того воодушевления, с каким Бенц протянул ему руку, как будто присутствие еще одного соотечественника в море болгар не заслуживало особого внимания.

На фоне общего веселья в зале (болгары весь день ликовали, отмечая победу над румынами в Добрудже[3]) Бенц остро почувствовал контраст между поведением болгар и утонченной сдержанностью своих новых знакомых, которые сразу же воздвигли между собой и остальными стену сословных различий. Это впечатление еще более окрепло, когда Бенц увидел, как ротмистр Петрашев с машинальной вежливостью ответил на приветствия нескольких знакомых.

Гиршфогель сел напротив Бенца. Вид у пего был скверный. На лице, загорелом и обветренном, со следами перенесенной болезни, застыло выражение усталости. На мятом мундире, который не мог скрыть угловатую и неуклюжую фигуру, висел железный крест. Наверняка вполне заслуженная награда. Такие люди способны проявлять храбрость не столько из любви к Германии, сколько из ненависти к ее врагам. Он несколько раз испытующе взглянул на Бенца, а затем глаза его с усталым равнодушием заскользили по собравшимся в зале.

Андерсон, наоборот, выглядел бодрым и сосредоточенным. Бенц ощущал его присутствие, как посетитель музея, разглядывая всякие безделушки, не может отделаться от ощущения, что где-то в зале находится интереснейший экспонат, и это ощущение отвлекало его от окружающей обстановки, возбуждая уже знакомую необъяснимую настороженность. Бенц все время чувствовал на себе все тот же взгляд бархатистых глаз, неотступный и будто оценивающий.

Что касается ротмистра Петрашева, то ему, видимо, было очень неловко от того, что он недостаточно свободно владел немецким. Он попытался было сказать, как приятно увидеть на чужбине соотечественника, но запутался и умолк. На его лице, как и на лице Андерсона, лежала тень сосредоточенности и какой-то затаенной мысли.

Все это Бенц отметил про себя во время краткой, но тяжелой паузы, возникшей после первого обмена любезностями. Чтобы нарушить неловкое молчание, Бенц высказал ротмистру Петрашеву свою радость по поводу блестящей победы болгарской конницы в Добрудже. Заговорил он по-болгарски, потому что ему приятно было показать, насколько он преуспел в языке, от трудностей которого многие немцы приходили в отчаяние.

Андерсон удивился.

– Вы давно в Болгарии? – с интересом спросил он тоже по-болгарски.

– Восемь месяцев.

– И вы изучили болгарский за восемь месяцев? – воскликнул ротмистр Петрашев.

Он с восхищением поглядел на Бенца, а тот еще больше насторожился. Было ясно, что чрезмерная любезность Андерсона и Петрашева преследовала какие-то тайные цели. Даже аскетичный Гиршфогель несколько оживился. Бенц прочел в его глазах готовность заговорить – что-то вроде попытки вступить в общение, которая, однако, сулила не так уж много.

И действительно, Гиршфогель вскоре спросил:

– Извините, пожалуйста, вы, кажется, специалист? В какой области?

Учтивый тон не вязался с его грубой внешностью. Бенц был удивлен таким интересом к своей особе. Но особенно поразило его впечатление, которое произвел этот вопрос на ротмистра Петрашева. Ротмистр помрачнел, а затем с выдержкой светского человека постарался овладеть собой, чем еще больше подчеркнул свое волнение. Андерсон вскинул голову, выразительно посмотрел на Гиршфогеля, а затем на Петрашева. Гиршфогель тоже обменялся с ними взглядами – было похоже, что все трое провели какое-то молчаливое совещание. Ротмистр Петрашев опустил голову, словно подавленный своими мыслями. Он как-то сразу сник. Все это было крайне непонятно. Андерсон попытался по-своему истолковать вопрос Гиршфогеля, но вышло весьма неубедительно.

– Поручик Гиршфогель болен малярией и всех расспрашивает о специалистах-медиках.

– Это верно, – поспешно подтвердил Гиршфогель. – Я еду с южного фронта.

