Последний Персидский поход

Глава 10

***

Титры: Москва. СССР.

10 июня 1988 года.

По парапету Воробьевых гор ходит Шура в песочке со «стечкиным» на боку, балансируя руками, хотя парапет широкий и балансе нет надобности. Вокруг никого, кроме Никитина, который идет за ним и просит:

- Шура, ну хоть намекни как-нибудь, о чем я хотел тебя спросить? Если тебе известен ответ, то, наверняка, ты знаешь и вопрос. Ты ведь всегда знал много такого, чего не знал я. Например, о Персидских походах. Я сейчас должен знать о том, что уже случилось, и что должно случиться. Тебе вместе со Смертью, открылась великая Тайна. Что это за Тайна, Шура?

- На то она и Тайна, Ник, - ответил Шура, спрыгивая с парапета вниз. Дальше был слышен только его голос, – Знать тебе об этом еще рано. Ты еще живой! Всему свое время…

Голос стал затухать, словно удаляясь куда-то. Только эхом отдавалось в ушах, ревербирируя:

- Время… время… время…

- Подожди, Шура! Когда оно наступит, мое ВРЕМЯ?

Вместо этого Никитин почувствовал несильный толчок в плечо.

И открыл глаза

Посмотрел на часы. На циферблате было 11.02.

- Эй, гражданин! – с тревогой в голосе спросил стоящий перед ним молоденький милиционер, – Вам плохо?

- Да ничего, сержант, все в порядке, спасибо.

- Выпили, что ли? – он подозрительно заглянул мне в глаза.

- Да нет, просто на солнцепеке разморило. Извините, я пойду.

- Ну-ну, идите, - он козырнул.

………………………………………………………..

Дверь Никитину открыла сама Ванда Станиславовна в элегантном черном платье, явно не из универмага «Москва». На голове черная же косынка – правда, повязанная как-то странно, «а-ля черт меня подери», на манер пиратов Южных морей.

- Заходите, Игорь, - она вздохнула. – Езус Мария, какое горе!

- Здравствуйте, Ванда Станиславовна, - сказал Никитин, решив, не теряя времени, приступить к делу, – Примите еще раз мои соболезнования. Здесь у меня вещи Виктора, которые я должен вам передать согласно описи.

В прихожей Никитин обратил внимание на занавешенное черным тюлем зеркало, а на призеркальной полочке – портрет Шуры с траурной ленточкой в углу наискосок. Это была увеличенная фотография из его личного дела, в парадной форме и при юбилейных медалях. Не иначе, как Коротченков постарался. На полу у стены стоят три большие картонные коробки. Дверь в Шурину комнату приоткрыта, изнутри доносятся звук передвигаемой мебели и негромкие голоса, два мужских и один женский. Женский явно принадлежит Агнессе.

- Осторожнее, пожалуйста! Паркет не поцарапайте!

- Куда уж осторожнее! – ответил мужской прокуренный голос.

- Поаккуратнее! Здесь стекло.

- Куда уж аккуратнее!

Похоже, скорбящие дамочки уже приступили к осваиванию так кстати освободившегося помещения. Могли бы, ради приличия, выждать хотя бы до похорон. Про сороковины я даже и не говорю.

- Проходи же, Игорь! Обувь можешь не снимать, у нас не прибрано. Вы ведь знаете, обычай, пока мы не похороним его… О чем вы только что говорили? Ах, да. О Витенькиных вещах… - старательно играемая рассеянность, вызванная безутешным горем, – Ты очень спешишь? (Намек?) У тебя есть лишние пять минут? (Вот уже и время уже отмерили. Таймер включен).

- Пять минут у меня есть, - ответил Никитин, – Но у меня сегодня еще много дел, извините…

- Ах, какая жалость! – с облегчением вздымая внушительный бюст, вздыхает Ванда, – Мне так хотелось с тобой поговорить о Витеньке! Чтобы ты рассказал о его последних месяцах, днях. Ведь он так мало писал нам о себе! Давай хотя бы помянем его по христианскому обычаю.

Кухня размером с тренажерный класс была отделана чешской плиткой приятного кофейного оттенка. Финские шкафы, навесные шкафчики, тумба с мойкой и встроенной электроплитой гармонировали ей по цвету. Сверкали никелированными боками кастрюли, кастрюльки и кастрюлечки марки «ZEPTER». На специальных полочках выстроились в ряд баночки с неизвестными мне приправами – для красоты, так же, как и висящая на стене связка бутафорского «лука».

- Агнешка! – Крикнула Ванда Станиславовна в прихожую, – Поди, пожалуйста, сюда!

В кухню вплыла белесая перезрелая девица. Ее худоба в сочетании с кислым, вечно недовольным, выражением незапоминающегося лица давали основание подозревать, что она страдает глистами. Или запором. Или и тем, и другим одновременно. Она тоже была облачена в черное, только без траурной косынки на голове.

- Здравствуйте, - пробормотала «сестрица», сверля меня злым взглядом своих бесцветных глаз. И чего я ей сделал плохого?

- Вот, Игорь, - ты же его помнишь? – привез нам Витенькины вещи. Мы попозже их разберем. А пока давайте помянем его!

На кухонный стол явилась бутылка «Водки Выборовой» – Ванда и здесь не упустила возможности подчеркнуть свою «национальную самобытность», с которой была знакома лишь по дамскому журнальчику “Кobieta y Zhićie”, да еще по телетрансляциям конкурса песни в Сопоте – и маленькие хрустальные рюмки.

