Последний шанс

Глава 2. ИСКЛЮЧЕНИЕ ИЗ ПРАВИЛ

Степана все считали законченным циником, несдержанным и грубым человеком, какой сначала говорил, а уж потом обдумывал сказанное. Он ни с кем не считался, никого не ставил выше себя и в своих рассужденьях был предельно прямолинеен. С ним подчас невозможным становилось общение. А потому, ему последнему говорили друзья о своих неприятностях. Знали, доброе не услышат, Степа рубил с плеча, зачастую едко высмеивал любого. Вот так и в этот день, пришел к Ивану, тот после встречи со Светкой в парке сидел понурясь на кухне, обдумывал, вспоминал прожитое и пережитое, ругал себя последними словами.

— Ты чего рассопливился? Где не заладилось? Иль с какой-то макакой не договорился? В цене не сошлись? — засыпал вопросами.

— Причем бабы? Свою бывшую встретил…

— Какую? Их у тебя больше, чем у меня волосьев на всех местах.

— Я о жене…

— Ванька! Помилуй! Ночью всех женами зовем. А утром дешевками величаем и выгоняем поскорее, чтоб глаза не видели!

— Я о Светке!

— Нашел о ком вспомнить! Давно пора выбросить из башки! Сколько лет прошло! Давай встряхнись. Ни одна не стоит твоих переживаний! Бабье, как пыль на ушах. Тряхнул, и нету! Ты мужик! Не позорься! Заклей новую! А этой высморкайся!

— Степка! Все не так просто! Она любила!

— Кого? Нашел кому поверить! Да брось, вот глумной! Эта Светка что есть? Иль единственная на земле? Забыл прошлое?

Иван рассказал о разговоре с бывшей женой.

Степан расхохотался:

— Ну, баба! Ущипнула за самые что ни на есть, а ты лопухи развесил! Да послал бы ее на самый близкий и родной адрес! Я бы с такою базарить не стал. Что она в любви понимает, воняла, как сырая гнилушка, и никакого проку не поимел. Ну не хозяйка, так хоть в постели свое доказала бы. А то нигде!

— Но ведь с другим получилось! Двоих детей ему родила. Значит, сумел расшевелить, сыскал в ней бабу!

— У тебя тоже получается с иными! Зачем тебе тормошить рыбью кровь? Пусть нас хотят бабы! Самое неблагодарное дело из кучи говна лепить жену! Больше сам измажешься.

— Степка! Но почему я до сих пор жениться не могу?

— А это тебе надо? Зачем снова в телегу впрягаться и тащить этот геморрой до старости! Опять же пупок сорвешь, а через месяц другую искать станешь! Бабы нам быстро надоедают. Чем чаще их меняешь, тем дольше живешь, — поднял указательный палец.

— Но ты-то со своей живешь. И уже сколько лет. Хоть и бегаешь налево, баба при тебе канает. Всегда под боком, — заметил Иван. Степан сморщился, присел рядом, закурил, и, помолчав, сказал сипло:

— А что ты знаешь про меня?

— Ну у тебя семья, сын имеется. Уже в школу ходит. То ли в четвертый, или в пятый класс!

— Да, малец учится. Дышим все под одной крышей. Вроде бы, все есть, всего в достатке, вот только одного нет, самой семьи. Ведь я с бабой давно развелся! — выдохнул тяжкий ком.

— Как это?

— Да молча расскочились!

— Вы же вместе живете!

— И что с того? Тому уж много лет, как маемся, будто кильки в одной банке. И деваться некуда. Я сам по себе, она тоже, давно не жена, — сделал затяжку.

— Ты никогда на нее не жаловался и не ругал. Я даже не знал, что вы в разводе.

— А зачем на ваши души свое дерьмо вешать, ведь помочь все равно никто не сможет. Да и винить мне ее особо не в чем. Ведь разбегаться не собирались. К тому ж Апешка появился. Клара классной хозяйкой была, да и мамкой стала отменной. Ее ко всему в семье подготовили, у меня претензий не было. Сам видел, ходил даже на работу ровно начищенный пятак. А домой, как на крыльях летел. Там ждали меня и любили. Так тогда казалось. Молодой был, лопоухий губошлеп. Все в розовом свете видел. Верил, что до старости так проживу. Все мечтал купить машину, дачу. Но не было возможности. Теперь и деньги есть на все, а ничего не надо. Сам себе ненужным стал, — впервые признался человек.

— А что случилось? Где жизнь трещину дала? Клара изменила? — спросил Иван.

— Не только в ней дело. Все облажались, — помрачнело лицо Степана. Он курил уставясь в окно, за ним лил серый, нескончаемый дождь. Струи слезами стекали по стеклу И срывались вниз на землю холодным горестным потоком.

— Ты помнишь, ко мне отец приезжал из Карелии. Вдруг ему приспичило свидеться со мной. Уж и не знаю, с чего вдруг вспомнил. Мы с ним к тому времени лет десять не виделись. Нас, детей, в семье шестеро. К каждому не наездишься, нынче гостевание удовольствие дорогое, многим не по карману. Конечно, будь папашка иным, даже деньги на билет послали б. Тут же, сущий зверюга! Иначе не назовешь. От его приезда добра никто не ждал. Ну и я не исключение. Он всегда находил к чему придраться, за что покатить бочку. А тут козыри в руки, женился без благословения, и о сыне промолчал. Короче, обошел вниманием полностью. Ну старика, понятное дело, заело за самое живое. Он как вошел и увидел Клару, враз зашелся и наехал:

— Что ты тут воняешь, пугало облезлое? Чего надобно в доме сына?

— Кларе, сам знаешь, на хвост не наступи. У нее язык сущая бритва. Вот и послала его во все неприличные места, без остановки и пересадок. Так отбрила, что папаша онемел. В своей семье ему никто не перечил. Грубого слова не говорили, а тут отборный мат. Да еще дверь перед ним открыла, велела выметаться, сама за швабру схватилась и, не спросив, кто такой, зачем тут появился, вытолкала на лестничную площадку и закрыла дверь на ключ.

— А отец как, куда делся? — спросил Иван.

— На работу ко мне завалился. Такой шухер поднял! Меня при всех отборным матом обложил, что какую-то проститутку в дом привел, и эта сука его выперла. Пытался успокоить, объяснял, что она моя жена, у нас общий ребенок растет, но пахан ничего слышать не хотел, зашелся до синих огней. Всегда таким был. Случалось, дома наедет на кого-нибудь, все, ищи пятый угол. Все кишки вымотает на кулак, а зубы в жопу вгонит. Такого лучше не трогать, слова поперек не скажи. Свою родную мать средь зимы из избы во двор выталкивал ночью и до утра держал на холоде!

— Бухой был?

— А он и трезвый такой был. Ни совести, ни жалости не имел. Меня трехлетнего порол ремнем до полусмерти. Ну как к такому относиться? Я боялся его даже взрослым, — признался Степан.

— Он жив?

— А что такому сделается? Живет и как раньше озорует. Пьет, по бабам ходит, если кто-то косо глянул, иль, не приведись, едкое слово сказал, мигом кулаки в ход.

— Сколько ж ему лет?

— Скоро семьдесят. Но годы его не берут. Здоров, что паровоз. Ему все по хрену.

— Ну и пусть у себя в деревне дышит. А ты причем? Сам уже мужик. Неужель до сих пор отец в указках?

— Эх-х, Ванька! У всех людей отцы, а у меня отморозок! Я ж его в тот день со своей работы кое-как увел. Притащил домой, хотел с женою помирить. Да не тут-то было. Нашла коса на камень. Скажи, какая баба стерпит матерное о себе, да еще незаслуженно. Тут же не просто баба, а сама Клара! Ей палец в рот не клади! Контролером в автохозяйстве работала, на автобусных маршрутах отлавливала безбилетников. Чуешь, какая у нее глотка! Разве она смолчит? Весь базар перебазлать могла. А тут какой-то деревенский лопух варежку отворил. Перед нею город замолкал. Конечно, обидно стало, да к тому ж ни за что наехал и обозвал. Ты б видел, что за цирк они устроили, когда папашку в дом вернул. Он как с цепи сорвался. Я и не ожидал, что на мою бабу с кулаками полезет. Клара ему в пах ногой слегка долбанула и приказала лежать тихо. Я тем временем сказал, чтобы не лез со своим норовом в мою семью и не мешал, не разбивал нас. А он в ответ:

— Не дам этой шишиге с тобой жить. Не позволю в нашей семье сучке прижиться. Все силы положу, а ее отсель выкину! Не бывать тому, чтоб какое-то говно на меня лапоть разевало. Не быть ей в моих невестках, а из жен твоих тож вышибу!

— У нас ребенок! Сын! Одумайся! Разве не боишься Алешку сиротить? — напомнил ему.

— Короче, скандалили всю ночь. Сын плакал. Клара устала брехаться, взмолилась, просила, чтоб угомонили отца. А как? Я с детства помнил, что всей семьей угомонить не могли. А выкидывать родителя из дома прав не имел. В деревне дети такого себе не позволяли. Хотя у многих отцы случались лютыми, все терпели, сцепив зубы, и руку на родителей не поднимали никогда. Хотя бывало и не правы были. Они требовали от всех покорности и послушания…

— Ни хрена себе! Молчать, когда ни про что материт? — округлились глаза Ивана.

— На то они родители! Их не обсуждали, их слушались. А мне хотелось покоя и тишины. Я устал от скандала и велел Кларе уйти в спальню, чтоб не раздражать отца. Думал, что он успокоится. Но не тут-то было! Он опозорил нас на весь дом и двор. Клара утром ушла на работу разъяренная, повела сына в садик, а меня попросила, чтобы к вечеру очистил квартиру от папашки.

— А что ему нужно было от Клары? Тебе виднее, с кем жить. Главное, чтоб самого устраивала женщина и любила бы тебя и сына. Какое ему дело до нее? Или ты совсем лопух, что старику позволил в своем доме вольницу? Вышвырнул бы во двор, врубил бы пинка под задницу, чтоб до самой деревни без остановки летел. И все на том! Ведь ты не пацан, взрослый мужик, почему позволил семью свою опозорить?

— Он отец! Какой ни на есть, первый после Бога!

— Выходит, Клару не любил и не дорожил сыном! Нормальный человек не станет порочить своих, — возмущался Иван.

— Ты говоришь о нормальных. Мой — исключение из правил. Такого ни смерть, ни могила не исправит. Не только мне судьбу изгадил. Ведь вот только по его слову и разрешенью женились и выходили замуж в нашей семье. Один я нарушил это правило, женился самовольно.

