Последний шанс

Глава 3. ЖЕСТОКОСТЬ

Человек с утра взялся ремонтировать дачу. Дел много, а старый домишко запущен. Все руки не доходили. Покосились окна и двери, подгнило и провалилось облупившееся крыльцо, на стены лучше не смотреть, давно пора было прошпаклевать бревна. Двор захламлен. Когда его подметали в последний раз, никто не помнил. Забор давно походил на пьяного мужика стоявшего на полусогнутых ногах.

Хозяин грустно оглядел ветхий домишко. Вздохнул, подумав, сумеет ли справиться со всеми делами за время отпуска? С сомненьем покачал головой. Все не так просто. Помимо сил и времени нужны материалы. Легко ли привезти их в деревеньку? В одни руки все не одолеть. А куда деваться, если в семье кроме него ни одного мужика. А с баб что возьмешь? Они ни к чему не приспособлены.

В своей деревне тоже рассчитывать не на кого. Людишек совсем мало, да и те, такие же, как этот домишко, старые и квелые, на ногах едва держатся. Кольку едва узнают, да что там он, своих старух в двух шагах не видят.

Все кто были еще в силах, уехали из деревни в город. Оно и понятно. Там и жить, и прокормиться легче, всегда можно сыскать работу. В деревне ее давно уже нет.

Николай огляделся вокруг. Все те же заброшенные, заросшие бурьяном поля. И только возле десятка домов видны огороды, даже палисадники. Возле его дачи самый большой участок, мать старается, не сидит без дела, хотя возраст серьезный, в доме не удержать. С домом ей, конечно не справиться. Зато на огород любо глянуть. Тут все имеется, растет, цветет и пахнет, и притом ни единого сорняка. Все с корнем поизвела. Огородом гордится, а вот избуха вовсе состарилась, окривела, обветшала, хотя и у других хатенки не лучше, словно следом за хозяевами на погост собрались. А что поделаешь, коль сил на них не остается. Вот и доживает свой век кто как может.

Николай уже через два дня приехал на грузовике, доверху загруженном всякими материалами. Из кузова торчали рубероид и сетка-рабица, рамы и ящики со стеклом, краской, гвоздями, готовые двери и шпунтованная доска. Всего не перечислить. Все привезенное мужик перегрузил в сарай. И тут же взялся за дело. Пот заливал лицо, но человек не слезал с крыши. Ее первую покрыть требовалось новым рубероидом. В доме весь потолок протек. Самому бы ладно, а вот мать жаль. Уже третий год помочь просила поднять избу. А кто еще поможет? Коля — сын единственный, на него вся надежда. Так и уговорила.

Всю неделю, не разгибая спины, работал человек. Вставал чуть свет, ложился уже в потемках, а работы не убывало. Дом медленно выпрямлялся. Менял лицо. Вот уж и новые окна появились, другая дверь стоит, не узнать крыльцо, пазы в бревнах прошпаклеваны. Мать потихоньку приводит в порядок двор, собирает в кучу дрова, выгребает, выметает мусор, выносит его подальше от дома и все ждет, когда сын за забор возьмется, заменит калитку, вкопает лавочку, чтоб красиво было, как когда-то.

Сидеть на той лавке иль скамейке уже некому. Не то, что раньше было, возле дома песни и смех не смолкали, места не хватало. Нынче, приметив скамью, лишь усмехнутся старики. Кому она нужна эта старая память? Кто присядет передохнуть? Ушла молодость, и жизнь давно на закат покатила. Потеряны силы. Не держат ноги. И только Николай возится с домом, звенит пилой, стучит молотком, один за всех будит спозаранок деревушку, напоминая, что жизнь в ней не умерла окончательно.

А через неделю к Николаю друзья приехали. Трое мужиков, прямо из города. Подкатили к самой калитке, вошли во двор и, увидев хозяина, навстречу пошли. Придержали чердачную лестницу, там человек не только дверь заменил, а и забил все щели, другую щеколду на двери приладил. Хотел новую лестницу сбить, но гости объявились, — опустился с чердака.

— Ну, привет, дружбан! Поздравить возникли, — улыбались все трое.

— С чем? — удивился человек неподдельно.

— С днем рожденья!

— Или ты это позабыл?

— Ну, блин, даешь! Пошли в дом!

— Мам! Давай в избу! — махнул рукой, позвал с огорода. Женщина, увидев приехавших, заторопилась в избу. О дне рождения сына и она забыла. Заботы вышибли из памяти светлую дату и женщина смутилась:

— Прости, сынок! — сказала, краснея, и, шмыгнув в домишко, засуетилась.

— Не хлопочите. Мы все привезли. Присядьте с нами, отдохните, — доставал Иван из сумок продукты, выкладывал на стол хлеб и колбасу, сыр и рыбу. Чего ж только не было в пакетах. Мужчины приехали сюда ни в первый раз и знали, что деревенский магазин давно не работает и за каждой буханкой хлеба приходится ходить и ездить за десяток километров в другое, большое село. Туда каждый день не набегаешься. Вот и набрали впрок, чтоб меньше мороки было. Сами все нарезали, разложили по тарелкам, на стол поставили. Присели вместе с хозяевами:

— А мы тебя обыскались. Домой звонили, на работу приходили. Ну, там сказали, что ты в отпуске. Когда выйдешь, никто не знает. Так и ответили, мол, у него одних переработок на все лето и ни у кого не хватит совести сорвать тебя. Мол, всех выручал, пусть отдохнет от нас…

— Во! Сознательные! — рассмеялся Николай довольно. И спросил:

— А мои, дома, что ответили?

