Последние распоряжения

Винс

И я ударил ее. Ударил Салли Тейт.

Потому что сказал: «Знаешь, откуда дети берутся?» — и она ответила: «Нет». Я сказал: «А я знаю». И замолчал, так что она не выдержала: «Ну давай, рассказывай, откуда дети берутся?» Тогда я сказал: «От хмеля. Они берутся от хмеля», и она посмотрела на меня так, будто вот-вот расхохочется.

«От какого еще хмеля?» — сказала она.

Я сказал, что точно не знаю, но это и есть то самое. И с ним что-то делают — собирают, кажется.

А она смотрит на меня этак насмешливо, словно сама уже давным-давно выяснила, откуда дети берутся. Наверно, от нее и пошла эта шутка. Ни с кем нельзя делиться своими секретами. Маленькая шутка вдогонку к большой, но ведь запомнилась же. Так что даже много лет спустя Ленни говаривал: «Возьми еще пивка, Винс. А то детей больше не будет».

Но я не потому ее спрашивал, не потому затеял этот разговор. Дело было не в хмеле и не в том, как его собирают, а в том, кто. Самое главное — кто его собирает.

Так что потом я сообщил ей главное. Джек с Эми собирали хмель, но от него получился не я, а кое-кто другой. И этого кое-кого назвали Джун. Выходит, мальчишки, с которыми я дерусь, говорят правду. У Винси есть сестренка. Но это и неправда тоже, потому что я получился не от того хмеля, который собирали Джек с Эми, а от того, который собирали…

И она сказала, что знает, давно уже знает про все это.

Вот тут-то я ее и ударил. Она не смеялась, но я ударил ее так же, как бил тех мальчишек.

И с мальчишками я дрался по-старому, чем дальше, тем больше. Потому что теперь я знал, что их слова — это и правда, и неправда. Потому что она не была моей сестрой. Джун мне не сестра, нет у меня сестры. И хотя она не была мне настоящей сестрой, я все чаще дрался из-за нее, ради нее, потому что сама она не могла себя защитить. Потому что раньше, когда я и знать не знал ни о какой Джун, мне некого было защищать и я дрался просто так.

Я думал: можно сделать ради нее хотя бы это. Потому что, хоть она мне и не сестра, я все равно похож на нее. Нет, я не был чокнутый, как про нее говорили, — но и со мной тоже сыграли злую шутку. Вот я и дрался.

Дрался с мальчишками. С Алеком Кларком, с Фредди Ньюменом. Девчонок я не бил — только Салли. Девчонок бить не полагается, они другие. Но и они могут получить в случае чего — это им понятно, не настолько уж они другие. Так что если одна, или две, или целая их компания начинала дразнить меня так же, как мальчишки, только иногда похуже, я их не бил, я говорил: «А ну покажи трусы».

Тогда Салли и присоединилась к ним, я заметил: когда все стало похоже на игру, когда они принялись прыгать, и плясать, и скакать передо мной: «Эй, Винси, где тут твой хмель?», пытаясь довести меня до состояния, в котором я не смогу побить их.

Потому что раньше она держалась от меня в стороне, мы даже не разговаривали. Потому что я ее ударил.

Но она повела себя не так, как другие девчонки: те-то вздернут на секунду юбочку и сразу бежать с воплями и визгами, чтобы потом украдкой вернуться и сделать то же самое по второму разу. А она сказала: «Пойдем со мной, Винс». И мы пошли на развалины дома, который разбомбили немцы, пробирались там среди сорняков, кирпичей и мусора, — раньше я даже не знал, как выглядят такие развалины, никогда туда не ходил. Потом она встала и посмотрела на меня и подняла свою юбку обеими руками, подолом к самому носу, как будто загородилась ею. И главное, конечно, было не в ее трусах. Они были темно-синие, ничего особенно интересного. Главным был сам факт, что она стояла передо мной, держа юбку на весу, как скатерть, и терпеливо ждала, пока я закончу осмотр. Тогда я сказал: «Покажи мне свою дырочку».

Теперь с Салли все было по-другому.

Она сказала: «Нет». А я ответил: «Гляди, схлопочешь». И она: «Только если ты тоже покажешь».

Я ответил: «У меня не дырочка, а прутик».

«Там тоже должна быть дырочка, разве нет? — сказала она. Я промолчал, и тогда она сказала: — Ну?»

Лицо у нее было совсем взрослое, серьезное. Я подумал: она и на девчонку-то не похожа, она как женщина, у которой свои мысли.

