ПОСЛЕДНИЕ ХОЗЯЕВА КРЕМЛЯ

Неторопливо, исподволь, как военную операцию, Андропов готовит наступление на южном фланге империи.

Наконец он дает сигнал, и вскоре на стол Брежнева ложится толстое досье, в которое вошло все то, что тщательно собирал и хранил Алиев.

* Через некоторое время его вызвали в Москву. Окинув взглядом высокого, смуглого, с иголочки одетого кавказца, Брежнев задумался. Лежавшее перед ним досье требовало, чтобы он принес в жертву тех, с кем работал годами, к кому привык, как к удобным комнатным туфлям, кого понимал и кто понимал его, понимал, что не следует создавать беспокойства, как говорят — поднимать волну, а надо уметь жить, жить самим и давать жить другим.

Он затянулся сигаретой и отвернулся от сидящего напротив Алиева.

— Как я вижу — вы сторонник жесткого курса, — наконец произнес Брежнев, глядя на Алиева.

— В этом случае трудно действовать иначе, Леонид Ильич, — стараясь успокоить генсека и придавая своему голосу как можно более подобострастное выражение, сказал Алиев.

— Что Вы предлагаете? — спросил Брежнев.

— Надо сменить все руководство республики, — ответил Алиев.

— А кого же на место Ахундова?

Алиев ждал этого вопроса, стараясь ничем не выдать себя, он как можно спокойнее произнес:

— Того, кто себя ничем не скомпрометировал.

Брежнев удивленно вскинул свои знаменитые брови. Дескать откуда в республике могут быть такие люди? Угадывая его мысли,Алиев докончил фразу:

— Кого-нибудь из КГБ.

Брежнев обменялся взглядом с секретарем ЦК по кадрам Капитоновым и сообщил Алиеву то, что уже было заранее решено. Ему быть первым секретарем. *

Быть может, Брежнев уступил так легко потому, что был занят отражением атаки, предпринятой против него почти в то же время Сусловым, намеревавшимся овладеть креслом генсека. Ведь передача этого поста Брежневу в октябре 1964 года была решением компромиссным. В тот раз „серому кардиналу” пришлось уступить, но своей ролью он не удовольствовался и спустя пять лет выступает против Брежнева. Вместе с Мазуровым и Шелепиным он готовит критикующее экономическую политику Брежнева письмо и требует обсуждения его на предстоящем весной 1969 года пленуме ЦК. Когда большинство Политбюро отвергает это требование, предчувствуя поражение, Суслов покидает своих союзников и с тех пор становится лояльным сторонником генсека, влияние которого все время растет. Пожалуй, с того времени он и становится подлинным „серым кардиналом”. Не в интересах занятого борьбой с Сусловым генсека было наживать себе еще одного опасного врага в лице шефа КГБ. Он уступает ему, не понимая, что эта уступка и есть первый шаг, ведущий к его окончательному поражению. Так, всего через два года после того, как мало кому известный полковник Гейдар Али Реза Оглы Алиев стал генералом и председателем азербайджанского КГБ, он переезжает в кабинет первого секретаря ЦК компартии республики.

Начинает он с самого простого. Он сменяет все руководство республики. Приходят новые кадры. Главным образом, из КГБ. Бывший свидетелем того, что тогда произошло, И. Земцов пишет: „Из госбезопасности на партийную и советскую работу Алиевым было двинуто 1983 сотрудника КГБ! Произошел по сути дела полицейский переворот. Власть в республике оказалась в руках тайной полиции”. Но как и потом, когда такой переворот будет произведен во всесоюзном масштабе, полицейские партийную личину не отбрасывают. Они просто заменяют партийный аппарат своим. В Азербайджане ими практически создается новая партия. В этом они точно следуют сталинскому примеру. Он тоже громил партию, создавая вместо старой свою. Название оставалось тем же, терминология — той же, а люди были иными. По крайней мере так казалось вначале. Проходит немало времени, и секретарь Бакинского горкома партии констатирует: „Новое руководство хочет того же, что и прежнее, но только сразу”.

Да и не могло быть иначе. Тоталитарный режим не терпит никаких законов, даже своих собственных. Они ему мешают. Существование законов ставит предел тоталитарности. Поэтому закон используется только тогда, когда это в интересах режима. Разумно то, что нам полезно, - такова формула коммунистической власти. А это неизбежно ведет к произволу. Поэтому коррупция — постоянный спутник советского режима.

Алиеву казалось, или он делал вид, что он может победить ее путем постоянной чистки.

Он выгоняет из партии, предает суду тех, кого сам недавно выставлял за образец.

Борясь с коррупцией, но по ходу дела освобождаясь и от соперников и противников, обвиняя их в коррупции, Алиев как бы проводил для Андропова генеральную репетицию того, что тот сам намерен был позднее осуществить во всесоюзном масштабе. В Москву поступают сведения о том, что Алиев обнаружил ложность всех данных о достижениях промышленности и сельского хозяйства республики. И это после того, как из года в год сообщалось о росте и процветании! В Кремле это вызвало

панику. Там даже боялись подумать, что кроется за алиевскими разоблачениями. Ведь если это происходит в Азербайджане, то кто может поручиться за другие республики?

Поначалу Алиеву действительно удалось добиться какого-то сдвига. Конечно, до тех цифр, которые посылались для успокоения Брежнева в Москву, было еще далеко. Уже одно то, что он сам вынужден был фальсифицировать сведения о показателях республики, доказывало тщетность его усилий.

Коммунисты давно следуют правилу: цель оправдывает средства. Какова же была цель Алиева и стоящего за ним Андропова? Было ли целью изменение системы, доказавшей свою непригодность, о чем они знали лучше других? Может, они ставили своей целью любыми способами прийти к власти, а затем приступить к реформам? Советский человек всегда живет надеждами. Много раз обманутый, он продолжает надеяться... авось! Тем более, что недавняя советская история давала основания для этого. Никто ведь не ожидал, что после прихода к власти ближайшего сподвижника Сталина в деревнях запоют:

А товарищ Маленков Дал нам хлеба и блинов!

Кто мог ожидать, что палач Украины Хрущев раскроет двери тюрем и лагерей и станет у истоков оттепели?

Но искупает ли конечная цель все, всю ту подлость, низость, все те преступления, что совершаются на пути к ней? Нет и тысячу раз нет! Ведь для каждого раздавленного теми, кто идет к „святой” цели, — этой цели уже не будет. Это путь сталинских штурмовых отрядов, бросаемых в бой несмотря на потери.

Эксперименты над громадными массами людей в XX веке, проводимые Лениным, Гитлером, Сталиным, Мао, их учениками и последователями, эксперименты, погубившие миллионы, искалечившие жизнь несметному множеству людей, могли привести к заключению, что настала эпоха овладевших грамотой людоедов, поставивших себе на службу и винтовку, которой они выбивали мозги, и чернильницу, с помощью которой заполняли мозги своими псевдотеориями; что человеку было суждено именно в XX веке вновь превратиться в подопытного кролика, что в этом его долг перед будущими поколениями, поскольку иначе ведь нельзя ни проверить, ни осуществить прекрасные теории „великого основателя”, „гениального фюрера” „отца народов” или „лучезарного кормчего”, что вновь настало время человеческих жертв, но в отличие от богов древности новые боги требовали не единичных жертв, а жизни Целых народов.

Когда в послевоенном Париже Сартр обнародовал перед собравшимися в кафе „Флора” свою философию экзистенциализма, то тем, кто прожил уже достаточно долго в XX веке, этот апофеоз воли, гласивший, что „действия человека благодаря его воле становятся законами природы”, не только вновь напоминал о поучающем своих последователей ницшевском Заратустре, но и тех диктаторов, которые на их глазах стремились превратить свою волю в закон природы. Философия, возникшая из смеси поучений Хайдеггера и Ницше, родилась именно тогда, когда в ней возникла необходимость, и явилась фиксацией того,что происходило в нашем веке.

Если марксизм твердил, что философия — отражение объективной реальности, объективно существующих в мире законов, то открывший галерею диктаторов современности и провозгласивший себя наследником Маркса Ленин начал с того, что попытался навязать миру свою, им самим созданную реальность. Его примеру последовали другие.

Пройдет семь десятилетий, и на родине первого диктатора его наследники начнут осознавать, что выдуманная им реальность не имеет ничего общего с тем, что происходит в живом, населенном людьми мире.

Режим, ни во что не ставящий человеческую жизнь, приучил и своих граждан легко относиться к ней. Там, где счет смертям идет на десятки миллионов, голос одной жизни почти не слышен. Она - ничто, цель - все.

На Лубянке это было правилом. Тому, кто наблюдал за деятельностью председателя КГБ, азербайджанская репетиция показывала, что намерен осуществить он, если власть окажется в его дрожащих руках. Была и еще одна причина, почему Азербайджан приобретал особое значение.

’’ОККУПАЦИЯ ПО-БРАТСКИ”

Осенью 1979 года в президентском дворце в Кабуле появился новый повар. Он прекрасно знал все блюда афганской кухни и умел приготовить их так, чтобы они отвечали вкусу президента Амина. А выйдя из дворца, повар терялся в лабиринте улочек. Да и кому придет в голову следить за такой незначительной фигурой? Но если бы агенты аминовской службы безопасности заинтересовались им, то сумели бы перехватить донесение, которое он в конце ноября 1979 года передал в Москву. Оно гласило: „Яд не срабатывает. Вторая попытка закончилась неудачно. Жду указаний”.

Новое указание подполковник Михаил Талебов, скрывавшийся под поварским колпаком, получил на следующий день. Оно было коротким: ’’Продолжать”.

В тот вечер готовился большой прием, и Талебов ни на минуту не

оставался один. Но выйдя на несколько минут из кухни, он заметил на подносе, предназначенном для президента, графин с апельсиновым соком, любимым напитком Амина. Мгновенно опорожнив в него капсулу с бесцветным и не обладающим никаким вкусом и запахом ядом, изготовленным в Москве, Талебов вернулся на кухню. Он был уверен, что на сей раз успех обеспечен. Он не учел одного. Амин предвидел возможность отравления и потому никогда не пил сок из одного графина. Он постоянно смешивал содержимое нескольких графинов, тем самым снижая эффективность яда. Усилия Талебова оказались напрасными.

Получив очередное донесение из Кабула, в Кремле поняли, что с Амином придется кончать по-другому.

Захват просоветски настроенными коммунистами власти в Афганистане открывал ворота к Индийскому океану. Из Афганистана рукой было подать до просоветского режима в Южном Йемене, от которого всего лишь через неширокий Баб-эль-Мандебский пролив-Эфиопия, где хозяйничал, опираясь на кубинские штыки, советский ставленник Мен-гисту. На географической карте линия от Афганистана до Эфиопии выглядела, как кривая сабля. Это и была сабля, занесенная и над Саудовской Аравией, Сомали, Суданом и Египтом.

Проигрывая различные варианты и учитывая сложившуюся в мире обстановку, в Кремле не пришли к единому мнению о возможной реакции президента Картера на вторжение.

...В золоченном зале бьюшего габсбургского дворца Брежнев, подписав договор, с трудом опираясь на руку помощника поднялся и, повернувшись к стоящему рядом Картеру, сказал: ”Бог нам не простит, если мы не обеспечим мир для наших детей и внуков”.

Растроганный американский президент подумал, что перед ним вновь обратившийся к Богу христианин и охотно подставил щеку для поцелуя. Но после Венской встречи отношения между Вашингтоном и Москвой опять испортились и в Кремле решили, что, если в результате вторжения они станут еще хуже, то большой разницы от этого не будет.

То, что Советский Союз стремится выйти к берегам Индийского океана было известно давно. Это давало ему возможность в любой момент перекрыть нефтяные артерии, идущие в Европу и Японию с Ближнего Востока.

А кроме того, как в свое время подметил еще историк итальянского возрождения Д. Буркхард, „стремление к расширению своей территории присуще государствам, где правители находятся у власти незаконно”.

Брежневская экспансия отмечена еще одним весьма примечательным и выразительным обстоятельством. Советский режим завязывает тесные, порой дружественные связи с самыми кровавыми диктатурами. Опять на другом витке истории повторяется ленинская беспринципность, проявившаяся в дружбе с еще совсем недавно обличаемыми германскими империалистами, сталинское презрение к морали, нашедшее выражение в союзе с Гитлером. Наследники Ленина и Сталина в 70-х годах протянули руку дружбы сделавшему из своей страны сплошной концлагерь правителю Экваториальной Гвинеи Масиасу, которого спустя несколько лет расстреляют за геноцид, Иди Амину; превратившему’сказочную Уганду” как назвал ее Черчилль, в сафари-парк,где дичью служил человек, где сам диктатор хранил в холодильнике части человеческого тела, поедаемые им в ритуальных целях, среди них некоторые органы своей бывшей жены Кэй и сердце своего старшего сына; и Пол Поту, перебившему треть населения Камбоджи.

Хотя внешне это выглядело как чистый оппортунизм, все-таки в поведении брежневского руководства была и своя логика. Оно переноси-

ло холодную войну на периферию Запада, натравливало одну африканскую страну на другую. Для возникших из „холодной” войны „горячих” войн требовалось оружие, которое Москва готова была охотно предоставить, что неизбежно ставило эти страны в зависимость от советских поставщиков оружия. Хотя Советский Союз и получал от продажи оружия прибыль, на благосостоянии советских граждан это не сказывалось, так как громадные средства тратились на новые военные авантюры — войну в Афганистане, Анголе, Эфиопии, Мозамбике, Камбодже, на поддержку режимов во Вьетнаме, на Кубе, в Лаосе, Никарагуа и множеств других мест. Символом второй половины XX века стал советский колониализм, истощавший и без того изнуренную непосильным бременем военных расходов страну.