— Ты говорил, что и сестра всех удивила, оставила богатого мужика и ушла к другому, любимому. Живет счастливо. Как же с нею отец смирился? — напомнил Иван.

— Сам из петли вытащил. Потому рукой махнул на нее. Пусть как хочет, лишь бы жила! Он испугался за нее впервые. Ну а я мужик. В петлю соваться совестно, да и спасать было б некому. А самое главное — мой Алешка! Кто его растить будет? — уронил голову на сцепленные кулаки.

— Так ты из-за него с женой развелся? — не верилось Ивану.

— Тут уж все в кучу собралось и покатило снежным комом. Чем дальше, тем страшнее. Жена затаила злобу, что не защитил достойно и дал в обиду лаптю, какой уехал победителем и даже не извинился, а пригрозил ей. Ребенка и того обидел. Дал по попке так, что Алешка чуть ли не зубами в угол вцепился. Клара отцу в горло, чуть кадык не вырвала. Всю его личность исцарапала. Я их водой еле разлил. Сцепились, словно звери. У Алеши нервный приступ. Соседи милицию, я скорую помощь вызвал, — вздохнул Степка:

— Когда посадил отца на поезд и вернулся домой, понял, Кларка мне никогда не простит приезда папаши. И результат его визита мне еще не раз отрыгнется. Так оно и получилось! — крутнул головой человек:

— Не простила меня Клара. Особо за сына. Возненавидев отца, выбросила и меня из сердца. Охладела мигом. Перестала доверять, советоваться. А ведь жили душа в душу, как лебеди! — дрогнули плечи человека.

— Так отец еще приезжал к вам?

— Был пару раз. Клара с Алешей к подруге уходила ночевать на это время. Я как мог сокращал его визиты, самому было невмоготу терпеть. Ну он на мне оторвался. А в последний раз я не вынес. Выгнал из квартиры. Как бешеного пса. Он, уходя, проклял всех нас. И нажелал такое, что сказать горько. Но самое обидное — каждое его пожелание сбылось…

— Вот это финт!

— А папашка все злобствует, ему мало моих горестей!

— Глупо! Разбегаться из-за дурного старика! Ну что он значит в вашей жизни? Он был, и его нет. А вы друг у друга остались! Забыть придурка нужно, вместе с проклятьями, пусть все ляжет на него!

— Поздно. Случилось самое плохое. Он отнял нас друг у друга навсегда. Кларка не просто не верит, она перестала уважать и возненавидела меня вместе с отцом. Ей стало обидно, что я не расквасил отца за нее и за сына. Больше не видит во мне мужа и мужчину. Понимаешь, что это такое? Для отца — кураж. А для меня полный крах. Семьи нет. Лишь видимость. Он лишил меня уважения и на работе, и дома. К себе в карельскую деревню тоже приехать не могу. Там все живут по одному заведенному порядку и правилу: дети, хоть у самих борода, не перечат родителям. А я выгнал отца из квартиры, значит, сам не могу переступить его порог. Он до смерти не простит. Это уж точно.

— Ты жене рассказывал об отце перед тем, как женился?

— Говорил. Но это касалось только меня. Ее он не должен был обижать, Алешу и тем более. Именно он проложил пропасть меж нами, и примирения не получилось. Клара вскоре сказала, что не может простить меня, что я предал семью, позволил старику опозорить, глумиться над нею и сыном, да еще распускать руки. Она вскоре подала на развод. Но я ей сказал, что сына не отдам. Мы долго спорили, с кем жить Алеше. Он слышал все. Вышел из комнаты и сказал, что хочет жить с обоими.

— Во, молодец мужик! — похвалил Иван мальчишку.

— Да! Это верно, он оказался чище и добрее нас. Он выбил все козыри из рук Клары, но она не отступила. Гордость или гонор тому виной, но в постели мне отказала навсегда. Сам понимаешь, выпрашивать милость у разведенной бабы просто нелепо и пошло. Я понимал, что долго так не протянется, и наступит неминуемая развязка. А какою она будет? Не хотелось скандалов и истерик.

— Ну, разменяли бы квартиру, чего проще? Все в вашей ситуации так поступают.

— Я тоже о том подумывал и предложил как вариант Кларе, но она не согласилась. И ответила, что не все родители такие, как мой отец, и сыну мы обязаны оставить эту квартиру такою, какая есть. Ведь он здесь родился. А делить, разменивать, значит, отнять часть жилья у Алешки. Но он ни в чем не виноват и даже не подумал уйти от кого-то из нас. Мы не должны быть глупее сына.

— А кто получил эту квартиру? — спросил Иван.

— Она кооперативная. Я ее купил. Тогда мне здорово помог отец. У меня и на половину не наскребалось. Он привез недостающее и отдал молча, без всяких условий. А через год помог обставить.

— Как это он расщедрился? — удивился Иван.

— Невесту мне присмотрел. А я ответил, что поступил в институт и мне не до семьи. Он поверил и согласился. Отстал на годы. Я зря время не терял. Перевелся на заочное, работал, завел семью, жил как человек. И надо было ему сорваться на наши головы! Упреками засыпал.

— Да уж представляю, что было бы с ним, если б вы разменяли квартиру, — усмехнулся Иван.

— Еще бы! Он первым делом назвал себя хозяином здесь. Что тут жить только мы с ним имеем право, больше никто не может входить в эту дверь без его разрешения.

— Ты ему деньги не вернул, какие он вложил в квартиру?

— Он отказался наотрез. Хотя я много раз предлагал. Даже открыл счет, положил на сберкнижку, нарвался на скандал. Утром отец снял все деньги, вернул мне, да еще пригрозил впредь за такое по морде надавать. Поверь, за ним не заржавеет, — усмехнулся Степан невесело.

— Да, дружбан! Кисло тебе!

— Знаешь, что мой дед отчебучил, когда возник во второй раз? Ведь он не один нарисовался, с собою девку приволок из нашей деревни. И с порога объявил:

— Встречай жену свою, Полинушку! Ее к тебе привез вместях с благословеньями нашими и ее родителев. Во! Передаю ее тебе, голубушку, с рук на руки! Девицу непорочную, от дома родимого! — расхохотался Степа:

— Ну, я ему напомнил, что уже женат, имею сына и второй, другой жены мне не надо. Он ответил, что этот брак не признает, считает его подзаборным блудом, песьим шабашем. А потому, должен подчиниться его слову.

— Крутой крендель! Ишь, что придумал!

— Он решил выжить Клару из квартиры любым способом. И своего, старый черт, добился. Знаешь, как Кларка вылетела за дверь, узнав, с кем и зачем приехал папашка? Он при той невесте блядью обозвал жену. А ребенка найденком немытым. Моя баба не своим голосом взвыла, услышав такое.

— Злой мужик! Зверь! К своему родному внуку сердца не поимел.

— А ты на Кларку бочку катил. Ей досталось лиха полные карманы.

— Ну чего сам стоял молча? Вытолкал бы враз обоих! — не сдержался Иван.

— Ты моего пахана не видел. Он одним ударом кулака трехлетку жеребца сшибал одним ударом. На скаку сбивал насмерть. А говоришь, вытолкать. Он меня в горсть собрал бы и сбросил бы с лоджии, не глянув вниз. Его в деревне никто из мужиков не задирал. Боялись, как огня. Пахан и ныне лесником вкалывает. Каждого медведя знает и за лапу здоровается. Что я для него? Мелкий волчонок! Он еще сто лет проживет.

— Ну ведь и тебе нельзя так жить. Всю судьбу изувечил, семьи лишил…

— Вот так и дышим под одной крышей по разным комнатам. У Клары свои хахали, у меня свои подруги. Друг к другу никаких претензий и просьб. Вместе только о сыне заботимся, — закурил человек.

— Круто тебе приходится, — посочувствовал Иван.

— Самое обидное, дружбан, что у меня полно родни, а коснись какая беда, я перед нею один, рядом, хоть шаром покати, никого нет. Все потому, что пахан так вырастил, всяк за себя. Он, покупая эту квартиру, свою цель имел, да жизнь по-своему распорядилась. Отец мечтал, что мы все шестеро тут жить будем, в одном городе, вместе учиться. Понятное дело, в одной квартире удобно. Да только и тут облом случился. Сначала сестра вышла замуж. Ушла к своему, об учебе слушать не стала. Потом брат в армию пошел. Так и остался в военке. Теперь полковник, на Дальнем Востоке служит. За ним я, потом еще сестра. Та учительница истории, тоже вышла замуж, живет в Белоруссии, в Гродно. Еще брат — футболист. Тому эта квартира, как зайцу кальсоны, вовсе не нужна. Последыш десятый класс заканчивает и давно мечтает поскорее сорваться из деревни и семьи куда-нибудь подальше, чтоб не возвращаться и никого в глаза не видеть. Пахан сам не понимает, что натворил. Ведь вот все мы — дети, любили больше всех бабку, мать отца. Прекрасный человек, она каждого любила и берегла. Так вот когда пахан вытолкал ее во двор средь зимы, да еще ночью, я тут же из хаты выскочил. Завернул бабку в отцовский тулуп и как только родитель уснул, а спал он по-медвежьи крепко, я бабку в избу воротил и подсадил на лежанку нашей русской печки. Мы ее там, как мошкара, мигом облепили. Она много былин знала, и мы любили их слушать. Бабуля была хорошей рассказчицей, очень добрым человеком, но как сумела такого изверга родить, что сама от него частенько плакала.

— Видать, в отца пошел! — вставил Иван.

— Да кто их разберет. Одно скажу, праздников в детстве мы не знали. А вот колотил нас папашка частенько. Лишь тогда переводили дух, когда он в лес уезжал, на свой участок. Вот тут к нам возвращалось детство, и в доме, пусть ненадолго, становилось тепло и светло. Мы все оживали. Те дни каждому особо помнились. Радостью и смехом отмечены. Вот так и в моей семье было, пока не появился пахан. Он испортил все. Вот уже сколько лет живем чужими друг другу.

— Твоя хахалей на стороне имеет?

— Какой там! Поначалу вроде стыдилась, а потом домой приводить стала. Как сама сказала, мол, не тусоваться же ей в автобусе на маршруте, не встречаться ж в подъезде! Возраст не тот. Она не признает грязный секс. Ей нужен комфорт во всем. И подходящие условия. Себя уважать не разучилась.

— А ты как? — поинтересовался Иван.

