Последний Персидский поход

Глава 9

***

Титры: Шихванд. Провинция Фарах. Афганистан.

8 июня 1988 года

Диспетчерская аэродрома. Никитин в повседневной форме. Сразу видно, что готов к отбытию в Союз.

-«Тюльпан» будет только к ночи. Вылетает сегодня около ноля часов. Вот так-то, Игорь, - сказал ему диспетчер, - Звонить куда будешь?

- Нет, - ответил Никитин, - пойду день убивать.Хотя… Дашь позвонить в Москву?

…………………………………………..

Никитин на углу, у одного из поворотов, ведущего к штабу дивизии, под уникальным дорожным знаком, которого никогда не было в «Правилах дорожного движения»: танк в красном круге, перечеркнутый красной косой чертой - «Движение танков запрещено» и ловит попутку.

……………………………………..

Стоящий на отшибе госпиталя модуль, ничем не отличался от всех остальных госпитальных строений только вывеской у входа: «Патологоанатомическое отделение», и, чуть пониже и поменьше размером еще одной: «Морг».

Никитин постучал.

- А, Игорь! Заходи, - приветствовал он Никитина хозяин этого печального заведения, майор медицинской службы, которому было хорошо за сорок, и о своей службе он мог бы уже писать мемуары под названием «Двадцать лет среди покойников». В народе его за глаза звали «Джеком-Потрошителем». Он обладал феноменальной памятью на имена и лица, а знакомы с ним были почти все офицеры и прапорщики не только Шихвандского гарнизона. Дело в том, что среди «интернационалистов» гуляло поверье, что, если ты хоть раз выпил рюмку за одним столом с нашим прозектором, то никогда и ни за что не попадешь на его оцинкованный стол в качестве «пациента». Увы, поверье помогало далеко не всем. Шура тоже с ним пил.

Никитин вошел в его скромно обставленный кабинетчик.

- Ты Балаганова домой повезешь? – спросил хозяин морга.

- Я, Георгий Иваныч. Что показало вскрытие?

- Сердце. Оно у него было, как у шестидесятилетнего, изношено до предела. Вот и не выдержало, исчерпало свой ресурс.

- И от чего все это?

- Твердят вам, - вздохнул мортус, - что здоровье надобно беречь смолоду, а вы? Сколько он в день выкуривал?

- Не считал, - пожал Никитин плечами, – Много.

- Вот то-то и оно. Кофе пил?

- Пил. Жутко крепкий.

- Алкоголь?

- Как все.

- Ну, и стрессы разные, тут ничего не поделаешь, - война. Родители у него живы?

- Умерли, мать – давно, а отец лет десять назад.

- От чего?

- Мать от онкологии, а отец – от инфаркта.

- Вот видишь, значит, налицо еще и врожденная предрасположенность. У тебя-то самого с этим как?

- Нормально. Папаша от запоя помер, - соврал Никитин. Своего отца Никитин никогда не знал, мать о нем ничего мне не рассказывала, и даже не ведал, жив ли он вообще, или нет. Наставительный, поучающий тон, свойственный большинству медикусов, Никитина всегда раздражал. Их советы по сбережению здоровья были, безусловно, правильными, но неосуществимыми на практике. Все это, естественно, из области фантастики, и уж точно несовместимо со службой в СПЕЦНАЗе.

- Значит, тоже сопьешься! – заключил «Джек-Потрошитель» в ответ на его вранье, – Спиртику тяпнешь?

- Тяпну, - кивнул Никитин, не раздумывая.

Разливая спирт по мензуркам Док налил еще в кружки простой воды из градина и назидательно сказал:

- Никогда не запивай спирт минералкой, – взял мензурку и добавил, - Помянем раба Божьего Виктора…

………………………………………

Никитин и Боев в «бочке» Боева.

На столе ополовиненная бутылка водки и немудреная закусь.

- А что, этот «особняк» косоглазый больше не объявлялся? – спросил Боев.

- Бог миловал.

- Теперь навряд ли объявится, - уверенно заявил Боев, разливая водку по рюмкам, - Мы с Кирпичом кое в чем ему подсобили.

- Прям детектив, – заинтересовался Никитин, - Это как же?

- Колян сам тебе расскажет, когда вернешься. Тебя на роту ставят?

- Ставят.

- Значит, теперь вы на равных. Я ему скажу, что от тебя у меня тайн нет, – и без задержки спросил, - Слушай, ты не передашь в Москве моей благоверной пять сотен чеков?

***

Титры: Аэродром Чкаловский. Московская область. СССР.