Выпили, как положено, не чокаясь, и Никитин решил поторопить события.

- Ванда Станиславовна! Давайте, я передам вам вещи Виктора, вы распишетесь в получении, и я пойду, – он демонстративно взглянул на часы, – Извините, мне еще нужно на ковер к генералу Ермолову, - нахально соврал Игорь, назвав имя знаменитого покорителя Кавказа, о котором, был уверен, обе эти рiekny panienkу навряд ли слыхали.

- Ах, какая жалость! (Ванда начала повторяться) Так хотелось посидеть, поговорить! Но служба есть служба. Генералы, насколько мне известно, не любят, когда к ним опаздывают.

- Я рад, что вы меня понимаете. Вот, пожалуйста.

Никитин бесцеремонно поставил на стол сумку и положил рядом опись.

- Вот, смотрите, - немногочисленные пожитки его друга легли на блестящую пластиковую поверхность: массивные стальные часы «Ориент», бумажник, золотой брелок в виде сидящего Будды с ключами, серебряная зажигалка «Zippo», маленький будильник, и маленькие женские часы «Сейко», – В коробке, ещё двухкассетный магнитофон марки «Акай».

Аппарат был извлечен из коробки и внимательно изучен обеими дамами. Его даже проверили на исправность, включили в розетку и, втыкая поочередно кассету с записью «Модерн Токинг» в оба кассетоприемника, погоняли ее туда-сюда.

- Все в порядке? – осведомился Игорь, – Распишитесь, пожалуйста, вот здесь.

- Ах, ну что ты? Зачем эта бюрократия? – поморщилась Ванда. В их торговом мире любая подпись могла стоить свободы.

- Извините, но таков порядок, Ванда Станиславовна!

Скрепя сердце, она взяла подсунутую ручку и поставила на обеих экземплярах описи витиеватую закорючку.

- Спасибо, - сказал Никитин, убирая свой листок в карман. – И еще. Вот здесь, - он выложил из сумки конверт, - чеки, которые имелись у Виктора на момент его кончины, плюс те, что полагались ему за последний месяц, точнее, за восемнадцать дней после прошлой получки. Там, внутри, одна тысяча сто тринадцать чеков и расчет. Пересчитайте, пожалуйста.

Ванда деловито пересчитала бумажки.

- Все в порядке. Где я должна расписаться?

- За это не нужно. Дело в том, что все денежные средства в рублях и иных платежных документах, изделия из драгметаллов, а также иные ценности, по закону, могут быть переданы только законным наследникам по прошествии шести месяцев после открытия наследства и после вступления ими в право наследования, - Никитин почти дословно процитировал бумагу, которую ему давал прочитать начфин, – Передавая вам чеки, мы совершаем нарушение, но исключительно в ваших интересах. Можете не сомневаться, все там рассчитано абсолютно точно, до копейки.

- Да что ты! – вспыхнула Ванда, – Как я могу сомневаться!А… рубли? У него же должны быть на счету рубли? Как я могу их получить?

Никитин хмыкнул.

- Знаете, я не юрист, в Афганистане мы получаем чеки, а рубли нам в России кладут на банковский счет.

Ванда, удивленно вскинула брови

Спросите об этом лучше у полковника Коротченкова. Или в юридической консультации. Я пошел. До завтра, - сказал Никитин

Настигнув Никитина уже в прихожей (а эта прихожая была размером с две его комнаты в «хрущобе»), Шурина мачеха показала на коробки:

- Здесь вот - его книжки. Знаешь, у нас так тесно. И сейчас, когда Витеньки больше нет… - она чуть не разрыдалась, - В общем, мы решили от них избавиться. Это вынужденно, ты ведь понимаешь? Мы ходили в букинистический. Так они говорят: «Привозите, а мы посмотрим». А нас здесь двое слабые женщины, мы совсем одни, нам тяжело. Да и платят они копейки, я узнавала.

Ясно, заскучал Никитин. Сейчас меня попросят о «маленьком одолжении»: всего-навсего допереть три коробки с книгами до «Букиниста» на Ленинском, а потом, все, что останется, притащить на горбу назад. Но тут гордая пенькна пани совершила удививший его своим великодушием поступок.

- Игорь, ты не заберешь эти книжки? Совершенно бесплатно. Разберешь их на досуге. Что нужно – оставишь себе, а остальные, может, кому-нибудь еще отдашь.

Он не размышлял ни минуты.

- Спасибо. Я заберу их. Подождите, пожалуйста, пять минут, я мигом! Только машину поймаю, – Никитин понесся вниз по лестнице, не став дожидаться лифта.

- А как же генерал? – крикнула ему вслед Ванда Станиславовна.

- Он тоже подождет!

…………………………………………………

Открыв дверь своим ключом, Никитин увидел прикнопленную записку:

«Игорь! Извини, что не дождалась тебя. на даче остались тетя Вера и Риночка, им совершенно нечего есть. Я отвезу им продукты, а завтра мы все вместе с утра приедем и приготовим для тебя праздничный обед.

P . S . Продукты в холодильнике, обязательно поешь.

P . P . S . Не забудь полить цветы. »

Пыхтя, он заволок тяжеленные коробки в свою комнатенку.

В комнате стало почти совсем темно, словно наступили сумерки. Совсем близко сильно шандарахнуло, похоже на орудийный выстрел.

Никитин обернулся, и бросился закрывать окна. Тут же гром ударил снова снова, как будто одновременно ударили не менее десятка танков.