Г. Киссинджер считал, что не следует интерпретировать действия кремлевских руководителей как часть тщательно подготовленного, разработанного плана, каждая деталь которого неотвратимо вытекает из предыдущей. Конечно, не было графика захвата стран мира.Но план все-таки был, и не надо заниматься архивными изысканиями, чтобы обнаружить его.

В 1971 году с трибуны XXIV съезда партии Брежнев произносит: „Мы хотим заверить наших соратников — коммунистов мира! Наша партия всегда будет идти в одном тесном боевом ряду с вами. Полное торжество социализма во всех странах неизбежно. И за это торжество мы будем бороться, не жалея сил”.

Поддержка освободительных, а иными словами, подрывных движений ставится во главу угла.

...Старинный Морозовский особняк на проспекте Калинина в Москве в тот день напоминал вооруженную крепость. Подъехал черный ЗИЛ, из него быстро вышел и тут же исчез в здании человек, в котором можно было узнать председателя КГБ.

Заняв место за столом президиума, он кивнул сидевшему рядом Цвигуну. Дескать, можно начинать. Тот, поприветствовав собравшихся, большинство которых составляли приехавшие сюда по приглашению иностранцы, дал слово французскому представителю. И в то же мгновение в зале погас свет и раздалось предупреждение не зажигать огня и не закуривать. Почти каждый оратор выступает в темноте. Лица шестисот находящихся в зале иностранцев должны остаться неизвестными.

На этом заседании исполкома, созданного КГБ террористического интернационала, скрывавшегося под именем международной ассоциации революционеров-радикалов, было принято несколько весьма любопытных документов, из которых, если отбросить словесную шелуху, можно было сделать вывод, что отныне в расчетах советского руководства коммунистические партии отступают на задний план. Главная роль

в борьбе за власть теперь отводится террористам.

А поскольку ими руководил КГБ, он и становился основной силой, способной вырвать ту или иную страну из системы капитализма.

В то лето в Москве гостил французский Мюзик-Холл. Много говорилось о дружеских связях с заграницей и на приемах в том же самом Морозовском особняке, где помещается Союз Советских Обществ дружбы с зарубежными странами. И никто не подозревал, что в этом самом зале, где поднимаются тосты за мир и дружбу, заседали те, кому поручено убить и мир, и дружбу.

Проходит несколько лет и партийный идеолог Борис Пономарев выступает с теоретическим обоснованием подрывных действий за пределами социалистической империи. Мир для него поле битвы, где уже давно развернулись сражения третьей мировой войны.

Эта война началась почти сразу же, как только в Реймсе и Потсдаме были подписаны акты о капитуляции Германии, а на борту ’’Миссури” — Японии.

Люди привыкли считать войной грохот артиллерийских снарядов, бомбежки, вой сирен, атаки пехоты, лавину идущих танков.

В 1945 году это все закончилось, но не закончилась война. Она приняла другие формы.

В октябре 1979 года Борис Пономарев об этом говорил так: ’’Идет неумолимый процесс смены отживших реакционных режимов прогрессивным, все чаще с социалистической ориентацией”. Он, конечно, умалчивал, что за кулисами происходящих событий стоит КГБ и направляемые им подрывные силы.

Вторжение в Афганистан было одним из сражений в этой необъявленной третьей мировой войне тоталитаризма против свободы и демократии.

Трагедия в том, что тоталитарный режим по своей природе, несомненно, более приспособлен к войне, чем демократия. В стране, где все граждане привыкли подчиняться приказу, где нет оппозиции, свободной прессы, мобилизовать армию и отправить ее в бой легче, чем в демократической стране, где сразу же найдутся влиятельные силы, ставящие под сомнение правильность действий правительства.

...Мощные транспортные самолеты АН-12 и АН-22 с опознавательными знаками советских военно-воздушных сил шли к Кабульскому аэродрому. В ночь с 25 на 26 декабря их приземлилось 150. Это были части 4-й и 105-й воздушно-десантных дивизий. Они представляли собой авангард начавшегося вторжения. Остальные силы, насчитывавшие свыше 80 тысяч солдат, двигались по новым шоссе, для этого и построенным с „братской” советской помощью. В своем багаже оккупанты везли и ново-

го правителя — Бабрака Кармаля. Десантники еще продолжали высаживаться в аэропорту афганской столицы, а специальная группа уже устремилась к президентскому дворцу.

В этот момент, так же как за 15 лет до того, во время вторжения в Чехословакию, московское радио начинает передавать сообщение о том, что советские войска по просьбе правительства Афганистана прибыли в страну.

Между тем группа полковника Байренова достигла президентского дворца. Непроницаемая зимняя ночь окутывала все вокруг. Преодолев сопротивление охраны, специальный отряд КГБ ворвался в зал на втором этаже, где находился президент со своей любовницей. Оба были убиты на месте.

Повар Талебов услышал стрельбу, находясь на кухне. Выглянув наружу и увидев солдат в советской форме, он понял, что происходит. Не теряя времени, он, пользуясь знанием дворца, выскользнул из него и скрылся в темноте. Вместе с ним исчезло и несколько офицеров. Благодаря им и стало известно о том, что произошло в рождественскую ночь с президентом страны, якобы пригласившим на помощь советские войска.

Председателя КГБ такие мелочи мало интересовали.

Еще со времен Венгрии он понял, что после того, как уляжется первая волна возмущения , ничего не последует. Перед ним лежала статья из ’’Нью-Йорк Таймс”, в которой писалось: ’’Десять лет тому назад любая коммунистическая победа рассматривалась бы как явное поражение США. Теперь большинство американцев считает, что мир более сложен”. Что считают американцы, большинство которых не смогло бы найти Афганистан на карте, ’’Нью-Йорк Таймс” знать не могла. Да и концепция ’’более сложного мира” не для большинства. Оно смотрит на вещи проще и трезвее. Раз коммунисты добиваются своего — значит, они сильны, а неспособные им помешать — слабы. Причем когда это повторяется на протяжении десятилетий, это приучает людей к безразличию и пассивности. Состояние беспомощности становится перманентным. Рождается формула ’’лучше быть красным, чем мертвым”. О том, что можно не быть красным и остаться живым, думают все меньше и меньше. Андропов еще раз в этом убедился вскоре после вторжения в Афганистан. Некогда бывший послом в Советском Союзе Д. Кеннан поспешил заявить, что ’’ввод ограниченного военного контингента в Афганистан явился вынужденной мерой советского правительства”, что ’’все это касается прежде всего двух стран — СССР и Афганистана”. Далее бывший посол уверял, что решение ввести войска „было нелегким”. Каким образом он пришел к такому выводу, остается загадкой. Однако любому мало-мальски сведущему в военных делах понятно, что план по захвату страны разрабатывается

заранее, что его постоянно пересматривают, внося необходимые изменения. А раз такой план разрабатывается, то делается это не из любви к игре в солдатики, а для того, чтобы в подходящий момент осуществить его с настоящими солдатами.

Вторжение готовилось давно, а когда пришло время осуществлять намеченный план, то оказалось, что Брежнев и Косыгин больны, так же, как и Кириленко и Пельше, а Суслов находится на операции. Теперь решающее слово оказалось за теми, кто находился в Москве: Андроповым, Гришиным, Тихоновым, Черненко, Устиновым и кандидатом в члены Политбюро Горбачевым, который через 10 лет назовет принятое тогда решение „нашим грехом”.

Конечно, делать из этого вывод о том, что собралась группа заговорщиков и, дескать, поставила престарелого генсека перед фактом — неверно. Прямая телефонная связь устанавливается с любым пунктом, где находится генсек. И вызывает сомнение, чтобы какая-либо группа, какой бы влиятельной она ни была, решилась бы самостоятельно отдать приказ о вторжении.

Черненко, в последние годы все чаще подменявший болеющего Брежнева и о котором поговаривали, как о возможном наследнике, как и каждый советский руководитель, прежде всего стремился использовать предоставлявшуюся возможность. А возможность действительно была редкой — выход на ближайшие подступы к Персидскому заливу.

На другом конце земного шара по этому поводу американский ученый Уолтер Лакер высказался так: ’’Вопреки мудрости и осторожности, которые приходят с возрастом, советские руководители стремятся извлечь как можно больше из тех событий, которые разыгрываются на мировой сцене и не отказываются от того, чтобы подтолкнуть историю”.

Черненко, которому вдруг неожиданно представилось сыграть роль в истории, отказаться от этого не мог.

* Раздумывая над последствиями вторжения, он пришел к выводу, что вторжение в Афганистан может вызвать трения между армией и ведомством Андропова. Кроме того, удача зачтется и тем, кого представлял он. Ведь это ’’партия — вдохновитель и организатор всех наших побед”. Она, а прежде всего такие, как он, партийные бюрократы, были его опорой. Он выражал их интересы. Ободренный этой мыслью, он отправился на заседание Совета Обороны.

В зале Совета уже были маршалы Устинов и Огарков. Через несколько минут вошел, как всегда элегантно одетый, Андропов. Он предупредительно пошел навстречу Черненко и приветливо пожал ему руку.

— Занимайте председательское место, Константин Устинович, я думаю, армия возражать не будет, — кивнул он шутливо в сторону маршалов.

’’Намекает на что-то, — подумал Черненко. — Ну, ладно, обдумаем это потом”. Он глянул на радушное лицо председателя КГБ, от которого, несмотря на приветливую улыбку веяло каким-то холодом. В нем всегда было что-то заговорщицкое. Обсуждая это однажды с Брежневым, они пришли к заключению, что в начальнике тайной полиции это неизбежно. Но все же были начеку.

Словно угадав его мысли, Андропов расплылся в еще более доброжелательной улыбке. Он мог себе это позволить. Он-то занимал место в Совете по праву, а Черненко — только потому, что замещал больного Брежнева. Стараясь не подчеркивать то, что и так было понятно всем присутствующим, он сделал приглашающий жест в сторону председательского кресла. В этом было что-то символическое. Председатель КГБ приглашал Черненко занять место Брежнева. Тот было сделал шаг к креслу, но не дойдя до него, как бы невзначай опустился на стул рядом. ’’Твой ход, голубчик, мы разгадываем легко, — подумал Черненко. — Хочешь, чтобы стало известно, что я уселся в кресло Брежнева, хочешь поссорить меня с ним... Мелко берешь... Мелковато...”.

Он хорошо помнил, какой была судьба Шелепина, поторопившегося после случившегося с Брежневым в 1975 году удара, начать консультации о преемнике генсека.

Генсек оправился, а ’’железного Шурика” поминай как звали.

Кресло Брежнева осталось не занятым*

Так, казалось бы, ничего общего не имеющее с борьбой за власть заседание Совета Обороны явилось еще одной пробой сил. Этот ход Андропова Черненко разгадал. Сумеет ли он разгадать другие — покажет время.

Захватывая Афганистан, Советский Союз не только выполнял историческую мечту Российской империи, обретая, наконец, общую границу с Индией, но и охватывал Китай с западного фланга. Соединившись с врагом Китая и со своим союзником Индией, СССР в то же время ставил под угрозу дорогу, связывающую Китай с Пакистаном. В общем, смелый бросок на юг острым клином врезался в важнейший центр азиатского континента и мог быть повернут в любую сторону.

Советскому народу это было предподнесено, как все еще продолжающаяся борьба с ” желтой опасностью”. Через неделю после вторжения в Афганистан газеты поместили высказывание писателя Валентина Распутина о том, что судьба, дескать, приближает время, когда опять придется выходить на Куликово поле, защищая землю русскую, что, как и шесть столетий назад, судьба нации будет решена в битве двух рас. Ждать, пока современные монголы дойдут до берегов Дона, нельзя, надо разгромить их на их земле. Устроить им Куликово поле там!

Зная о предстоящем вторжении, Андропов мог только улыбаться редакционной статье в ’’Нью-Йорк Таймс”, появившейся в день рождения Брежнева. Выразив озабоченность, что наследники Брежнева могут быть не столь осторожными в использовании военной силы, американская газета воздала хвалу советскому вождю за его сдержанность. ’’Такая осмотрительность и реализм... заслужили уважение на Западе”, — закончила „Нью-Йорк Таймс” панегирик Брежневу. Через несколько дней советская армия вошла в Афганистан, показав, чего стоит ’’осмотрительность и реализм” советского руководства.

Как когда-то Кадар в Будапеште, Б. Кармал въезжает в Кабул на советском танке. От отработанного и проверенного сценария Андропов не отступает. Казалось, все предусмотрел шеф КГБ, но забыл о том, о чем сам когда-то писал. Если открыть номер ’’Комсомольской правды” за 13 июля 1943 года, то в статье за подписью тогдашнего вожака карельского комсомола можно прочитать, что на митинге в Беломорске выступила мать, у которой три сына погибли на фронте. „Товарищ Лескова, — пишет Андропов, — говорила о том, как тяжело ей, матери, переносить свое горе. — Но, — заявила она, — моя ненависть к врагам сильнее горя”. Теперь афганские матери испытывали точно такие же чувства по отношению к советским оккупантам.

