Последний натиск на восток. Ч. 2

Глава 31

— Великие боги, до чего мы дошли? — старики неодобрительно качали головами, видя подобное непотребство. — Молодежь старые обычаи рушит!

Творилось немыслимое! Хан племени консуяр хочет завести себе мануфактуру! Воин и потомок воинов становится презренным торгашом! Видно, небо скоро упадет на землю. Многое изменилось в степи за последние годы. Так много, словно и не было прежней жизни, при старых каганах. Отважные батыры, вместо того, чтобы с молодецким свистом ловить трусливых словен арканом, вместо того, чтобы грабить ромейские города, вместо того, чтобы идти в дальние походы, теперь охраняют караваны, ловят землепашцев в чужих землях и привозят домой чеканное серебро вместо добычи. Впрочем, князь частенько ходит на ляшские племена, беря с собой пять-шесть сотен всадников. Больше ему не нужно.

Хан Бакай, поговорив как-то с князем, приехал домой в задумчивости. Он из молодых был, и получил власть от старого отца, что уже восседал на кипе ковров, словно кукла. У него тряслась голова и выпали зубы, а бог Тенгри все никак не хотел забрать его к себе на небеса. И вот Бакай, отринув старые обычаи, стал первым из ханов, кто посадил свой народ на землю. Не было больше нужды кочевать вместе со стадом, спокойно стало в степи. Пастух и пара мальчишек уходили со скотом на пастбища, пока их семьи строили себе новые дома. Бескрайняя, казалось бы, степь была поделена между племенами. Каждая балка, каждый ручеек имел своего хозяина, но теперь за все это роды и племена не бились, как раньше. Неподъемная вира грозила тому роду, что нарушит закон. Все ханы, поклявшись Великим Небом, сказали, что сообща покарают отступника, выдав его голову князю Самославу. С тех пор в степи установился мир.

Так уж вышло, что извечные враги стали теперь больше, чем друзья. Они стали торговыми партнерами. Степняки везли шерсть в городок Драгомиров и в мораванскую Вену, а оттуда получали ткани по хорошей цене. Из словенских земель везли оружие, а обратно гнали коней и баранов. А вот теперь хитроумный словенский каган показал хану Бакаю, как зарабатывать еще больше, и даже скотину никуда не гоняя. И заказ сделал под будущую войну, на год вперед. Пока еще скот был худой, ведь зима только-только начала покидать степь. Но уже месяца через три бараны и кони залоснятся на свежей травке, и уже тогда пойдут под нож. А пока что надо попробовать…

Старый баран взмемекнул дурным голосом и затих. Кровь из перерезанного горла ударила в жухлую прошлогоднюю траву, а коренастый пастух сноровисто снял шкуру и отложил ее в сторону.

— Мясо с костей срезать, на узкие полосы распустить и на огне высушить, — дал команду хан. — Высушить так, чтобы в пальцах ломалось. Нутряной жир отдельно положи и растопи. Шерсть состриги и сделай небольшие мешочки, с кулак размером. Все понял?

— Да, мой хан, — кивнул пастух, не показывая удивления. Мясо тут сушили и раньше, но зачем делать все именно так? Пастух не понимал.

— Затем истолчешь мясо в ступе, зальешь жиром, хорошо перемешаешь, положишь в мешочки из бараньей кожи, и зашьешь. Потом принесешь мне. Я хочу попробовать, что получится.

— Слушаюсь, мой хан, — склонился пастух, снедаемый любопытством. — А зачем все это нужно делать? Я не понимаю.

— Воины кагана будут есть это в походе, — ответил хан. — Если бросить в котел кусок этого мяса с жиром, то потом можно биться весь день без устали. Очень сытная штука, и не портится очень долго. Как наш овечий сыр. Так сказал каган. Летом мы не погоним баранов в словенские леса. Мы будем грузить на большие лодки вот такие мешочки, а потом получать за них серебро, вино и ткани. И даже ты, Арыс, принесешь своей жене цветной платок. Я тебе это обещаю. Батистовые портянки носить будем!

— Чего? — выпучил глаза пастух. — Ты чего это сейчас сказал, мой хан?

— Это заклинание такое, — гордо ответил Бакай. — Удачу приносит. Каган Само его часто повторяет. Потому-то он и стал богаче ромейского императора. Он верное слово знает!

— Разорение! Одно разорение! — Эльфрида всплеснула пухлыми руками, когда услышала, что железную мануфактуру мужа переносить будут на триста миль к востоку. Это ведь не сундук с пожитками перевезти, это же мануфактура целая. Сердце Эльфриды было не на месте.