- «Настала полутьма, и молнии бороздили черное небо. Из неба вдруг брызнуло огнем, и крик кентуриона: “Снимай цепь!” – утонул в грохоте. Счастливые солдаты кинулись бежать с холма, надевая шлемы. Тьма закрыла Ершалаим.» - процитирован он вслух.

Никитин откинул крышку секретера, заботливо вынул оттуда бюстик Гения и отставил в сторону. Потом, под вспышки молний, приступил к делу, попутно разглядывая обложки.

Иосиф Флавий, «Иудейская война».

Драгомиров М.И., «Избранные труды».

Разин Е.А., «История военного искусства» в 3-х томах.

Макиавелли, «Государь».

Г.Ллойд,

Клаузевиц,

Тит Ливий,

Плиний-старший.

Мемуары Жукова, Василевского, Баграмяна, Штеменко, Конева, Рокоссовского.

По одной книге из многотомных мемуаров Уинстона Черчилля и Шарля де Голля, обе — со следами зачищенных библиотечных штампов.

- Ого! А это что? - воскликнул Никитин.

В руках он держал запрещенные в СССР книги: Роман Гуль, «Ледовый поход». И вот еще: А.И. Деникин, «Очерки русской смуты». Обе — издательство «Посев».

- Где это Шура ухитрился отхватить? За такое сейчас, конечно, не посадят, но неприятностей можно огрести выше крыши.

Последними из коробок явились на свет несколько годовых комплектов «Военно-исторического журнала» и «Вестника Военной истории».

***

Титры: Москва. СССР

11 июля 1988 года

Никитин вышел на «Курской-кольцевой» и стал оглядываться, ища цветочный киоск.

Купив букет он возвращался ко входу в метро, когда его сцапал комендантский патруль.

- Начальник патруля, старший лейтенант Красюков! Ваши документы! – строгим голосом потребовал лощеный сопляк.

Документы подозрений у начальника патруля не вызвали, но не отдавая их Никитину, постукивая ими по тыльной стороне ладони, стралей начал придираться:

- Что же, вы, товарищ старший лейтенант, - поигрывая в руке никитинским удостоверением с вложенным командировочным, лениво протянул образцово-показательный старлей, - приезжаете в командировку в Москву стрижеными не по уставу, в мятой форме, нечищеных туфлях?

По его голосу и повадкам было видно, что подобный спектакль он разыгрывает не в первый, и даже не в сто первый раз, причем получает от этого нескрываемое удовольствие.

- Послушай… - начал было Никитин.

- Прошу вас обращаться по Уставу, товарищ старший лейтенант! - строго перебил старший патруля Никитина.

- Я прилетел из Афганистана. С «грузом двести». Вы знаете, что это такое?

- Допустим, но какое это имеет…

- Я привез сюда своего командира роты. И сейчас я опаздываю на его похороны, - с трудом сдерживая закипающие во мне самые темные инстинкты, попытался я втолковать этому дубинноголовому солдафону, но с таким же успехом можно было надеяться достучаться до разума и чувств каменного истукана с острова Пасхи. Своей удлиненной книзу рожей с мясистым носом и отвислыми ушами он, кстати, напоминал одного из них.

- Какое все это имеет значение? - повысил голос опричник, - Ваш внешний вид не соответствует требованиям Устава. Я вынужден вас задержать и отправить в военную комендатуру гарнизона, там вам разъяснят, в чем разница между Москвой и вашим Афганистаном. Совсем там распустились. Ничего, мы вас быстро заставим Устав вспомнить!

Никитину ничего не стоило в считанные секунды превратить в инвалидов эту сволочь и его подручных-срочников с наглыми, откормленными мордами. Но он сдержал себя невероятным усилием воли. Сдержал еще и потому, что краем глаза заметил:

Посадка в рейсовый автобус неподалеку от них, буквально в пяти-шести метрах, заканчивается.

- Ну, товарищ старший лейтенант… - вполне квалифицированно «заныл» Никитин, и вдруг испуганно воскликнул, показывая рукой позади старлея, - Ой! Что это такое?!

Этот комендантский чмошник купился на старый-престарый кунштюк, словно малый ребенок. Он мгновенно резко обернулся, все еще продолжая держать в руке документы Никитина, которые так и не успел засунуть в карман.

Этого Никитину хватило, чтобы выдернуть их из патрульных лап.

В два прыжка он преодолел расстояние до уже начавшей закрываться задней двери автобуса и успел втиснуться между шипящими, словно растревоженные змеи, створками.

Автобус резко тронулся с места.

Никитин прильнул к заднему стеклу, не без курсантского удовольствия наблюдая, разъяренного жреца Устава.

Тот, выскочив на проезжую часть, в бессильной злобе потрясает кулаком и, судя по разверстому хайлу, чего-то орет, но Никитину в автобусе ничего не было слышно.

Никитин не отказал себе в удовольствии продемонстрировать ему известный жест, когда правая рука сгибается под углом 90 градусов вверх, потому что левая ударяет по предплечью выше локтевого сгиба.

Краснопогонные холуи рванули за набирающим скорость автобусом, но быстро поняли тщетность своих усилий и остановились.

И тут… Сбивший потрульного старлея грузовик ЗИЛ-130 двигался с явным превышением скорости и даже не успел затормозить. Иначе, почему бы тот вдруг старлей подлетел в воздух с легкостью тряпичной куклы? Это было последнее, что Никитин успел увидеть – автобус уже сворачивал на Садовое кольцо.

……………………………………………..