И я задрал штанину своих шорт, быстро, всего на полсекунды, но она сказала «Еще», точно скомандовала. Посмотрела, а потом взяла его рукой. Взяла и пощупала, словно пришла в магазин и выбирает помидор или еще какой-нибудь овощ вроде тех, которыми торгует ее папаша.

Тогда я снова ударил ее. Не лапай, пока не купила.

Она была единственная девчонка, которую я ударил. И сама, наверно, понимала, что к ней у меня отношение особое. Мальчишек — тех я бил без разбору. Терри Спенсера. Дейва Крофта. Так что директор вызвал меня на беседу. Его фамилия была Борроу, и он имел привычку тяжело сопеть носом, когда сердился, поэтому мы прозвали его Боровом. Думаю, ему было непросто со мной говорить, если он знал, что я знаю то, что знаю. А знал он наверняка. Он сказал: можешь объяснить мне, что значит слово «хулиган»? Есть много вещей, для которых мальчишка не умеет подобрать слов, но после того, как он посопел немного, я сказал ему примерно вот что: а вы можете объяснить мне, что значит слово «сирота»?

По-моему, это был хороший ответ, один из лучших во всей моей жизни.

После этого он откинулся на спинку кресла и стал сопеть и вертеть в руках карандаш. Когда я ходил на встречу с тем хирургом, мне вспомнился мистер Борроу. Вся наша жизнь — это борьба с разными старыми ослами, которые пытаются заставить нас перед ними ползать.

Он говорит: «Что ты собираешься делать, Винс? Кем хочешь стать?»

Я думаю: вот идиотский вопрос, потому что я уже кто-то. А он смотрит на меня, играет своим карандашом. Но вся беда в том, что я даже толком не знаю, кто я такой. Поэтому я молчу и только нахохливаюсь, и он это видит. Со спортивной площадки доносятся крики. Я бы хотел быть Гэри Купером, да не могу. Я бы хотел быть самыми разными людьми, даже мистером Борроу, вызывающим на ковер очередного мальчишку, но я не могу, потому что я — это уже я. Я думаю: наверное, и Джун чувствует то же самое. Вокруг нее столько людей, которые на нее не похожи, потому что она другая, и если Джун вообще что-нибудь думает, она должна думать: я не хочу быть как я, хочу быть как они, но я не могу, не могу, не могу.

Но, может, Джун вовсе ни о чем не думает, может, у нее в голове ни единой мысли, а желание кем-то стать — это штука особая. Что-то вроде ведущего вала у машины.

Говорят, их всех убило бомбой, а мне повезло.

Он говорит: «Я имею в виду, чем ты будешь заниматься? — И улыбается — хочет показать, что не желает мне ничего плохого. — Какую профессию выберешь?»

И я вижу, как все они висят передо мной, точно костюмы на вешалках, все профессии — жестянщик, портной, солдат, — и тебе предлагают выбрать одну, а потом до самой смерти притворяться, что это и есть ты. И вполне можно сказать «ему случилось стать тем-то», так же как говорят «ему случилось родиться там-то». Тогда я еще не слыхал этого выражения, но потом услышал. Это хорошее выражение.

Я думаю: он хочет, чтобы я сказал «мясником», но этого он от меня не дождется. Не хочу я быть мясником.

Я сказал Эми: «Возьми меня с собой к ней, я тоже хочу поехать к Джун». Хоть раз, но сделал то, чего он никогда не делал. У Винси есть сестренка, лицо как у теленка. И именно Эми призналась, что он вообще не хотел мне ничего говорить, никогда. С ума сойти — неужто он думал, что я так ничего и не узнаю? Именно Эми сказала мне, что Джун — это была случайность. Не в том смысле, какая она получилась, а в том, что они вообще ее не ждали.

Стало быть, Джун появилась у них случайно, а я — нарочно. Жестянщик, портной, солдат.

«Ну так кем же ты станешь?» — говорит он.

И смотрит на меня, уверенный, что двух ответов тут быть не может. Снаружи раздается свисток — это кончилась игра, и в комнате становится тихо, как под шерстяным одеялом, я слышу только его дыхание. Как раз в такие минуты я думаю: если они могут меня видеть, то, должно быть, видят сейчас.

Росла она, ласки не зная, по дому родному скучая.

Я ничего не отвечаю, и он, наверно, догадывается, что больше всего мне хочется его ударить.

Потом говорю: «Что я хотел бы делать, сэр, чем я хотел бы заниматься — это собирать хмель».