Последний Персидский поход

Глава 3

***

Титры: Анапа. Краснодарский край. СССР

2 июля 1988 года.

Кирпич вошел в комнату, блестя мокрыми волосами.

Николай Иванович с Мариной, действительно, без него чаепитие не начинали, и Кирпич второй раз за этот день смутился.

- Извините, что я так долго, - сказал он, стараясь смотреть на накрытый стол, а не на девушку.

- Ерунда, - ответил старик, делая приглашающий жест, - садись.

Чаепитие началось с того, что хозяин достал из холодильника бутылку домашней настойки и нацедил три рюмки – две полные, в одну чуть-чуть.

- Ну, что ж, давайте помянем остатний раз Олежку Бойко, нашего соседа, моего ученика, и твоего, Коля, боевого товарища, храброго солдата и отличного парня. Вечная ему память!

Опрокидывая рюмку, Кирпичников, бросив взгляд на Марину, заметил, что у той глаза на мокром месте. Зря затеял дед эту панихиду, ведь знает же…

Настойка неожиданно взбодрила, и Коля, только что опасавшийся, как бы не заснуть прямо за столом, обрел второе дыхание.

Николай Иванович, к счастью, по второй наливать не стал, и перешли непосредственно к чаю.

Сначала пили в тишине.

Марина, наклонив голову над чашкой, долго болтала в ней ложечкой.

Коля осторожно пригубил из своей чашки – чай оказался огненно-горячим, и поставил ее обратно, не зная, что делать дальше.

Николай Иванович, как ни в чем ни бывало, выхлебал здоровенный бокал и попросил налить еще.

Пока Марина исполняла просьбу-приказание, дед попытался разрядить обстановку.

- Что же ты, Мариночка, за нашим гостем совсем не ухаживаешь? – спросил он наигранно-строгим голосом.

- Ах, да, конечно, – Марина оторвалась от своей чашки и начала пододвигать Кирпичникову вазочки. - Вы варенье любите? Вот персик, прошлогодний, конечно. А вот это – зеленый грецкий орех. Вы такое пробовали?

Кирпичников молча замотал отрицательно головой, глядя на нее.

- Попробуйте, очень вкусно!

- Она сама все это варила! – с гордостью заметил ее дед.

Кирпич, не любивший сладкого, в качестве закуски и к водке, и к чаю предпочитавший сельдь пряного посола, из вежливости положил себе в блюдечко орехового варенья.

Оно было болотно-зеленого, не слишком аппетитного, цвета. И впрямь любопытно, что же это такое.

- У нас в Сибири грецкие орехи не растут… - Зацепив ложечкой, попробовал и неожиданно для себя открыл, что ЭТО ему нравится. - Совершенно необычный, незнакомый, чуть вяжущий вкус.

Николай Иванович поднялся из-за стола.

- Вот что, молодежь, вы тут сидите, болтайте, а я отправляюсь на боковую. Спокойной ночи.

Интересно, подумал Кирпич, о какой «болтовне» идет речь, если они с Мариной еле перекинулись двумя-тремя фразами? Тут он вспомнил, что у него нет курева.

- Извините, Николай Иванович, вы меня пачкой сигарет не ссудите? Понимаете, не успел сегодня запастись, как кончились…

Старик с укоризной посмотрел на него.

- Ты чего, солдат? У нас на фронте поделиться табаком с товарищем считалось святым делом. Бери, сколько надо, вон там, на буфете.

В указанном месте лежали аккуратно сложенные красные пачки все той же «Примы». Но Кирпич был сейчас рад и этому.

- Спасибо.

- Пустое, - махнул рукой Николай Иванович, и вышел, не оборачиваясь.

Коля остался с девушкой один на один.

- Хотите еще чаю? – спросила она, поднимая на него свои необыкновенные глазища.

- Нет-нет, спасибо, - совсем растерялся под этим взглядом Кирпичников, - извините, я выйду покурить.

…………………………………………………

Кирпич курил на крыльце. Уже стемнело. Очень черное звездное небо напоминало такое же черное и звездное афганское, но оно было НЕ ТАКОЕ. И сама темнота была ДРУГОЙ, неопасной. Она пахла розами, а не пылью, в ней стрекотали цикады, а не приближающийся мотоцикл духа - разведчика маршрута для идущего следом каравана с оружием, вспыхивали огоньки светлячков, а не трассеров. Она не держала в постоянном напряжении, заставляя не выпускать из рук автомат, а, напротив, исцеляла душу, словно погружая ее в струи Леты, ласково обнимая, обтекая и заставляя забыть обо всем дурном. А, заодно, настраивая на романтический лад…Последнее Коля ясно ощутил, едва опустился на лавочку под оплетенной виноградом решеткой, даже не закуривая. Ему хватало одуряющих ароматов цветов, мокрых листьев (только что прошел легкий дождик), хвои можжевельника. Забивать всю эту роскошь вонью «Примы» было бы просто кощунством.

Распахнулась дверь дома, и в светлом проеме появилось то самое, что «упрямо лезло в голову» и не давало Кирпичникову покоя – стройная фигурка девушки, в которую он безнадежно и бесповоротно влюбился за каких-то пару часов.

Коля вздохнул, закуривая вонючую «Приму», чтобы скрыть волнение.

Марина спустилась с крыльца и неслышно приблизилась к нему.

- Можно…?

- Конечно, - ответил Кирпич, давясь горьким дымом и едва сдерживая кашель, подвигаясь.

Девушка села на лавочку рядом с ним. Некоторое время сидели молча. Коля даже слышал, как стучит в ушах кровь. Такое случалось с ним в засадах, когда приближался караван, и палец уже лежал на «клавише». Марина первая решилась нарушить молчание.