...А на обшарпанных стенах часовни Св. Ксении Петербургской на Смоленском кладбище в городе на Неве возникают надписи. Их замазывают, но они появляются вновь и вновь. Это вопль истерзанных душ, это мольба, это желание быть услышанными.

’’Моего сына убили в Афганистане. Он не по своей воле туда пошел. Где он — в земле ли? А я без него, кормильца, прошусь в богадельню. Он ведь не захватчик их народа. Он рабом шел. А за что я мучаюсь?”, и подпись — МАТЬ.

В ноябре 1987 года чувства советских матерей прорываются письмом протеста, которое раздают на Арбате прохожим:

”Мы, женщины, требуем прекратить позорную интервенцию в Афганистане и вывести советские войска с территории соседнего государства. Мы не желаем, чтобы наши дети, братья, мужья умирали или становились калеками из-за того, что СССР оккупировал Афганистан якобы по просьбе его правительства о наведении там порядка. Пусть свои внутренние проблемы афганцы решают сами.

В то время как СССР находится вне войны, почему должны умирать наши солдаты? Тем более не за свою родину. Защита своей родины — долг воина и гражданина. Но сеять смерть и разрушение в стране, которая ничем нам не угрожает, — преступление против человечества, против человечности.

Не трогайте наших детей — не для того мы их растили.

Мы требуем мира и хлеба дружественной стране.

Руки прочь от Афганистана!

Прекратите бессмысленное кровопролитие!”

Начавшись как брежневская, затем став андроповской, афганская война стала частью наследия Горбачева, наследия цинковых гробов, продолжавших прибывать в советские города и села. По советским данным, погибло 13 и искалечено 36 тысяч советских солдат. Число жертв афганцев еще не установлено. Обходилась война Советскому Союзу в миллион рублей в день.

Будут говорить о брежневском правлении как о времени, когда коммунизму удалось укрепиться в Азии, Африке и Латинской Америке. Ангола, Эфиопия, Мозамбик, Никарагуа, Вьетнам, Лаос, Камбоджа и множество стран помельче попало под власть коммунистов. Но за всем этим стоит ведомство Андропова. Это и его достижения. Без него, без КГБ они были бы просто невозможны. Точно так же не удалось бы Советскому Союзу достичь беспрецедентной военной мощи, если бы не пользовался он военно-промышленными услугами снабжающего его украденными на Западе секретами КГБ.

Все эти успехи показывали, что тоталитаризм является надежным орудием в деле развития военной мощи и захвата новых стран.

Демократия способна обеспечить изобилие, простор частной инициативе, невозможной без свободы. Тоталитарный режим может держать своих граждан на голодном пайке и за счет этого развивать военную мощь. Граждане демократических стран не хотят идти на жертвы, связанные с военными расходами. У граждан коммунистических стран никто об этом и не спрашивает. Их обрекают на жертвы.

” Современное индустриальное общество дало советскому режиму такие средства достижения цели, которыми никогда не располагал ни один деспотический режим прошлого — монополию на средства убеждения масс и современные методы психологического воздействия.”

В БОРЬБЕ ЗА НАСЛЕДСТВО

Когда-то Алексея Косыгина считали восходящей звездой. В 39-м году, когда ему исполнилось всего тридцать пять лет, Сталин назначил его наркомом текстильной промышленности. Через год он уже был заместителем председателя Совнаркома СССР и председателем совнаркома РСФСР. С 1948 года он — член Политбюро. Не удивительно, что его прочили в преемники Хрущеву. Однако свержение Хрущева привело к образованию триумвирата, из которого Брежнев вначале удалил Подгорного, а затем ограничил и деятельность самого Косыгина, который, оставшись на посту Председателя Совета Министров, полностью устранился от партийных дел. Его сухое, с кислой улыбкой, наводившее скуку лицо стало олицетворением образа советского бюрократа. В октябре 1980 года впервые на памяти моего поколения произошла добровольная отставка члена Политбюро. Выйдя из него, А. Косыгин также освободил место Председателя Совета Министров. Этим немедленно воспользовался Брежнев, тут же назначивший на этот пост представителя днепропетровской мафии - Николая Тихонова. Но кому достанется освободившееся кресло в Политбюро? Если брежневцы и пытались протянуть своего кандидата, то из этого у них ничего не вышло. Они потерпели поражение. 22 октября 1980 года о новом члене Политбюро узнала страна. С газетных страниц, смотрело крупное лицо рано полысевшего молодого человека. Сорокадевятилетний Михаил Горбачев поднялся еще на одну ступеньку, прибавив к званию секретаря ЦК и звание члена Политбюро.

Судя по дальнейшим его успехам, Горбачев йе стоит в стороне от борьбы за власть, которая по мере одряхления Брежнева принимает все более острые формы. Для него ведь не было секретом,что оба претендента на мантию генсека серьезно больны. В этот момент главное — не сделать неверного движения. Удержать занятые позиции на ближних к кабинету генсека подступах. Опять надо было проявить умение балансировать.

Не вызвать подозрений слишком явным проявлением своих намерений у группы Брежнева и в то же время сохранить тесные связи с Андроповым и стоящим за ним КГБ.

Может показаться, что происходившее тогда было борьбой партии и тайной полиции за власть над страной. Но это не так. И тайная полиция, и партия давно срослись. Партия проникла во все поры тайной полиции, руководила ею и пристально следила за тем, чтобы она не вышла из-под контроля.

То, что, казалось бы, всемогущий КГБ боялся прикоснуться к брежневской и прочим мафиям, лучшее доказательство. Андроповский КГБ боролся не с партией. Он стремился вырвать рычаги власти у брежневской клики. Поставить своих. Подменить закоснелую партократию своими людьми. Это была борьба сторонников одного претендента на титул генсека с приверженцами другого. Андропов и не думал отказываться от услуг партийной машины. Он намерен был совершить партийный переворот. Захватить центр власти. Он знал, что построенная по принципу ленинского демократического централизма партия послушно последует за тем, кто отдает команды из центра. Это был все тот же ленинский план захвата ключевых позиций. Только на сей раз речь шла не о почте и телеграфе, как в октябре 17-го года, а о самом ЦК.

Нет никакого сомнения, что через некоторое время в стране образовалась бы андроповская мафия, потому что иначе, как основываясь на системе патронажа, при наличии одной партии править невозможно.

Однако и в 1980 году фронтальная атака опасна. Двумя годами раньше он уже пытался совершить обходной маневр. „Правда” вынуждена была напечатать несколько писем о том, что происходит в медуновской вотчине. В результате? Медунову ничего, а редактор получил выговор. Андропов приказал повторить атаку в журнале „Человек и закон”. Опять он ничего не добился. Редактора журнала Семанова просто выгнали с работы.

Наконец, в обороне противника появляется первая трещина.

В магазине, что находится на углу улицы Горького и Тверского бульвара, напротив знаменитого гастронома Елисеева, когда-то стояли деревянные судки с отливавшей перламутром зернистой и паюсной икрой, свежими крупными шариками красной. Все это исчезло давно из Елисеевского и из специально предназначенного для продажи рыбных продуктов „Океана”. Была там когда-то сельдь, но и ее с годами становилось все меньше и меньше. Когда же появлялись банки с надписью „Сельдь”, они шли нарасхват. Так было и в тот день в 1979 году, когда некий гражданин, заполучив вожделенную банку, придя домой, открыл ее и обнаружил то, что явилось бы для любого другого весьма

приятным сюрпризом. В банке с надписью „Селедка” была черная икра. Случайно или так было задумано, но купивший эту банку оказался сотрудником одного учреждения, которое проявило довольно-таки повышенный интерес к икре под именем селедка. Обнаруженная в „Океане” нить помогла распутать целый клубок. Вначале она повела к берегам Каспия. Вскоре выяснилось, что капитаны нескольких рыболовных судов поставляют добытую икру в особый цех астраханского комбината. Здесь ее принимает специально выделенная для этого группа рабочих, которая затем расфасовывает ее в трехкилограммовые банки с надписью „Сельдь”.

Отсюда банки расходятся в отобранные рестораны в разных городах, где их содержимое оформляется как селедка, стоимость которой намного ниже, а продается как икра. Выручка от продажи идет прямо в карман дельцов. Товар отправляется и за границу, где перекладывается в маленькие баночки с надписью „Икра” и продается за иностранную валюту работниками советских посольств и торговых миссий. Ниточка, конец которой удалось зацепить в московском магазине, разрасталась в огромную сеть.

Выяснилось, что действует она уже десять лет. Выходит, не так уж вездесуще КГБ. Или не хотел Андропов вмешиваться в дело до тех пор, пока не сулило оно выгод его карьере? Ведь политические соображения в Советском Союзе всегда стоят на первом месте.

В дело оказался замешан министр рыбного хозяйства Александр Ишков и его заместитель. Заместителя арестовали. Министра быстро уволили на пенсию. Ему было семьдесят три года, и он был другом Косыгина. Андропова все это не очень интересовало. Косыгин не служил помехой его планам. Но шеф КГБ стал совсем по-иному относиться к этому селедочно-икорному делу, когда узнал, что в сети его попался В. Воронков, председатель Сочинского горсовета. Более того, он был не простым членом группы, а ответственным за помещение вырученных от продажи икры за границей денег в иностранные банки. Но самое главное, Сочи ведь находится на территории Краснодарского края, и Воронков был приятелем Медунова.

Вот тут и пригодилось все то, о чем рассказывал Андропову Горбачев. Следствию был дан полный ход. И по тому как оно развивалось, можно проследить, как слабел и терял силу Брежнев.

Когда местное отделение КГБ, разумеется, с санкции Андропова, требует у Медунова разрешения на проведение обыска у одного из его ближайших сотрудников, тот немедленно связывается с Брежневым. Следует приказ прекратить дело. Через какое-то время Андропов вновь возобновляет атаку на Медунова, которая, как ясно Горбачеву, является скрытой атакой на Брежнева. Наконец приходит весть, что прокурор Сочи получил указание начать дело против председателя горсовета. Но тут же прокурора снимают. Более того, милиции, подчиняющейся министру внутренних дел, другу Брежнева Щелокову, отдается приказ арестовать возмутителя спокойствия, который, однако, вовремя исчезает из города.

В то время как люди Щелокова разыскивают исчезнувшего прокурора, люди Андропова укрывают его. И тут шефу КГБ приходит в голову неожиданная мысль. Почему бы ему не прибегнуть к тому средству, которое так успешно используют против него диссиденты? Сочинского прокурора связывают с иностранными корреспондентами. Что при этом думал человек, осудивший „плюрализм”, борющийся с гласностью, вынужденный прибегнуть к этой самой гласности, когда это ему выгодно, мы не узнаем. Это лишний раз подтверждает, что ни один советский правитель никакими твердыми убеждениями не обладает. Он их подчиняет всегда только одному — борьбе за власть.

Но произошло неожиданное. Иностранные корреспонденты сочинскому прокурору не поверили. С упорством крота Андропов продолжает подкоп под кресло генсека.

Может возникнуть вопрос. Неужели на верхах не было порядочных, просто по-человечески честных людей? Дело все в том, что большинство пробивающихся на ведущие посты, знает, что для этого им пришлось поступиться многими своими убеждениями, пойти на сделку с собственной совестью, и они не верят, что кто-то может действовать, исходя из истинных убеждений. Они считают его глупцом, несведущим в ленинской диалектике, или, как уже при Горбачеве назовут Ельцина, недостаточно опытным в партийных делах. И вот в этом суть! Именно показателем опыта в партийных делах и является умение приспосабливаться, не вылезать, когда того не требует начальство, угадывать его желания и пуще всего не соваться со своими убеждениями и принципами. Поэтому протерший не одну пару штанов на партийных стульях аппаратчик мог вполне искренне не верить тому, что, к примеру, сочинский прокурор мог вполне искренне взяться за разоблачение коррупции и тем самым навлечь на себя гнев власть предержащих. Сам он, мудрый партаппаратчик, так бы никогда не поступил.

В качестве еще одного примера из времен уже горбачевских можно привести статью Шебашкевича в ’’Правде” в декабре 1987 года. В ней он пишет о бывшем директоре Тираспольского хлопчатобумажного комбината Манукяне, ставшем министром легкой промышленности Украины. ”В глазах его, — пишет автор, — я видел боль, какую ощущает человек, совесть которого не привыкла раздваиваться”. Комментирующий эту статью в „Литературной газете” Александр Левиков замечает, имея в виду Манукяна: „Счастливый человек. А может, несчастный, трудно ему придется. У большинства совесть давно научилась раздваиваться”.

Брежневу и Черненко ясно, откуда дует ветер. Для них вся эта кампания против коррупции — угроза с таким трудом достигнутой стабильности. Они пытаются спасти Медунова. Отдать его — завтра Андропов потребует других. Там, глядишь, и у Черненко, полагающегося на брежневские кадры, не останется союзников.

В ответ на арест в Сочи брежневцы наносят удар по стороннику Андропова, первому заместителю председателя Совмина РСФСР В. Воротникову. Его отправляют в почетную ссылку послом на Кубу. Прощаясь, Андропов ему говорит:

— Мне пребывание в Будапеште не помешало. Надеюсь, что и пребывание в Гаване вам не помешает.

Он окажется прав. Воротников вернется в Москву.

Но борьба за Кремль не ограничивалась только внутренними делами.