— И я решил доказать, что не лаптем делан. Тоже стал домой баб водить. Начали доказывать, кто из нас сексуальнее и пользуется большим спросом, — усмехнулся Степа криво.

— Прихожу домой, еще немного времени прошло после развода. Ну, может, месяца три. Глядь, на кухне мужик сидит за столом, в одних трусах и в моих тапках. Кофе пьет, отморозок. Меня, как понимаешь, зло разобрало. Кофе я для себя купил. А тут какое-то чмо его хлещет. Взял банку, поставил в стол, велел тапки снять. Тут Клара из спальни выкатилась. Увидела, все поняла, положила на стол шоколад и печенье, мне предложила вместе кофе попить. Я присел из интереса. Тот хмырь коньяк поставил. Предложил за знакомство по рюмке выпить. Я согласился. Познакомились, неплохой мужик оказался. Может, и подружились бы, если б он не к Кларе пришел. Обидно стало. Но сдержался. Ни слова им не сказал, а на следующий день привел себе бабу. Но на всю ночь. Клара даже ухом не повела, будто так и должно быть. Моей подружке ни слова, ни упрека не сказала. Баба эта ушла утром, обцеловав всю мою рожу. Клара видела. Но тоже себя никак не выдала, не зашлась, истерику не закатила. А вечером уже другого хахаля приволокла. Я тоже с бабой возник. Уж такую сдобную и румяную заклеил, сам себе позавидовал. Но про Кларкиного мужика не знал. Мы со своей подружкой мигом в спальню слиняли. Ну, а к полуночи ей захотелось принять душ. Открыла дверь в ванную и тут же обратно с визгом. Там голый мужик, тоже мылся. От неожиданности бритву выронил. И заорал:

— Клара! Мне двоих уже много!

— А моя подруга нагишом! Влетела в спальню и скорей одеваться. Мол, она ко мне пришла. Зачем дублер нужен?

— Цирк, а не семья, — смеялся Иван.

— Нет, Ванек, это хуже. Но куда деваться от жизни? Мы обычные люди, со всеми своими потребностями и слабостями.

— Все понятно, кроме одного. Куда вы деваете своего Алешку? Или все при нем, и мальчишка видит этот натурализм?

— Да ты что, рехнулся? Сын у бабки, у матери Клары живет. Там ночует. Домой только по выходным появляется.

— Почему так?

— Мы живые люди. От себя не сбежишь. По выходным ни я, ни Клара гостей не водим. Ходим с Алешей в цирк, в зоопарк, на каток, по музеям и магазинам, в бассейн водим сына. Отдыхаем как настоящая семья. И кто нас видит, никогда не поверит, что это лишь видимость, сплошная показуха.

— Степка, а разве ты сам не устал от такой жизни? Ведь Алешка не всегда будет ребенком и скоро все поймет!

— Он и сейчас о многом догадывается. Иногда такие вопросы задает, что ставит в тупик. И мы не знаем, что ответить. Вот так спросил:

— Пап, почему маму под руку не возьмешь, смотри, как идут другие. А вы, будто чужие…

— Дома за каждым шагом следит. И опять вопросами засыпает:

— Почему у телевизора не садитесь рядом?

— Почему едите отдельно друг от друга? Зачем спите по разным комнатам? Почему мы больше не ходим вместе в гости как раньше?

— Мальчишка растет. В пятый класс пошел. Скоро будет трудно скрывать от него правду. Он все видит. Но чем больше проходит времени, тем мы дальше друг от друга, — опустились плечи Степки.

— В свободную любовь ударились. А свою потеряли. Да и была ли она у вас? — качал головой Иван, продолжив мрачно:

— Я и не предполагал, что у тебя так горько. Не понимал, отчего такой злой и бабье всегда ругаешь. Никому не веришь.

— С чего быть иным? Оно, конечно, Кларкиной вины меньше моей в случившемся. Но что теперь могу сделать? Прошлое уже не вернуть, а и от будущего ждать нечего. Мы увязли в обидах, непонимании. Для любви и тепла места не осталось. Мы потеряли все. А жизнь продолжается. Она давно не радует, мучает, испытывает обоих. Поначалу мы боялись обоюдных срывов, теперь привыкли. И поняли, что любовь ушла безвозвратно. Мы оба обречены на одиночество. Оно уже теперь начинает доставать. Сидим порою по разным комнатам. Кларка плачет, я курю.

— Да почему не помиритесь?

— Это уже невозможно. Мы перешагнули любовь. И впереди осталась только ненависть. Ее ни погасить, ни задушить. Она уйдет вместе с нами на погост, взяв под руки обоих.

— А вы пытались поговорить, помириться, понять друг друга?

— Зачем? Мы безнадежно остыли. Прошлое не вернуть. Женщина может забыть обиду, причиненную ей. Но за ребенка никогда не забудет. И время не сотрет.

— Степ, ну если бы все было так, она давно вышла бы замуж. И ты нашел бы женщину. Разве не так?

— Вань, с этим нет проблем. Но есть стопор, наш Алешка. Его не хочется обижать. Что будет с ним, если увидит мачеху и отчима? Он никогда нас не простит. Обоих будет презирать за то, что самих себя украли у него.

— Ну это ты уже перехватил! Твой Алешка, как твоя родня, уедет куда-нибудь подальше от нашей провинции. Сам понимаешь, когда узнает, что вы разведены, его около вас уже ничто не удержит. Он слиняет, где никто не знает вас и вряд ли сюда наведается. Кстати, ты и сам такой. Не жди, что сын станет жить рядом с вами, если он сегодня с бабкой. А у вас по выходным. Не злись, Степа, я говорю правду. Алешка вас тоже не поймет. По сути, Клара развелась с тобой из-за сына, не спросив его. Вы во всем обвинили отца. Оно так удобней. Но о себе молчите, хотя сами взрослые люди. И решение, прощать иль нет, зависело только от самих. Мне не повторять банальщину, но любя, понимают и прощают многое. Тут же старик перевесил все. Брось, Степка! Не любили вы друг друга. А потому первая трещина превратилась в пропасть. Хотя семья распалась без видимой причины. И ты не злись, вы оба виноваты. Не прикидывайся слабаком. Я ли тебя не знаю! Сам не захотел удержать семью! Переменка потребовалась, сыскался повод.

— Кончай мозги мне компостировать! Если б я был козлом, не переживал бы разрыв с Кларкой. Давно б от нее отрулил. Все не так просто, как тебе кажется. Да, я пытаюсь держать себя в руках. Но это уже плохо получается. Мне не хочется идти домой. Я попросту давно там не нужен и не знаю, для чего и зачем живу. Все надоело и опаскудело. Нет смысла в жизни, нет цели, а без того все пусто. И я давно чувствую себя лишним на земле…

— Ну тут ты загнул! Торопишься с оценками. Прежде всего, нужен сыну. И нам, каждому. Я не льщу, говорю, как есть. У меня в свое время тоже был депресняк. Со Светкой не клеилось. И в голову лезло черт знает что. И тоже казалось, будто все мимо катит. Вы тогда оказались рядом. И не дали сорваться. А ведь уже пить начал. Удержали. Не оставили одного, не бросили. И я выкарабкался.

— Вань, я каждый день себя удерживаю и держу за уши. Не читай мне моралей, слышь, дружбан? Поделившись с тобой, поговорил сам с собой. Вот только выхода все равно не увидел. И от тебя советов не жду. Нет рецептов в моем случае…

— Помирись с Кларой. Мне кажется, она этого давно ждет. Иначе нашла б тебе замену.

— Ванек! Я много раз пытался. Но бесполезно. Она презирает меня. У нее не осталось ни капли уважения. Она давно забыла имя и зовет козлом, даже при сыне иногда срывается.

— Если б ненавидела, она давно ушла бы жить к своей матери, тем более что там ваш сын и ему у бабки неплохо.

— Туда она не приведет хахалей. Мать не позволит, да и Алешки постыдится. Здесь она живет, как ей захочется. Я не помеха. Ее мать, хоть и женщина, но человек порядочный, строгий.

— Она знает о разводе?

— Конечно. Но я ей не говорил. Теща была против и Кларку чихвостила. Что говорила ей, не знаю. Но та возвращалась зареванная и не спала ночами. Потом все улеглось и успокоилось.

— Теща часто бывает у вас?

— Раньше каждую неделю приезжала. А теперь лишь по большим праздникам, и то ненадолго. Посидит, посмотрит на нас, повздыхает и к себе торопится. Тошно ей видеть нашу семью. Она со своим мужем много лет прожила. Как Кларка говорила, никогда меж ними плохое и обидное слово не проскочило.

— А куда он делся?

— Умер от рака.

— Давно?

— Алешке три года было. Вот и считай, сколько лет одна живет. Много лет предлагали замужество. И все приличные люди. Она отказала. Мертвому мужу изменять не хочет. Была бы Клара такой верной! — вздохнул Степан тяжко.

— Размечтался! На себя посмотри! Верность лишь обоюдной бывает. Чего хочешь от нее, если у самого баб невидимо перебывало.

— А я в монахи не лезу. В моем роду все мужики одинаковы. Никто мимо баб не проскакивал, чтоб не приголубить на ночь. Вон отец вообще борзой! Говорит, что когда всех баб в деревне перепробует, к медведицам приноровится на свиданки бегать. И, знаешь, у него получится. Он любую зажмет, — хохотнул Степан.

— Ему, ты говоришь, семьдесят! Куда такому бабы, да еще медведицы!

— Этому все по барабану! Годы не берут. Мать моя два месяца назад меня навещала. Жаловалась, что отец и теперь озорует. В зимовье баб привозит, в лес, на свой участок и там с ними хороводится как петух. У него в деревне не меньше десятка побочных детей. Вот и недавно Шурка Демина от него родила мальца. Самой сорок лет.

— Что? В деревне мужиков мало?

— Хватает. Но папашку любят бабы. Не знаю, за что. Ни одна от него не отказалась. Липнут, как мухи на кучу. Мне до него далеко, — повернулись оба на звонок в дверь. Это пришел Димка.

— Слушай, я сейчас Клару видел. Она о тебе спрашивала, не у меня ли ты? Сказала, что срочно нужен.

— А чего не позвонит? — удивился Степан.

— Сказала, будто не знает, где искать, и попросила помочь найти.

— Подумаешь, потеряла? В своей квартире не нашла, — услышали стук двери. На пороге стояла Клара:

— Слышь, Степ! Тебе из деревни звонили. Твои просили передать, что отец помирает. Сказали, что до ночи не дотянет. Просят приехать, чтоб проститься успел…

— Что с ним?