- А вы когда уезжаете? – робко спросила она.

- Завтра вечером. Впрочем… - Кирпичников взглянул на светящийся циферблат своих «Командирских», - уже сегодня.

- И даже домой вам некогда заехать? Вы откуда?

- Отсюда далековато, - Кирпич выпустил струю дыма в сторону, чтобы не попасть на девушку.

Помолчали еще минуту.

- Скажите, Николай, - спросила Марина, - ТАМ…страшно?

Кирпичников растоптал окурок, по привычке растирая его в труху, не оставляющую следов.

- Случается, - он решил не разыгрывать из себя героя-супермена, пудрящего мозги юным дурочкам. – Не страшно бывает только дуракам. Особенно на войне. – Коля с ужасом почувствовал, что говорит чудовищными штампами, почерпнутыми из каких-то дешевых фильмов. Ну, не умел он разговаривать с девушками, страдая от этого и в старших классах школы, и в училище. А с ТАКИМИ девушками…Нет, лучше поскорее туда, в привычную обстановку, где не надо тщательно подбирать лексикон и гадать о том, как аудитория отреагирует на твои слова.

- Я бы, наверное, умерла от страха, если бы в меня начали стрелять, даже мимо, - серьезно сказала Марина. – Хотя у нас тут тоже иногда стреляют.

- Кто? – искренне удивился Кирпич. В советских газетах, которые он редко, но все же почитывал, еще не писали о набирающем силу на просторах Родины криминале.

- Бандиты, - просто ответила девушка, - Месяц назад была пальба в пансионате «Океан», там Плис с Каро чего-то не поделили. А полгода назад вообще на рынке стреляли, ранили случайных людей. А я, вы представляете, - оживилась девушка, - была на том самом рынке за полчаса до этого!

Кирпичников был опущен с небес, на которые едва не вознесся. Благоухающая розами южная ночь утратила свое очарование, вернув в жестокий реальный мир, в котором так же, как и ТАМ, гремели выстрелы, иногда достигающие цели. И самая прекрасная – Кирпичников в этом уже не сомневался, – девушка на свете, рисковала попасть под шальную пулю, не меньше, чем он на боевом выходе! Но ТАМ была война, а здесь-то вроде мир, и в человецех благоволение…Хотя, нет, последнее уже успело покинуть и эти места.

- А кто такие – эти Плис с Каро? – поинтересовался Кирпичников.

- Главные у них, у Каро – «черные», а у Плиса – все прочие. Сволочи оба.

- А что они делают?

- Разное. С кооператоров деньги собирают, отдыхающих обманывают, грабят. На днях избили на пляже фотографа, который им платить отказался, он в больнице сейчас. Менты с ними заодно, все «вась-вась». – Марина разволновалась. – К девчонкам пристают, так что поодиночке лучше не ходить.

У Кирпичникова сжалось сердце. Всех поубиваю к чертовой матери, мелькнула молнией мысль.

- К тебе тоже приставали? – от волнения он не заметил, что перешел на «ты».

Марина поморщилась.

- Да нет, то есть клеились как-то раз, но потом отстали.

У Кирпича сжались уже не сердце, а здоровенные кулачища.

- Ты только скажи…

Марина с удивлением рассматривала его напрягшуюся, словно перед прыжком, атлетическую фигуру. Кирпичников на самом деле был готов сию же минуту идти и рвать в куски любого, кто посмел протянуть свои грязные лапы – нет, даже помыслить об этом! – к НЕЙ. К НЕЙ! Его любимой девушке. До Коли вдруг дошло, что он выглядит смешно, и испугался, что Марина сейчас расхохочется.

Но она смотрела на него восторженно-изумленными глазами, это было заметно даже при свете луны. Потом улыбнулась.

- Не надо. Из этих дураков больше половины учились у моего деда, они его уважают. А он… он не виноват, что они стали такими.

- А кто? – спросил Кирпич и тут же мысленно обматерил себя за дурацкий и бестактный вопрос. Но Марина не обиделась.

- Жизнь, - коротко ответила она.

- Жизнь? – удивился Коля. – У всех жизнь, но…

- Ты не знаешь, что такое Югá, – она тоже перешла на «ты», – у нас трудно с работой. В основном – обслуга санаториев или в торговле, да и там все места – только по блату. Ну, девчонки идут в медучилище - кстати, я тоже там учусь - в горбольнице или в санаториях всегда можно устроиться. А парни приходят после армии и болтаются без дела. Кто-то, конечно, уезжает поступать в институты, но те, кто поступил, обратно не возвращаются. Разве что отдыхать, – Марина погрустнела.

Кирпичников мял в пальцах вторую сигарету, не решаясь закурить.

- Кури, не стесняйся, - заметив его колебания, сказала девушка. – Меня дед обкуривает так, что слезы из глаз. Вообще, он хороший, я его очень люблю, но иногда ссоримся. Дед все еще считает меня маленьким ребенком, а я уже выросла. А он этого не замечает.

Помолчали.

- А как погиб Олег? – неожиданно спросила Марина.

- Подорвался на фугасе, - скупо ответил Кирпич.

- А что такое «фугас»?

- Вроде мины, только он очень мощный.

- Ты это видел?

- Нет, я был на «боевых», приехал и узнал, что Олег погиб.

- Он тоже на этих … «боевых»?

- Да, на «боевых», - не моргнув соврал Кирпич, не говорить же ей про водовозку.

Марина помолчала, а потом по-бабьи, а может, по-детски всхлипнула.

- Ужас. Какой ужас!

Коля рефлекторно протянул руку и погладил ее по головке, как ребенка, и она тут же, ткнувшись ему в широкую грудь, разрыдалась по полной программе.