ПОЛЬСКАЯ ОПАСНОСТЬ

Теперь это история. А тогда никто не предполагал, что перелезший через забор к бастующим рабочим Гданьской судоверфи электромонтер Лех Валенса станет зачинателем движения, чье имя прозвучало в Кремле сигналом бедствия — Солидарность!

В Польше на деле осуществляли то, на что обращал внимание российского общества в начале века, видный ученый и политический деятель князь Е. Н. Трубецкой.

” Как бы ни менялось содержание нравственного сознания людей, человечество на всех ступенях своего развития в большей или меньшей степени сознавало одну нравственную истину: никакой человек не может найти своего блага в своей отдельности, вне союза с подобными ему людьми: вне общества, одинокими усилиями отдельный человек не может бороться против враждебных ему стихий внешнего мира: итак, солидарность людей с их ближними, единство людей в обществе есть благо, раздор и разъединение есть зло?

С каждым днем все тревожнее становилась информация из Польши, поступавшая в кабинет председателя КГБ, расположенный на третьем этаже на стыке двух зданий — старого, где некогда помещалось страховое общество „Россия”, и нового, построенного после войны немецкими военнопленными.

Брошенные польским Папой при вступлении на престол крылатые слова: „Не бойтесь! Откройте широко двери Христу! Не бойтесь!” — дали обильные всходы в стране, где почти все население — верующие католики.

Волна забастовок охватывает Балтийское побережье. Через несколько дней они перекидываются и в другие города страны. Бастующие теперь требуют не только повышения заработной платы и снижения цен, но и права на создание независимых профсоюзов.

В Ченстохове с проповедью выступает примат Польши кардинал

Стефан Вышинский. Он особо подчеркивает необходимость соблюдать права человека. И, к удивлению председателя КГБ, польское телевидение передает проповедь кардинала.

Польское руководство явно растерялось и теряло контроль, раз забыло основную ленинскую заповедь и начало выпускать из своих рук средства массовой информации.

События нарастают.

Адмирал Янчишин на заседании Гданьского горкома заявляет: ’’Армия не предпримет никаких действий, могущих порвать узы с народом!”

Заместитель премьера Ягельский подписывает соглашение, и с кем?.. С Комитетом, созданным рабочими.

В глазах Андропова это полная катастрофа. Он-то лучше, чем кто-либо другой знал, что за этим последует.

Перед его глазами вставали улицы Будапешта в туосень1956 года. История повторялась, опять преподносила тот же урок, словно подтверждая правоту Сантаяны в том, что не учащим уроков истории суждено повторять совершенные прежде ошибки. Но Андропов не считал ни Венгрию, ни Чехословакию — ошибками. Он был убежден, что история на его стороне, что все раз и навсегда определено марксизмом-ленинизмом, доказавшим, правда, с помощью танков, свою правоту и в Будапеште, и в Праге. И потому то же следует повторить и в Варшаве.

У Андропова было свежо в памяти то, что произошло три года назад в Москве, где группа рабочих объявила о создании независимого профсоюза. Почти всех членов его арестовали. Однако спустя год на квартире московского математика Марка Морозова проходит пресс-конференция иностранных журналистов, на которой было сообщено об организации Свободного Межпрофессионального Объединения Трудящихся — СМОТ.

Только что родившаяся ’’Солидарность” обращалась к рабочим стран Восточной Европы с такими словами: ”...Мы поддерживаем тех из вас, кто решился на трудный путь борьбы за свободные профсоюзы. Мы верим, что уже скоро ваши и наши представители смогут встретиться, чтобы обменяться опытом”.

А что, если под влиянием польской ’’Солидарности” нечто подобное возникнет в Советском Союзе?

Опасность такого движения заключалась не только в том, что возникала независимая организация, способная защищать интересы своих членов. Это было, так сказать, осязаемым выражением движения и с этим бороться было легче всего. Главная опасность для советского режима заключалась в самой идее ’’Солидарности”, уходящей своими корнями к понятию ’’соборности”, смысл которого, пожалуй, лучше всего выражен в словах Достоевского ”Всяк за всех виноват”. ’’Солидарность” объясняла, что интересы различных слоев общества зависят друг от друга, что основой должна быть взаимосвязь, понимание, что то, что связывает, важнее того, что разъединяет, так как в обществе ни один класс не может существовать без другого. Это наносило удар по тому, что в течение многих десятилетий вдалбливалось в голову людей, что без классовой борьбы не может быть жизни, что без классовой ненависти обойтись нельзя. Это выбивало почву из-под ног советского режима.

” Андропов связывается с недавно вернувшимся в Москву маршалом Куликовым.

— Никаких осложнений? — спросил он.

— Все идет, как намечено, — ответил маршал.

Оба знали, что генсек и его союзники согласия на оккупацию Польши не дают. Андропов, когда обсуждался этот вопрос, разделял точку зрения военных.

— Я полагаю, — как всегда вместо ”г” произнеся ”х”, сказал Брежнев. После недавно перенесенной болезни он с трудом ворочал языком. — Я полагаю, — повторил он еще раз, — что положение Польши говорит само за себя. У нее нет выхода на Запад. Это не Чехословакия и не Венгрия.

— Леонид Ильич совершенно прав, - заметил Черненко, — к тому же для наведения порядка нам потребуется бросить туда громадную армию... Дмитрий Федорович, — Черненко повернулся в сторону Устинова, — подтвердит, что 375-тысячная польская армия это не игрушка. Сражаться она будет...

— Я думаю, что наша армия с этой задачей справится, — заметил сухо Андропов. — К тому же положение Польши, как говорил Леонид Ильич, чрезвычайно важно для нас. Все коммуникации с нашими частями в Германии проходят через польскую территорию... В сложившейся сейчас ситуации необходимо что-то предпринять, если мы не хотим повторения Венгрии и Чехословакии.

Последние слова он произнес глядя на Брежнева.

— Что вы предлагаете? — спросил генсек.

— Надо поручить армии хотя бы провести маневры на территории Польши. Это и позволит проверить состояние коммуникаций и произведет должное впечатление.

— С маневрами, я думаю, можно согласиться, — вопросительно оглядывая присутствующих, произнес Брежнев.

Возражений не последовало”

Маневры проходят, но на поляков они не производят желаемого впечатления.

Между тем Политбюро становится ареной ожесточенной борьбы. Хотя речь идет о Польше, но как всегда все определяет стремление к власти. В этом они все верные ученики Ленина, по прибытии в Смольный в первые часы после большевистского переворота заявившего Троцкому, что его не интересуют детали — главное, получить власть.

Группирующиеся вокруг Брежнева выступают против вторжения в Польшу. Но это совсем не значит, что они настроены более либерально. Просто в данный момент это не отвечает их интересам.

Сенатор Перси в тот день уже закончил все свои дела, когда ему сообщили, чгго через два часа его примет Брежнев. Сенатор, оказавшийся в Москве в конце ноября 1980 года,на встречу с советским руководителем не рассчитывал. Как стало ясно позднее эта встреча нужна была Брежневу больше, чем американскому сенатору. Перси, прибыв в Кремль заявил примерно то же, что на следующий день повторил Устинову: если советская вооруженная сила будет использована в Польше, то вряд ли можно будет рассчитывать на какие-либо крупные соглашения между Соединенными Штатами и СССР при жизни нынешнего поколения.

Не надо забывать, какой была обстановка в стране в то время. Все усилия Горбачева добиться перелома в сельском хозяйстве, которое по-прежнему оставалось главной, хоть и не единственной сферой его деятельности, к успеху не привели. Урожай восьмидесятого года был так же плох, как и в предыдущем. Если в 79-м году причиной провала была объявлена засуха, то теперь вину возлагали на выпавшие поздней весной обильные дожди в сочетании с заморозками. В некоторых районах было настоящее наводнение. Для спасения положения мобилизуется 15,5 миллиона человек, которые направляются в сельские местности. Из них 8 млн. — рабочих, что не могло не сказаться на показателях работы промышленности. Остальные — студенты, школьники, солдаты.

Закупки продовольствия за границей расширяются. Покупается 35 миллионов тонн зерна и почти миллион тонн мяса. Но все это не оказывает никакого влияния на карьеру Горбачева. На том же пленуме, который избирает его в Политбюро, Брежнев в своей речи повторяет некоторые идеи, высказанные ранее Горбачевым в „Коммунисте”.

В это время повышенную активность развивает Черненко. Заменяя часто отсутствующего по болезни Брежнева, он сплачивает всех, кто связал свою политическую карьеру с судьбой Брежнева. Именно теперь становится ясно, что он, этот проведший бок о бок с Брежневым тридцать лет партийный чиновник, сумевший настолько хорошо изучить своего патрона, что угадывает его мысли до того, как тот их высказывает, стал как бы вторым ”я” Брежнева. В тех, кто поддерживает генсека, это вселяет уверенность. Они надеются, что будь у власти Черненко, все останется как прежде. Будет брежневщина, но только без Брежнева. Это обеспечивает Черненко, и без того выдвигаемого генсеком себе в наследники, мощную поддержку.

Но это вызывает тревогу Кириленко, которого уже давно считали преемником Брежнева. Даже если он в душе был против вооруженного вмешательства в дела Польши, уже одно то, что это укрепляло позиции соперника, заставило его выступить за интервенцию, поскольку, как мы уже знаем, „в процессе принятия решений выгоды той или иной политической линии для Политбюро имеют меньшее значение по сравнению с ее положительными или отрицательными последствиями”.

В ЦК, борясь друг с другом, искали союзников и на Лубянке, и на Фрунзенской набережной. И тут выяснилось, что у Черненко союзников нет ни там, ни тут. Не имея сил помешать, он наблюдает, как происходит объединение сил военных с ведомством Андропова. Он мог предположить, что армия, всегда враждующая с КГБ, пошла на союз с Андроповым только для того, чтобы поддержать Кириленко. Для любого другого сложившаяся таким образом на шахматной доске борьбы за власть комбинация была бы роковой. Но не для столь искушенного партаппаратчика, как Черненко. Он пускает в ход самое мощное свое оружие, перед которым в СССР не может устоять ни один чиновник, какой бы силой он ни обладал — картотеку ЦК, где хранятся личные дела каждого члена номенклатуры. С хитростью сибирского волка и с упорством крота Черненко начинает действовать. Следуя старому партийному правилу он не атакует противника впрямую.

В начале декабря командующий группой советских войск в Германии генерал армии Е. Ф. Ивановский получает приказ оставить свой пост, переехать в Минск и принять командование Белорусским военным округом.

Происходят неожиданные перемещения крупных военачальников. Заменяются шесть командующих военными округами и группами войск, четыре начальника политуправлений и еще три генерала, занимавшие важные посты в командовании сухопутными войсками. Каждое из этих перемещений в отдельности подобно бою местного значения. Лишь соединив их вместе, можно определить направление главного удара. На карте Черненко оно нацелено на многоэтажное темно-серое здание, вытянувшееся вдоль Фрунзенской набережной Москва-реки, где располагается командование сухопутными силами советской армии. Здесь главный центр тех, кто в армии выступает за военное решение польской проблемы.

17 ноября ’’Правда” вдруг публикует статью о гражданской войне, где есть такие многозначительные строки: ’’Разногласия между главнокомандующим и командующими фронтами были разрешены путем принятия решения о мобилизации и срочными мерами по укреплению армии”. Намек был достаточно прозрачным. О том, что пост главкома занимает Брежнев, советская печать уже писала, а то, что прилежащие к зоне боевых действий округи превращаются в случае войны во фронты, было ясно каждому. Также было ясно, что предстоящей зоной боевых действий может быть только Польша.

Затем в ’’Красной звезде” появилась статья генерала армии Лелю-шенко. В ней речь шла о том, о чем в течение долгого времени старались не упоминать, — о советско-польской войне. Те, кто писал статью за восьмидесятилетнего генерала, явно стремились провести параллель между кампаниями прошлого и настоящего, они напоминают слова Ленина о том, что война с Польшей была „нам навязана”. Тем самым хотят подчеркнуть, что то, что было справедливо в прошлом, может оказаться таким же по отношению к современным событиям.

Конечно, не упоминали о том, о чем хорошо помнили в Польше, -о чуде на Висле.

В том самом Бельведерском дворце, где заседало польское правительство, шесть десятилетий назад провел бессонную ночь Йозеф Пилсудский. Сидя над картами, он мучительно искал выхода из, казалось бы, безвыходного положения. И нашел! Удар, который он нанес 16 августа 1920 года, вбив клин между войсками Тухачевского и Егорова, привел к полному поражению Красной Армии.

Прорыв в Европу не состоялся. Мир, подписанный в Риге, дал Польше границы более благоприятные, чем до начала войны.

Черненко делает все, чтобы провести в жизнь план Брежнева: порядок в Польше следует навести польскими руками. Это противоречит интересам Андропова, хотя по логике вещей именно такое решение должно было его устраивать, поскольку введение в политическую игру армии имело свои плюсы и минусы. Успех армии в Польше повышал ее роль при решении вопроса о наследнике Брежнева. У Андропова не было никаких гарантий, что, добившись своего, Кириленко и военные не забудут о нем. В случае же неудачи влияние армии в борьбе за наследство генсека падало, и это делало позицию Черненко выигрышной.

И все-таки Андропов ставит на вторжение. Он приходит к заключению, что сам факт принятия решения о вторжении вопреки желанию Брежнева — уже победа.

Но интервенция, на которую он рассчитывал, не состоялась. Его шансы опять ухудшились.