Большая столовая была тесно уставлена мебелью. Массивный длинный стол с резными ножками, кресла с высокими спинками и открытый буфет по моде, заведенной в княжеском дворце, набитый разномастной посудой. Каждой тарелке, кружке и чарке было здесь свое место. Каждую из них хозяйка знала в лицо, она даже помнила, где она это все купила и за какие деньги.

— Да чтоб им всем пусто было! — в стену полетела глиняная кружка, из тех, что попроще, без затейливой росписи. Расписную Эльфрида нипочем не разбила бы. Дочка мельника была весьма прижимиста.

— Да, большие расходы ожидаются! — Лотар потер рукой могучую шею. — А куда деваться! Франки тут разорят все. Если сами в другое место не перенесем, вообще голыми останемся. Князь мудр, женушка, он пока в глупых советах не замечен.

— Да я и сама знаю, — понурилась Эльфрида. — Это я так, злость выпустила! Денег-то как жалко! Но лучше уж самим все сделать и в другом месте построить, чем заново жизнь с пепелища начинать.

— И я о том, — согласно кивнул Лотар и шумно отхлебнул из серебряной чарки.

— Закуси! — Эльфрида подвинула ему тарелку с тонко нарезанной ветчиной и солеными груздями. — Как последний варнак без закуски пьешь, ей богу! Перед людьми стыдно. И вилку возьми, деревенщина! Вот ведь, горе мое!

— Нам его светлость участок под дом в Братиславе жалует, — обрадовал Лотар свою половину. — Цены скоро не будет той земле. Ее купить вообще нельзя, сам князь только и дает.

— Я слышала, — просветлела лицом Эльфрида и злорадно захихикала. — Тут ко мне жена дьяка одного захаживает. Мы с ней иногда в картишки перекидываемся. Так она говорит, муж ее уже все волосья на себе порвал, столько денег мимо плывет. Таким людям отказывать приходится, что он аж спать от расстройства не может. Представляешь, к нему недавно иудеи из Лугдунума приезжали, их же король Дагоберт гонит оттуда. Так они сотню участков в самых лучших местах купить хотели, а он, дурак, и обрадовался.

— И что? — не на шутку заинтересовался Лотар. Даже чарку в сторонку отставил. Он догадывался, чем такая история закончиться может.

— Ну, он государю докладывал что-то по службе, а потом возьми и скажи: Я, государь, инвесторов нашел! Вот! Целых сто домов в Братиславе по хорошей цене готовы купить.

— А он? — Лотар начал фыркать от смеха. Надо же, какой дурень в дьяки выслужился. Родня влиятельная, не иначе.

— А князь ему и говорит, — начала хохотать Эльфрида. Она любила такие истории, где кто-нибудь в дураках оставался. — Еще раз мою землю продать вздумаешь, я тебя со службы взашей выгоню! А если на взятке поймаю, будешь следующие десять лет соль рубить. За тобой, дьяк, теперь сам боярин Горан следить станет. Лично! Я ему прямо сейчас поручение дам.

— Ха-ха-ха! — в голос захохотал Лотар. — Сам боярин Горан, не к ночи будь помянут! Ой, я не могу! Бока сейчас порвутся! Вот насмешила, жена!

— Папка! — дочь Одила залезла к Лотару на колени. «Богатая», так ее назвали по настоянию жены. Эльфрида была одержима накоплением всяческого добра, и даже тут не могла удержаться.

— Ты чего мне сегодня принес? Где мой подарок? — белокурая крошка ангельского вида требовательно смотрела на отца и протягивала пухлую ручонку. — Ты обещал!

— Раз обещал, то держи, — согласился Лотар, доставая из кармана золотой кулончик. Дочь была вылитая мать, и он в ней души не чаял. И росла она, похожая на мать в ее… э-э-э… домовитости. Добрая хозяйка кому-то достанется.

— Я тебя, папка, так люблю! Так люблю! — посмотрела на него дочь огромными голубыми глазищами. — А что ты мне завтра подаришь?

Млака — мелкий приток Моравы, что тек неподалеку от города. Там-то и ставил Вуйк еще одну лесопилку, нутром чуя, что заказов в новой столице хватит еще его правнукам. Десятая доля, что дал ему князь Самослав в этом деле, сделала вчерашнего босяка весьма небедным человеком. Он богател стремительно, благо его светлость новых лесопилок ставить больше не дозволял, хоть и обивали его пороги уважаемые люди. Конкуренция! Значение этого незнакомого слова Вуйк усвоил сразу и прочно, а потому спешил застолбить лучшие места, вкладывая все, что удалось накопить. У него даже дома приличного не было, и он жил в просторной бревенчатой избе у самой стройки. Братья его жили в Новгороде, при школе, а сестра Липка — с ним вместе, и она по-прежнему была не просватана.