Народу на похороны пришло немного. Естественно, скамеечку для близких родственников покойного занимали Ванда с Агнессой. Обе в траурных одеждах и ажурных головных накидках-мантильях. Безутешное горе играется ими с такой потрясающей достоверностью, что даже великий Станиславский зааплодировал бы им и закричал: “Верю! Верю!”

Небольшая группа пожилых женщин – очевидно, соседки.

Двое парней и одна девушка Шуриного возраста – одноклассники или друзья детства.

Человек десять незнакомых офицеров в чинах от лейтенанта до майора. Ясное дело, отрядили из Управления.

Полковник Коротченков с подобающим случаю суровым выражением мужественного лица.

И старший лейтенант Никитин. С никаким выражением.

Стены ритуального зала с какими-то кованными металлическими “украшениями” обступили с трех сторон, как давеча патруль. Высоченный потолок как будто собирается в любой момент обрушиться на голову. Стеклянные двери радушно распахнуты – заходите, не стесняйтесь! Долетавший с набережной Яузы шум переплетается с приглушенной, донельзя тоскливой, набившей оскомину, шопеновской мелодией, льющейся из скрытых динамиков.

Шура обреченно лежит в своей домовине на возвышении, и плевать ему, кто там пришел или не пришел проститься с ним, по зову ли сердца или по разнарядке. На скромной красной подушечке в ногах прицеплены такие же скромные награды: латунные кругляшки за выслугу годов и юбилейные. Одна медалька афганская, тоже к какому-то их юбилею, в контингенте ее давали всем поголовно. Только она и напоминает, что пожалованный ею воин встретил свой последний час не в пределах Кольцевой автодороги. Орденов нет. Иногда представления на них с припиской “посмертно” проходят на удивление быстро, до похорон, но это случается крайне редко и касается почти исключительно старших офицеров, занимавших какие-нибудь значительные должности. А такие гибнут нечасто. Командир роты СПЕЦНАЗа – не та величина, ради которой стоит напрягаться сидельцам московских кабинетов. Одним больше, одним меньше – не все ли равно? Ему самому – уж точно.

Присутствующие по одному подходят к Шуре и кладут ему в гроб свои цветы.

Никитин выжидает, пока не отойдет последний из них, и тоже подходит. С минуту, молча, смотрит в еще не обезображенное смертью лицо. И шепчет:

- Я знаю, что ты ничего мне не скажешь, не откроешь своей ТАЙНЫ, не назовешь мне моего ВРЕМЕНИ. Может, оно и к лучшему, ты прав. Прощай, командир!

И кладет свою дюжину гвоздик в гроб, на грудь Шуре, разворачивается и пробирается за спины офицеров в форме, для того, чтобы, затерявшись среди них, исчезнуть во время выноса тела, до посадки в автобус. Пусть последний акт этой пьесы, чисто формальный, пройдет без меня. И уж тем более поминки. На дежурно-скучающие лица отбывающих свой номер офицеров из Главка и безграничную скорбь “осиротевших” Ванды с Агнессой он насмотрелся уже предостаточно. Шура меня поймет и простит.

Никитин незаметно выскальзывает в боковую дверь, ведущую в зал ожидания для родных и близких до начала церемонии прощания.

И выходи в двери на воздух.

На солнце.

………………………………………..

Дома теперь находились маман, тетя Вера и Рина. Все они старались окружить Никитина своими заботами и вниманием. Даже Рина, вертя куцым хвостиком, не отходила от него ни на шаг.

- Куда ты все убегаешь?

- Ма, я не отпуске, а в служебной командировке.

- Тогда почему не форме? – спросила тетя Вера.

- Теть Вер, я не в пехоте служу, а в разведке.

Тетя Вера делала умное лицо. Ответ ее удовлетворил.

………………………………………………………….

На Профсоюзной улице Никитин останавливал такси, только не как его обычно ловят, посредством поднятой руки с раскрытой ладонью, но, демонстрируя, известный в нашей стране каждому младенцу, жест: мизинец оттопырен, большой палец поднят вверх. Три оставшиеся загнуты. Если на обычное “голосование” таксисты почти не реагировали, то на второй сигнал отзывались мгновенно.

Машина резко тормозила, и водитель задавал всего один вопрос:

- Тебе сколько?

- Одной хватит.

Получив бутылку водки за двойную цену, Никитин отправлялся на Воробьевы горы, укутанные зеленью, находил свободную скамеечку, которых там было в избытке, и, расположившись на ней, устраивал себе “отдых после боя”. У него в сумке всегда были с собой складной пластиковый стаканчик, пара-тройка прихваченных из дому бутербродов и “Иудейская война” Иосифа Флавия.

………………………………………..

Возвратившись домой к 18.00, “уставший”, как и положено, после “выполнения служебного задания”, Никитин плотно обедал-ужинал, опрокинув “под холодное” и “под горячее” еще пару стопок “Русской”, после чего, невпопад отвечая на традиционные расспросы ма и тетушки, рассеянно выслушивал в десятый раз их рассказы о каких-то неведомых ему людях:

- Вот Василий Тимофеевич и Серафима Аристарховна – жена его, такую замечательную дочку вырастили: умница и красавица. И на фортепьяно играет. Одна беда: нынешние молодые люди почему-то совершенно не способны оценить подлинные достоинства девушки, все бегают за какими-то размалеванными вертихвостками в мини-юбках.

- Ма, ну сколько раз говорить: не собираюсь я еще жениться-плодиться. Я еще не навоевался.

- Вер, послушай… а? Он, видите ли, не собирается. А я когда собственных внуков нянчить буду?