На прошедшем вскоре после этого двадцать шестом съезде партии Андропов оказывается единственным членом Политбюро, не председательствовавшим ни на одном заседании.

Претерпела изменения в худшую сторону и позиция его союзника А. Кириленко. С помощью В. Гришина Черненко удалось оттеснить его на четвертое место, а самому занять третье после Брежнева и Суслова.

Теперь Кириленко больше, чем когда-либо нужна помощь Андропова. Шеф КГБ ему пока в ней не отказывает, но и способствовать тому, чтобы кронпринц занял место Брежнева, не собирается.

А в Варшаве властям никак не удавалось овладеть положением. Польская компартия рассыпается, как карточный домик. Даже ’’Литературная газета” вынуждена признать, что из трех миллионов ее членов — миллион присоединился к "Солидарности”! Фактически партия власть в стране потеряла. Оказавшийся калифом на час сменивший Терека Каня мог рассчитывать только на силы безопасности.

Это опять меняло положение главных фигур на кремлевской шахматной доске. Поляки были на ней всего лишь пешками, которые передвигали члены Политбюро, заботящиеся в первую очередь о своих собственных интересах.

Ставка Андропова - польская госбезопасность. Другим ставить было не на кого.

К весне 1981 года в Москве опять поговаривают о необходимости ввода в действие армии. На сей раз Брежневу возразить нечего. Его ставленник Каня бессилен.

Примерно в это же время в софийском отеле встречаются два турка. Имя одного из них — Али Агча. От своего собеседника он получает заманчивое предложение — убить Папу Римского. Один удачный выстрел, и в его кармане 1 миллион 250 тысяч долларов. Агча не знает, что сделавший это предложение Бекир Челенк всего лишь посредник. Ему, турецкому коммерсанту, нет никакого дела до Папы Римского. Да и „болгарская служба безопасности”, стоявшая за его спиной, в этом не заинтересована. Тщательно замаскированные запутанные следы, как станет известно позднее, вели на Лубянку.

В Вашингтоне заседает Совет Национальной Безопасности, которому известна поступающая от полковника Куклинского информация, и, как в ту далекую, но памятную Андропову осень кубинского кризиса, президент Соединенных Штатов выпускает предупреждающее Советский Союз заявление. Шеф КГБ уверен, что советские танки оно не остановит, но на Брежнева оно производит должное впечатление. К тому же влияние Кириленко, сумевшего вновь занять третье место в советской иерархии, опять падает. А из Варшавы приходит весть, что главой правительства стал генерал Ярузельский.

*- Подождем, — сказал Брежнев, оглядывая членов Политбюро. — Генерал сумеет навести порядок...

Андропов протянул руку к хрустальному стакану с выгравированными на нем оленьими рогами, но, заметив, что рука дрожит больше обычного , отдернул ее. Он тщательно скрывал состояние своего здоровья. Врачи КГБ, лечившие его, знали, чем им грозит разглашение.

Движение Андропова не ускользнуло от внимания наблюдательного Черненко. Широким жестом он придвинул стоявший перед ним графин. Вынул из кармана какую-то таблетку и, не таясь, проглотил ее, запивая водой. Уверенно чувствовал себя. Не боялся, что другие заметят, что дышит он временами с трудом*

Хотя столь желанное им вторжение опять откладывается, но ранее одобренного плана Политбюро не отменяет.

Агча занимает место в толпе на площади Св. Петра.

О том, что Советский Союз поддерживает террористов в различных странах мира, было известно. Однако эта деятельность приобрела совсем иной масштаб с приходом в КГБ Андропова. Он выступает как бы продолжателем того, что за столетие до него начал в Москве обозленный студент Нечаев, создавший группу „Народная расправа”. Ее цель — беспощадным, не останавливающимся ни перед чем террором вызвать панику в обществе, привести к развалу всей государственной машины Российской империи. Движущая сила нечаевской организации — ненависть.

Спустя столетие в найденном в боливийских пампасах дневнике прочитали такие слова: ”Мы должны прежде всего поддерживать в себе нашу ненависть. Ненависть... непреходящая ненависть к врагу может заставить человека сделать невозможное, она превращает его в расчетливую, эффективную машину убийств”. Это написано латиноамериканским террористом Че Геварой. Использование ненависти как оружия легло в основу созданного бразильцем Карлосом Марипелой в 60-х годах нашего века ”Мини-пособия для городских террористов”.

В этом учебнике, ставшем настольной книгой для террористов всех континентов, излагается целая система, как и что надо делать, чтобы подорвать изнутри демократические государства. Именно в демократиче-сих государствах видят Маршгела и его последователи своего главного врага. В демократических государствах люди пользуются свободами, достигнуто экономическое благосостояние. Вот это-то, по мнению Мар-игелы, и вредно. Надо сделать так, чтобы людям жилось плохо. Надо спровоцировать государство на ограничение свобод, вызвать хаос в экономической жизни. Это приведет к установлению диктатуры. Вот тогда-то террористы выступят в роли защитников интересов народа и поднимут знамя борьбы против диктатуры. Под этим знаменем за ними пойдут все, забыв о том, что явилось причиной установления диктатуры. Это и приведет учеников Мариселы к власти. В этом бразилец следовал опыту русских террористов. Ведь брошенная ими 1 марта 1881 года в императора Александра Второго бомба убила не только царя, но и лежавшую у него на столе готовую к подписи российскую конституцию.

Вначале среди последователей Маригелы преобладали идеалисты.

Но их недостаточно, да они и не тот человеческий материал, из которого делаются ’’безжалостные машины убийств”.

Некогда возглавлявший в КГБ отдел саботажа и убийств генерал Судоплатов, инструктируя нового сотрудника, потом бежавшего на Запад, поучал: ’’Ищите людей, обиженных судьбой — безобразных, страдающих от комплекса неполноценности, жаждущих власти и влияния, но побежденных неблагоприятными обстоятельствами. Ощущение принадлежности к влиятельной, мощной организации даст им чувство превосходства над красивыми и процветающими вокруг них людьми. В первый раз в жизни они испытают чувство собственной важности... Это, конечно, печально и с человеческой точки зрения поверхностно, но мы вынуждены пользоваться этим”.

КГБ это вполне устраивает. Такие люди ему понятнее, с ними иметь дело проще, чем с одержимыми идеями, которые порой совершенно непонятны даже им самим, террористами.

Скорее всего Андропов впервые соприкоснулся с международным терроризмом в бытность его главой отдела по связи с соцстранами. Известно о его поездках в 60-е годы на Кубу и в Северную Корею, вскоре ставшие базами террористов. Он наверняка принимал участие в создании того документа, о котором на Западе узнали в 1968 году, когда из Чехословакии бежал генерал Сейна. Документ неопровержимо свидетельствовал, что в 1964 году Политбюро ЦК КПСС приняло решение расширить участие Советского Союза в международном терроризме и увеличить отпускаемые на поддержку террористических групп средства.

Приняв такое решение, Политбюро еще раз подтвердило, что именно ему принадлежит первое и последнее слово в этих делах.

Уже в начале 60-х годов была определена важнейшая стратегическая цель — выход к южным границам США, что тогда мало кто мог предполагать. Однако именно в те годы на картах советских стратегов, выражаясь языком Второй мировой войны, обозначилось ”Рио-Грандское на-направление”. С захватом Никарагуа бои перебросились на континент и развернулись на дальних подступах к этому направлению. Крошечная Гренада, как тонкое острие, нацеливалась на Венесуэлу. Это не только часть одного и того же плана, предусматривавшего удар по ближневосточным и латиноамериканским источникам нефти, лишившись которых США были бы значительно ослаблены, но и стремление создать еще одну базу для распространения террористических и военных операций на юг от Панамского канала. Охваченный с обеих сторон пламенем войны канал перестал бы служить надежной артерией, связывающей оба побережья США.

Лишь решимость президента Рейгана предотвратила это. А в начале 60-х годов шеф КГБ был уверен, что задуманному в Москве плану ничто не помешает.

Можно предположить, что именно глубокое знание Андроповым механизма действий международного терроризма явилось одним из решающих факторов при назначении его на пост председателя КГБ. Знание этой механики — не только знакомство с тем, как проводится подготовка террористов в лагерях Кубы, Северной Кореи и Чехословакии. Прошедшим через эти лагеря предстояло действовать на Западе. Решение Политбюро, о котором рассказал доставленный генералом Сейной документ, обязывало концентрировать внимание на развитии терроризма в странах Европы, в Канаде и США. Именно для расширения подрывных действий в этих странах Политбюро решило увеличить отпускаемые средства в 1000 раз! Позднее, когда Андропов уже станет председателем КГБ, его коллега по работе в ЦК, Б. Пономарев напишет: ’’Коммунисты навсегда останутся партией, которая никогда не примирится с существованием капиталистического зла”, что в переводе на общедоступный язык означает: эта партия никогда не прекратит работу по подрыву и разрушению демократических государств. Для террористов всех мастей это явилось вдохновляющим сигналом.

Спустя два года после решения Политбюро в Гаване состоялась конференция. Потом ее назовут Конференцией трех континентов. В ней приняли участие 513 делегатов из разных стран Азии, Африки и Латинской Америки. Из принятых ими резолюций одна привлекла особое внимание экспертов. Упрятанный в словесную шелуху, в ней содержался призыв к ’’развертыванию освободительных движений” не в так называемых ’’странах третьего мира”, что было привычным, а в Европе, США и Канаде. Это явно указывало на то, куда теперь переносится центр тяжести атак террористов.

Спустя полгода Андропов вступает в управление КГБ и темпы выполнения решения политбюро ускоряются во много раз. Вновь восстанавливается отдел „С” в Главном Управлении Комитета. Ему поручается контроль над действиями террористов. Да, это верно, что контроль осуществлялся этим отделом, но всегда следует помнить о том, что рассказал Станислав Левченко:’без Андропова в КГБ ничего не решается.”Андропов придает разрозненным действиям характер глобальной войны против Запада. Он и командует этой войной. В Кремле могли сколько угодно говорить о разрядке, а на Лубянке продолжали разработку военных операций в условиях разрядки, которая, как пишет Авторханов, санкционировала право чекистов финансировать и вооружать „освободительные войны” и „революционные перевороты” „советских братьев” в джунглях Азии и Латинской Америки”.

В 1972 году арабские террористы захватывают и убивают израильских атлетов на Олимпийских играх, появляется на международной арене террорист-убийца Карлос, тренированный на Кубе и в Москве. Создается целая сеть связанных между собой террористических организаций.

Одним из первых действий Андропова на посту председателя КГБ явилось полное подчинение Москве кубинской разведки. Полностью переходят под контроль КГБ чехословацкая, венгерская, болгарская и восточ-но-германская разведки.

По данным бывшего корреспондента журнала ’’Ньюсвик” Арно де Боргрейва, давно занимающегося изучением международного терроризма, на территории США действуют две террористические сети. Одна пуэрториканская, ею руководят кубинцы. Другая — ливийская, в создании которой деятельное участие приняли восточногерманские агенты. Так через свои филиалы ведомство Андропова подготовило для атаки на тылы своего важнейшего противника боевые отряды. Многие бойцы их проходили подготовку в тех же лагерях, что и турок М. Агча. Закончив свой курс, он исчез из лагеря.

Весной 1981 года события в Польше приобретают для Советского Союза особенно опасный характер. Ясно, что еще немного и насчитывающая в своих рядах десять миллионов человек ’’Солидарность” сметет коммунистический режим. Поляки явно черпают силы в поддержке, которую им оказывает их Папа, ’’польский Папа”.

В Польше не забыли его слова, произнесенные им во время его визита, вскоре после избрания на паский престол. Тогда, выслушав вежливое приветствие Терека, он сказал: ’’Миссия церкви заключается в том, чтобы сделать человека более уверенным в себе, более смелым, сознающим свои права и обязанности, свою социальную ответственность”.

Как замечает американская журналистка Клэр Стерлинг, испуганный развитием событий в Польше * Брежнев, наверное, подобно английскому королю Генриху 11, не способному справиться с Томасом Бекетом, воскликнул: „Неужели не найдется никого, кто бы избавил меня от этого во все вмешивающегося священника?”

В отличие от английского монаха, он не полагается на случай, на то, что найдутся какие-то „четыре рыцаря”, убившие Бекета на паперти Кентерберрийского собора, и уберут римского первосвященника. У него нет рыцарей. У него есть КГБ, у которого большой набор наемных убийц. „Ведь, — как пишет Д, Баррон, — в 1962/63 году советское руководство решило в дальнейшем не поручать убийства советскому персоналу, а пользоваться услугами иностранцев, связь которых с Советским Союзом проследить нелегко”.

Таким агентом оказался и тот, кому поручено было убрать Папу.

Однако обмануть это смогло только тех, кто хотел быть обманутым.

„Когда святой отец начал защищать „Солидарность”, Юрий Андропов приказал его убить!” — заявил архиепископ Украинской католической церкви в изгнании Мирослав Любачивский. Его точка зрения раз* деляется теми, кто знает и понимает советский режим.

Тринадцатого мая был теплый весенний день. На площади перед собором св. Петра с нетерпением ждали появления Папы. А где-то в недрах толпы притаился еще неведомый никому темноволосый молодой человек. Еще мгновение, и открытый автомобиль римского первосвященника показывается на дорожке. Еще одно мгновение... Если бы площадь перед собором была сценой, то луч прожектора высветил бы в этот момент чью-то вытянутую над головами руку с пистолетом, оставив в тени того, кому принадлежала эта рука. Он и хотел остаться в тени. Теперь, сделав выстрел и увидев, как по белоснежной сутане побежали алые струйки крови, он мечтал только об одном: скрыться как можно скорее. Он было рванулся с места, но цепкая рука удержала его. Он и не мог предположить такую силу в этой стоявшей рядом монахине.