Кирпич не знал, что делать и продолжал гладить ее волосы, тупо приговаривая:

- Ну, ну… Не надо…

Никогда и ни к кому не испытывал строгий командир второй роты спецназёров капитан Кирпичников такой безграничной, всепоглощающей нежности. Сейчас он любил ее, «…как сорок тысяч братьев любить не могут», причем в тот момент эта любовь была именно братской, и никакой другой. Ему больше всего на свете хотелось защитить, закрыть собой от злого мира это слабое прелестное создание, доверчиво орошающее слезами его футболку.

Марина, выплакавшись, оторвалась от груди Кирпичникова, вытирая глаза кулачком, как маленькая.

- Прости, - сказала она.

- За что? – искренне удивился Коля.

- Ты теперь весь мокрый! – улыбнулась она, продолжая растирать по щекам все еще текущие из глаз слезы.

- Ерунда! У меня есть сухая футболка, а эту… - Кирпичников не сразу решился сказать о том, что собирался сделать всерьез, - эту я положу в отдельный пакет, и никогда больше не буду надевать и стирать.

- Теперь ты – как рыцарь!

- Почему?

- Рыцари, уходя в Крестовые походы, всегда брали с собой какую-нибудь вещь своей Прекрасной Дамы. Чаще всего это был платок, орошенный ее слезами. Коля, скажи: я теперь твоя Прекрасная Дама? – Несмотря на наигранно-шутливый тон, взгляд ее стал пытливым.

Коля заметил это и не замедлил с ответом:

- Да, - честно ответил он.

Последовала пауза, во время которой Марина смотрела на него, словно обдумывая какое-то важное для нее решение.

Кирпичников, тоже молчал, мечтая, чтобы эта пауза длилась вечно.

- Вы, наверное, спать хотите, - скорее утвердительно, чем вопросительно, произнесла девушка.

Ну вот, опять на «вы», упал духом Николай. Может, оно и к лучшему, он и так уже перешел грань дозволенного.

- Это точно. Пора уже. Мне завтра с утра в аэропорт. Спокойной ночи! - Кирпич резко поднялся и, не оборачиваясь, зашагал по дорожке, хрустевшей битым ракушечником.

***

Титры: Шихванд. Провинция Фарах. Афганистан.

2 июля 1988 года.

Едва выскочив из машины, советник местного МГБ, одетый в царандоевскую форму без знаков различий, ростом и фигурой похожий на колобка из сказки, аж трясясь от «праведного гнева», налетел сперва на старшину Гуляева, который с голым торсом играл в пинг-понг с советником-«комсомольцем», на столе, установленном под фонарем во дворе.

- Кто?.. Кто позволил?.. Почему мне сразу не доложили?

Прапорщику Гуляеву за тридцать, у него более солидный вид, чем у Никитина, и генерал принял его за командира группы. Он удивленно пожал плечами.

- А что? Разве положено? – искренне удивился он. Старшина уважает начальство любых ведомств и рангов, но ведь Колобов в «царандойке», считай – в «гражданке». Знаков различий нет. Откуда знать, кто перед тобой? Тем более, что как раз не положено! Гуляев выдал свою тираду и смущенно молчит, тиская в руках теннисную ракетку.

Вышедший на крыльцо виллы Никитин, тут же пришел на помощь подчиненному. Никитин только вылез из бассейна и потому в одних мокрых трусах. Спрашивает «колобка» почти нежно, подражая Шуре:

- Чего-нибудь случилось, Владислав Иванович?

Генерал аж синеет от злости.

- Случилось? Нет, это с тобой что-то случится! Почему в таком виде? Почему не подается команда «Смирно»?

- Личный состав находится на отдыхе после боевых действий. И вообще, товарищ генерал-майор госбезопасности, - Никитин сделал упор на последнем слове, - мы с вами служим по разным ведомствам, и подавать команду я не обязан. К тому же команда отдается не человеку, а погонам, которых на вас нет.

Колобок, узнав Никитина по эпизоду на базаре, снова возмутился задним числом: шипел и злобствовал:

- Почему не доложили мне о Чэ-Пэ в зоне моей ответственности? Почему я узнаю об этом последним? Почему тайно вывезли тело?

- Владислав Иванович! Докладывать что-либо я вам не только не обязан, но и не имею права. Есть субординация. Слышали такое слово? Я докладываю только СВОЕМУ, повторяю,СВОЕМУ РУКОВОДСТВУ. И никакому другому. А уж с кем оно решит поделиться этой информацией, его дело. Кстати, тело забрали ВАШИколлеги из Особого отдела. Начальство у вас с ними общее, так что, пожалуйста, все вопросы к ним.

Колобок чуть не плакал. При слове «коллеги» брезгливо поморщился. Потом сказал уже почти жалобным тоном:

- Ну, хоть просто сообщить-то мне могли бы…

- Не мог бы, уважаемый Владислав Иванович, увы!

- Да пошли вы… - генерал махнул рукой, сел в машину и уехал.

Своим недоумением Никитин поделился с вышедшим на крыльцо Джаграном.

- Чё-то «соседи» забегали как тараканы? Ты не в курсах?

Тот задумчиво почесал бороду.

- Сам пока ни черта не понимаю. Такого шухера не видел, даже когда работали по «Черным Аистам». Ты спать-то будешь. Или снова отмокать на полжизни вперед?

***

Титры: Анапа. Краснодарский край. СССР

3 июня 1988 года.