Никитин встал и демонстративно ушел к себе в комнату.

Полистав еще “Иудейскую войну” и покрутив приемник, чтобы найти какую-нибудь спокойную музыку, отключиться до самого раннего утра.

Вошла Ма:

- Игорь, пока тебя в Москве не было, тебе несколько раз Юля звонила.

- Ма, ты же знаешь, даже в школе я не был членом её кружка поклонников, - усмехнулся Никитин.

- Все равно. Позвонил бы ей. Сходили бы куда. Что дома сидеть в отпуске.

- У меня, Ма, не отпуск – командировка. И пора уже собираться домой.

- А здесь разве у тебя не дом?

- Отсюда меня давно уже выписали.

***

Титры: Фрарахруд. Провинция Фарах. Афганистан.

15 июня 1988 года

- Товарищ майор, старший лейтенант Никитин из командировки прибыл. Замечаний не имею.

- Ну, как там столица? Все нормально? Стоит Москва? - спросил Петрович.

- Как обычно, - пожал Никитин плечами, – Разрешите идти?

- Погоди, - комбат замялся, - присядь?

Комбат сам опустился на стул.

- Тут такая штука, Игорь… - Петрович вздохнул, - Я отправил на тебя аттестацию на ротного, но позвонили из бригады и сказали, что ты…

- Мордой не вышел? – вставил Никитин.

- Да не кипятись, – раздраженно отмахнулся комбат, – Мне начштаба сказал, что надо немного подождать, посмотреть, как ты справляешься, дать возможность проявить себя. Ну, там месячишко-другой. А пока походишь в «и.о.» Когда утвердят, всю разницу в должностном окладе тебе компенсируют, ты же знаешь порядок.

- Значит, до сих пор я никак себя не проявил? – со злостью осведомился Никитин.

- Да проявил ты себя, проявил! – взорвался Петрович, – Я тут глотку надорвал, доказывая, что проявил, достоин и все такое. А мне: да, знаем, но только в качестве взводного. А на роте ответственности больше и прочее…

- Товарищ майор! Ведь даже идиоту ясно: придерживают место для «варяга», а я буду, как дурак, до его прибытия это место «греть»!

- Не исключено, - снова вздохнул комбат, – Но мы так просто не сдадимся! Я еще с комбригом на эту тему не разговаривал.

- Вы думаете, он не в курсе? – Никитин иронически хмыкнул.

- Все равно разговор будет! Так что иди, принимай дела и командирствуй. Будет точная «наколка» на караван - пойдешь ее реализовывать ты. Как ротный. Вопросы есть?

- Есть, товарищ майор. Комиссия-то у нас была?

- Комиссия? - Петрович усмехнулся, – Не было никакой комиссии. Полковник Прохоров внезапно тяжко заболел, и его спецбортом отправили в Москву, вместе с помощником.

- Неужто, профессиональная болезнь? – «удивился» Никитин.

Офицеры засмеялись.

- Она! - подтвердил Петрович, - Косит любого проверяющего, почище триппера. Ладно, не злорадствуй. Кто судьбу знает? Может, сам когда-нибудь нас проверять приедешь. Так что береги печень смолоду.

………………………………………..

По пути в роту Никитин проходя мимо склада артвооружения, увидел, как бойцы из второй роты загружают в «броню» боекомплект. Руководил его получением и погрузкой лично капитан Кирпичников.

Он махнул Никитину рукой.

- Привет, Ник! Как долетел?

- Как видишь. Когда уходите?

- Сегодня, в ночь.

- Ни пуха!

- К черту!

……………………………

Никитин спортивных шароварах и в тельнике-безрукавке прибивал полочку в своей комнате на стенку модуля.

Прибил, подергал на прочность.

И поставил на неё бюст Александра Сергеевича Пушкина, который привез из Москвы. В свете афганского солнца сколы бронзовой краски и общая облупленность бюстика стала еще заметнее.

В комнату заглянул Петрович:

- Смотрю Никитин, ты тут жить собрался, никак? – он посмотрел на бюстик, потом на Никитина, с уважением.

- Так нет же другого дома у меня, товарищ майор. Из Москвы выписали и никуда не прописали.

- Ну, у меня к тебе две новости. Одна хорошая, другая плохая. С какой начать?

- Начните с хорошей?

- Шуру посмертно представили к «Красной Звезде», тебя и прапорщика Гуляева – к медали «За боевые заслуги». Ты не рад?

- Вчера бы еще от счастья плясал. А сегодня что-то не греет. Ну, а какая плохая?

- Придется тебе на Родину попахать. «Змея» желтуха свалила. Исполнять обязанности начальника разведки батальона приказываю тебе. Без отрыва, так сказать, от основного производства. Так что сводку в штаб бригады везешь ты. – Петрович протянул Никитину пакет, - Задача ясна?

- Так точно, товарищ майор, - Никитин, забирал пакет и засунул его в планшет.

- Вылет через тридцать минут. Никуда там не лезь, в лишние разговоры ни с кем не вступай и – главное - не заводись. Это твой шанс, Игорь.

***

Титры: Пустыня. Провинция Фарах. Афганистан.

16 июня 1988 года,

Группа под командованием капитана Кирпичникова возвращалась с боевых в эйфорическом настроении. От победы бойцам хотелось выразиться, несмотря на рев движка БТРа. Вот они и орали, стараясь перекричать моторы:

- КТО ХОЗЯИН ЗДЕШНИХ ГОР?

- ЗДЕСЬ ХОЗЯИН СПЕЦНАЗЁР!!!