¹¹Сообщение о том, что произошло в Риме, достигло кабинета Андропова в считанные минуты. Едва проглядев его, он понял, что потерпел поражение. Агча лишь ранил Папу.

Календарь на столе Андропова показывал 13 мая.

— Чертова дюжина, — криво усмехнулся он. — Может, в этом и причина... Нет, причина иная... *

Он посмотрел на свои дрожащие руки. Он-то лучше, чем кто-либо другой знал, что сдает, что не так уже четко работает мысль, что энергия уже не та. Он со злостью сжал кулаки и глянул в окно туда, где в быстро темнеющем небе вспыхнули рубиновые звезды Кремля.”

Пока Польша была охвачена растерянностью, пока в Риме боролись за жизнь Папы, в Кремле царило замешательство. Со времен Хрущева установилось правило: все важнейшие акции КГБ обсуждаются на Политбюро. Хрущев не хотел брать всю ответственность на себя. Следовательно, ни один член Политбюро не может сказать, что ему не известно о предпринимаемых КГБ действиях. Но Брежневу, узнавшему, что столь тщательно разработанный заговор рухнул, от сознания, что санкцию на его осуществление давал не он один, было не легче. Теперь, когда стрелявший оказался в руках итальянской полиции, было только вопросом времени, пока она установит, кто стоит за его спиной. Все эти разговоры о том, что он связан с болгарской разведкой, — детский лепет. Всем известно, что болгарская разведка — отдел КГБ и что никогда бы она не решилась на такое дело без разрешения Москвы.

Следствие действительно установило, что в день рокового выстрела на площади вместе с Агчей находился и болгарский агент Сергей Антонов. А затем и сам турок, видимо, пришедший к заключению, что надежд на обещанное вызволение из тюрьмы нет, стал давать показания о своих связях с болгарской разведкой.

Бывший глава ЦРУ В. Колби полагает, что невероятно, чтобы Советский Союз был замешан во всем этом деле. В доказательство своей точки зрения он ссылается на необходимость предусматривать возможность провала операции. Рассуждая так, Колби скорее опирался на свой, чем на советский опыт. Он использует американскую модель, пытаясь понять советские действия. Однако, как о том свидетельствуют исторические факты, Кремль о последствиях заботится мало. Похищение советскими агентами Рауля Валленберга в Будапеште и уничтожение корейского самолета над Сахалином, хотя и отстоят во времени почти на сорок лет друг от друга, являются звеньями одной и той же, полагающейся на наглую силу политики. Советские руководители по-прежнему руководствовались марксистской формулой : цель оправдывает средства.

А события, происходившие в Польше, были куда важнее и дела Валленберга, и полета корейского самолета. Они грозили взорвать советскую империю изнутри. Если бы для спасения империи потребовалось бы уничтожить руководителей и других стран мира, Андропов не колеблясь пошел бы и на это. Террористов, чьи имена Ведомство хранит в своих компьютерах, хватает. Именно силы международного терроризма бросает шеф КГБ в битву за спасение советской империи.

В январе 1989 года журнал ,Д0С ньюс’ и уорлд рипорт” опубликует сообщение о том, что в Москве отклонили американское предложение ликвидировать находящиеся на советской территории лагеря, в которых получают подготовку каждый год около шести тысяч террористов. От наследия Андропова в Кремле, несмотря на все разговоры о мире, отказываться не собираются.

* Черненко судьба Папы беспокоила меньше всего. Если бы его удалось убрать — Советский Союз от этого только бы выиграл. Жаль, что не получилось, но, с другой стороны, это ведь неудача соперника...

— Это неплохо... Совсем неплохо, — повторял Черненко, шагая по кабинету. Почувствовав, что задыхается, и вспомнив предписания врача, он опустился в кресло. — Теперь ухо востро держать след, опаснее он становится, как волк раненый... На все пойдет, — подумал он об Андропове. - На все... Если одолеет. Всех нас окрутит... Как пить дать, окрутит именно теперь, когда его одна за другой преследуют неудачи.*

Но тут Андропов совершает то, что не удавалось ни одному из его предшественников.

25 мая печально знаменитые ворота Лубянки, распахнувшсь, пропустили кортеж блестящих черных автомобилей. Из одного с помощью телохранителей вылез генсек. Улыбающийся, как гостеприимный хозяин, его встретил Андропов, проводивший с трудом передвигавшегося Брежнева в зал, где началась конференция сотрудников КГБ. За всю историю органов ни один генсек еще ни разу не посещал Лубянки.

Не знай, где находишься — и в голову не придет, что совсем рядом в тюремных камерах томятся люди. Когда Брежнева поднимали на лифте, кто-то чуть не нажал кнопку, что спускала вниз. Вовремя спохватились. А то оказался бы генсек на том этаже, где сопровождающие из телохранителей превращаются в охранников, а бывшие вожди — в обреченных на расстрел. Как это случилось с Зиновьевым, Каменевым, Бухариным и другими, так же, как и он некогда правившими в Кремле. За ними навсегда захлопнулись ’’Врата Ада”. Где гарантия, что этот улыбающийся Андропов не отдаст приказ захлопнуть их и за ним? Ведь вот как руки у него дрожат, неспроста это. Брежневу, наверное, стало не по себе. А шеф КГБ, словно понимая, что творится в душе напуганного генсека, не торопясь знакомил его с достопримечательностями Лубянки. Интересно, показали ли ему камеры знаменитых узников?

Покидая Лубянку, Брежнев опять видел улыбающееся, довольное лицо Андропова. Это было лицо человека, чувствующего, что сила в его руках. Он сделал жест, и трудно было понять: то ли это прощальный жест, то ли он дает милостивое разрешение покинуть его владения. Послушные воле хозяина ворота медленно раскрылись и выпустили кортеж генсека наружу.

Андропов развивает успех и продолжает атаку. Ведь он лучше чем кто-либо другой знает состояние здоровья генсека. Во всем мире могут гадать, строить предположения. А его агенты среди врачей Брежнева доносят ему точно. Генсек дышит на ладан. Лубянка смелеет. Для очередного удара избирается цель поближе к центру.

ОЧИ ЧЕРНЫЕ И БРИЛЛИАНТЫ

Сверкающий золотой краской „мерседес” у ресторана „Арбат” на Калининском проспекте привлекал всеобщее внимание, как и вышедший из ресторана его владелец. Он и в самом деле представлял довольно колоритное зрелище на московской улице, этот человек в длинной, почти до пят норковой шубе и ковбойской широполой шляпе, сквозь распахнутую, несмотря на мороз, алую шелковую рубаху, на мохнатой груди его сверкала массивная золотая цепь с крестом, на пальце поблескивал много-каратный чистейшей воды бриллиант. Он, не спеша, словно показывая себя, переставлял ноги в сапогах на высоких каблуках, следуя рядом с полной, изрядно покрытой косметикой дамой в роскошной из темных соболей шубе. Ее уложенные в сложную высокую прическу отливающие бронзой волосы ярко выделялись на общем довольно сером фоне.

— Да это же дочь Брежнева, — прошептал кто-то в толпе любопытных.

Стоявшие рядом два человека в похожих пальто и шапках на всякий

случай придвинулись поближе. А пара спокойно уселась в „мерседес”, мягко зашуршавший по недавно выпавшему снегу. Выскочив на бульвар, „мерседес” понесся в сторону Петровских ворот, сделал лихой поворот и через минуту-другую въехал во двор кооперативного дома рядом с садом „Эрмитаж”, где жили артисты разных театров.

Зимний день короток и, хотя не было еще и четырех, уже смеркалось. Налив в пузатые рюмки ’’Курвуазье” хозяин нажал кнопку магнитофона и оттуда донесся хрипатый голос.

’’Где мои семнадцать лет? — спрашивал певец и тут же отвечал, — На Большом Каретном”...

— Борька, не надо про семнадцать лет, — капризно попросила блондинка. На ней уже не было шубы. На ней вообще ничего не было. — В семнадцать лет все дуры... И я дура была... За циркача выскочила... — она уютно расположилась на тахте, покрытой медвежьей шкурой.

Хотя было ей под пятьдесят, ее формы еще не потеряли привлекательности, а если к этому добавить и имя, которое она носила, то о возрасте можно было и вовсе не вспоминать.

Она это понимала. Сощурив свои глаза и слегка прикрыв их длинными, густо накрашенными ресницами, Галина Брежнева с удовольствием показывала свое пышное розовое тело, так хорошо оттеняемое медвежьей шкурой. Хозяин выключил магнитофон. Стоило ли вспоминать о семнадцати годах, сжимая в своих объятиях дочь самого могущественного человека в стране, а может, и в мире? От этого дух захватывало. Его цыганская кровь вскипала и желание вновь и вновь охватывало его. Он провел рукой по полным грудям и что-то положил в ложбинку между ними.

— Что это? — не поднимая головы, спросила Галина.

— Это тебе, — ответил цыган. — Тебе, моей ласточке, — пропел он не сильным, но приятным тенором.

Галина протянула руку и в ней оказался похожий на большую каплю, обрамленную золотой каймой, бриллиант.

Переливающиеся огнями камни были ее страстью.

— Ой, Борька, — обхватила она шею любовника, притягивая его к себе.

Галина Брежнева и ее любовник пребывали в объятиях друг друга

на’ Большом Каретном,”а на другом конце Москвы в отдельном кабинете бассейна на Кропоткинской, не торопясь, потягивал специально по такому случаю сюда доставленное мюнхенское пиво, холеный средних лет мужчина, в котором можно было узнать генерала Чурбанова, мужа Галины Брежневой. Он только что отпустил от себя оказавшуюся не по годам шустрой молоденькую инструкторшу и теперь отдыхал, раздумывая над тем делом, о котором ему стало известно несколько дней назад. В нем речь шла об ограблении известной укротительницы зверей Ирины Бугримовой.

Воспользовавшись тем, что укротительница была на похоронах бывшего директора Московского цирка Асанова воры проникли в ее квартиру и похитили все драгоценности. А среди них и то знаменитое ожерелье, в котором некогда блистала одна из родовитый гостей, приглашенных на открытие новой штаб-квартиры страхового общества ’’Россия” на Лубянке в конце минувшего века.

Чурбанов отхлебнул пива. Кража, конечно, значительная, но почему ею заинтересовалось КГБ? Почему Андропов настаивает, чтобы дело передать ему? Для первого заместителя министра внутренних дел Юрия Чурбанову это не только было уязвлением профессиональной гордости. Он смутно чувствовал, что тут таится что-то еще... Продолжая раздумывать над этим, муж Брежневой стал одеваться.

Одеваться решили и на Большом Каретном. Галине сегодня надо было вернуться к приезду мужа.

Андропов позвонил домой и сказал, чтобы к обеду его не ждали.

Дело закручивалось. Он потер от удовольствия руки и опять уткнулся в бумаги. Материалы дела свидетельствовали, что в краже драгоценностей Бугримовой замешан некий певец-стажер Большого театра Борис Буряце. „Странная фамилия, вроде клички, — машинально отметил Андропов. — Зовут же его все Борис Цыган”. Из дела следовало, что он действительно цыган, стажирующийся в оперной группе театра.

Тридцатичетырехлетний Цыган жил в большой кооперативной квартире, которая, судя по имевшимся в деле описанию и фотографиям, походила на средних размеров музей. Стены ее были увешаны редкими иконами и дорогими картинами. За пристрастие к драгоценным камням ему дали еще кличку „Бриллиантов”. Он был сдержан, умен и хитер. Пить предпочитал шампанское.

Но самое интересное было не это. Имелись сведения, что он — любовник Галины Брежневой. Вот это уже была настоящая удача. Он опять, как всегда, когда был доволен, потянул одной рукой пальцы другой, ожидая хруста. Неплохое расследование провел Цвигун. Даже не ожидал от него такого. Как только он дальше себя поведет? Ведь допрашивать придется Брежневу!

А Цвигун ломал голову. С одной стороны, родственные связи и лояльность по отношению к Брежневу. С другой стороны, приказ шефа продолжать следствие. Он знает, что дни генсека сочтены и что Андропов метит на его место. Но ведь Брежнев еще жив. И кто знает, сколько еще врачи сумеют удерживать его на этом свете.

Черненко, когда ему стало известно о деле с бриллиантами, в отличие от Чурбанова сразу понял, какую опасность оно представляет.

Не составляло большого труда связать его с делом Медунова и с тем, что месяц назад произошло в Ленинграде. В его памяти еще свежо было то, что он увидел в доставленном ему декабрьском номере журнала ’’Аврора”.

Поначалу это выглядело совсем безобидным, но чем дальше читал Черненко, тем яснее сознавал, что опубликованный в журнале рассказ ’’Юбилейная речь” — ядовитая сатира на Брежнева.*

Автор рассказывал о некоем старом писателе, который ко всеобщему удивлению даже и не думает умирать, а все продолжает писать, хотя все думают, что его давно уже нет в живых.