9 июня 1988 года

Никитин очнулся от дремы, когда самолет ударил шасси о бетонку.

К открывшейся аппарели подъехал автобус ПАЗ, оборудованный под катафалк.

Он был рассчитан на гроб обычного размера. «Цинк» же, упакованный в деревянный прямоугольный ящик, никак не желал туда протискиваться, и его солдаты ставят под углом 45 градусов к полу, и только тогда гроб запихивается в автобус.

Никитин залез в автобус. Сел и погладил ящик ладонью:

- Бедный Шура! Даже в гробу тебе не дают полежать спокойно…

***

Титры: Москва. СССР.

9 июня 1988 года

Автобус-катафалк едет по раздолбанному Щелковскому шоссе до Москвы.

Пересечение с МКАД.

Автовокзал. Станция метро «Щелковская».

Черкизовский рынок.

Стадион «Локомотив».

Пруд с церковью на пригорке. Преображена.

Мост через Яузу.

Госпиталь имени Бурденко. Въезд со стороны Яузы.

Морг.

Никитин выходит из автобуса.

К нему подошел крепкий мужик лет сорока пяти в форме.

- Полковник Коротченков, из Главного Управления, - представился он, – Вы – старший лейтенант Никитин?

- Я, товарищ полковник, - козырнул Никитин.

- Мне поручено вас встретить, и заняться организацией похорон. Документы у вас?

- Так точно, - Никитин передал папку.

- У вас есть место, где остановиться?

- Есть.

- Оставьте мне, свой телефон и езжайте отдыхать. Вот мой номер, - полковник протянул сложенный тетрадный лист в клеточку, - Сверху - служебный, снизу – домашний. Командировку отметите в Управлении. Если что нужно, звоните.

- Спасибо, товарищ полковник.

- Всего доброго.

Только сейчас Никитин заметил, что возле него крутится какой-то чернявый мужичонка лет тридцати пяти, в замшевой куртке и сильно поношенных джинсах, похожий на южанина. Его маковку украшала приличных размеров лысина.

- Простите, вы Игорь? – спросил он, выждав, пока полковник отойдет.

- Ну, допустим, я, а что?

- Тариэл, - представился он, протягивая мне волосатую длань. – Я муж его сестры, - Говорил он с очень легким, но все равно заметным акцентом уроженца солнечной Иверии.

- Чьей сестры? – не понял Никитин.

- Балаганова Виктора, чьей же ещё.

Никитин пожал ему руку.

- Вы привезли Виктора? – спросил новый Шурин родственник.

- Да, я. Что вы хотите? Оформлением документов и похоронами занимается тот полковник, который только что отошел. Вещи покойного я завезу Ванде Станиславовне завтра. Адрес знаю. А сейчас, простите, я очень устал. Примите мои соболезнования.

- Погоди, - он тронул меня за рукав, переходя без спросу на «ты». – Можешь мне все отдать, я передам. Зачем тебе напрягаться?

Никитин внимательно осмотрел его с головы до пят. И не понравился он ему еще больше.

- Извините, - вежливо, но достаточно твердо заявил он. – Все вещи и деньги я могу передать только Ванде Станиславовне. Вас, простите, я не знаю.

При слове «деньги» его темные, как душа осквернителя могил, глаза нехорошо блеснули.

- Э, дорогой? Зачем тебе ездить туда-сюда? Мне отдай! Хочешь, я тебе паспорт покажу? Там печать-мечать, вот смотри! - Он действительно вытащил из кармана куртки затертый «молоткасто-серпастый» и развернул его на листе с графой «Семейное положение».

Никитин не стал даже рассматривать, отметив лишь краем глаза, что «печать-мечать» там точно не одна.

- Извини, кацо, - снова повторил Никитин, теряя терпение, – Сказано тебе: завтра – значит, завтра!

………………………………………………………

Никитин открыл своим ключом дверь квартиры в типовой «хрущобе» на улице, Хулиана Гримау. В квартире никого не было, и было видно, что давно.

Никитин заглянул в холодильник.

Внутри сиротливо виднелась пачка маргарина. Компанию ей составляли два подвявших, но еще пригодных к употреблению, огурца. Только сейчас Никитин почувствовал, что безумно хочет жрать. Не есть, а именно жрать.

С последней надеждой он откинул крышку морозилки и – о чудо! – обнаружил там курицу в целлофане.

- То-то, я смотрю, моя экономная мама холодильник не выключила, - сказал он сам себе, вытаскивая курицу за лапу без когтей, - Эге… Да тут целая мадьярочка.