— Нужен он мне, чтоб спрашивала. Сами не сказали. Просили поспешить, вы уж извините, ребята что потревожила, — вышла, закрыв за собою дверь.

— Только что о нем говорили. Что с ним стряслось? Я думал, пахану сноса нет. Ан и его кончина достала!

— Слушай, может, нам с тобой поехать, в чем-то пригодимся. Могилу выкопать или гроб сколотить. Все ж не в одни руки! — вошли на кухню следом за Степкой.

— Да этот отморозок из могилы выпрыгнет, если рядом какая-нибудь баба окажется. А коль водку увидит, из гроба выскочит! Да и жив покуда! Ты сначала позвони в деревню! — вышла Клара из спальни.

— Опоздал, сынок! Помер отец. Теперь уж на похороны приедь. Выберись как-то. Если надо, телеграмму дам! — говорила мать.

— Что случилось? От чего умер?

— Медведь заломал. На нашего зверя таежный сыскался. Всего изуродовал, а за что, кто знает. Медведь не человек, прощать и жалеть не умеет. Видно, отец не только в семье, а и в лесу лютовал. Вот и нарвался на такого как сам. Свели с ним счеты, — говорила мать.

— Я приеду! Когда собираетесь хоронить?

— Тебя подождем. Он перед смертью, будто почуял, все вспоминал тебя. А в последние минуты звал. Что-то хотел сказать, но не успел, — вздыхала мать.

— Умер. Нет его, — глянул на Клару Степан и спросил:

— Может, поедешь со мной?

— Что я там забыла?

— Знаешь, поминки дело хлопотное.

— А я причем? — пожала плечами.

— Давай простим отца вместе! — попросил тихо.

— Ни живому, ни мертвому не прощу!

— С кем воюешь? Его уже нет!

— Такому рождаться не стоило! — вспыхнула баба спичкой. В глазах замелькали злые искры.

— Клара! Остановись! Не бери грех на душу! Ведь если б не он, не было б Степана, Алеши. Зачем мертвого вслед ругаешь? — осек Иван.

Женщина покраснела, смутилась, смотрела, как собирается в дорогу Степан, тот оглянулся и спросил:

— Так ты едешь с нами?

— Ладно, поеду, надо же помочь…

…Люди добирались до деревни больше суток. Поездом и автобусом, потом на телеге по ухабистой, горбатой дороге. Казалось, ей не будет конца.

Мужчины о чем-то тихо говорили, а Кларку так натрясло в дороге, что все разболелось. Ныла спина и бока, онемели ноги. Баба хотела лечь на сено, но это оказалось хуже и мучительнее. Телегу бросала из стороны в сторону, она подпрыгивала на каждой ямке. Люди устали, им казалось, что дороге не будет конца. Клара много раз пожалела, что согласилась поехать на похороны. Она ругала себя и Степку, корявую деревню, не сумевшую проложить нормальную дорогу. У бабы разболелось все. И когда кобыла остановилась перед мрачным, бревенчатым домом, Клара не смогла самостоятельно вылезти из телеги и Степан, понимая ложность ситуации, взял Кларку на руки и понес к крыльцу. По пути споткнулся, чуть не упал, баба тут же обхватила руками шею, прижалась к груди накрепко. Степа бережно опустил ее на крыльцо. И услышал за спиной:

— Кому горе, а этим веселуха, будто на гульбище заявились. Вот они, нынешние городские. Ни стыда, ни совести!

— Замолчи, Тарасовна, и не порочь других! На себя глянь! Я не просто бабу, жену принес! Захочу, вообще с рук не отпущу! А вот тебя и по молодости никто не брал на руки, — осек Степка деревенскую бабу и приметил, как взглянула на него Клара, сколько тепла и нежности, благодарности и ласки промелькнуло в ее глазах, словно на короткие секунды вернула в далекую молодость.

Степан открыл дверь, пропустил приехавших с ним, вошел сам, увидел мать, одетую во все черное. Приметил, как поседела она, какие глубокие морщины изрезали ее лицо.

— Сынок, Степушка, ты приехал! Спасибо, что простил отца! — обняла сына, оглянулась на Клару, поздоровалась с нею, погладила по плечу, обняла Ивана, Димку. Указав на гроб, сказала тихо:

— Пришлось вот так, под крышку взять. Открывать не стали. Живого места нет, так изувечен. Смотреть неможно. А люд пугать нашто? Всяк свое судачить станет. Порешили схоронить вот так. С лесу привезли его, он малость жив был. Все тебя звал. И слезы бегли. Ни в жисть не плакал, а тут, ровно прорвало. Хотел перекреститься, ан ужо не смог. Рука не поднялась, а и как, ежли вырвана с плеча. Он у той матухи вздумал ведмежонка отнять и увезти домой с лесу. Она не дозволила. Отняла дитенка, самого всмятку искуролесила. Хочь зверюга, а все ж мать. Не убоялась ружья. Поперла буром и смяла в лепеху. Под смерть понял, что такое малыша забидеть на глазах матухи. Не простилось ему. Разом за всех наказала, — вспомнила свое, вытерла слезу, выкатившуюся из глаза.

В доме было много людей. Одни сидели возле гроба, тихо переговаривались, другие помогали на кухне. Тут же были сестры, невестки Степана, не смог приехать лишь Петр. С Дальнего Востока путь неблизкий. А может, не отпустили со службы. Зато остальные собрались. Сколько лет не виделись, тут же горе собрало всех в кучу. Вроде родные, а от гроба отворачиваются, как ни заставляют себя, а добрых слов вслед покойному не находят. И слез нет, никто не пожалел. Постояли у гроба молча. Каждый свое вспомнил. И не сговариваясь, один за другим во двор вышли. Присели на скамейки. Нет, не об отце, о жизни, о семьях, о детях заговорили. Когда в другой раз свидятся? Лишь на похоронах матери.

— Вовка, иди сюда! Позвал Степан самого младшего брата, застенчиво стоявшего неподалеку. Он не решался присесть рядом, встрять в разговор старших.

— Как ты? Что решил на будущее? — спросили его. И парнишка растерялся от внимания:

— Мамка просит в деревне остаться. На хозяйстве. Ну, кто ей поможет нынче? Все прахом пойдет. Много ль сил у мамки? В одни руки не одолеть. Может, лесником возьмут вместо отца, хоть какая-то копейка в доме будет.

— А сам чего хочешь?

— Велик! Отец обещался, как закончу школу, купить велосипед. Да не повезло мне. Три года ждал, и впустую, — шмыгнул носом.

— Да не о том! Кем стать хочешь, на кого выучиться мечтаешь? — спросил Степка.

— Какое там выучиться, о чем говоришь? Избу надо поднять, крышу перекрыть, вся протекает. Полы перестелить требуется. На это деньги нужны. Где их взять, у тятьки руки не дошли. А мне до армии успеть надо. Тут не до учебы…

— Не горюй. Все сбросимся, сколько сможем. Соберем на ремонт, — пообещал Степка.

— А мне кажется, будет лучше, если Вовку с мамкой забрать отсюда насовсем. Продать дом и хозяйство, — предложила Анна, приехавшая из Белоруссии.

— Ты возьмешь их к себе?

— У меня тесновато. Домишко небольшой. Кое-как ютимся в трех комнатушках. А ведь детей трое, да мужиковы старики. Все ж и сами не деды. А углов не хватает. Куда их определю? — залопотала растерявшись.

— А я и вовсе в однокомнатной живу, с женой и ребенком, — опередил вопрос Толик.

— Может ты, Андрей, возьмешь к себе?

— Сам у тестя живу из милости, — отозвался хмуро и отвернулся от родни.

— Настенька, а ты возьмешь?

— Степушка, я не в своем доме, у мужа живу. С его родителями. И не все меж нами гладко. В прошлом году чуть не развелись. Совсем спиваться стал мужик. На лечении был, свекры меня за это чуть живьем не сгрызли.

— Понятно, — нахмурился Степан и посмотрел на Клару вопросительно. Та поняла. Полезла в карман, достала деньги:

— Вот на ремонт дома от нас. Давайте все скинемся. И не хрен прибедняться. По сути, каждый должен был помогать старикам. Так хоть теперь раскошельтесь!

— Это от меня! — положила Настя.

— Я много не могу. Сами знаете мои возможности. Гроши получаю, — краснела сестра учительница.

В общую сумму вложили и Димка с Иваном. Они выскребли из карманов все молча.

— Вы то причем? — останавливал их Степка.

— Возьми как от братьев, приехавших и оставшихся дома. Мы с тобой, — ответили тихо.

— Степ, давай на первое время возьмем мать к себе. Пока Вовка сделает ремонт, она у нас побудет, — предложила Клара.

— А кто с хозяйством управится? Я один не успею всюду, — запротестовал младший.

— Тоже верно! — поддержали его. И Вовка, пересчитав деньги, сказал:

— Да тут на железную крышу хватит. О такой отец годами мечтал, но скопить не получилось.

— Эх-х, Вовка! Будь он иным, — выдохнул кто-то из братьев горький упрек вслед покойному.

— Вам-то ладно! Все далеко жили, никого достать не мог. Зато на нас с мамкой всякий день отрывался. Колотил так, что на ноги не могли встать. И все грозился живьем обоих закопать в огороде, чтоб не мешались на глазах. Меня придурком обзывал, мамку и того хуже. Так достал, что нету слез оплакать. Только душа болит. Заживет не скоро. Люди, свои деревенские, пришли на похороны, а для жалости ни у кого слов не нашлось. Всех обижал. От того радуются, что его не стало, — жаловался Вовка запоздало.

— Детки! Перекусите с дороги. А через пару часов пойдем на погост, — вышла на крыльцо мать.

— Да ты не беспокойся. Все сделаем, тогда за стол сядем. Теперь и в горло не полезет.

После похорон, коротко помянув покойного, деревенский люд разошелся по домам. А семья, немного прибрав в доме, присела к столу. Клара сидела рядом со Степкой.

Здесь никто не знал, что они разведены. Лишь Иван… Но он молча наблюдал за обоими и думал свое:

— Живой старик помешал их жизни, разбил семью. Может, его смерть помирит и соединит вновь…

Степка не желая того, невольно касался руки, плеча Клары. Та несколько раз глянула недовольно, словно обругала. Степка рад бы не задевать бабу, но за столом было тесно. Помянув ушедшего, кто-то тяжело вздохнул, сдержав злое слово, другие старательно молчали, третьи говорили о чем угодно, но не об ушедшем. Его старались поскорее забыть. И только Степка спросил мать:

— Кто увидел отца в лесу, как узнали, кто домой привез папашку?