Луна стояла высоко, заливая комнату через полузадернутые занавески кладбищенским светом. Кирпичников погружался в сон, что ему почти удалось. Но не до конца. Сначала, в полудремотном состоянии, он подумал, что это ему просто приснилось. Однако все оказалось гораздо хуже: рядом с ним под одеялом находился кто-то еще. Гадать, кто бы это мог быть, не было нужды. И как она ухитрилась? Сон как рукой сняло.

Кирпичников аж подскочил.

- Ты что, с ума сошла?! – громко зашептал он, тряся сжавшуюся в комочек Маринку за плечо.

Девушка не отвечала, лишь молчала и сопела, шмыгая носом, из чего было ясно, что она снова готовится разрыдаться.

- А ну, шагом марш к себе! – Николай довольно грубо потянул ее за руку. Но у него ничего не вышло. Вместо этого ее ручки обхватили его шею, и она прильнула к нему, и вцепилась, как детеныш коалы к своей мамке. Коля с ужасом почувствовал, что на ней ничего нет. Обильные слезы полились бурным потоком на последнюю его чистую футболку.

Он изо всех сил встряхнул Маринку и еще раз потребовал:

- Быстро, утираем сопли и уходим! Ты слышишь меня?

Но девушка вместо этого еще крепче прижалась к нему и горячо зашептала, давясь слезами, прямо ему в ухо:

- Коля, Коленька, милый мой! Не прогоняй меня, я прошу, я умоляю тебя! Ну, пожалуйста! Родной мой… Любимый…!

Обалдевший Кирпичников все еще пытался отодрать ее руки от своей шеи, но ничего не получалось, а вместо этого выплескивались все новые потоки причитаний пополам со слезами.

- Коленька! Я… Я люблю тебя! Я, как тебя увидела, сразу поняла, что ты пришел за мной… Я тебя таким и ждала… Ты – мой, мой, мой!

- Ты же впервые меня увидела сегодня, - попытался возразить Коля, лихорадочно соображая, что делать.

- Это неважно. Я знала, я всегда знала, что ты когда-нибудь придешь… И будешь именно таким: сильным и смелым… Дедушка старенький, и если с ним что… Я останусь совсем одна. Ты понимаешь? Одна! У меня больше никого нет на свете, кроме тебя… - слезы почти иссякли, и она говорила, точнее шептала, уже более складно, – Ты не подумай, я не такая… У меня еще никого не было… Я ждала тебя. Понимаешь, ТЕБЯ!

Кирпич уже не пытался оторвать ее руки от себя, инстинктивно, как и давеча, поглаживая по шелковистым волосам. Что происходит? Он все еще искал выход из положения.

- Мариночка, - ласково, но в то же время строго, зашептал он ей, не переставая гладить ее волосы, стараясь не прикасаться ни к чему другому, - Марина, ты же совсем не знаешь меня, откуда ты знаешь, какой я?

- Нет, я знаю, ты такой, каким я тебя представляла. Ты сильный, смелый… И добрый.

Интересно, подумал Кирпич, что бы сказали о его доброте подчиненные? Или те духи, которых он завалил во время боевых?

- Я не добрый, Марина, я очень и очень злой.

- Неправда, - она погладила его по щеке, - ты не можешь быть злым. Это ты ТАМ стал злым, но я тебя вылечу.

- Ты не понимаешь, что говоришь. Мы едва знакомы. Я старше тебя больше, чем на десять лет… - начал перечислять Кирпичников, но девушка его перебила.

- Ну и что? Главное – это то, что мы любим друг друга. Ведь ты любишь меня, правда? - Она подняла к нему заплаканное личико, терпеливо ожидая ответа, и он не смог солгать.

- Да, Марина, я люблю тебя…

- Тогда почему же ты…

- Погоди, не перебивай. Я люблю тебя, и мне очень хотелось бы быть с тобой. Но завтра мне нужно возвращаться туда. На войну. А на ней, говорят, стреляют, - процитировал Кирпич Александра Васильича Суворова.

Лучше бы уж он этого не говорил. Марина вновь разрыдалась, еще пуще.

Коля, не зная, что делать, снова принялся гладить ее по голове. Его здоровый мужской организм, похоже, начал решать эту проблему самостоятельно, заявляя о себе все сильнее и сильнее. Он попытался отстраниться, отодвинуться в сторону, но куда там…

Девушка вцепилась в него, как утопающий в спасательный круг.

- Коленька, родной мой, хороший…Я очень люблю тебя…Я не могу без тебя, я тут… я пропаду, понимаешь?

- Почему? – спросил Кирпичников, все еще пытаясь отодвинуться, но двигаться было уже некуда.

- Потому! У меня же никого больше нет, кроме деда! Коленька, миленький… Возьми меня!

Он выставил последнюю линию обороны:

- А как же… Олег?

Последовала пауза, а потом Марина, вздохнув, серьезно сказала:

- Олега больше нет. И потом, я была совсем маленькой и ничего не понимала. А теперь у меня есть ты.

Говоря все это, она стягивала с него влажную футболку, и Кирпичников уже не мог сопротивляться. На его грудь и шею обрушился град неумелых, но очень жарких поцелуев. Дальнейшее он потом помнил плохо – что-то вроде помутнения рассудка. Вспышка, как при ядерном взрыве, нарастающий огненный шар внутри, слепящий глаза свет и испепеляющий жар…

***

Титры: Фарахруд. Провинция Фарах. Афганистан.

3 июля 1988 года.

Тишину раннего утра рвал изношенный движок БТРа, который насиловали изо всех сил – всем очень хотелось поскорее попасть домой. Насточертело болтаться в поле, пыль и грязь въелись в кожу, «песочка» задубела от пота и стояла колом, наваливалась усталость, физическая и душевная. Хотелось смыть все это, хоть на время забыть обо всем на свете в полумраке парилки, а после нырнуть в прохладные воды бассейна. А потом – сладкие сны на чистом белье, в нормальной постели, а не в недрах не успевающего остыть за ночь БТРа.