В этом писателе легко угадывался Брежнев, наградивший сам себя Ленинской премией за свои литературные опыты. Под опубликованном в ’’Авроре” опусом стояло имя: ’’Виктор Голявкин”. Черненко, принявшему это имя за псевдоним, доложили, что в Ленинграде действительно есть такой автор, любящий писать всякие заумные вещички. В том, что читал Устиныч, ничего заумного не было. Все было ясно. Кому-то нужно было, чтобы подобная штука появилась как раз тогда, когда праздновали брежневское 75-летие. Сам редактор журнала на себя такую ответственность не возьмет. Романов? Может, это он в отместку за полученный им два года назад выговор за то, что на свадьбу дочери взял из специальных хранилищ Эрмитажа драгоценнейший фарфоровый сервиз. Одни говорили, что директор Эрмитажа согласился выдать знаменитый салатово-золотой арабесковый сервиз работы Рашета, некогда изготовленный для Екатерины Второй. Другие же утверждали, что видели на столах сине-золотой Юсуповский сервиз. Как бы то ни было, но после изрядных и обильных возлияний, когда гости не могли уже отличить салатового цвета от синего, они начали, как это и полагается по старинному обычаю на свадьбе, бить посуду.

К своему удивлению Романов увидел, как сидевший рядом один из высоких чинов КГБ, грохнув тарелкой о паркет, закричал: ”На счастье молодым!” Примеру его последовали остальные гости, и скоро паркет покрылся осколками драгоценного фарфора. Ленинградский наместник не обратил на это особого внимания. Однако возгласы ”На счастье!”, как показали последующие события, счастья Романову не принесли. То, что гости расколотили музейный сервиз, получило широкую огласку. Политбюро пришлось вынести Романову выговор.

Обращение с государственными ценностями, как со своим имуществом, для советских руководителей дело привычное. В двадцатых-тридца-тых года они бесцеременно распродавали сокровища Эрмитажа. Затем стали сбывать на Запад иконы и старинную утварь. А, отправляясь с визитом во Францию, Брежнев в качестве подарка тогдашнему французскому президенту Помпиду прихватил серебряный самовар, сделанный в виде петуха.

— А у нас их было всего два, — рассказывала мне со слезами на глазах музейная хранительница.

* Вернувшись к событиям двухлетней давности, Черненко пришел к заключению, что сейчас нападать на Брежнева Романову нет никакого смысла. Судьба власти решалась не на берегах Невы, а в Москве. Месть? Черненко слишком хорошо знал своих партийных собратьев. На бессмысленный и ничего не дающий выпад Романов не пойдет. Следовательно, рассуждал Черненко, не спеша, чтобы не затруднять больные легкие, прохаживаясь по кабинету, Голявкин понадобился кому-то другому. Он вернулся к столу и написал столбиком: ”Аврора”, Медунов,бриллианты”. Посмотрев, он обвел написанное кружком. Все стало понятным. Это были звенья одного плана. Задуманного кем? Он снял трубку и набрал номер телефона Суслова. Задыхаясь и временами выдерживая долгие паузы, он с волнением говорил Суслову о том, какими последствиями грозит дальнейшее расследование. Брежневу придется уйти. Вся с таким трудом возводимая Сусловым партийная пирамида попросту рухнет.

— В выигрыше останется не партия, а КГБ, — зная, как зацепить слабую сторону ’’серого кардинала”, заключил Черненко.

Положив трубку, он смял лежавший перед ним лист бумаги и бросил его в корзину.

Когда Суслов позвонил Андропову и потребовал прекращения дела о бриллиантах, тот как раз разглядывал аккуратно разглаженный лист бумаги, на котором рука Черненко обвела круг, заключив в него слова ’’Аврора”, Медунов и бриллианты. Хитрый ’’кучер” разгадал его план. Возражать ’’серому кардиналу” он не стал и сделал вид, что соглашается с ним. *

18 января 1982 года вошедший в кабинет Цвигуна помощник обнаружил первого заместителя председателя КГБ с простреленной головой. Самоубийство? — возможно. Убийство? — тоже возможно. И то, и другое на Лубянке — дело привычное. Доводов как в пользу первого, так и второго варианта — достаточно. Цвигун мог не захотеть продолжать дело, в котором оказалась замешана дочь его давнего друга и родственника, а так как Андропов на этом настаивал, то терзаемый угрызениями совести генерал решил» покончить собой. Бывает. Совесть иногда просыпается и у тех, кто давно забыл о ее существовании. Его могли заставить покончить с собой... Однако отнюдь не неправдоподобна и версия, что генерала могли убрать как препятствие в большой игре, ставка в которой — Кремль. Во всяком случае это не была скоропостижная смерть от разрыва сердца, как об этом писалось в некрологе.

Андропов еще раздумывает, как поступить дальше, а Суслова порш-жает удар, и 25 января он умирает.

Через четыре дня на Красной площади проходят похороны этой зловещей личности, столь тщательно оберегавшей спокойствие правящих империей, как огня боявшейся как бы чего не вышло, если будет нарушен установленный порядок, чеховского Беликова, достигшего вершин власти. В этот момент миллионы телезрителей могли видеть бессвязно бормотавшего слова прощания Брежнева, которого самого через десять месяцев принесут сюда. Пожалуй, именно со смерти Суслова начинается медленное, но неотвратимое умирание Брежнева. Человек, стоявший неподалеку от него делает все, чтобы случилось это как можно скорее. Он один знает о том, что происходит в эти минуты на другом конце Москвы. Незадолго до того, как тело Суслова начали выносить из Колонного зала, из ворот Лубянки вырывается несколько автомобилей и устремляется по московским улицам. Через несколько минут они останавливаются возле дома в Каретном ряду, где жил Борис Цыган.

Другая группа направилась к дому директора Союзгосцирка Анатолия Колеватова.

Обоим предъявили ордер на обыск, который начался под скорбные звуки льющегося из телевизора траурного марша Шопена. У Колеватова нашли 200000 долларов, бриллианты и другие драгоценности. Но хотя было известно, что Колеватов тоже принадлежит к кругу друзей Галины Брежневой, не порывавшей связи с миром цирка и после того, как разошлась и с первым, и со вторым мужем, которые оба были циркачами, все это не то, что искали люди Андропова.

Удача ждала их в квартире, где так любила бывать дочь генсека.

*— Оно самое, — вскрыв тайник и выкладывая на стол сверкающее ожерелье, удовлетворенно произнес один из сыщиков.

Он узнал в нем то, что исчезло месяц назад из квартиры Бугримовой.

Все время державшийся независимо Цыган и тут сохранил невозмутимость.

— Вы можете писать, что угодно в своем протоколе, — небрежно обронил он. — Но камни не мои. Их оставила здесь... — он сделал короткую паузу, как актер, желающий произвести наибольшее впечатление, и закончил фразу, — Галина Брежнева.

Он спасал себя, а в том, что его любовнице ничего не грозит, он был абсолютно уверен. После такого заявления оставить Цыгана на свободе было нельзя.

Едва заканчиваются похороны, как Андропову докладывают о результатах обыска. Теперь дело о бриллиантах меняло имя.

Толстым красным карандашом он перечеркнул слово ’’бриллианты” и написал: ’Талина Брежнева”.*

Заполучив такое разрушительное оружие, Андропов приступил к операции по овладению местом Суслова. Как нельзя кстати пришлись эти две смерти. Уход со сцены Цвигуна позволял Андропову покинуть КГБ, не опасаясь, что он попадет в руки явного сторонника Брежнева. Уход ’’серого кардинала” освобождал второй по значению пост в стране. Тот, кто займет его сейчас, почти наверняка заменит Брежнева.

По Москве начинают ползти слухи об арестах. Рассказывают, что якобы видели дочь Брежнева в слезах, выходящую после очередного допроса. В ней не осталось и следа от былой самоуверенности, и однажды она полным безнадежности голосом произнесла: ’’Все кончено...”.

Вновь всплыли истории о ее похождениях. О попойках в компании молодых мужчин на квартире у Цыгана, после которых она к 11 часам утра появлялась в соседней с его домом парикмахерской, куда управление бытового обслуживания отряжало лучших своих мастеров. Кроме мужчин, у нее была еще страсть к бриллиантам, которые ей оставляли в ювелирных магазинах. Когда у нее не хватало денег, она не стесняясь расплачивалась расписками. Рассказывали, что, напившись, она кричала: „Я люблю искусство, а муж у меня генерал... А папа с мамой одуванчики. Но папа все-таки каждый день плавает в Черном море, и борется за мир. Он очень хочет мира”.

Говорили о том, что у Юрия Брежнева обнаружилась вилла в Люксембурге, что Галина Брежнева нелегально перепродает поступающие в Управление по обслуживанию иностранцев, где она работала, заграничные автомашины. Вновь вспомнили об ’’икорном скандале”. Теперь молва с этим делом, участники которого отложили на свои счета в швейцарских банках немалые суммы, связывала и детей генсека.

Вспомнили и о том, что как-то дочь Брежнева заявила, что не намерена остаться нищей, как дети Хрущева. В общем, Москва гудела слухами, которые становились с каждым днем все невероятнее еще и потому, что официально ни о чем не сообщалось. В эти дни Черненко овладевает отчаяние. Он пытается что-то предпринять, чтобы остановить лавину слухов. Он настаивает на том, чтобы Брежнев как можно чаще показывался на публике. Это должно убедить всех, что он еще достаточно силен и в состоянии диктовать свою волю.

И действительно, в феврале телезрители вновь видят генсека. Но в каком виде! Подолгу задерживаясь на нем, телекамера показала развалину Брежнева, рыдающего на похоронах друга, генерала Грушевого. А ведь телевидению было разрешено показывать его, только предварительно засняв на пленку. После чего производился сложный монтаж, подбирались кадры и, в целом создавалось впечатление, что Брежнев выглядит все еще молодцом.

А тут вдруг такой резкий контраст со всем тем, что советский зритель привык видеть.

Ни председатель радиокомитета Лапин, ни кто-либо из сотрудников наказан не был. Это доказывает, что те, кому выгодно было показать Брежнева в таком виде, уже обладали достаточной силой, чтобы себе это позволить.

Борьба в Политбюро в эти зимние-весенние месяцы 1982 года достигает предельного накала. Какова же была расстановка сил?

Когда перед 7 ноября 1981 года в Москве по традиции вывешивали портреты членов Политбюро, то перед зрителями предстали Л. Брежнев, М. Суслов, К. Черненко, А. Кириленко, В. Гришин, Н. Тихонов, А. Громыко, Д. Устинов, Ю. Андропов, А. Пельше, В. Щербицкий, Д. Кунаев, М. Горбачев, Г. Романов.

О работе этого органа власти известно сравнительно немного. Впервые он возник 23 октября 1917 года, когда собравшийся в Петрограде ЦК большевиков принял решение о вооруженном восстании. Для его руководства по предложению Дзержинского было образовано Политическое бюро, в которое вошли Ленин, Зиновьев, Каменев, Троцкий, Сталин, Сокольников и Бубнов. Однако Политбюро никакой роли в руководстве восстанием не сыграло. Оно даже не собралось ни разу. Восстанием против

Временного правительства руководил Военно-революционный комитет Петроградского Совета. Официально Политбюро было создано на Восьмом съезде партии в марте 1919 года. С тех пор, сменяя друг друга, в его состав, не считая кандидатов, за все время входило свыше 100 человек. Из них 13 были убиты или расстреляны по приказу Сталина. Как справедливо замечает голландский историк Джон Левенхардт, до 1953 года обычная смерть среди членов Политбюро была исключением.

После смерти Сталина был расстрелян только один член Политбюро

— Берия. Хотя неожиданная кончина нескольких других членов Политбюро в послесталинские годы и вызывает подозрение, но достаточных доказательств, подтверждающих его, нет и потому можно согласиться с тем, что, начиная с правления Хрущева неугодных членов Политбюро просто переводят в разряд без вести пропавших.

Некоторые из них были среди вершителей судеб страны в течение десятилетий. Другие, как маршал Жуков, — только четыре месяца. В разное время различен был его социальный и возрастной состав. Если в ленинский его период большинство в нем принадлежало людям, родившимся в городе, то в брежневские времена восемь ^ членов Политбюро были уроженцами деревень. У шестерых членов Политбюро отец был крестьянином, у четверых-рабочим, у двоих — служащим, у одного — ремесленником; кем был отец еще одного правителя — неизвестно. Согласно официальным данным только один из брежневцев не имел высшего образования. К ним относят и не закончившего курса Андропова. Конечно, это большой шаг вперед по сравнению с теми, кто правил страной, скажем, в 1951 году, когда из одиннадцати членов Политбюро только один или два могли похвастаться высшим образованием.

Из четырнадцати членов брежневского ареопага десять были русскими, двое — украинцами, один — казах: Кунаев и один — латыш. Никогда еще за всю свою историю оно не было таким „старым”, как к концу правления Брежнева. За 17 лет „его политики уважения к кадрам”, что означало практическую несменяемость тех, кто был ему угоден, средний возраст членов Политбюро достиг 70 леа и 8 месяцев. Восьмерым из них перевалило за шестьдесят девять. Пятерым было между шестьюдесятью и шестьюдесятью девятью и только одному, Горбачеву, было меньше пятидесяти. В то же время возраст американской администрации был в среднем на шестнадцать лет моложе!