Последний разговор с его светлостью заставил Вуйка призадуматься. Князь совершенно прозрачно намекнул, что Вацлав Драгомирович, будущий боярин, пока не женат, и к хорошим предложениям в плане будущей свадьбы открыт. Он, князь, с ним переговорил уже. А поскольку Вуйк своей сестре самого лучшего жениха ищет, то лучшего ему во всем княжестве не найти. Знаменитого отца сын, даже город в его честь назван. Князь на свадьбу Вацлаву дом в Братиславе подарит, а в качестве приданого ждет долю в пражской лесопилке. Видно, какую-то важную услугу тот Вацлав государю оказал, раз таким богатым человеком хочет его сделать. Предприятие в чешских землях весьма доходным было. И Вуйк согласился. Ему для сестры ничего не жалко, а князь вполне определенно пообещал, что за это Вуйк еще пять лет один работать будет, без проклятых конкурентов. Хитер князь, — чесал затылок Вуйк. И верного человека озолотил, и денег на это ни копейки своих не потратил.

— Братик, еда готова! Садись за стол! — Липка смотрела на него с такой нежностью и любовью, что Вуйк окончательно понял, что не жалко ему той лесопилки. Ничего ему для любимой сестренки не жалко, пусть только счастлива будет.

Тощая босоногая замарашка, какой была Липка еще пару лет назад, обабилась, покруглела в нужных местах и приоделась нарядно. Жених пёр косяком, и девчонка даже всплакнула пару раз, ведь брат отшивал всех. Она уж начала думать, что в девках свой век закончит. Мыслимо ли дело, восемнадцать годов скоро стукнет. Но брату она верила безоговорочно и теперь с легкой улыбкой, подперев голову рукой, смотрела на Вуйка, который торопливо ел то, что она приготовила. Он всегда торопился, даже тогда, когда и торопиться не стоило.

— Замуж тебя отдадим скоро, — сытый Вуйк откинулся на бревенчатую стену. — Нашел я тебе жениха, самого лучшего в княжестве.

— Ох! — Липка выпучила глаза и закрыла рот руками. — А какой он?

— Хорошего рода, — пояснил брат, — боярином скоро станет. Сам князь ценит его. Я за тебя приданое хорошее пообещал, он не должен отказать.

— А какой он? — с замиранием сердца спросила Липка. — Добрый или злой? Может, пьет горькую? Собой хорош ли?

— Я не спрашивал, — почесал затылок Вуйк. — Сам князь предложил. Думаешь, он пьяницу боярином поставит? Хорош он, не сомневайся.

— А когда я увижу его? — спросила девчонка и взмолилась. — Братик, покажи мне его. Вдруг он не люб мне будет?

— Почему не люб? — удивился Вуйк. — Боярыней станешь. Чего тебе еще надобно?

— Счастья женского хочу! — пустила слезу Липка. — Знаю, что добра мне желаешь, Вуйко. Сделай так, чтобы сватовство было. Хочу суженого своего до свадьбы хоть одним глазком увидеть.

— Хорошо, — почесал голову Вуйк. — Да я и сам его пока не видал. Как услышал, что хорошего рода, так и согласился сразу. А еще князь сказал, что у нас в Братиславе дома рядом стоять будут. Так что, сестренка, я тебя не брошу. И младшие братья тоже, как отучатся, сюда приедут. Все рядом будем.

— А ты сам-то, когда женишься? — застенчиво спросила Липка.

— Да! — махнул рукой Вуйк. — Недосуг мне. Потом… Побежал я, Липка. Стройка не ждет.

— Дева Мария! — мастер Максим осматривал участок рядом со своей будущей мануфактурой. — Это что за городок такой?

— Кузнечный городок, почтенный, — жупан Будимир гордо повел рукой. — Так и назвали.

Огромная поляна, что раскинулась между мануфактурой Лотара и самого Максима, была застроена совершенно одинаковыми избами-пятистенками, из крыш которых торчали печные трубы. Сзади каждой избы был участок земли под огород.

— Тут твои мастера жить будут, и почтенного Лотара мастера тоже, — пояснил жупан. — У меня артель строительная собралась. Одни лес валят, другие на бревно его пилят и шкурят, третьи пазы выбирают, четвертые печи навострились класть. Заводик кирпичный опять же поставили неподалеку. Тут глина неплохая есть.