Набрав в кастрюлю воды, он извлек иностранную подданную из красивой упаковки и сунул в ее последнюю купель. Поставил на плиту и начал дальнейшее обследование.

В хлебнице нашлась слегка заплесневевшая четвертушка черного. Чуть поскоблить, и можно есть.

О месте, где матушка хранит свои ликеро-водочные запасы, ему было хорошо известно еще с отпуска. В закромах обнаружились десяток бутылок «Русской» и шесть – сухого «Рислинга».

- Тоже неплохо! Еще одной проблемой меньше, - продолжал он комментировать наличие припасов.

Убавив огонь под кипящей кастрюлей, он скинул проклятущую повседневную форму с ненавистным галстуком на резинке, стащил белье и в костюме Адама протопал босыми пятками в ванную. Совершив тщательное омовение под душем (мокнуть в горячей ванне никогда не любил), натянул трусы и снова перебрался в кухню размером шесть квадратных метров.

Вытряхнув из бутылки «Русской» последние пятьдесят грамм и тут же опрокинув их в себя, он похрустел остатком огурца и, расслабившись, закурил. На тарелке громоздились куриные косточки. Мысль, что, самое вероятное, послезавтра ему предстоит хоронить Шуру, не оставляла ни на минуту.

Послонявшись без толку по квартире, он остановил свой взор на секретере в своей комнате и раскрыл его.

- Нога… Точнее, рука человека не ступала здесь, кажется, с момента окончания мною военного училища.

В секретере лежали стопки каких-то бумаг и старых тетрадей, россыпью валялись давно засохшие шариковые ручки и такие же окаменелые запасные стержни к ним, сломанный будильник «Слава», еще какая-то дребедень. Отдельно стояла большая картонная коробка из-под женских сапог.

Он вытащил ее и раскрыл. В ней навалом лежали черно-белые фотографии. Взяв несколько из них в руки, бегло просмотрел. Все они были его школьной поры. Многие из них нащелканы им же, дешевенькой «Сменой-8», приютившейся тут же в секретере, среди прочего хлама веков.

Бросив фотки обратно в раскрытую коробку, он посмотрел в окно. Почти напротив, через дорогу стояло грязновато-белое здание школы, где он проучился десять лет.

- «Давно, друзья веселые, простились мы со школою...» – ни с того, ни с сего, начал он мурлыкать под нос, - Это верно, давненько. «Но каждый год мы в свой приходим класс…» А вот это — уж дудки! Я больше ни разу туда не заходил, хотя вот она - рукой подать.

Он еще раз просмотрел несколько снимков и принял твердое решение. Вытряхнув из коробки пылесос, начал методично рвать фотографии, одну за другой, швыряя ошметки в коробку. Поначалу смотрел на истребляемые отпечатки, потом плюнул и стал рвать их, не глядя. Коробка наполовину заполнилась обрывками. Следом туда же полетели фотоаппарат «Смена» в дерматиновом футляре, сломанный будильник «Слава», засохшие ручки и стержни к ним, окаменевшие ластики, еще чего-то канцелярское.

В пачке бумаг, которые он рвал, обнаружилась стопка «Похвальных грамот», которые он регулярно получал с 1-го по 10-й классы за участие в различных олимпиадах, конкурсах и т.п. Их Никитин разодрал в лапшу с особенным удовольствием. Последними полетели в пылесосную коробку картонки с наклеенными на них композициями из засушенных листиков и цветочков – все они были украшены снизу, в правом углу бумажкой с надписью: «Гербарий. Игорь Никитин, 4 «А» класс».

Когда все было кончено, секретер остался совершенно пуст. В нем одиноко ютился только гипсовый бюстик Пушкина, покрашенный «под бронзу», – его он тоже получил в качестве приза за победу на школьной олимпиаде по литературе.

- А вот Александра Сергеевича уважим. Оставим. Гению, даже в таком облупленном виде, не место на помойке!

Натянув спортивный костюм, он отнес коробку вниз по лестнице и вытряс ее содержимое в мусорный контейнер у подъезда.

Вернувшись, Никитин прошел к телефону в коридоре, но набранный номер молчал.

Попробовал дозвониться до боевской супружницы, там тоже никто не ответил.

- Черт с ними, со всеми, перезвоню с утра. А теперь спать, спать, спать… - еле доползя до своей кровати и даже не утруждая себя настиланием белья, он обрушился на нее, как памятник Вождю Народов после ХХ съезда КПСС. И мгновенно отключился.

***

Титры: Москва. СССР.

