Последние распоряжения

Рэй

Голос принадлежал Эми, но мне почудилось, только на одно мгновение, что я слышу Кэрол.

«Они ничего не могут сделать, Рэй», — сказала она. И в ее голосе я услышал твердость, такую же, как у Кэрол.

Она сказала, что он еще не оправился как следует после операции и Стрикленд до поры до времени не хочет ему все выкладывать. Но ей он сказал и Винсу тоже, коротко и ясно. Надежды нет. Он вскрыл его и сразу зашил обратно. А потом, когда она сидела у его кровати, он ненадолго очнулся и она ничего ему не сказала, а он ничего не спросил, только поглядел на нее и сказал: «Пускай Счастливчик придет».

«Так по-твоему, он знает?» — сказал я. Имея в виду: по-твоему, он знает, что все кончено? Но сам подумал — как, наверное, и Эми, — что мои слова можно понять и по-другому. Не в этом ли причина того, что он хочет меня видеть, — зачем, в конце концов, людей призывают к смертному одру? Я все равно ходил к нему чуть не каждый день, но тут он попросил: пускай Счастливчик придет. То, чего ты не знаешь, не может причинить тебе боли, и лишние разговоры только бередят душу, но когда человек умирает, это другое дело: ведь скоро у меня даже выбора не останется, сказать ему что-нибудь или ничего не сказать.

Наверное, и Эми подумала о том же, потому что она вдруг притихла и словно бы растерялась.

Я сказал: «Но ты же не думаешь, что он думает, раз меня зовут Счастливчиком, то…»

Экая глупость.

Потом она заплакала. Слышно было, как в коридоре ходят и разговаривают.

Я сказал: «Хочешь, чтобы с тобой был кто-нибудь?»

«Все в порядке, — сказала она. — Со мной Винс и Мэнди. Они останутся на ночь».

«Завтра с утра первым делом туда приеду, — сказал я. — Как только начнут пускать».

Мы помолчали, а потом она сказала «Прощай, Рэй», точно собиралась в какое-то дальнее путешествие и я мог вообще больше не увидеть ее, по крайней мере прежнюю Эми. Но нас покидала не Эми, а Джек, и как раз в этот миг мне почудилось, что я слышу не ее голос, а Кэрол.

«Я серьезно, Рэй, — я больше не вернусь. Слышишь? Я не вернусь к тебе».

В лицо сказать побоялась.

Я прижимал трубку к уху, точно плохо слышал, и мне вспомнилось, как Сью первый раз позвонила из Сиднея и я прилип к телефону — звонок-то, почитай, с другого конца света, — но голос Сью звучал так, словно она стояла за ближайшим углом. И я сказал ей: «Слушай, милая моя, до тебя как будто рукой подать». А теперь голос Кэрол доносился сюда точно с другого конца света, но я-то ведь знал, откуда она звонит. Не из Сиднея, а из Сиднема.

«Я не могла сказать тебе дома, но говорю сейчас».

Но я почти видел ее лицо на другом конце линии, видел, как она пытается найти для меня последние слова. И до сих пор вижу.

«Я останусь с ним, Рэй. Я и сейчас с ним, и я не вернусь к тебе. Прощай, Рэй».

Я не сказал «Прощай, Кэрол». Прощайте, миссис Джонсон. Не доставил ей этого удовольствия и себя не уронил. И это была вся моя жалкая месть: я так и не сказал ей «прощай». Просто положил трубку. А потом сидел молча, в наступающем вечере. И думал: я не пойду в «Карету», я не могу туда пойти. У меня не получалось представить ее с другим мужчиной, хоть я и знал, что он у нее есть. Барри Стоукс. Это так же глупо, как представить меня с… Но если уж ей приспичило иметь другого, она могла бы, по крайней мере, найти какого-нибудь богатого засранца, или красивого засранца, или доку по постельной части, коли уж на то пошло. А не помощника управляющего в доме быта, где подрабатывала от случая к случаю.

Будь я другим человеком, я не сидел бы здесь, в наступающей темноте, даже не зажигая света, даже не шевелясь, точно надеялся потихоньку раствориться в воздухе. Другой на моем месте опрокинул бы парочку шкафов или смахнул с каминной полки всю дребедень. Другой надел бы пальто и пошел прямиком туда, где она сейчас, и вышиб бы дверь, если надо, а потом вышиб бы тому парню все зубы.

Но все это не для меня, я ведь мужичок маленький.

Я подумал: сначала моя дочь уматывает в Сидней и перестает писать, потом жена берет и делает ручкой. И после этого меня еще зовут Счастливчиком.

Я подумал: да, не очень-то тебе помогло твое участие в битве под Эль-Аламейном.

Другой человек повел бы себя по-другому. Но я просто сидел в темноте, не двигаясь, не шевелясь, пока не обнаружил, что я не сижу, а лежу свернувшись, по-прежнему одетый, и уже шесть утра. Тогда я встал, умылся, побрился, надел свежую рубашку, и сунул в тостер два ломтика хлеба, и заварил себе чай, все как обычно. Вымыл посуду, которая накопилась в раковине. Заглянул в кошелек и положил кое-что в сумку. Потом отправился во двор, к гаражу, переделанному Чарли Диксоном из старой конюшни. Купил по дороге свежую «Спортинг-лайф», пачку «Плейерс» и подумал: нынче среда, утро, и я еще живой. Стоял конец апреля. Я вывел задом фургон и протер ветровое стекло, не выключая двигателя. Поглядел на колеса и подумал, не проверить ли мотор, но потом решил: надо ли суетиться, если на нем почти не ездили? Я посмотрел, все ли на месте в кузове: газовая плита с баллоном, бак с водой, шкафчик с чайником, кружками, полотенцем и прочей мелочью. Путеводитель «По интересным местам Англии и Уэльса». Я выехал со двора, остановился, вышел, закрыл ворота, «Чарлз Диксон, сбор и продажа металлолома», и запер их на висячий замок. Утро было ясное, свежее. Я влез обратно в кабину и покатил в Ньюмаркет.9