Бенц вгляделся в Гиршфогеля; диагноз не вызывал сомнений – меланический пигмент, запавшие глаза, потрескавшиеся губы красноречиво говорили о характере его болезни; вполне допустимы и внутренние осложнения. И все же в словах его сквозила явная двусмысленность. Казалось, он заодно с Андерсоном пытается отвлечь внимание Бенца от горестных мыслей ротмистра Петрашева.

– Я хирург, – ответил Бенц и с готовностью спросил: – Хотите, я вам пропишу что-нибудь?

– Разумеется, – ответил Гиршфогель. – У меня больная печень. Где я смогу найти вас?

– Конечно, в госпитале.

– Я имел в виду неслужебное время, – пояснил Гиршфогель.

– Где угодно, – сказал Бенц, не понимая, почему Гиршфогель не хочет прийти к нему в госпиталь, и добавил шутливо: – Но чаще всего – за карточным столом. Вы, очевидно, догадываетесь, что покер здесь единственное развлечение…

– Как и на фронте, – согласился Гиршфогель.

Воспользовавшись случаем, Гиршфогель пустился описывать жизнь в окопах. Речь его была грубой, но красочной и нравилась слушателям.

– Одно только, – заключил он, – спасает нас от полного безумия в часы безделья в резерве. Это покер… Нас, офицеров, я хочу сказать…

Он замолчал и скорчил гримасу, словно даже воспоминание об этих часах вызывало у него безмерное отвращение. Наступило вежливое молчание – все ожидали продолжения. Но Гиршфогель неожиданно предложил:

– Не хотите ли сыграть партию сегодня же?

Вопрос был адресован Бенцу, будто с Андерсоном и поручиком Петрашевым он договорился заранее. Бенц не раздумывая согласился. Ему хотелось засвидетельствовать уважение своим новым знакомым, и, кроме того, покер мог оказаться удачным предлогом для дальнейшего знакомства.

Ротмистр Петрашев сразу же предложил собраться у них.

– Сестра живет отдельно, – сказал он, обращаясь к Бенцу, – и ничуть не будет нас беспокоить. Моя машина в вашем распоряжении, в любое время вы сможете уехать. Что касается их, – он кивнул в сторону Андерсона и Гиршфогеля, – то мы все живем под одним кровом…

– И надо всеми нами нависло одно подозрение, – с усмешкой подхватил Андерсон. Он повернулся к ротмистру Петрашеву и сказал, кивнув на Бенца: – Когда мы уходили, ваша сестра спросила, не собираемся ли мы его ограбить!

– Да, – подтвердил Петрашев, – было у нас такое намерение. Но я освободил ее от обязанности докучать нам. Так что мы сможем осуществить наш заговор. Ха-ха-ха!.. Конечно, никто не заставляет нас играть в покер. Мы можем и напиться.

Сквозь раскатистый, звучный смех он проговорил, что может порадовать гостей токайским.

– Токайским? – переспросил Гиршфогель, живо заинтересовавшись.

– Токайским!.. Клаудиус заказал вино одному из чиновников посольства, который уезжал в отпуск. Мы были удостоены чести получить целый ящик. Вернее, сестра была удостоена…

– Но ей одной столько не выпить, – сказал Гиршфогель.

– Даже вдвоем, – с наигранным оживлением заметил ротмистр. – Извините! – обратился он к Бенцу. – Речь идет о женихе моей сестры.

– И о его друзьях, – добавил Андерсон. – Разумеется, доставка токайского не единственное его занятие. Но если есть на свете человек, который внушает уважение, даже когда пьет токайское, то это…

Андерсон, миг поколебавшись и взглянув на ротмистра Петрашева, быстро отчеканил:

– Капитан фон Гарцфельд, жених фрейлейн Петрашевой!

Лицо ротмистра Петрашева снова приобрело натянутое и сосредоточенное выражение.