Встречал группу Петрович самолично. По его монументальной физиономии трудно было понять, в каком он настроении. Никитин не стал ломать голову, бодро спрыгнул с брони и объявил построение.

- Строиться!

Бойцы выполнили команду, несмотря на усталость, очень быстро, зная, что чем проворнее они это сделают, тем скорее для них все закончится, можно будет отправляться сдавать оружие и боеприпасы, а потом – баня, обед и отдых.

- Равняйсь! Смирно! – я приложил правую руку к козырьку и строевым шагом направился к Петровичу. – Товарищ майор! Группа…

- Вольно! – не стал дослушивать его комбат, – Старшина, ведите людей сдавать оружие, броню – в парк, дальше все по распорядку, как обычно.

За спиной Никитина Гуляев начал распоряжаться, а Никитин переминался с ноги на ногу перед комбатом, соображая, что бы это значило? Обычно командир строго следовал церемонии встречи с боевых и до конца выслушивал рапорты.

- Там, в броне, - начал было Никитин, – безоткатка от советников - целехонькая, только без прицела. За нее…

- Черт с ней, - махнул рукой Петрович, – Гуляев сдаст на склад, потом посмотрим.

Никитин не понял. Комбат сам просил поцыганить что-нибудь из стволов у советников, а теперь нос воротит. Чего ему еще надо? Гаубицу?

- Ну, что? Навоевались? – спросил комбат, крутя свой длинный запорожский ус.

А что случилось? – искренне удивился Никитин, – Были жалобы?

- А то, друг ты мой ситный, что нашли вы всем нам на жопу развлечение почище «Черных аистов» тех проклятых. Не забыл еще?

- Такое разве забудешь?

- И это тебе тоже запомнится. Балаганов второй день докладные строчит в штабе. Ждем особистов, они должны с минуты на минуту прилететь. А, вот и легки на помине!

В небе протарахтела пара винтов.

- А чего им из-под нас надо? – спросил Никитин, предчувствуя, что в баню попадет не скоро.

- Это ты у них спроси. Только вряд ли они что скажут. Так вам, дуракам, и надо, - мстительно сказал комбат и сплюнул.

- Товарищ майор! – взмолился Никитин, – Мы-то в чем виноваты? Действовали четко по инструкции. Нам что, надо было жмура этого, залетного, закопать вместе с духами, а «посылку» его себе забрать? И потом, он ведь еще живой был…

- То-то и оно, что «был». Если бы вы сразу, на месте, его расшифровали, то мы бы на вертушке успели до нашего госпиталя довезти. Глядишь, и выжил бы, стервец. А сейчас какой от него прок? Разведчики…

- Так ведь вы знаете, товарищ майор, что ханумок этих проклятых мы стараемся без нужды не трогать, а то визгу будет, не утрешься потом, - Никитину стало тоскливо на душе.

- Ладно, не дрейфь, – Петрович уловил его настроение, которое тот и не пытался скрывать, – Я буду рядом. Все едино, придется расхлебывать вместе.

Майор тяжко вздохнул:

– Ладно, ступай в штаб, жди там, а я поехал встречать этих...

Комбат забрался в свой УАЗ, уселся за руль и резко сорвался с места.

Никитин, мысленно проклиная свою нелегкую долю, поплелся к штабному бараку, кои в Афгане почему-то принято называть «модулями». Единственное утешение: там, в штабе, имелись кондиционеры. И умывальник тоже был, так что он еще успевал ополоснуть хотя бы свою покрытую пылью физиономию.

Вспомнив, что у него загнан патрон в патронник автомата, на ходу принялся разряжать его: отсоединил магазин и передернул затвор.

Патрон улетел куда то в пыль.

Никитин и не пытался его ловить или искать, отчитываться за него здесь не надо. Не в Союзе, где даже стреляные гильзы сдают по счету.

……………………………………..

В штабе мерно гудели «кондеры», было прохладно и тихо. Никитин заглянул к дежурному:

- Здорово, генацвале, Шуру не видел?

- У Нинки он, где ж еще? – усмехнулся дежурный тонкими усами под большим грузинским носом.

На всякий случай постучав, Никитин заглянул в помещение коммутатора. Ротный сидел на столе и развлекал даму анекдотами, надеясь, очевидно, таким способом проложить дорогу в ее опочивальню. Ну-ну…

Нинкой звали одну из телефонисток штаба. Плотная, круглая, как шарик, приземистая бабенка за тридцать – на Родине на нее можно было запасть разве что после третьего стакана, но здесь она чувствовала себя королевной. От претендентов отбоя не было. Но претендовали, увы, не на руку и сердце, а лишь на место в ее койке, что Нинку категорически не устраивало, она мечтала о спутнике жизни. Грех осуждать за это женщину. К ней клеились многие, но все без толку. Шура, истосковавшийся по женской ласке, не был исключением.

Никитин окликнул его, потому что капитан вроде и не заметил появления взводного.

- Шура, я тут.

- Я еще загляну, - пообещал Шура штабной прелестнице, с неохотой слезая со стола, – Здорово! – это уже Никитину, – Приехали? Все нормально?

………………………………………………………

Офицеры вышли из модуля штаба. У Шуры было обалделое выражение лица.

- Надо же, а Петрович даже не счел нужным меня проинформировать. А я тут ломаю голову, за каким чертом меня заставляют по третьему разу докладную переписывать! «Поподробнее давай!», – передразнил он кого-то.