И еще одна немаловажная, глубоко засекреченная подробность. Сколько же получают за свои труды вошедшие в высший орган власти страны? Как указывает бежавший на Запад бывший сотрудник секретариата ЦК, скрывшийся под псевдонимом А. Правдин, членство в Политбюро само по себе не оплачивается. Доходы его членов поступают

из других источников. Например, те из них, кто занимает пост секретаря ЦК, получают в месяц около 800 рублей, а генеральный секретарь — 900 рублей в месяц. Возможно, что так оно и было в те времена, но теперь эти цифры представляются заниженными. Особенно после того, как стало известно, что месячная зарплата занимающей пост всего лишь члена Фонда культуры жены генерального секретаря Раисы Максимовны Горбачевой — 850 рублей. Следует добавить, что депутатство в Верховном Совете СССР приносило 140 рублей в месяц. А обзаведшиеся маршальскими званиями Брежнев и Устинов добавляли к этому еще по 2000 рублей в месяц. Брежнев к тому же еще и был председателем Президиума Верховного Совета СССР и председателем Совета Обороны. Если каждый из этих постов оплачивался так же, как и должность генсека, то ’’наш дорогой Леонид Ильич” ежемесячно получал от государства около пяти тысяч рублей. Для сравнения напомним, что зарплата рабочего составляла в среднем 140 рублей. Но денежное исчисление зарплаты еще не отражает реального материального положения советских правителей. Помимо денег они каждый месяц получали для приобретения кремлевского пайка в специальных закрытых для публики магазинах продуктовые купоны на сумму от 240 до 600 рублей в месяц. Цены там не имеют ничего общего с теми, которые существуют в обычных магазинах. Они смехотворно низки. Купить можно все, что владелец купонов пожелает. Плюс ко всему этому каждый советский правитель имеет и бесплатную квартиру, и дачу, да не одну. Автомашины, яхты, бесплатные поездки для себя и членов своей семьи в специальных самолетах и поездах, бесплатное лечение и отдых на лучших советских и западных курортах. Не зря в Советском Союзе говорят о властителях, что „чего им стараться и строить коммунизм, они и так живут при нем”.

Все, ставшие членами Политбюро, которое избирается Центральным комитетом, хотя, возможно, и были знакомы между собой раньше, оказавшись в составе Политбюро, должны совсем по-иному строить свои отношения. Как свидетельствует история, в Политбюро нет друзей, а есть жесткие противники, надевающие на себя временную маску друзей. Пример отношений между Кагановичем и Хрущевым, Хрущевым и Булганиным, Брежневым и Хрущевым, Брежневым и Кириленко — это лишь несколько примеров ’’дружбы”, главной чертой которой было предательство. Те, кто занимал места в начале восьмидесятых годов в Политбюро, в этом отношении ничем не отличались от своих предшественников. Собираясь каждый четверг на заседания, они не только решали вопросы государственной важности, но и постоянно следили за поведением возможных противников. Кто же из них мог претендовать на мантию генсека?..

Начнем с тех, кто выбывал из игры по возрасту. Ни 83-летний Арвид

Пельше, ни 76-летний Н. Тихонов в претендентах не числились. А. Громыко не обладал никаким опытом партийной работы. В. Щербицкий, Д. Кунаев и Г. Романов не занимали постов в Москве, В. Гришин, хотя и был первым секретарем горкома, не являлся членом секретариата. А членство в нем так же, как и в Политбюро, — как свидетельствовал предыдущий опыт, — являлось необходимым условием для выдвижения на пост генсека.

Так было со Сталиным, Хрущевым, Брежневым.

После смерти Суслова, кроме Брежнева в Политбюро оставалось три человека, одновременно входивших в Политбюро и в секретариат ЦК: Алексей Кириленко, считавшийся в течение долгого времени наследником, был не только старше Брежнева, но и потерял влияние; Константин Черненко, старательно выдвигаемый Брежневым, и молодой Горбачев, именно из-за своей молодости, а, главным образом, из-за краткости своего пребывания на этих должностях не успевший еще создать солидную и надежную сеть сторонников.

К концу января 1982 года у всех, кто внимательно наблюдал за тем, что происходит в Кремле, складывалось впечатление, что Черненко — вне конкуренции. Чтобы окончательно закрепить успех, ему оставалось лишь заполучить место Суслова.

Речь шла не только о том, чтобы стать во главе громадного и влиятельного пропагандистского аппарата. Фактически, именно Суслов в последние годы руководил партией. Вот этого и добивался Черненко. Казалось, что это ему удастся. Важнейший его козырь — знание всех тонкостей работы партийной машины. В 1965 году, сменив работавшего еще при Маленкове и Хрущеве Малина, Черненко, став заведующим общим отделом ЦК, через который проходит вся партийная документация, сумел превратить этот отдел в опорный пункт стремящегося к укреплению своей власти Брежнева. По образцу „личного секретариата товарища Сталина” он создает „секретариат товарища Брежнева”, куда входят: Константин Русаков, Георгий Цуканов, Андрей Александров-Агентов, Анатолий Бла-тов, Виктор Голиков. Все они получают титул помощников Генерального секретаря. Здесь, в недрах этой, личной его величества генсека канцелярии, рождается и его культ. Отсюда исходят указания, как хвалить, как превозносить генсека.Естественно, что возглавляющий этот ’’внутренний кабинет” приобретает огромное влияние. Смерть Суслова открывает перед Черненко возможность восхождения еще на одну ступеньку, откуда прямой путь к овладению наследством Брежнева.

Он становится его неофициальным заместителем и в феврале, во главе советской делегации прибывает на XX1У съезд французской компартии.

Каковы же были взгляды по вопросам внешней и внутренней политики „крепкого сибиряка”, как назвала его одна французская газета? Поскольку открыто он их, как и все советские партийные руководители, не выражал, то приходится выуживать то, что может дать представление о них, продираясь сквозь частокол скучнейшего набора слов, на которые простой советский человек уже давно не обращает внимания.

Однако те, у кого хватило бы терпения прочитать речи Черненко, пришли бы к заключению, что сибиряк настаивает на верховенстве партии при принятии всех решений, что государственный аппарат должен быть подчинён партийному. Основную силу, способную повысить эффективность труда, он видит в партийных контролерах. Он требует усиления „руководства и проверки исполнения”. Именно эти качества, как он считает, служат показателями решительного и квалифицированного руководства. Он против тех, кто требует уделить больше внимания материальным стимулам. Несмотря на то, что он вроде бы поощряет такие современные методы, как изучение общественного мнения, в главном он — сталинист. В решении практических вопросов он призывает полагаться не на руководителей предприятий, а на партийных агитаторов. Он, как и в тридцатые годы, верит в магическую силу призывов и лозунгов. С их помощью он собирается решить экономические проблемы страны. Трудящихся надо призывать работать лучше — они и будут работать лучше. Такова черненковская формула. Но это и понятно. Для того чтобы руководить менеджерами народного хозяйства, нужны знания. Для руководства путем лозунгов и призывов знаний не надо. Стоящая за спиной Черненко безграмотная и полуграмотная партийная партократия видела в нем защитника от выросших уже при советской власти специалистов, понимавших всю бессмысленность и тупость партийного руководства.

Хотя выступая на съезде в Париже, претендент в генсеки опять повторил привычные слова об угрозе всеобщей войны, некоторые комментаторы сочли, что он все же не был столь воинственен в своих высказываниях, как другие советские руководители. Но они не обратили внимания на то, что он не обнаружил никакого намерения отступить от активно проводимой и Хрущевым и Брежневым политики конфронтации с Западом в странах Третьего мира.

В общем, к власти шел человек, лишенный каких бы то ни было новых идей, неспособный в силу бесцветности своей личности вдохнуть жизнь в идеи старые.

Однако он недооценивает двух членов Политбюро, в чьих руках реальная сила. Ставший маршалом благодаря Брежневу, Дмитрий Устинов Брежнева готов был поддерживать, но Черненко, хотя тот, по-видимому, и намеревался продолжать политику своего патрона, доверия ему не внушал. Сам инженер по образованию, поставленный Сталиным, несмотря на то, что ему было всего тридцать три года, во главе одного из наркоматов, ведавших производством вооружения, Устинов видит в Черненко законченный тип партаппаратчика, не имеющего опыта ни в промышленности, ни в сельском хозяйстве. В конечном счете от того, кто займет кресло генсека, зависела и боеспособность армии.

Андропов в глазах Устинова в этом смысле выглядел намного лучше. Все-таки, пусть давно, но он руководил республикой. Обладал он и опытом в международных отношениях, знал социалистические страны и, конечно, пятнадцать лет в КГБ в значительной степени расширили его кругозор. Единственно, что мешало Андропову, это как раз то, что он все еще был председателем КГБ. Однако внимательные наблюдатели заметили, что с девятого места в кремлевской ’’табели о рангах”, которое занимал глава тайной полиции всего полгода назад, он передвинулся на четвертое.

Андропову ясно, что пока он в КГБ, генсеком ему не стать. Ему надо скинуть мундир главного полицейского страны. Черненко же именно по этой причине прикладывает все силы к тому, чтобы этот мундир на нем оставался и далее.

Не только Москва, но и весь Советский Союз становится полем битвы между Черненко и Андроповым. В феврале председатель КГБ наносит очередной удар.

В Москве арестовывают директора Госцирка Анатолия Колеватова. Его обвиняют в том, что за организацию гастролей за границей он брал с артистов взятки. И на сей раз, как и в деле своего любовника, Галина Брежнева бессильна чем-либо помочь своему другу.

А тут, к тому же, происходит удивительное совпадение. „Правда” публикует интервью с известным клоуном Юрием Никулиным, в котором он говорит о неразборчивом в средствах руководителе цирка и о молодых артистах, больше всего заинтересованных в получении званий и орденов. От внимательных читателей не укрылось, что намек циркового клоуна на ордена — это скрытая атака на Брежнева, пристрастие которого, к цирку было хорошо известно.

И словно подтверждая это, а заодно и то, что идет борьба за власть,

12 марта та же „Правда” помещает рассказ о некоем Клавдии Свечнико-ве, партийная карьера которого очень напоминает брежневскую. Свеч-никова, который был снят со своего партийного поста, восстанавливает партком, и, газета подчеркивает, что поскольку он был избран партийным комитетом, только он имеет право сместить его. Из чего опять же читателю предлагалось сделать вывод, что хоть и ходят слухи о болезни Брежнева, сместить его имеет право только ЦК.

Андропов смелеет. Он играет со своей жертвой, как кот с мышью. Он не убирает Брежнева. Ему выгоднее, чтобы Брежнев сам убрал себя.

Обычно испытывавшие трудности в добывании сведений обо всем, что касается семьи Брежнева иностранные журналисты на сей раз таких трудностей не испытывают. Более того, включив свои приемники, советские граждане с удивлением замечали, как мгновенно, словно по команде, прекращалось глушение, когда из-за океана начиналась передача о скандале, в котором замешана семья генсека.

Из рассказов одного из моих московских знакомых, работавшего в учреждении, занимавшемся глушением и расположенном на Котельнической набережной, мне уже давно было известно, что глушение входит в сферу деятельности КГБ.

В конце февраля генсека поражает сердечный приступ. Но, едва оправившись, вместо того, чтобы, как всегда в марте уехать на отдых в Крым, он вылетает в Ташкент.

Черненко необходимо, чтобы он был на людях. Ему нужен Брежнев, какой угодно, но лишь бы двигался. Ведь только показывая генсека, можно убедить всех, что он еще держит власть, а, следовательно, и обладает силой передать эту власть тому, кого сам предназначит себе в наследники. Он убеждает Брежнева в том, что только так он способен спасти себя и свою семью.

Четыре дня в Ташкенте оказались тяжелой нагрузкой для Брежнева. В Москве его выносят из самолета на носилках. Генсек исчезает из виду. Это как раз то, что нужно Андропову. Ирония заключается в том, что пройдет ровно год и он точно так же внезапно исчезнет.

Теперь ранней весной 1982 года он стремится подогнать события. Ему надоело ждать. У него нет времени, хотя об этом, кроме него и его врачей еще никто не знает.

По Москве опять начинает ползти молва: ’’Слышали, Брежнев умер”, ’’Говорят, что в Ташкенте на него было совершено покушение”, ’’Специально подстроили так, что обвалилось перекрытие...”. Хорошо информированные источники подтверждают это западным дипломатам.

В Нью-Йорке ’’Ньюсуик” помещает на обложке расколотый бюст Брежнева. Все материалы номера говорят о конце брежневской эры.

Но она еще не кончена. Черненко совершает невозможное. Всеми похороненный Брежнев появляется на спектакле во МХАТе.

Пьеса, которую пришли посмотреть, принадлежала перу Михаила Шатрова и называлась ’’Так — победим”. Главный режиссер театра О. Ефремов уже в течение долгого времени добивался разрешения на выпуск спектакля, подготовленного еще к 26-му партийному съезду. Все, казалось бы, было решено. Спектакль, который еще никто не видел, даже выдвинули на Ленинскую премию. И вдруг — запрет.

* Переждав какое-то время, Ефремов добился приема у Черненко.

— Не могу идти против отдела пропаганды... Это их сфера, — глядя куда-то в сторону, отрывисто выталкивал слова Черненко.

Ефремов, которому много раз приходилось играть роли простоватых, неудачливых парней, и на сей раз избрал этот образ. Сменив тон, он, как бы махнув на все рукой, произнес:

— Стало быть, не судьба... А пьеса хорошая... Отличная пьеса. Мы бы вам ее одному показали. А что, Константин Устинович, приходите, для Вас и сыграем, а...?