– Именно так, – продолжал Андерсон. – Я ничуть не преувеличиваю. Позавчера я сам слышал, как он выудил у одного цербера из военного министерства кое-что о настроениях в ставке после отвода части нашей пресловутой тяжелой артиллерии. Черт возьми, до сих пор не могу поверить своим ушам!.. Мы собрались в узком кругу. Отменное токайское и виртуозные комплименты Клаудиуса развязали язык одному знающему, но на редкость молчаливому болгарскому полковнику. В тот момент я особенно остро осознал обидное для меня превосходство моего соперника по службе. До конца обеда я переживал собственное ничтожество. Всего лишь днем раньше я напрасно тратил свое жалкое красноречие, надеясь хоть что-нибудь выведать у хитрого старикана…

– И вам не удалось? – удивился Гиршфогель.

– Нет. Зато Клаудиус блестяще справился с делом. Уже на другой день в посольстве получили копию его доклада, который подействовал как холодный душ. Вы знаете, никто не предполагал, что болгары так разозлятся из-за отвода какой-то пары наших пушек.

Ротмистр Петрашев собрался было возразить.

Бенц опасался, что разговор утонет в пересудах военно-политического характера. Но в этот миг Гиршфогель с болезненной гримасой вдруг съежился, как от озноба.

– Вас лихорадит? – спросил Андерсон, положив ему руку на плечо.

Гиршфогель молча кивнул. Он стал бледным как мертвец. Его мрачные, глубоко сидящие глаза сверкали нездоровым блеском, он еле удерживал выражение вежливого внимания. Было видно, что его одолевает гнетущее предчувствие очередного приступа. Ротмистр Петрашев проворно вскочил с места.

– Я вызову по телефону машину, – сказал он. – Так будет лучше. Гиршфогеля отвезут к нам, а мы посидим тут, пока у него не пройдет приступ.

Изящно лавируя между столиками, ротмистр быстро пошел из зала.

– Вы не вылечитесь в этом городе, – сказал Бенц Гиршфогелю. – Здесь жарко и душно.

Гиршфогель опустил голову и ничего не ответил. Он либо не расслышал, либо не хотел отвечать.

– Это я вызвал его сюда, – виновато признался Андерсон. – Не сказал бы, что моя совесть спокойна. Пожалуй, и фрейлейн Петрашева испытывает то же. Но что касается ее, она ни перед кем ни в чем не виновата.

Гиршфогель вскинул голову, и Бенцу показалось, что упоминание о фрейлейн Петрашевой пришлось совсем некстати. Гиршфогель, однако, не выразил никакого удивления. Но то, что он сказал, поразило Бенца.

– Этот человек, – произнес Гиршфогель, указывая на Андерсона, – потомок рыцарей, и он готов встать на защиту любого, даже от справедливого гнева его собственной судьбы.

Бенц взглянул на Андерсона. Тот сидел, откинувшись на спинку стула, неподвижно уставившись на сизую пелену дыма над столиками, словно созерцая некий потусторонний объект, недоступный взглядам его собеседников. Вдруг он очнулся и изрек тоном скорбного сожаления:

– Фрейлейн Петрашева сама борется со своей судьбой…

Гиршфогель намеревался возразить, но внезапно пробежавшая по телу дрожь вынудила его промолчать. На лице его отразилась жалкая беспомощность.

– Извините, – сказал он. – Пожалуй, будет лучше перетерпеть лихорадку в постели. Мне не дождаться машины.

Он встал. Андерсон побежал вперед и принес из гардероба его убогую шинель – длинную, обтрепанную и полинялую, на которую болгарские офицеры за соседними столиками смотрели с нескрываемым любопытством. Стуча зубами, Гиршфогель оделся и подал Бенцу горячую костлявую руку. Ему очень неприятно!.. Придется поваляться в постели, пока не пройдет проклятая лихорадка. Тем не менее он чрезвычайно доволен. Но чем? Надо полагать, знакомством. Бенц так и не расслышал, потому что последние слова Гиршфогель пробормотал заплетающимся языком. Андерсон спросил, не проводить ли его до дома, но Гиршфогель решительным жестом отказался и поспешил к выходу.

Вернувшийся ротмистр Петрашев сел на место Гиршфогеля. От Бенца не укрылся вопросительный взгляд, который ротмистр кинул на Андерсона. Тот встретил его взгляд подчеркнуто спокойно, словно намекая, что таинственный заговор против Бенца развивается успешно.