- А еще Петрович поехал на площадку встречать особистов. По нашу душу. – наябедничал Никитин.

Шура сплюнул на плац.

- Знаю. Мне Нинка сказала. Пойдем, покурим.

***

Титры: Анапа. Краснодарский край. СССР.

3 июня 1988 года.

Когда Николай пришел в себя, уже рассвело.

Он чувствовал ладошку Марины, гладящую его по щеке, с удивлением обнаруживая, что слезы теперь текут у него. Не в таком, конечно, количестве, как до этого у нее, но глаза были предательски мокрыми. Последствия? О них он подумает позже. Очень не хотелось покидать этот хрупкий островок счастья. И ни о чем не хотелось думать, кроме девушки, доверчиво прижимавшейся к нему.

- Вот я и жена твоя невенчанная, - прошептала Марина, – А ты – мой муж!

Коля привлек к себе девушку и нежно поцеловал в губы.

- Я люблю тебя. И никому не дам в обиду.

Марина еще теснее прижалась к нему, а у него уже созрело решение, о котором он пока не стал говорить.

- Коленька! Я решила. Я с тобойтудапоеду? – наивно утвердила она.

Кирпич усмехнулся:

- Не надо, все «интердолги» я уже раздал за двоих. К тому же, у меня замена в декабре. Прикажешь мне потом тебя два года ждать? Только документы несколько месяцев оформлять будут. Я оттуда, а ты – туда? Нет уж, сиди дома и жди меня, ясно?

- Ясно. Я буду тебя ждать! – горячо зашептала она, – Только ты… там… осторожнее… Понимаешь?

- Понимаю, - он еще раз коснулся ее щеки губами.

- Нет, ты поклянись, что будешь беречь себяТАМ. Ради меня.

- Клянусь, - отозвался Кирпичников, плохо представляя, как это можно осуществить в реальности. Скорее всего, никак, но пусть она лучше об этом не знает.

- Тебе нужно поспать, - сказала Марина, неохотно отрываясь от него и выбираясь из-под одеяла. – Я люблю тебя, - она наклонилась над ним и поцеловала. – Спи, родной.

Девушка подняла с пола свой халатик и, набросив его на себя, неслышно исчезла, словно ее и не было.

***

Титры: Фарахруд. Провинция Фарах. Афганистан.

3 июня 1988 года.

Никитин с Шурой дымили в курилке «Явой», когда, поднимая тучи пыли, рядом со штабом резко тормознул командирский УАЗ.

Из него выбрался комбат,

За ним не Кузьмич, как ожидали офицеры, а его заместитель - майор Каримбетов, коренастый и кривоногий, с типично азиатской внешностью.

У Никитина аж скулы свело.

- Совсем плохо дело, если Кузьмичев зама прислал.

Петрович с Каримбетовым вышли из машины, и зашли в штаб.

Бросив окурки, офицеры встали и потопали к той же двери. Настроение у обоих было паршивым.

……………………………………………….

В кабинете комбата их несколько покоробил тот факт, что особист расположился за столом комбата, а сам Петрович пристроился на стуле у окна.

Каримбетов знал, что руки у нас ему давным-давно никто не подает, и, один раз оскандалившись публично, с рукопожатиями больше не лез, ограничиваясь кивком своей коротко стриженой головы. На плоской физиономии застыла дежурная улыбочка.

- Ну, здравствуйте, здравствуйте! Заходите!

Он распоряжается в чужом кабинете, как в собственном.

- Как самочувствие? Как там ваши родные в Москве, пишут? Вы ведь, кажется, оба москвичи? – «блеснул» майор своей осведомленностью.

Никитин бросил взгляд на комбата.

Тот отвернулся лицом к окну, делая вид, что его страшно интересует вид на соседний модуль. Мог бы и прийти на выручку. А так Никитину придется хамить самому. Он уже разинул рот…

Но ротный опередил его:

- Я полагаю, товарищ майор, нас пригласили сюда не для того, чтобы интересоваться нашим здоровьем и нашими родственниками. Давайте по делу, - сухо заметил Шура.

Каримбетов улыбнулся еще шире, обнажая желтые зубы.

- Какой ты нетерпеливый! Мы же на Востоке, дорогой! Ты должен знать, что у нас принято сначала поинтересоваться здоровьем собеседника, его родных, его баранов, верблюдов…

- Ишаков, - добавил Шура, криво улыбаясь.

- И ишаков, дорогой, - невозмутимо кивнул особист, – если есть ишаки.

Намек был слишком грубым, чтобы его пропустить мимо ушей. Упреждая нашу реакцию, Петрович пророкотал:

- Ты бы полегче, Касымыч, не нарывайся, не надо! И давай ближе к делу.

Каримбетов сделал обиженное лицо.

- А что я такого сказал? Верблюд, баран, ишак – все очень хорошие, полезные животные. У нас на Востоке…, - он снова было завел свою песню.

Но Петрович его перебил:

- Кончай, Касымыч, на тебя время от боевой подготовки отрываем!

Улыбка слиняла с физиономии особиста

- Хорошо… - с угрозой в голосе проговорил он, - Сейчас по одному – пауза, - расскажете мне обо всем. Начнем, - пауза, - по старшинству. Товарищ старший лейтенант! – это адресовалось Никитину, - Выйди…те, и подождите в коридоре, пока мы будем беседовать с товарищем капитаном.

Никитин взглянул на комбата.

Тот молча кивнул головой, и старлей направился к двери.

- Автомат сюда давай, - услышал спиной Никитин голос Петровича. Он пожал плечами, вернулся и отдал ему свой АКС. – И «разгрузку» сними, чего с ней таскаться?