- ДУХАМ КТО НЕСЕТ ЗВИЗДЕЦ?

- НАШ СПЕЦНАЗОВСКИЙ БОЕЦ!!!"

- КТО СНОШАЕТ ВСЕХ ПОДРЯД?

- НАШ СПЕЦНАЗОВСКИЙ СОЛДАТ!!!

Один боец-придурок, из молодых, сидя на броне, и разевая глотку, играл с гранатой РГД-5, продев в кольцо палец и раскачивая ее на нем, как бы дирижируя.

Кирпичников в это время сидел на своем командирском месте, свесив ноги в люк механика-водителя, и, творящегося у себя за спиной безобразия, видеть не мог.

БТР резко тормознул перед препятствием, боец зацепился за люк рукой.

И кольцо осталось на пальце.

Граната, лишенная предохранительной чеки, упала и откатилась аккурат под бок ротному.

Кирпичников оглянулся на то, что его ударило под задницу.

Действуя «на автомате», Коля успел схватить смертоносную хлопушку, крикнуть сидевшим на броне бойцам:

- Пригнись! - и, сам низко пригнувшись, сделал попытку зашвырнуть ее подальше.

В эту секунду проклятая железяка рванула. Осколки, как и положено, ушли вверх и в стороны, никого не задев.

Капитану Кирпичникову оторвало кисть правой руки.

***

Титры: Шихванд. Провинция Фарах. Афганистан.

16 июня 1988 года

В беседке-курилке под навесом сидел всего один человек – начальник особого отдела бригады майор Кузьмичев. Это было очень некстати, и в планы Никитина такая встреча не входила.

Никитин собрался, козырнув, пройти мимо, но Кузьмич его удержал:

- Никитин, погоди ты, не спеши! В штабе у тебя больше никаких срочных дел, я узнавал. На базар уже договорился с кем?

- Пока нет, - честно признался Никитин.

- Тогда присаживайся. В ногах, сам знаешь, правды нет.

- «Но нет ее и выше», – процитировал Никитин Сальери пополам с Веничкой Ерофеевым.

- Верно, - кивнул Кузьмич. – На базар я тебя подброшу. Закуривай! – Он протянул ему пачку сигарет без фильтра «Охотничьих».

- Спасибо, - отказался Никитин, вытаскивая из кармана пачку «Явы», - у меня свои.

- А я вот даже этим не накуриваюсь. Дома кубинские курил: привык к ним в первую командировку.

Некоторое время дымили молча.

- Как служба? – cпросил особист профессионально-участливо.

По лицу Никитина пробежала сложная гамма чувств. «Подход» начался, чего и следовало ожидать, но менее всего он ждал этого от Кузьмича, которого и он, и другие офицеры считали порядочным человеком. Хамить не хотелось, как и вообще идти на обострение.

Никитин решил использовать проверенный способ защиты в подобных ситуациях: прикинуться дураком.

- Идет, товарищ майор! Причем так быстро, что мы за ней не поспеваем. Иной раз утром проснешься, а она, служба, уже так далеко ушла, что и не догонишь. И что делать? Снова спать ложимся.

- Веселый ты парень! – усмехнулся майор Кузьмичев.

- Так ведь и жизнь наша такая, спецназовская, развеселая! Бывает, целыми днями только и делаем, что хохочем до упаду. Упадем, отлежимся, и давай снова хохотать!

- Хорош травить! Ты как, ни о чем меня спросить не хочешь? – перебил его Кузьмич.

- Я? Вас? Да, помилуй Бог, о чем? – искренне удивился Никитин.

- Ладно, не звезди! Есть у тебя ко мне вопросы, знаю. Но, первым делом, хочу принести тебе извинения за неправомочные действия моих бывших подчиненных.

- Бывших? – не поверил Никитин своим ушам.

- Бывших, бывших, - подтвердил майор. – Ну, чего так смотришь? Майор Каримбетов срочно переведен в «территориалы». С повышением, между прочим. Красавцу Угарову рапорт предложили написать. Он взял отпуск и старается себе медицинское заключение сделать, чтобы по состоянию здоровья уйти, а не «по собственному».

- Но ведь… - не выдержал Никитин.

- Ты что, вчера родился? – усмехнулся Кузьмич, – все материалы, собранные вами, добыты, как выражаются юристы, не процессуальными методами. По-нашему – оперативными. И в качестве доказательства в суде они служить, увы, не могут. Даже у нас. Да и то, что они натворили, больше, чем на служебный проступок, с превышением должностных полномочий, не тянет. А за это предусмотрена только дисциплинарная ответственность.

- А как же эти фотографии с духами в обнимку?

- Снимки сделаны во время выполнения майором Каримбетовым важного оперативного задания по нейтрализации крупных бандитских главарей. Задание вступить с этими полевыми командирами в контакт он, получил, минуя меня, непосредственно от генерала Подковырова. Генерал все подтвердил. Так что и здесь все чисто, не подкопаешься.

- А «Минокс»? А деньги аргентинские?

- Что – «Минокс»? Подтвердить, для кого он предназначался, некому.

- А тот «корреспондент», которого мы живьём взяли?

- Скончался он в госпитале. Полученные травмы внутренних органов оказались несовместимы с жизнью. Ещё вопросы есть?

- Юрий Иванович, – впервые назвал Никитин особиста по имени-отчеству, – А деньги эти аргентинские? Я в Москве узнавал: они ничего не стоят.

Майор Кузьмичев хмыкнул.