– Сильный приступ, – сказал ротмистр Петрашев. – Я встретил Гиршфогеля в коридоре. Думаю, он гораздо выносливее, чем кажется. Он уверяет, что через час мы увидим его в отличном настроении. Сыграем все-таки в покер?

Андерсон пробормотал что-то вроде «разумеется».

Ротмистр Петрашев закурил. Дымок с легким ароматом напомнил Бенцу дамские сигареты. Петрашев объяснил, что не нашел дома других и потому воспользовался сигаретами сестры. Он поднес Бенцу свой серебряный портсигар.

– Вы изнежите свой вкус! – предупредил с улыбкой Андерсон, как будто Бенц решил курить впредь только дамские сигареты.

– Сестра курит, – сказал ротмистр Петрашев, – и это еще не самая скверная ее привычка. Она бывает несносной, когда прикладывается к ликерам или сколачивает партию в покер…

Он язвительно расхохотался, от чего Андерсон поморщился. Петрашев вдруг опять стал серьезным.

– Но именно сегодня она отказалась от игры. Вы знаете, она играет по-мужски. Однажды обобрала нас всех. Я сейчас упросил ее по телефону заменить Гиршфогеля, пока у него приступ. Вы не против? Если она нам надоест, мы ее выставим…

Андерсон снова поморщился. Ротмистр Петрашев, глядя на него, казалось, наслаждался эффектом своих шуток. Конечно, он прекрасно понимал, какое неотразимое впечатление производит красота и обаяние его сестры на Андерсона, а возможно, и на Бенца. Не смеялся ли он над ними?

Наступило продолжительное, тягостное молчание.

Зал постепенно освобождался. Офицеры расходились по домам, некоторые собирались кучками, чтобы идти к женщинам или играть в карты. Они переговаривались так громко, будто ссорились, и, словно в гневе, энергично размахивали руками – простые, грубые, откровенные, как и их солдаты. Громовой смех заставлял Андерсона переводить взгляд с одного столика на другой. Очевидно, он еще не свыкся с нравами офицеров провинциальных гарнизонов. Бенц осведомился, давно ли тот в Болгарии.

– Четыре года, – ответил Андерсон.

Он невозмутимо, безмятежным взглядом окинул удивленного Бенца, затем опустил глаза и небрежно заметил:

– Я на службе в посольстве.

Он объяснил, что в его обязанности входило поддерживать связь между ставкой и посольством. В Софии он с 1914 года, военную форму надел, конечно, позже. Его пребывание в Болгарии до заключения германо-болгарского союза[4] было, можно сказать, засекреченным.

– Я чувствовал себя шпионом, – признался Андерсон. – Неприятное положение: дружить с болгарскими офицерами и стараться выудить у них нужные для дела сведения.

Он усмехнулся, не разжимая губ, и посмотрел на ротмистра Петрашева, который улыбнулся ему в ответ.

– Да, – сказал ротмистр, – но и я испытывал такие же чувства по отношению к нему. Мы всегда прикидывались друг перед другом плохо осведомленными и невинно любопытными. У меня в военном министерстве была такая же мелкокалиберная должность, как у него в посольстве. В сущности, наша игра была вполне джентльменской. Как-то утром я увидел его вместе с одним из его шефов в нашем военном министерстве. Я подумал, что мне померещилось: оба были в болгарской форме. До тех пор, уверяю вас, я даже не подозревал, что они военные. Пол зашатался у меня под ногами. Через пять минут седой генерал объявил во всеуслышание, что мы вступаем в войну на стороне Германии. С того дня я уже не числился в составе министерства.

Он замолчал и закурил новую сигарету. Андерсон воспользовался паузой и равнодушно заметил:

– Ротмистр Петрашев русский воспитанник и русофил.

– Гм… да! – подтвердил ротмистр тоном, к которому совсем не шла вымученная капризно-ироническая улыбка. – Поедемте к нам, если вам угодно?

Бенц поглядел на стенные часы. Одиннадцатый час. Стриженный под машинку солдат с розой за ухом собирал со столиков последние тарелки.

Ротмистр Петрашев и Андерсон дружно встали с решительностью, показавшейся Бенцу роковой.