Никитин с облегчением освободился от «лифчика» с запасными магазинами, гранатами и сигнальными ракетами. Остался только болтающийся на поясе «Стечкин».

- Ступай, покури. Далеко только не уходи, - сказал Петрович.

……………………………..

Никитин вышел в коридор, но в курилку не спешил, задержался под дверью, прижавшись ухом к косяку, пытался услышать, о чем говорят в кабинете. Пустое занятие! Стенки там были обшиты «вагонкой», с подкладкой из шинельного сукна, а дверь изнутри обита войлоком – специально для звукоизоляции, чтобы из коридора не было слышно, о чем разговаривают внутри.

Потоптавшись без толку, Никитин плюнул на это дело и, решив смотреть на все философически, отправился для начала в умывальник.

……………………………………….

Совершив омовение и отряхнув пыль афганских дорог со своей «песочки», глянул на себя в зеркало. На него смотрела загорелая явно не сочинским загаром, в меру наглая физиономия. Он остался ею доволен.

……………………………………

Следующая остановка - «Военторг». Народу там по причине рабочего времени не было никого, только за прилавком скучала продавщица Рита - худосочная особа неопределенного возраста, плоскогрудая и плоскозадая, напоминающая лицом и формами сильно пересушенную воблу. Даже при тотальном дефиците женского пола она совсем не была избалована мужским вниманием. Проще говоря, ее игнорировали. Но Ритуля, как всякая нормальная женщина, не переставала мечтать о простом женском счастье, если не на всю жизнь, то хотя бы на время. Поэтому напропалую кокетничала и строила авансы всем офицерам и прапорщикам без исключения. Выглядело это нелепо, и Никитину иногда бывало ее даже жалко, хотя в «утешители» я, естественно, не стремился. Вот и сейчас, завидев меня, Никитина приободрилась.

- Привет, Игорек! – она изобразила на лице непередаваемый восторг от встречи со мной. - С возвращением!

Никитин откровенно поморщился – он терпеть не мог уменьшительно-ласкательных суффиксов при именах, особенно в своем собственном. Вслух, однако, ничего такого не сказал,

- Привет. Мне пачку печенья и банку «Si-si». Два раза, - время было уже почти обеденное, Никитин с раннего утра, перед выездом от советников, ограничился лишь кружкой чаю. Подумав, взял такой же набор для Шуры, на обед он тоже вряд ли успеет.

Отсчитывая сдачу, Ритка погрустнела.

- Говорят, у вас двоих мальчиков убили…

- Всех нас когда-нибудь убьют, - мрачно буркнул Никитин и вышел из прохлады магазина под палящее солнце.

- Скоро технику обещают подвезти, - с последней надеждой пискнула ему в спину Ритка. – «Шарп», двухкассетники…

Никитин даже не обернулся.

……………………………………………………………

В курилке, под навесом из маскировочной сетки, было тоже жарко, но хотя бы не так припекало. Никитин распечатал пачку югославского печенья, напоминающего вкусом жеваную промокашку, и, дернув, словно чеку гранаты, вскрыл банку шипучки. Хрустя этим подобием еды и прихлебывая из банки, принялся ждать. Ожидание затянулось почти на час. Что-то долго они там беседуют. Все это нравилось мне все меньше и меньше.

Шура так и не появился, вместо него из дверей штаба высунулась мерзкая рожа Каримбетова.

- Зайди! – приказным тоном распорядился он.

Никитин вздохнул, бросил окурок, и поплелся в кабинет комбата.

…………………………………………………………….

Войдя, Никитин увидел, что Шура сидит на стуле, где до этого сидел Петрович, и нервно курит. Лицо его было покрыто красными пятнами, что бывало с ним, только в моменты сильнейшего нервного напряжения, за которым вот-вот последует взрыв, если только не устранена его причина.

Петрович, засунув руки в карманы, устроился на краю второго стола. Лицо у него каменное, как всегда, но заметно, что он тоже на взводе. Комбат, сам некурящий, никогда и никому не дозволял смолить в своем кабинете. Он бросил Никитину какой-то странный взгляд, смысла которого тот не понял. Вроде бы ободряющий, но вместе с тем тоскливый, так смотрят на безнадежно больных родственников.

- Садитесь, - услышал Никитин голос особиста. Тот указал на стул напротив себя.

- Спасибо, я пешком постою, - вежливо хамя, отказался Никитин.

- Да нет уж, лучше присядь…те, товарищ старший лейтенант. Разговор у нас с вами впереди до-о-олгий будет.

Никитин опустился на стул.

Майор выдержал паузу, разглядывая Никитина и без того узкими, прищуренными глазками, словно увидел впервые. Довольно дешевый прием, но особист, вероятно, считал себя тонким психологом.

- Что же вы, товарищ старший лейтенант, - наконец, начал Каримбетов, негромко и вкрадчиво, - себе позволяете?

- А это вы о чем?

- Да все о том же, дорогой… Оскорбляете старших по званию, причем намного старше вас. Уважаемых людей! Вот, старший советник, генерал-майор Колобов опять на вас жалуется! Насколько мне известно, это не первый случай!

Никитин пожал плечами, оправдываться было неохота.

Выручил его Петрович:

- Этот ваш Колобов постоянно требует, чтобы мои офицеры отчитывались перед ним, хотя прекрасно знает, что это требование незаконно.

- Кто требует? Уважаемый человек просто просит поделиться информацией, - начал было возражать Каримбетов.

- И это тоже незаконно! – повысил голос комбат, – Если кто-нибудь из моих подчиненных с ним хоть чем-нибудь «поделится», я его сам под трибунал отдам, за разглашение, ясно?