— В лесу мужики работали. На сруб бревна готовили. Им в лесхозе разрешили. Это они валили лес неподалеку. Сговорились, что ночевать в зимовье будут. Ну, так-то вот два дня прошли. А на третий, наш обормот похвалился, что нынче медвежонка отловит на своем участке и свезет в городской зоопарк, чтоб тот в культуре жил, на всем готовом. Того дитенка ему заказали и обещались деньги дать. Вот и уговорился. Дарма не уломали б. Ну, мужики отговаривали. Дескать, зачем рисковать башкой? Но разве его переломишь, коль вздумал? И пошел с утра в буреломы. Люди своим делом занятые не враз услышали медвежий рев и крик Прохора. Тот орал так, что все разом почуяли беду и побежали на голос с топорами. Когда подскочили, матуха уже рвала человека в куски. От ей не спастись. Свово дитенка вызволила из веревок, а нашего драла. К ей подступиться было жутко, чтоб самому под матуху не попасть. Кое-как отбили, спугнули, она ухватила свово дитенка и в бурелом сиганула. Ну, мужики нашего в телегу и домой привезли. Он весь в крови запекся. Где что не понять. Все вывернуто, выкручено, оторвано. От боли сам медведем рычит, аж жуть взяла. Тронуть нельзя, так страшно было. Кишки и те наружу выволокла. Кожу с головы содрала. А врача пока нашли, Прошка уж дух выпустил. Да и кто помог бы? Мужика в котлету измесила вражина. Его в деревне десяток мужиков не могли осилить. А ента одна управилась. Вот и сходил на свиданку старый дуралей. Обещался приголубить зверюгу. Она ему показала свое, что он всего-навсего мужик и со зверем ему не тягаться. Всяк хозяин в своем доме. И не бахвалься. Вот и уложила! Не случись мужиков, не собрали б Прошку. Зря он на медвежонка полез, свою душу потерял, рассказала мать.

— А когда помирал, испускал дух, все тебя звал, Степушка. Кричал на всю избу. Уже хрипел, но орал:

— Прости, Христа ради! Отпусти душу с покаянием… Дай отойти! Не поминай лихом… И вдруг затих, будто словами подавился. Мы поняли, что это конец. А тут врач подоспел. Ну, чем сумел бы помочь? Мертвому и живая вода ни в помощь. Глянул наш фельдшер и обомлел со страху. Всякое видывал, но не такое. Видать, в штаны налудил, что во двор тут же выкатился. У самого сердце зашлось. Оно и немудро. Как мы с Вовкой живы осталися и сами не ведаем, — оглядела детей. Те сидели за столом, отодвинув от себя тарелки. Есть не хотелось. После услышанного пропал аппетит.

— Нынче наши мужики из деревни не выходят и в лес боятся сунуться. Про сруб забыли. Из домов никакими деньгами не выманить. Жизнь дороже, — сказал Вовка и добавил:

— А мне бревна надо напилить для ремонта дома. Некогда отсиживаться на печке, завтра в лес пойду.

— После девяти дней! Раньше не смей. Слышь, Вовка! Ни сам, с мужиками иди, чтоб ничего худого не приключилось, — встряла Настя дрожащим голосом.

— Давайте окна откроем, хоть дом проветрим, — предложила Клара. Кто-то из братьев тут же открыл окно нараспашку, раздвинул занавески и все за столом услышали тяжелый вздох со двора. Там не было никого. Зато вздох услышал каждый.

Клара в ужасе прижалась к Степе, тот обнял женщину, прижал к себе. Сестры ухватились за братьев. У тех тоже волосы на голове зашевелились. Стыдно признаться, ведь мужики, а даже мертвого отца испугались. А что, как теперь с кулаками в дом вскочит и понесет всех, вломит каждому, чтоб не поминали загодя.

— Давайте окно закроем. Что-то страшно и холодно! — передернула плечами Настя. Но подойти к окну никто не решался.

— Да это корова вздыхала. Я ее подоила во дворе, а вернуть в сарай запамятовала! — вспомнила мать и спокойно вышла из дома.

— Ну и напугала, холера рогатая!

— Я чуть под стол не влезла, — призналась сестра-учительница.

— Ты там до самого института жила, все от папашки пряталась, — напомнили ей дружно.

— Ладно вам ехидничать. Иль забыли как вас тятька из баньки голышом повышвырнул в сугроб, за то, что бутылку самогонки у него сперли. Все задницы ремнем ободрал! Да еще грозил уши оборвать каждому. Вот тогда в избу воротиться боялись, все до единого спали на чердаке! — напомнила братьям.

— Да, крутой был пахан, — не выдержал Ваня.

— Крутой, не то слово! Лютый! — поправил Степан, оглянувшись на окно на всякий случай. За ним непроглядная тьма вползала громадным медведем.

— Задерните занавески, — попросила Настенька, сжавшись в комок рядом с матерью.

— А помните, как папашка принес шкуру медведя и положил ее на пол перед койкой. На нее долго наступать боялись. Все казалось, что оживет и набросится, изломает всех! Пока привыкли, взрослыми стали, вспомнил брат.

— А куда она делась? — спросил Вовка.

— Я ее из дому вынесла. Волосы полезли и разносились во все углы. Поначалу картоху ей укрывала, а потом она вовсе сопрела, — ответила мать и добавила невесело:

— Отец за ту шкуру все кишки мне достал. Упрекал, что сгноила. А куда б примостила ежели от ней тяжелый дух на весь дом шел. Надо было избавляться. Вот и вынесла. Так Прохор меня за это цельную неделю в дом не пускал. Грозился с самой шкуру снять до самых пяток.

— Я когда замуж вышла, мои попросили познакомить с родителями. Я им чуть-чуть рассказала про тятьку. У свекрухи сразу отшибло желание с ним знакомиться. Она так и сказала, что с таким лучше не знаться. Муж его однажды увидел. И потом меня жалеть и понимать стал. Но никакой связи не поддерживали. Обозвал он моего обидными словами. Тот мне посочувствовал, как я с ним в одном доме жила, — пожаловалась Настя.

— А ко мне в гости завалился, такой шорох навел, жена с детьми к соседям убежала, жила покуда тятька не уехал. Я и сказал, чтоб больше не возникал в гости. Детей перепугал так, что в постели ссаться стали.

— Ни дед, сущий зверь! — согласилась мать.

— И у меня устроил шабаш! Куражился три дня. А в другой раз и вовсе невесту из деревни приволок. У меня уже Алеша имелся. Года три мальцу было. А папашка на своем, мол, женись на этой! Совсем сдурел! Я его с той телкой еле выпихнул. Слышали б вы, как он меня на весь двор и улицу обосрал! Устроил цирк, старый дуралей! — вспомнилось свое Степану. И все тут же подскочили. С грохотом открылось окно на кухне. Со звоном брызнуло на пол стекло.

— Что это? — побледнели женщины, поверив в проделки покойного.

— Давайте не будем его ругать, — предложил Вовка дрожащим от страха голосом.

— Хвалить не за что! — огрызнулся Степка.

— Да это чердачная лестница упала. Соскользнула по стене и попала прямо в окно, — вернулся со двора Иван.

— Давай другое поставим. Из кладовки возьмем новое. Я три окна сделал на замену. Это старое, уже сгнило! — предложил Вовка. Когда заменили разбитое окно, а женщины убрали стекло, все снова подсели к столу.

— Ну, что? Помянем тятьку?

— Хватит с него поминок! Давайте о себе вспомним. Столько лет не виделись и не собирались вместе. Забыли, кто как выглядит. Давайте выпьем за встречу! — предложил Степа и невольно вздрогнул от громкого стука калитки. Казалось, она вылетела из петель.

— Да что такое? Кого там черти носят? — выглянули в окно и увидели, что к крыльцу прошли двое. Это была сестра, та самая, какая покинув богатого мужа, ушла к любимому вместе с дочкой. Ей отец еще при жизни запретил переступать порог своего дома. И вытащив из петли, отдал другому, но вслед сказал:

— Нету больше у тебя родителей!

— Уже похоронили? Мы так торопились, чтоб успеть и все же опоздали. Как досадно, — сетовала сестра.

— Дальше ждать было нельзя. От отца несносный дух пошел, потому с похоронами поспешили, — оправдывалась мать и подвела к столу дочь с зятем.

Клара внимательно рассматривала родню Степана.

— Вовка! Принеси стул из кухни, — командовала старшая сестра. Когда тот принес, поймала младшего за вихры, притянула к себе, расцеловала в обе щеки.

— Мы тут на ремонт дома скинулись, давай и ты отслюнь! — потребовала учительница.

— За нами не заржавеет! И на ремонт, и на велосипед Вовке дадим, — полезла в сумочку, достала деньги, отдала матери, та сыну подвинула:

— Теперь ты хозяин в доме, всему голова! Будь бережным, но не скупым.

Вовка понятливо кивнул головой.

— Как дома? Все в порядке? — спросила мать старшую дочку.

— Мы уже в дороге были, в отпуск собрались. А тут твой звонок. Пришлось вернуться с полпути. Но что делать? И на похороны опоздали, и отпуск скомкан.

— Ничего, завтра на могилу сходим! — успокаивали женщину.

— Отец не велел мне приезжать сюда, запретил навещать могилу. Но, думаю, теперь он разрешил бы, все мы при жизни ошибаемся, и прощаем друг друга. И хотя отец к нам частенько был неправ, я прощаю его. Пусть Господь отпустит отцовские грехи и не помянет его злое…

— По-моему, кроме лиха он ничего не делал. Другого не умел, — продолжил кто-то из братьев, и услышали грохот на крыльце. Казалось, по нему и по крыше промчалась тройка лошадей.

— Труба посыпалась! — вернулся в дом побледневший Володька.

— Завтра сделаем. Угораздило ж ее на ночь глядя повалиться, — досадовал Степан.

— А напугала как! — дрожала Анна.

— Уж чего только ни подумаешь, во всякую чертовщину поверишь, — поскреб затылок Толик.

— Да что там говорить, так и кажется, что папаша всех испытывает, как в детстве, — вставила Анна и предложила:

— Давайте все на чердаке спать. Там прохладно, полно сена, вспомним детство. Ведь вот тогда мы от отца туда убегали. Он нас на чердаке не искал. И мы до самого утра спокойно спали.