- Много ты хочешь знать, старлей. Я и так изрядно наговорил, чего тебе знать не положено. Ну, да ладно… Только не трепи никому. Петровичу можешь - разрешаю. Понятно?

- Понятно.

- Эти купюры действительно, ничего не стоят. Но это смотря где. Ни в одной цивильной стране мира они не катят - там народ грамотный. И не в цивильной, вроде той, где мы сейчас с тобой находимся, тоже. Духи, хоть и неграмотные, но в деньгах соображают. Ни один дукандор никогда не примет незнакомую ему бумажку, пока десять раз не проверит, что она из себя представляет, и какой у нее на сегодня курс. Для этого на базарах специально менялы сидят. Эти тебе хоть юани китайские разменяют, лишь бы настоящие были. Здесь эти «фантики» тоже не прошли бы.

- Тогда где же?

Майор вздохнул.

- Есть на свете только одна страна, где это возможно. Там косяками бродят богатенькие цеховики и прочие мутные личности, мечтающие обратить свои нетрудовые доходы во что-нибудь более достойное. В золото, например. А еще лучше – в свободно конвертируемую валюту. Одна беда: валюты этой они в руках никогда не держали. А те, что из провинции даже про доллар знают только то, что он зеленый. Знаешь такую страну?

- Догадываюсь.

- И тут появляются хорошо одетые, во всем иностранном, товарищи с приятными манерами и предлагают им поменять их рубли на австралийские доллары. Они, дескать, дипломаты, отработали среди кенгуру много лет, зарплату получали именно в этой валюте. Само собой, свободно конвертируемой. Сомневающимся тычут в нос газетой «Известия», где ежемесячно - неизвестно зачем, публикуется курс иностранных валют по отношению к рублю, установленный Госбанком СССР. И там, среди всяких шиллингов, драхм и иен значится и тот самый австралийский доллар, курс которого, между прочим, выше, чем у американского. Наши расхитители соцсобственности, разумеется, в языках – ни бум-бум, для них надпись «аустралес» – то же самое, что «Австралия». Если спрашивают у «дипломатов», почему, мол, как положено, на чеки не поменяли, те объясняют «по секрету», что они не совсем дипломаты, а… ну, вы понимаете… Короче, еле ноги унесли - не до обменов было. Вражеская контрразведка на хвосте висела, чуть до стрельбы не дошло… И в родной Госбанк той же причине идти нельзя никак, там у проклятых империалистов свои люди могут сидеть. Самых недоверчивых водили к «матерым валютчиком» - как положено, с явкой и паролем. Тот подтверждал подлинность «дензнаков» и даже выражал готовность приобрести их у обалдевших от такого счастья дельцов по курсу выше того, по которому им предлагали «штирлицы». Дальнейшее додумай сам.

- Чего тут додумывать? Все ясно. И, значит, Касымыч…

- Я тебе этого не говорил. Просто пересказал младшему товарищу то, что сам прочитал в порядке ознакомления. И вообще, это работа «территориалов» а не наша.

- Еще один вопрос разрешите?

- Валяй! – махнул рукой Кузьмич, – Я тебе и так все служебные тайны раскрыл. Диктофона у тебя, часом, в кармане нету, по спецназовской привычке?

- Обижаете, Юрий Иванович! Нас сейчас вон из-за тех кустов направленным микрофоном слушают.

Оба офицера искренне засмеялись

- Ну-ну… Тогда спрашивай, - разрешил майор.

- На фиг вам тот мертвяк протухший понадобился, за которым вы прилетали? И чего это из-за него такая драчка была? Меня же генерал Колобов тогда едва живьем не загрыз, – Никитин слегка воодушевился.

- А-а-а, это… - майор усмехнулся, – Тут по нашей линии пришла директива: любой ценой добыть иностранного советника или наемника, обязательно европейской наружности. Если живого кто возьмет – тому «Героя», ежели тушкой или чучелком – «Боевого Красного Знамени». Вот и кинулись все носом землю рыть. А тут вы, как по заказу. Насколько мы знали: у вас такой директивы не было. Потому этот хомяк Колобов и взбесился: орденок-то – тю-тю! Из-под самого носу уплыл!

- А вам орден дали?

- Дали. «Красную Звезду».

- А как же обещанное «Знамя»?

- Нууууу… «Знамя» получил генерал Подковыров «за организацию операции». Кстати, тем двоим, что со мной за «жмуриком» летали, дали по медали «За боевые заслуги».

Никитину на душе стало совсем гадко. Пора бы уже привыкнуть, товарищу старшему лейтенанту, а вот все как-то не получается…

- Ну, что, на базар поедем? – спросил Кузьмичев, – У меня часа полтора есть. Тебе когда вылетать?

- Спасибо, товарищ майор. Чего-то расхотелось. Денег маловато, да и времени тоже. Пойду я, пожалуй.

- Ну, как знаешь. Мое дело – предложить. Тогда счастливо!

- И вам не хворать, - ответил я, вставая с лавочки.

Никитин уже успел удалиться шагов на пять-шесть, когда начальник особого отдела окликнул его:

- Старлей, постой! Я тут забыл тебя спросить кой о чем. Извини, но просто любопытно: чего это ты у себя в комнате бюстик Александра Сергеевича Пушкина выставил?

Никитин сделал неопределенный жест рукой и ничего не ответил.

…………………………………………..