10 июня 1988 года

Никитин набрал номер мачехи Шуры.

- Ванда Станиславовна, здравствуйте, это я – Никитин Игорь, помните?

- Здравствуй, Игорь! – почти прокричала она в трубку, – Горе-то, горе какое! – Послышались всхлипывания.

- Ванда Станиславовна, примите мои соболезнования. Я привез личные вещи Виктора и хотел бы передать их вам. Могу я сделать это сегодня?

- Ах, да, конечно! В любое время, мы с Агнешкою дома. Тут вчера приезжал полковник… Забыла его фамилию…

- Коротченков, - подсказал Никитин.

- Вот, вот. Такой вежливый, предупредительный! Он сказал мне, что они сами сделают все-все, ты представляешь? Завтра обещал прислать за нами машину. Ты можешь заехать, когда тебе будет удобно.

- Хорошо, Ванда Станиславовна, я буду у вас в одиннадцать часов. Да… Еще тут ко мне обращался какой-то грузин, вчера в госпитале. Сказал, что он муж…

Ванда зашлась в таком визге, что я невольно отдернул ухо от трубки.

- Какой он, пся крев, муж! Он варнак, жулик и проходимец! Наплел бедной девочке, что режиссер, работает с самим Михалковым, что у него дом в Тбилиси и дача в Сухуми, что на съемки за границу скоро уезжает! И её с собой возьмет. Заморочил девочке голову! А сам – босяк и аферист! Пытался уговорить прописать его! Нет, ты только представь: про-пи-сать! А потом смылся, прихватив Агнешкины украшения, все, что было! Матка Боска, как она плакала!

Никитин приложил трубку к груди и поднял очи горе. Когда из трубки перестали доноситься неразборчивые проклятия вперемешку с всхлипами, он снова приложил трубку к уху и совершенно серьезно сказал:

- Напишите заявление в милицию.

- Уже написали, - было слышно, как Ванда высмаркивается. – Мерзавца ищут и, надеюсь, обязательно найдут. Он должен получить по заслугам! Так что, Игорь, если этот негодяй появится еще раз, сразу звони ноль-два!

Никитин скорчил самому себе рожу в зеркало, но вслух сказал:

- Конечно, Ванда Станиславовна. Но лучше будет, если я сам его скручу и доставлю в отделение.

Она не уловила иронии в его голосе.

- О! Это было бы просто замечательно! И ничего ему не отдавай! Мы тебя ждем, - раздались короткие гудки.

Никитин прошел в кухню и снова наполнил чайную кружку кислятиной розлива Московского межреспубликанского винзавода.

- Да, Шура, как не хочется ехать к этим твоим, так называемым, родственникам, но придется.

Никитин глотнул из кружки, и, поморщившись, выплеснул содержимое в раковину.

И поставил на плиту чайник.

Он уже закипал, когда послышался звук поворачиваемого в замке ключа. Никитин привстал.

Дверь открылась, и наступила пауза.

Потом он услышал голос своей матери:

- Кто здесь? – снова пауза.

– Игорь! Это ты?

- А кому тут еще быть, - сказал он, выходя в коридор.

Объятия, слезы, снова объятия, и снова слезы. Ему было страшно неловко принимать на себя весь этот водопад бурных эмоций, и он постарался поскорее его закончить.

- Прости, Ма, но у меня еще есть пара срочных дел в Москве, и мне сейчас некогда. Это недолго. Я вернусь, и мы обо всем поговорим. Обязательно дождись меня, хорошо?

- Погоди, только скажи: ты… насовсем? Или в отпуск?

- Увы, ма! Я всего лишь в служебной командировке. На неделю. Завтра… Завтра у меня еще одно важное дело, а потом я совершенно свободен.

Мать заволновалась.

- Ведь тебе и поесть-то тут было нечего! Холодильник совсем пустой!

- Там была целая курица. Я ее сварил и съел. Извини.

- Это ты меня прости, что укатила на дачу и ничего съестного в доме не оставила!

- Откуда же ты могла знать, что я прилечу? Я сам об этом всего два дня назад узнал. А позвонить оттуда никак нельзя.

- Все равно! Теперь, если я соберусь уезжать куда-нибудь, хоть на день, буду оставлять полный холодильник еды. Ты голодный, наверное, сынок? Я могу быстро приготовить тебе омлет. Там, - она кивнула в сторону прислоненной к стене у двери объемистой тряпичной сумки, - у меня яйца, молоко, хлеба батон. Еще колбаски взяла, «Любительской», по два двадцать. Такая очередища была! Но я отстояла, у нас в станционном магазине вообще ничего, кроме морской капусты, не бывает. Представляешь, хлеб завозят один раз в неделю, так его местные весь разбирают, по двадцать буханок, чтобы поросят кормить! Нет, ты только представь! Все члены нашего садово-огородного товарищества написали об этом безобразии в поселковый совет, а потом и в районный. Так они нам даже не ответили!