— А что, и верно, там свежо, — поддержал сестру Толик. И взяв одеяло с подушкой, вышел из дома.

— Ты пойдешь со мной на чердак? — спросил Степан Клару.

— От твоего папаши поневоле сбежишь куда угодно! — отозвалась баба заикаясь.

— Я тоже с вами пойду, — сказал Вовка.

Димка с Иваном молча вышли из дома, прихватив одно одеяло на двоих.

— Мам! Давай и ты с нами! — позвала Настя, но женщина отмахнулась:

— Мне пужаться нечего. Ежели Прошка вздумает набедокурить, он достанет, где хошь. От него нигде не спрячешься. В избе останусь заместо домового, — пошла в свою комнату и вскоре уснула.

Вся родня, расположившись на чердаке, вскоре успокоилась, люди разговорились:

— А мой сорванец весь в деда пошел. В школе все жалуются. Дерется змей со всеми прямо на уроках. Во дворе никому от него прохода нет. Поймал как-то дворник его. Он у подъезда курил, сделал замечание. Так мой шельмец отмочил! Горящий окурок бросил старику за шиворот. Тот и загорелся вскоре. Дым со всех дырок повалил. А мой бандюга хохочет во всю глотку. Нет бы помочь погасить старика, убежал домой и с балкона наблюдал, как там дворник поджаривается. Вот разбойник! Не терпит замечаний!

— Дед в порядке остался?

— Какой там! В больницу попал. Вся спина до задницы обгорела. Пришлось мужику лечение оплатить. А уж как он ругался, на весь двор! — жаловался на сына брат.

— Это еще мелочи. Мой, совсем мелкий, во второй класс пошел. А уже приспособился девчонок в очередь целовать. Его друзья держали девок, а он целовал!

— Ну и что такого? Подумаешь, целовал!

— Сегодня так, а завтра, только ли целовать будет? На него учительница приходила жаловаться!

— За что? Иль в очередь не попала? Иль твой отказался целовать старуху? — рассмеялась Анна и вступилась:

— Позавидовала девчонкам та училка. Нет бы в шутку обратить, раздула случай до неприличия. Глупая баба, против себя ребятню настроила. Не-ет, я таких промахов не допускаю!

— Сама с пеленок со всеми деревенскими мальчишками целовалась. За то отец как видел тебя, враз за вожжи хватался! — хохотнул Андрей.

— Ладно, меня вожжами лупил, а за тобой с колом гонялся и обещал живьем на огороде закопать. Помнишь, как ты самогонку у него из телеги стащил?

— Это верно! Если б поймал тогда, окалечил бы. Одно не пойму, как понял, что именно я уволок?

— Он не слепой! Видел, кто из бутылок и банок остатки допивал. Вот и дошло! Никто из нас этим не баловал!

— Меня тоже отучил. Чуть уши вместе с башкой не открутил. Я не только на чердак от него, под крыльцо забился и жил там с неделю вместе с собакой и котом. Так мамка еле отыскала. А ведь уже с псом из одной миски жрал.

— А как меня отмудохал! Года четыре было. Я ему жабу в сумку с харчами бросил. Тятька из меня головастика чуть не слепил. Так ремнем выпорол, с неделю на жопу сесть не мог. Все болело, — вспомнил Толик.

— Ну и сволочь! — трясло Клару. Она легла рядом со Степкой. Человек хотел обнять ее, но баба откинула его руку и отодвинулась.

— А я всякий день от него получал, то в ухо, то по морде. Ладно бы дома, а то и во дворе, и на улице, даже в магазине колотил, когда увидел, что курево себе купил, — шмыгнул носом Вовка.

Степка подвинулся к жене. Но баба повернулась к нему спиной.

— Я хотел на Рождество к нему приехать, а он сказал, что уезжает в лес на неделю. Так и не увиделись. Он не позвал, не сказал когда приехать, а незванно к нему возникать не решился. Знал поганый норов, — жаловался Андрей.

— Клара, повернись ко мне, — тихо попросил Степка, но баба прикинулась спящей.

— Думал, помиримся. Но куда там? Отвернулась спиной, целуйте ее в задницу! — обиделся человек и задремал под негромкий разговор родни. Ему уже снился сон, когда почувствовал, как прижалась к нему Клара. Обняла, и, дрожа всем телом, спросила:

— Степка, что это?

— Где? — не понял человек.

— Да ты послушай. Чуешь, кто-то воет!

— Не слышу, — проснулся окончательно.

— Да ты вслушайся. Кто-то стонет, как на погосте! — обхватила человека дрожащими руками. И вдруг до слуха Степки донесся вой. Он шел откуда-то сверху, с крыши, словно кто-то оплакивал покойного покинувшего дом.

Вот стон перешел в рыданья, с хрипом и надрывом.

— Слышишь? — трясло Клару.

— Ага! Ну, папашка дает! — не выдержал Степка стенаний.

— Я боюсь, — прошептала баба. И вдавилась в человека всем телом.

— А что сделает? Нас много, он один.

— Степка, он же бешеный!

— Справимся. Не обращай внимания. Повоет и устанет, надоест ему, — наклонился к жене. Та лежала в холодном поту и с ужасом вслушивалась в звуки всхлипов, охов и визгов.

— Я домой хочу! — взмолилась Клара.

— Утром уедем, — пообещал бабе и целовал ее, успокаивал. Степка пользовался моментом. Клара в страхе не сопротивлялась, и человек не упускал редкий случай. Но… Внезапно вой перешел в крик, потом послышалось рычанье.

— Мама родная! Кто это вопит? — проснулись родственники.

— Уж с час душу выматывает!

— Чего ему на погосте не лежится?

— У-у-х-х, ха-ха-ха! — услышали отчетливое.

Зубы у всех выбивали дробь.

— Ай-яй-яй! — взвизгнуло над головами. По крыше что-то с шумом грохнуло, пробежало и с гулом упало на землю.

— Да уймись ты, старый черт! — ругнулся Степан, думая, что отец даже мертвый, решил помешать его примирению с Кларой.

На чердаке уже все проснулись. Спать стало невозможно. Взрослые люди, как испуганные дети сбились в кучу.

— Пошли в дом. Тут все равно не уснем! — позвал Толик.

— Он и там достанет, — хлюпала Настя.

Когда вошли в дом, нечаянно разбудили мать. Та, прислушавшись к звукам, перекрестилась, подошла к печке, закрыла задвижку и сказала:

— Ветер на дворе разгулялся. А задвижку я забыла закрыть. Тут еще труба повалилась, все одно к другому. Ежли б трубу заткнуть, станет тихо. Это ветер фулюганит.

Иван не дожидаясь, кто решится, вперед всех, раньше других забрался на крышу и заткнул трубу телогрейкой покойного. И сразу стало тихо. Словно и не было ничего.

— Что теперь отчебучит папашка? — взялся Степка за сигарету, в душе ругал Прохора последними словами. Еще бы! Сорвал примирение на самом взлете.

— Чтоб тебя черти взяли! — обижался мужик то ли на ветер, или на покойника.

— Пошли спать! Теперь никто не помешает, — позвал Клару на чердак, но та категорически отказалась:

— Лучше на полу, но в доме! — заупрямилась баба. Все устроились в комнатах. Каждому нашлось место. Люди заснули и не услышали, как под утро пошел ливень. Он шел стеной, не прекращаясь ни на минуту. Он барабанил по крыше, в окна, под его голос хорошо спалось. Но вскоре обитатели дома снова проснулись. Не удержала крыша и с потолка в дом потекли ручьи. Когда Степка открыл дверь во двор, удивленью не было предела. Даже крыльцо оказалось в воде. Двор не узнать, он потонул, превратился в озеро, а дождь не прекращался, казалось, он только набирал силу.

— Степка, мне в туалет надо, — взяла за руку Клара, беспомощно глянула во двор, ахнула от ужаса.

— Какой туалет? Туда не пройти, только вплавь.

— А что делать? — округлились глаза.

— Выйди в сарай, там на ведро присядь.

— Проводи, — погладила Степкино плечо. Тот рассмеялся:

— А что за это поимею? Ведь никогда не провожал подружек в такое место.

— То подружки!

— А ты кто? — повернулся мигом. Обнял, прижал к себе накрепко.

— Бандюга! Даже за это навар сорвать решил! Во, отморозок!

— Ладно, коль ты так обо мне думаешь, придется с тобой согласиться, — подхватил бабу на руки, принес к двери сарая, открыл, но и там воды по колено.

— Что делать? Придется в кладовую идти. Там должно быть сухо, — открыл двери и ждал бабу.

— Ну и не повезло нам, — вышла Клара.

— Кому как! Жизнь в деревне постоянный экстрим. С этим надо смириться, иначе не выжить! Зато ругаться и разводиться никто не думает. Ни времени, ни желания нет, — обнял Клару, прижал к стене.

— Степка, не зверей! Нельзя ж вот так, прямо в коридоре!

— Мириться можно где угодно!

— А ты меня спросил?

— Зачем? И так понятно. Если б не хотела, рядом не легла. Случайность помешала. Зато теперь не отпущу! — сдавил Клару в жестких руках. Та не стала вырываться, расслабилась. И… в это время в коридор вышла Настя и, смутившись, сказала:

— Мы вас всюду искали. Пошли завтракать. Все на столе. Обоих ждем, — ушла в дом, покраснев.

— Я со своею недавно помирился. А то до разрыва дошло. Разводиться собрались. Все отец устроил. Завалился без предупрежденья и давай моих шпынять, жену с тещей и ребенка. Спросить бы, какое ему дело до них? Так прикопался, зачем они укладки и маникюр делают, деньги на чепуху изводят, одеваются паскудно и красятся как обезьяны. Обоих обозвал и сказал, что приведет мне нормальную бабу, а этих взашей выкинет. Ну, мои смолчали. Он к ребенку пристал, зачем ему так много игрушек накупили? К чему баловать с малу? Вот тут и прорвало моих. Когда вечером вернулся с работы, жена с тещей и сыном во дворе ожидали, рассказали о госте. Ох, и завелся тогда! Вошел в квартиру, а отец лежит на диване в грязных носках, в портках, какие колом стояли, ну и взял его в оборот. Да так, что углов мало показалось. Он мне в ухо заехал, я ему в дых. Впервые насмелился на него поднять руку. Он не ожидал. А я не мог себя сдержать и выкинул из дома. Но мои не дождались, уехали к теще. Я жену с ребенком только через неделю вернул. Теща до сих пор не приходит, обиделась. А за что? — рассказал Толик.