Базар. Пышным цветом расцвели сотни торговых точек, рассчитанных исключительно на наших: «Магазин Миша», «Магазин Андрюша», «Универмаг Москва»- все размером с больничную регистратуру, и даже «Балшой магазин Макси-Маг» – такие и подобные названия на русском языке пестрили на витринах. Хозяевами их часто были индусы, точнее – сикхи, выходцы из Индии, в черных тюрбанах от мала до велика, исправно вежливые и спорые в работе. По-русски изъяснялись часто вообще без акцента, хорошо разбираясь в «нюансах».

Никитин подошел к такому ларьку, попивая пиво из банки.

Поглядел и показал рукой на трусы-«недельки», ажурные колготки, пилюли «Антиполицай», кассеты с записями «Модерн Токинг», косметику, сумки «Монтана», «музыкальные» сервизы и многое-многое другое абсолютно не интересующее местное население. Спросил хозяина по-русски:

- Что собираешься делать со всем этим, когда мы уйдем – местные все это не покупают?

Сикх посмотрел на офицера черными маслянистыми глазами мудрого восточного жителя и серьезно ответил, тоже по-русски и без малейшего акцента:

- А мы придем на север, вслед за вами.

***

Титры: Фарахруд. Провинция Фарах. Афганистан.

17 июня 1988 года

Спецназ опять уходит на войну.

На мехдворе бойцы закладывают в броню длинные ленты крупнокалиберных патронов к КПВТ.

За ними еще более длинные ленты пулеметных патронов.

За ними в БТР втаскивается АГС-17 «Пламя» и круглые коробки с «огурцами» для него.

Бойцы снаряжают магазины к автоматам.

Стягивают их попарно синей изоляционной лентой.

Разбирают из раскрытого ящика гранаты.

Засовывают в сидора «вшивники»: олимпийки, шерстяные свитера – ночью в пустыне холодно. Поверх сидоров вяжут бушлаты.

Переобувают кирзовые берцы на белые кроссовки. Они хоть и не прописаны по форме одежды, но в них по камням бегать сподручней.

Старший лейтенант Никитин у себя в модуле тоже готов к войне. Поверх «песочки» на нем уже надет трофейный китайский «лифчик», в который он последовательно засовывает автоматные магазины, гранаты, сигнальные ракеты и дополнительные обоймы к «Стечкину», который уже болтается сбоку в бакелитовой кобуре-прикладе.

Проверив остроту клинка на ногте, засовывает в ножны тонкую неуставную финку с наборной ручкой – изделие умельцев-солдат из автомобильной рессоры.

Глянув в зеркало, Никитин, остается собой доволен – боец! Спецназёр!

Надев кепи, выходит.

На мехдворе, Никитин встретился глазами с прапорщиком Гуляевым.

Тот молча кивает: тапа: все в порядке.

Никитин отдает команду:

- К машине!

И вместе с бойцами плюхается на остывшую за ночь броню.

Обняв автомат, словно постаревшую, но безумно дорогую любовницу, слегка нагнувшись в люк говорит, как Гагарин перед стартом:

- Ну, что, мля, поехали!

Поднимая пыльный шлейф, БТРы, числом три единицы, словно цепочка деловитых жуков-скарабеев, двинулась в направлении, прямо противоположном тому месту, к которому нам нужно было выйти в назначенное время. Предстояло еще чуток, до сумерек, попетлять по мандехам, чтобы запутать следы и сбить с толку возможное наблюдение духов с окрестных высот.

Никитин снова кричит в люк:

- Козюлис, слушай боевую задачу: петляй по мандехам до заката.Потом на точку.

***

Титры: Омская область. Сибирь. СССР.

31 декабря 1988 года

Кирпич пил. Пил остервенело, но алкоголь его практически не брал и от этого Николай чувствовал себя еще поганее. Алкоголь не давал забыться, а наоборот мучительно распалял воспоминания.

Он сидел и тупо переключал каналы в телевизоре пультом дистанционного управления на витом шнуре.

Его мать, рано состарившаяся и оплывшая женщина, страдая за него, выговаривала:

- Другие вон, люди, как люди. Работу себе находят. Жену. Тебе же не две руки оторвало, а только одну, так чего дома сиднем сидеть. Одевайся, пошли. Новый год уже скоро. Там и стол накрыт. И водка эта проклятая тоже есть.

Кирпич, не оборачиваясь к ней, бросил через губу:

- Нет, мать, теперь я пенсионер и работать мне не положено. Мне от Родины положен теперь хрен с маслом. От меня уже орденом откупились. Нет больше Кирпича – есть якдаст шурави бача. (титры: однорукий советский парень). Никому и на хрен не нужный. Иди без меня. Я вам всем только настроение испорчу.

Мать ушла.

На столе уже стояла пустая бутылка из под водки, и вторая была початая наполовину. В тарелке крупно порубленная колбаса, шпроты в банке и мороженая клюква. Поломанный руками хлеб. И пачка вонючей «Примы» Прокопьевской табачной фабрики.

Пил кирпич из эмалированной кружки, как привык еще на войне.

Он снова налил полкружки водки.

Поднял ее левой рукой на уровень глаз и сказал в пространство:

- Третий тост мы уже пили. Повторим его для моей руки.

И высосал до дна.

Тут на его плечо легла женская рука, и он даже не удивился. И не обернулся - просто бережно взял эту руку своей левой – здоровой - и прижался к ней небритой который день мордой. Лицом это было назвать трудно.

- Эх, ты, герой… - укоризненно сказала ему его жена, - Забыл, что обещал встретить Новый год вместе?

У двери, прислонившись к косяку, стояла мать и молча плакала, глядя им в спины.

Титр:

Конец фильма