— Тут же недавно голое поле было! Это за сколько же такую избу строят? — спросил ошеломленный Максим.

— Если сруб, то за день три штуки ставим, — похвалился жупан. — У меня артель большая! Потом кровельщики заходят, там чуть подольше. С ними вместе печники работают. Думаешь, ты один догадался работу между людьми делить?

— Да мои мастера бога за нашего князя молить будут! — восхитился Максим.

— Это не бесплатно, — спустил его на землю жупан.

— Как это? — на лице Максима удивление сменилось пониманием. — Ну да, дома ведь денег стоят.

— Именно! — ткнул пальцем жупан. — А артель, между прочим, моя. Мне людей тоже кормить надо. А дома эти государевы, и земля государева. Будешь из получки у своих четвертак в месяц вычитать и в Приказ Большого Дворца сдавать. Так сама госпожа Любава распорядилась. Это она и придумала, между прочим, и подряд мне на стройку дала.

— Госпожа Любава, значит? — почесал бороду Максим. — И почему я не удивлен? Четвертак в месяц? Немало так-то. У меня лучший мастер четыре рубля в месяц получает. А подмастерья — рубль-полтора. Они у меня люди привычные, им этакая красота ни к чему. Могут они себе сами дома построить?

— Могут, — с людоедской улыбкой ответил жупан. — Но не ближе трех миль отсюда. В этом месте государь все дома лично согласовывает. Столица!

— М-да…, — задумался Максим. — Не поймет народ, бузить начнет. Надо им теперь платить больше. Четвертак? Не обеднею! Надо только придумать, как эти денежки вернуть. А то тут четвертак, там полтина! Так и по миру пойти недолго.

— Тут у нас, почтенный Максим, дикие места, — усмехнулся жупан. — Людишки до сих пор лес валят и в теплый пепел зерно бросают. Так и сеются, как мы лет десять назад. Дремучий тут народ. Ни жаток, ни грабель твоих не знают, ни лопат добрых. А на севере ляхи. Там все еще хуже. У тебя мануфактура в три смены работать будет.

— Чем они платить-то будут? — уныло спросил Максим. — Лесовики ведь нищие.

— Мех есть, зверя бьют, рыбу ловят, научились пчел в колодах водить, — пожал плечами жупан. — Тут тоже понемногу жизнь меняется. Мы сюда в прошлом году скотину привели из степей. Лет восемь-десять, и здесь все точно так же будет, как вокруг Новгорода.

— Слышал я, сюда скоро много народа оттуда придет, — ответил ему Максим. — Все деревни на день пути от старой столицы опустеют. Война будет. Землепашцев многих на новые земли выведут, а старые веси вокруг Новгорода и Солеграда бросят до поры. Их франки все равно разорят.

— Семь тысяч семей пригонят, — усмехнулся Будимир. — Мы народ со стройки городских стен сняли, и веси одну за другой ставим. Они пустые пока, там одни старосты живут. Людей скоро ждем. Они по теплу сюда двинут. Ты через год эти места и вовсе не узнаешь. Тут ногу поставить негде будет.

— Да, не мелочится государь, — удивленно протянул Максим. — До сих пор не верю, что так все повернулось. Ведь совсем молодым парнем его помню. А ты посмотри, что он за эти годы наворотил! Тысячи людей по одному его слову насиженные места бросают и в дальние земли идут.

— Сам дивлюсь иногда, — пожал плечами жупан. — Видно сами боги ему шепчут. У нас здесь места глухие. Народец до того темный, что начал истуканов ставить с усами и без бороды. Представляешь? Тут, у города, жизнь ключом бьет, а отъедешь на три мили в сторону, а там то же самое, что и сотню лет назад было. Не меняется ничего. Болото болотом! Может, и переменится все, наконец.

— Переменится, дай время, — согласно качнул головой Максим. — Я ведь тут самый первый кузнец из пришлых. Я ведь помню, как все начиналось.

Максим посмотрел вдаль, туда, где в миле от этого места, на высоту трех человеческих ростов поднялись недостроенные стены княжеского замка. Второй пояс городской стены выложен всего на два локтя, зато кое-какие здания были почти закончены. Княжеский дворец, например, главный корпус Университета и здание Тайного Приказа. Оно даже отсюда пугало своими окошками, забранными железными прутьями. Псы государевы будут первыми, кто придет жить в новую столицу. И Максим, осенив себя крестным знамением, отвернулся в сторону своей новой мануфактуры. Ее вид нравился ему гораздо больше.