— Выходит, всех достал! Не только нас! — хмыкнул Степан, посмотрел на Клару.

— Толик не позволил ребенка бить, и самого выкинул из дома! Постоял за семью! А ты ничего не смог, молчал, как лопух! — вскипела баба вспомнив:

— Как он меня обозвал тогда, а за что?

— Ну, насчет оскорблений, давай не будем! Ты у него в долгу не осталась, полную пазуху натолкала. А вот насчет Алеши, молчу. Надо было ему вломить. Но не насмелился!

— Степка! Ён же тебя за эдакое на кулак бы замотал. Иль запамятовал, как Прохор бился с деревенскими, один супротив всех мужиков! Его неможно было злить. Сам ведаешь, мог душу выпустить окаянный бес, — всплеснула руками мать.

— А как же Толик одолел и выгнал?

— Соседи милицию вызвали. Шум услышали и выручили меня, — признался брат тихо.

— А нас подвел под развод! — сознался Степка глухо.

— Как? — опешили все за столом. Мать, глянув на сына, заплакала:

— Выходит, разбил семью, проклятый лешак?

— Степка, что же ты молчал?

— А чем бы помогли?

— Эх-х, вы, дурачье, нашли из-за кого скандалить и разбегаться!

— Мне больно было за сына, что не сумел защитить от своего отца, — заплакала Клара.

— Знаешь, мы от него не могли отнять свою мамку! Уж ее каждый день мордовал. А нас заступников, всех вырубал одним ударом. До бессознанья вламывал всем. А потом каждому медведю в лесу хвалился, что башки нам на задницы свернул!

— Иль не могли кучей на него насесть и одолеть? Хотя бы за мать? — не верилось Ивану.

— Сколько раз пытались. Так он калеками чуть не оставил. Всякое бывало, от того и теперь простить не можем. Вон Настю с Анкой чуть не порешил. Они тогда вовсе зелеными были. Еле откачали их. Страх перед ним в крови сидел. И неспроста.

— А от чего он был таким психом? — не выдержал Димка.

— У них в роду все мужики были буйными. Когда-то их раскулачили. Отняли все и сюда пригнали как на высылку, насовсем, голых и голодных. Со всей семьи и половины не осталось. С голодухи и от холода, от болезней поумирали. Живые озверели от горя. Местные с ними не дружили и не помогали, от того лютовали, что вкруг себя людей не увидели. Потому оборзели на всех, никому не верили, никого не признавали. Так вот и жили ворогами, — говорила мать.

— А как вы за такого замуж вышли?

— Полюбила его, красивым был, ладным парнем, все умел. Золотые руки имел. Вот и вышла бездумно. Ежли б знала наперед свою долю, может и подумала, не спешила.

— Он сразу был таким?

— Нет, Ванятка! Не враз! Годов пять ладом все шло. А тут с деревенскими не заладилось. Его сестру скопом понасиловали. В той гурьбе мой брат оказался. Прошка прознал. Со всеми расквитался, мой Сеня последним оставался, и я чуяла, что не минет он рук Прохора. Присоветовала уехать с глаз подальше. Брат послушался. А мужик мой, потеряв его из виду, три раза поджигал избу родителей. Никак не мог успокоиться и простить. А брат в Сибирь уехал. Там много годов прожил. Приехал сюда на похороны матери, думал, что Прохор забыл и простил его. Но, зря надеялся. Тот подкараулил возле дома и если б ни собака, сгубил бы брательника. Да пес хороший был. Накинулся враз и за горло. Еле спасли врачи Прошку. Брат, конечно, в Сибирь воротился, а мой мужик до меня добрался. За все разом вламывал. Сколько раз хотела от него уйти, пока живая. Он вертал без уговоров. Говорил, что иначе порешит родителев. А что с него взять? Когда его сестра померла от насилья, он глумным сделался.

— Сколько лет сестре было?

— Она младшей росла, поскребышем, восемнадцать годов должно бы исполниться, но не дожила. Повесилась с позора. За нее Прошка сгубил много виноватых. И по его душу деревня охотилась. Годов за пять до погибели все успокоились, но не простили обид. Хотя мой брат уже помер в Сибири от чахотки, не стало и родителев. А Прохор едино лютовал на всех. Ни с кем, окромя баб, делов не имел и не дружился.

— Мам, ну а мы и ты причем?

— За что он нас ненавидел?

— И верно, даже свою мать обижал!

— У него все вокруг были виноваты, и вы, потому, что я вас родила! — заплакала горько.

— Ты ж не раскулачивала, не насиловала его сестру! Почему на тебе отрывался?

— На всех кто рядом был. Нервы Прошку подвели, больной стал на голову. Так и помер по-глупому. Сам Бог его убрал. Вся деревня эдакое сказала. Видать, правы люди. Нельзя жить злобой! Она, едино погубит виноватого. Всюду сыщет и сведет счеты за каждую душу, — сказала мать.

— Зачем ему нужно было разбивать семьи? — удивлялся Иван.

— Дети не просили благословенья, не советовались с ним. Это Прохора бесило. Ведь зятьев и невесток получали со стороны, вовсе незнакомых, чужих, вот и не мог смириться, свирепел. Хотя угодить ему никто не мог.

— А потому, не советовались. Помню, как сам подошел к нему с таким делом, сказал, что понравилась мне девка из деревни. Хотел взять ее в жены еще до службы в армии. Лучше б я не говорил ничего. Папашка на всю деревню разорался. Как он меня грязью облил, с головы до ног. Пообещал все поотрывать и самого утопить в канаве, если я еще раз о той девке вспомню. На смех поднял. После того не только подойти к той девчонке, даже оглядываться в ее сторону не смел. А кода женился, и не подумал приглашать его.

— Никто с ним не советовался, ни с мужьями, ни с женами не знакомили. И все неспроста, каждый знал, чем рискует…

— Именем и семьей, — глухо подытожил Степан и продолжил:

— Он один раз завалился ко мне на работу, а коллеги и нынче помнят, анекдоты о нем рассказывают. Каково мне их слушать? Краснею, как пацан…

— А сколько позора во дворе хватили из-за него? Людям в глаза хоть не смотри, — поддержала Клара.

— Ну, он дурак! И вы не лучше. Развелись из-за него. Вот теперь нет его! А меж вами уже пропасть. Стоил он ваших жизней? Помириться нужно, ведь у вас сын! — говорил Толик.

— За себя простила б, а за сына не могу забыть! — упорствовала Клара.

— Тогда мы все поразбежались бы! Или я своего сына не люблю! А ведь и его поймал отец за уши. Грозил с балкона выбросить. Конечно, сцепились. Он меня за шкирняк схватил и чуть не выкинул во двор. Рад был бы вломить, но я против него козявка жалкая, не одолел бы ни за что.

— А у меня жену побил. Я за нож схватился, в глазах потемнело. И саданул бы, но тятька опередил. Как поддел на кулак, я кувыркался через всю кухню в коридор и зубами в стенку вцепился, встать не смог. А он ногой на горло мне наступил и грозит:

— Размажу, как клопа!

— Вот и поговори с ним!

— Помиритесь вы, ребята! Умоляю, семьей живите. Никто боле помеху не учинит. Об сыне подумайте, — просила мать.

Все ждали, когда схлынет вода и можно будет навестить могилу Прохора, помянуть его и поехать по домам. Степка, как и все, частенько смотрел в окно. За ним стихал дождь, очищалось от серых туч небо, но вода еще не убывала. Ни одна машина не рисковала выехать на дорогу. Деревня обезлюдела. Ни голоса, ни звука во дворах. Только собаки жалобно скулили, забравшись на крыши конур, и ждали, когда хозяева сжалятся и запустят в дом…

Дождь прекратился к обеду. Иван, Димка и Володька взялись за трубу. Сбрасывали старый кирпич, поднимали новый, потом подавали наверх раствор. Толик с Андреем тоже не сидели без дела, чистили канаву, чтобы поскорее ушла вода со двора. Степка ремонтировал чердачную лестницу. Женщины вычерпывали воду из подвала, готовили поесть, прибирались в доме.

— Хоть теперь спокойно заживете, никто душу мотать не будет, — пожалела Настя мать.

— Через сорок ден, глядишь, оставит в покое.

— А что может сделать? — оглянулась в испуге.

— Да разве его угадаешь? — отмахнулась вяло.

— Мам! Давай на это время ко мне!

— Хозяйство кто доглядит, Вовке не порваться на части. А Прошке, коль моча в голову долбанет, всюду достанет. Нынче под утро вовсе задергал. Щипал, совсем измучил. Гля, все руки в синяках, — задрала рукав халата.

— Гляньте, всю до черна исщипал изверг! — возмутилась Настя.

— Всю жизнь с ним вот эдак маялась, — призналась женщина, тяжело вздохнув.

— Ты хоть на Рождество приедь ко мне в гости, — заранее пригласила Анна.

— Коль доживу, може наведаюсь, — ответила устало.

— А к нам? — спросила Клара.

— Ты, поначалу семью наладь, а уж опосля зови. К разводягам не поеду. На что мне душу свою рвать. Я не меньше, поболе тебя пережила и вынесла. Но семью не порушила. Детей не опозорила разводом. Хоть причин хватало выше макушки.

— Наверное, любила? — спросила Клара.

— То поначалу, а посля все ушло. Все с души выбил и вытравил. Остался страх и стыд перед детьми…

— Да кто бы тебя осудил? — качал головой Степан.

— Бог бы не простил. Ить мы с Прошкой были венчаны. И я перед иконами обещалась с ним до гробовой доски жить. Перед ним неможно брехать, взыщется. Когда навовсе терпенья не хватало, и уходила к отцу в дом, там оба родителя совестили, что клятву нарушаю, и не мешали Прошке вертать меня в обрат. Все бабы со своими мужиками маются. Но живут и поныне. Иначе не можно. Всем ведомо, что первый муж от Бога! Другие от нечистого! Они лучше первого не бывают, — сказала уверенно.

Клара слушала свекровь молча. О своем думала.

— Сколько лет живем в разводе, а ведь так и не нашла другого, чтоб на всю жизнь с ним остаться. И вроде неплохие люди попадались. А все ненадолго. Душа не лежала, все что-то не то, — усмехнулась женщина воспоминаньям вслед.