- Ну, зачем же так, мы же общее дело здесь делаем… - не сдавался особист.

- Не надо демагогии, товарищ майор! У меня есть разъяснение из Кабула, в том числе и по вашей линии, на этот счет. И есть инструкция о взаимодействии нашей и вашей служб. Хотите почитать?

- Ну, ладно, ладно… - Касымыч сделал примирительный жест рукой, – Я же не о том. Просто об уважении к старшим. У нас, на Востоке, старших принято уважать…

Ну, вот, поехало. Этот придурок снова завел свою любимую пластинку.

Никитин на какое-то время просто отключил внимание и слух, а когда включил их вновь, услышал все тот же медоточивый голос, вещающий с наставительными интонациями:

- Эту восточную притчу рассказал мне мой отец, который слышал ее от своего отца, а тот от своего, и так она передавалась из поколения в поколение… Двое юношей отправились в дальний путь, и в пути на них напали разбойники. Их привели к атаману, а тот был человеком преклонных лет. Один из юношей, когда атаман стал расспрашивать его, отвечал дерзко и неуважительно, и атаман повелел отсечь ему голову. А второй юноша почтительно опустился на колени и поцеловал полу его халата, а также воздал иные знаки уважения к его сединам. Атаман пощадил его и отпустил, щедро вознаградив…

Никитин похабно ухмыльнулся:

- А что это за «иные знаки уважения», товарищ майор. Что-нибудь очень специфическое?

Петрович же слушал весь этот бред очень внимательно. Даже подчеркнуто-внимательно – так психиатры выслушивают своих пациентов.

- Браво, Касымыч, – комбат несколько раз похлопал в ладоши, – Ты, черт возьми, прямо как Шехерезада! Только я что-то не пойму из твоей сказки: старый разбойник, по-твоему, уже не бандит, а «уважаемый человек»? Так, что ли?

Особист попытался как-то возразить.

Но Петрович не дал ему этого сделать.

- Значит, мы тут все должны, по-твоему, тех духов, что постарше, не гонять по горам, а их вонючие халаты целовать?

- Да нет, вы… - Киримбетов пошел в отказ

- Погоди, я еще не все сказал. – гремел голос комбата, - По-твоему, выходит, что в сорок первом мы должны были не отвечать Гитлеру «дерзко и неуважительно», а на колени перед ним опуститься? Да еще воздать ему «иные знаки уважения»? Были такие «почтительные юноши», изменниками Родины назывались: власовцы, полицаи, бандеровцы… слыхал про таких, Касымыч? Их еще потом, после войны, вешали. Интересные у тебя сказочки, Касымыч, ой, интересные!

Каримбетов занервничал.

- Вы не так меня поняли! При чем здесь Гитлер? Речь идет просто об уважении к старшим… - уже оправдывался он.

Но наш батяня-комбат продолжал бить этого дурака его же оружием.

- Надо будет обязательно рассказать твою байку вашему начальству. Я тут как раз на сборы в Кабул собираюсь через недельку. Думаю, им интересно будет послушать.

- Да ты… Да вы чего? – всерьез задергался особист, – Шуток не понимаете?

- Есть вещи, - серьезно произнес Петрович, - над которыми шутить нельзя! А майору Кузьмичеву я прямо сейчас позвоню, расскажу про твоих «вьюношей». То-то смеху будет!

Каримбетов сидел, сникший и посеревший, вертя в руках не нужный ему карандаш. Наконец, решился:

- Может быть, мы продолжим беседу? Обстоятельство пропажи…

- Нет уж, хватит! Собирайся-ка и лети домой белой лыбедью! Майору Кузьмичеву я сам позвоню, как и обещал. Ваше такси у подъезда. Дежурный! – крикнул он, приоткрыв дверь в коридор.

- Я здесь, товарищ майор! – бодро выскочил из дежурки капитан Костя Чхеидзе.

- Срочно вызови кого-нибудь из водителей, кого найдешь.

- Так у меня сейчас здесь один. Из моих.

- Что он там у тебя делает?

- Кондиционер чинит, товарищ майор.

- Отлично! Давай его сюда! Отвезете товарища майора к вертолету и сразу назад, УАЗ у крыльца. Понятно?

- Есть, товарищ майор, - козырнул капитан.

Петрович обернулся к Касымычу, делая приглашающий жест рукой.

- Прошу!

Тот, ссутулившись, поплелся на выход.

Офицеры остались втроем: комбат, Шура и Никитин. Заметив, что ротный лезет за новой сигаретой, Петрович возмутился:

- А ну, кончай здесь дымить! Мне и так теперь до завтрашнего не проветрить!

- Может, дверь открыть? – предложил Никитин.

- А вот этого как раз не надо. Вот что… - комбат задумался несколько секунд, - Ступайте-ка отдыхать. В подразделения, конечно, свои загляните, не поленитесь. А обо всем, что здесь было – никому ни слова, понятно?

- Понятно, товарищ майор…

- Смотрите у меня, - Петрович погрозил нам пальцем, - если узнаю, что слухи какие пошли, головы поотрываю! Поговорим потом. Свободны!

Офицеры развернулись к выходу.

- Никитин, амуницию свою не забудь, - сказал Петрович в спину старлею, – У меня здесь что - склад?

Никитин вернулся, прихватил за цевье стоявший в углу автомат и перебросил через плечо «разгрузку».

Пока он это делал, Петрович заметил «Стечкина» в бакелитовой кобуре на его поясе.

- Надо было и его забрать… - пробормотал он.

- Зачем? – удивился Никитин.

- А хрен тебя знает? Вот взял бы да шмальнул Каримбетову в лоб.

- Да… - протянул Никитин, - видать дела действительно серьезные.