- Спасибо, Ма, но я ничего не хочу. И мне пора бежать.

- Когда ты вернешься?

- Точно не знаю, но думаю, часа через два – два с половиной.

Никитин уже собрался идти одеваться, когда Ма заметила под кухонным столом пустую стеклотару, от «Русской» и «Рислинга».

- Боже мой, Игорь! – возвысила она голос. – Неужели ты все это ВЫПИЛ?

- Да, Ма, – подтвердил он.

- Ты станешь в своей армии хроническим алкоголиком, - грустно констатировала она.

- Не волнуйся, Ма, до «хроники» мне еще далеко.

- Ты так и остался мальчишкой. Говорила я тебе: поступай в Иняз. Был бы сейчас переводчиком.Интересная работа.Посмотрел бы мир.

- Это вряд ли. Другие страны смотрят переводчики с хорошей коммунистической родословной. А я был бы как ты, Ма – учителем английского в школе. А вдалбливать до пенсии Present Continious Tense в тупые отроческие головы, как-то не по мне.А мир, Ма, я и так посмотрел уже.Прости, Ма, но мне, действительно некогда.

Подхватив коробку с магнитофоном и набросив на плечо ремень сумки, Никитин выскочил за дверь.

Автобуса 119-го маршрута, как всегда, долго не было. Искурив две сигареты, он глянул на часы и понял, что может запросто опоздать на встречу.

На его взмах рукой мгновенно скрипнул тормозами обшарпанный «Москвич».

- Куда? – приоткрыл дверцу «бомбила» кавказской наружности.

- Метро «Университет».

- Чырык!

- Однако… Черт с ним, поехали, – залез Никитин на заднее сидение.

Едва отъехав, сын гор кивнул на стоящую рядом с ним коробку с магнитофоном.

- Прадаешь?

- Нет, - коротко ответил Никитин.

- Э-э-э! Паслюшай! Прадай, да?

- Сказано тебе: нет!

- Пачэму, дарагой? Я харощий дэнгы дам!

- Останови! – машина подъезжала к станции метро «Профсоюзная». Тут можно было пересесть на троллейбус.

- Зачэм, дарагой? Давай, адын мэсто едэм, пасыдым, пагаварым, то-се. Шашлык кушаем. Сто грамм выпьем, а? Нащот твой вещь дагаварымся! Давай, да?

Никитин опустил правую руку на его плечо возле смуглой шеи и не очень сильно надавил, куда нужно, большим пальцем.

Джигит дернулся и вскрикнул от боли:

- Эй, ты щьто? – Машина резко вильнула, приткнувшись к тротуару у магазина «Обои».

Ни слова не говоря, Никитин взял коробку и открыл дверцу.

- Э-э-э, дарагой! – заблажил было «шеф», – А кто дэнгы платыт будэт?

- С царицы Тамары получишь, стафиллокок гоноррейный! – небрежно бросил Никитин через плечо и поспешил к выруливывающему на остановку троллейбусу, не обращая внимания на несущиеся мне вслед проклятия. Жаль, нет времени, чтобы поучить эту сволочь изящной словесности. И без того его минорное настроение было изгажено окончательно.

………………………………………………………………

Жена майора Боева, симпатичная брюнетка небольшого роста, уже ждала Никитина возле входа в метро «Университет».

Никитин глянул на часы: было тридцать две минуты одиннадцатого. Непорядок!

- Здравствуйте, - приветствовал ее Никитин, - вы жена майора Боева?

Брюнетка кивнула головой и пошутила:

- Если он только не сменил фамилию. А так выходила замуж еще за курсанта Боева.

- Прошу извинить за опоздание. Это я звонил вам. Евгений просил передать вам пятьсот чеков с оказией, - Никитин вынул конверт и протянул ей, - Пересчитайте, пожалуйста, и я побежал.

- Погодите, - удержала она его за локоть, - только скажите мне правду: он там сильно погуливает?

- Мадам, я вас умоляю, - поднял очи горе Никитин, - где там гулять в горах? В мусульманской стране?

- Вы его еще увидите?

- Наверное.

- Передайте ему, что я его жду. И жду примерно. По настоящему.