— Были и богатые, и умные, ни к одному не потянуло. Все мимо. А и у Степки ни с кем не склеилось, хотя неплохие бабы случались. Красивее и моложе, но тоже не сладилось. Чаще оставались мы с ним вдвоем в квартире, только по разным комнатам. Всяк со своим одиночеством в обнимку. Может он еще сыщет себе бабу. Но мне уже надоело все. Лучше одной жить, чем искать нового. Теперь к другому не привыкну, поздно. Уставать стала от болтовни, от глупых вопросов, от чужих рук и губ. Каждый считает себя подарком с неба. А чуть копни его поглубже, сущее дерьмо. Ничуть не лучше Степки, даже и похуже, — оглядывается на человека. Тот сбил крышку от подвала, заменил кольцо, оглянулся на жену, их взгляды встретились. Человек улыбнулся, вытер пот со лба и слегка кивнув, стал надевать крышку.

— Степ! Труба готова! Иди, глянь, да перекурим. Вода со двора ушла, — позвал Иван.

— Сейчас! Я уже скоро, — отозвался повеселев.

— Степа, сынок, иди к ребятам, передохни. Гля, как спина взмокла. Смени рубаху! — приметила мать. Клара тоже вышла во двор. Ей не терпелось поскорее уехать из деревни, вернуться в город, домой. Когда вышла на крыльцо, обрадовалась, вода и впрямь ушла со двора. Лишь мокрые скамейки и трава напоминали о недавнем половодье.

— Степ, я домой хочу! — напомнила женщина.

— Знаю, Клара. Мы уедем, но когда в другой раз окажемся здесь? Не спеши, пощади мать. Может, мы с нею в последний раз видимся. Как знать, сколько каждому отведено и сколько холодных зим проживет она в одиночестве. Ведь Вовке скоро в армию. Вернется ли в деревню? Я сомневаюсь. А мать будет ждать нас. Всех и каждого. Совсем одна… Долго ли протянет? Не спеши ее покинуть. Ведь она лишь во сне увидит нас. Тебя я больше не вытащу, не уговорю приехать сюда.

— Почему?

— В деревню, как на край света, едут за любимыми. Я не из них. Когда-то устану уговаривать и отойду навсегда. Вот тогда поймем, что такое одиночество и как приходится матери. У нас с тобою тоже есть сын. Но останется ли он в семье, или забудет обоих, как знать. Самое горькое, имея сына, не видеть его. Это удел многих родителей. Выясняя отношения между собой, забывают о детях, потом в старости понимают свою вину, когда исправить ошибку уже невозможно. Все нужно делать вовремя. Иначе, получится как у отца. Ковыряясь в чьих-то ошибках, сами вязнем в болоте грехов. Чем дольше, тем глубже в нем тонем.

— Ты что хочешь сказать? — улыбнулась уголками губ.

— Не прикидывайся непонимающей. Я все сказал предельно понятно. Нам обоим пора задуматься над завтрашним днем. Ведь тоже можем опоздать и упустить последний шанс.

— Я поняла! Но мне нужно обдумать. Мы слишком далеко ушли друг от друга в нашем разводе. И теперь осмыслить и простить придется слишком много.

— Прощений не бывает много. Оно одно. Но если найдешь в себе прежнее, если оно откликнется.

— Степ, не торопи!

— А я и не спешу…

— Мне обидно, что наш Алешка так и не побывает здесь, не пообщается с моей матерью, и не узнает, какою она была.

— Нужно ли ему это? Он не забудет деда, не поймет и бабку, зачем она с ним жила? У нынешних свои мерки и ценности. А к нашим словам будет ли доверие?

— Клара, все зависит от нас!

Они не сразу заметили, что все женщины уже вернулись с кладбища, показали могилу отца сестре, опоздавшей на похороны. К счастью, погост не затопил ливень и могилу не размыло.

— Мам, отдохни! — уговаривали дочери, но женщине не сиделось. У нее все время находились дела, заботы. Она старалась успеть всюду.

— Мам! Давай я сама приготовлю ужин, — стала у печки Настенька.

— А я постираю!

— А я помою полы!

— Я в сарае приберусь, корову во двор выведу!

— Ну, а нам в дорогу пора. На работе будут ждать, — спохватился Толик. Клара тут же оглянулась на Степана. Тот понял, кивнул головой согласно. Знал, не стоит удерживать женщину силой. Нельзя надрывать. Знал и другое. Не только Клара торопится вернуться домой, все устали и отвыкли от деревни. И, хотя каждый по-своему любил мать, у всех уже были свои семьи и дети. Их не забывали здесь ни на минуту.

— Мам, нам тоже нужно домой. Не могу опаздывать на работу. И Алешку давно не видел. Соскучился. Иван с Димкой тоже не могут дольше оставаться.

— Ладно, сынок! Спасибо и на том. Ежели вырвешься, навести хоть когда-нибудь. Все вы в моем сердце живете. Кажного больше жизни люблю. Не забывайте, что жду вас завсегда, звездочки мои ясные! Дай Бог вам здоровьичка и счастья в судьбе! — благословила каждого и, отведя в сторону Клару, сказала тихо:

— Помни, дочуха, семью порушить недолго и не умно. А вот сберечь ее в цельности, сохранить очаг, в том и есть наша бабья мудрость. За нее нас сам Господь бережет и милует. Терпеньем, верностью и смиреньем наш жизненный путь отмечен. И ты, гордыню свою смири. Будь матерью и женщиной. Смени обиду на любовь, в ответ душевное тепло получишь, и береги своих, — перекрестила Клару и, расцеловав в обе щеки, проводила со двора на дорогу.

Иван с Димкой не оглядывались. Увидели, как Клара заснула на плече Степана, и боялись разбудить их даже ненароком.

— Может, помирятся! — обменивались взглядами взрослые люди, подмаргивая друг другу по-мальчишечьи озорно.

Когда вошли в квартиру, Степан открыл двери на лоджию. И сразу его обдало свежим ветром, запахом листвы.

— Как здорово дома! Будто заново на свет родилась! Оказалось, что я отвыкла от долгих дорог, и от деревни. На свою беду стала горожанкой. А ведь раньше казалось, что не смогу прожить без своего сада, без цветов под окном и огорода за домом. Куда все ушло? Будто никогда и не было. Уехала навсегда. Вместе с мамкой, к тетке. Слышь, Степушка, та меня и устроила кондуктором, где ума не надо, только глотка требовалась. А она у меня одна за десятерых дана! Все годы я ею отменно пользовалась. Зато теперь совестно. Скольких обидела, обозвала и опозорила. Никого не щадила коль билета не купил. Детей не жалела. Потому и меня Бог наказал. Случалось, высаживала детвору из автобуса на полпути. Они тоже плакали. Как наш Алешка в тот день, когда дед обидел. А ведь случайным ничего не бывает. И мне просигналили остановиться и задуматься, чтоб худшего не приключилось. А до меня никак не доходило. Зато теперь поняла! — присела рядом со Степкой.

— А где твой отец? Куда он делся?

— Разве не говорила? Мы ушли от него. Бросили насовсем одного. Он из деревни не захотел уезжать. А я в город просилась. Мать побоялась одну отпускать. Когда за тебя замуж вышла, мамка решила к отцу вернуться, да поздно, у него уже была другая семья. А мамка, сам знаешь, и нынче одна. Она никогда не выйдет за другого. И теперь любит отца. Но вернуть не сумеет. А все я виновата, разбила их.

— А ты говорила, что отец умер то ли от чахотки или от рака…

— Правду сказать стало совестно. Вот и сбрехала! — призналась Клара, обняв Степку.

— Зайка моя! Оба мы с тобой виноватыми остались. Ну, скажи, на хрена нам нужен был цирк с хахалями и подружками? Наш сын у бабки растет. А почему не с нами?

— Если б ни Алешка, она бы свихнулась от горя и одиночества. Я тоже этого боялась, особо, когда у твоей матери побыла. Вас вон как много, а с нею никого. Вовка в деревне не останется. Это понятно, там его ничто не держит. Да и дурная память в спину вытолкнет. Останется мать одна. Я пыталась уговорить ее переехать к нам. Она слышать не захотела. Велела меж собой разобраться и наладить мир в семье. Я ей пообещала. И она сказала, что подумает.

— Спасибо тебе, Клара!

— Ну, а как иначе? Пока ты спал, уже в доме, мы с нею обо всем поговорили. И не только с мамкой. Все меня в оборот взяли. Никто с нашим разводом не согласился и не признал его. Упрекали, что души не имею, с тобою не считаюсь. Короче, промыли мозги. А потом и телефонами обменялись. Теперь звонить будут. Я и не знала, что у нас с тобой столько родни!

— Ты еще одного не видела, какой на Дальнем Востоке служит. Он матери прислал телеграмму и деньги. Обещает на Новый год приехать.

— В отпуск?

— Да кто его знает! Мы с ним редко переписывались, мало общались. Он раньше всех из дома ушел. Отцу за все годы ни черкнул ни строчки. А матери сестры и братья его письма читали. От них она знала о нем все.

— Страшно так жить, как твой отец. Вокруг одни враги. И ни одного друга. Сам себя обокрал. Даже лес не любил его. Выдавил из жизни, как чужака. Не приведись никому такой доли.

— Понимаешь, его обидели люди, свои, деревенские. И он мстил всем, огульно ненавидел и не считал за человеков. Мы тоже не прижились в деревне. Ни с кем не дружили и никого не понимали, только мать со всеми ладила и дружила, но она там своя. Кровинка от крови. Потому, ее в деревне уважают. Помнят с детства. Вон сколько людей пришли на похороны. Не из-за отца, из уваженья к матери. Если б не то, ни могилу выкопать, ни гроб отнести на кладбище, желающих не нашли бы. А мамку одну не оставят. Всегда найдется кому помочь и утешить. Я за нее спокоен. А что касается отца, он не только деревенских, нас, своих детей изводил и ненавидел. Если кому помог, потом попрекал. Да так, что его помощи никто не радовался и не вспоминал папаню добрым словом. Не дай Бог быть таким отцом как он!

— Давай позвоним Алеше, позовем к себе!

— Насовсем? — уточнил Степа.

— Разумеется. Мы вместе отметим примирение. И никогда больше не повторим глупое. Мы могли потерять друг друга навсегда. Хорошо, что это не случилось!

— А значит, не зря в деревню съездили! Не всякие похороны горе. Есть исключения из правил, — поддержал жену Степка и продолжил посерьезнев:

— Пусть бы нашего сына обошли такие испытания. Ему нельзя повторять наши ошибки. Они не просто укорачивают жизнь, они делают ее наказанием…