— На Вальку поначалу нарвались. Она, как всегда, ни хрена не знает. Пошла искать тебя в ванне, в туалете, вернулась к телефону, сказала, что не нашла. А вечером твоя старшенькая сказала, что ты в деревне. Уже вторую неделю отдыхаешь, — рассмеялись друзья.

— Вся спина в мыле от отдыха! — не сдержалась мать и добавила:

— Хоть бы когда-нибудь приехали подмочь, так ведь не едут. Чего ж сами не появляются ко мне на отдых? Иль деревенский курорт не по нраву?

— Вика сказала, что на выходные к тебе собирается. Соскучилась. А вот Анжелка промолчала. Ей, как я понял, неохота город покидать. У нее во дворе полно друзей, скучать некогда.

— Ладно! У всех свои радости! — отмахнулся Николай.

— Слышь, Коль, а я завтра в отпуск ухожу. Никуда не хочу ехать. Прикачу к тебе на недельку, авось, лишним не буду, не помешаю, от города отдохну. У вас здесь райская тишина. Соловьи поют, слышите? А у меня под окнами трамваи звенят и забулдыги орут до самого утра. Ладно б мужики, а то и бабы сворами тусуются. От их частушек уши в воронку скручиваются. Ни то рядом пройти, на лоджии стоять стыдно. Они ж во все горло орут:

Гармонист, гармонист, гармонист удаленький, сам большой, гармонь большая, а херочек маленький…

Мужики от души рассмеялись, а Иван продолжил:

— Эта самая скромная. Другие с таким перцем, что не верится, будто бабы поют. Видел, как однажды к ним менты подошли. Велели прекратить горланить и петь матерное. Так эти телки их пощупали, обоих. Навалились кучей, зажали, и даже на форму не глянули, тискали, сколько хотели. Может, и до худшего дошло, если б подмога вовремя не подоспела. Целая машина легавых. Бабы мигом врассыпную, поняли, со всеми не справятся. Все ж двоих отловили и увезли в машине. Так сразу на улице тихо стало. Целую неделю не орали. Но потом снова запели. Пьяной бабе не то мент, сам черт брат родной, никого не боятся.

— Они и днем такие. Пьяные и трезвые одинаковы. Вон мой сопляк с соседскими девками тусуется. Но что в них от девок? Они и дома, и в подъезде курят и пиво пьют. Скоро «на иглу сядут». Сказал их отцу, а он в ответ:

— Я твоего за уши к нам не тащу! А нарвусь на него, прожектора на зенки вмажу. Коль он не мужик, пусть здесь не возникает.

— Крутой лох! Я если что услышу, ноги своим повыдираю! — дернулся Николай. И добавил:

— Честно говоря, чем старше, тем страшнее за них становится. И хотя малолетки, глаз не спускаю.

— Малолетки? Да такие, как твоя Вика уже во всю на дискотеке тусуются с крутыми. И «травку» курят. Так что твои пока домашние, тихони. По вечерам из дома не вылезают. Уже если б я увидел, давно тебе сказал. Да и сам не смолчал бы! — ответил Димка, живший в доме напротив.

— Валька разве не проследит сама за дочками, чем занята, ведь не работает? — спросил Иван.

— Она в доме пустое место. Сам знаешь все. Ни человек, ни жена, ни мать!

— Эх, Колька! Кто тебе виноват? Еще тогда, в самом начале предупреждали от нее. Всячески отговаривали. А кого послушал? Ничего слышать не хотел!

— Влюбился! Куда деваться? Я не врал!

— Но ведь любят за что-то! А ты? Валька на шесть лет старше тебя! Вовсе дряхлота и плесень. Дома палец о палец, ни хрена никогда не умела управляться! — возмущался Иван.

— У тебя у самого такая же была! — огрызнулся Николай зло.

— Моя хоть внешне кукла, глянуть было любо. И родители ее помогали, харчами заваливали с ушами, холодильники ломились. А иногда домработницу присылали. Чтоб Светка в постели не надорвалась ненароком.

— От моей и этого не дождешься. Равнодушна к сексу. Вначале уговаривал, терпел ее отказы. Зато нынче надоело, послал на хрен. Отшибло, устал, в конце концов, научился по сторонам смотреть, — улыбнулся Николай.

— Завел подружку? — обрадовался Степан.

— Пока еще присматриваюсь, — признался Коля смущенно.

— Не теряй время. Да и пора познать разницу Нам, мужикам, перемена, как воздух нужна. Пока не потерял в себе мужика, лови баб. Ни одна лишней не будет, — советовал Димка.

— Ага! Вон я одну заклеил. Прямо из кабака домой припер. Ну, баба, картинка с виду. Вся из себя. Кругленькая, розовая, молодая, думал до утра с нею прокувыркаюсь, — хохотнул Иван.

— А кто кайф обломал? — насторожились мужики.

— Сам отказался!

— Чего вдруг?

— Повалил на койку, сам уже на взводе, а как задрал ей юбку и глянул, все оборвалось и заледенело. И желание вмиг погасло. Чуть не стошнило. Она, зараза, с месяц не была в ванной. Нижнее белье хуже моих носков. Все липкое, вонючее, я под кайфом был, а тут мигом протрезвел. Забыл, зачем в постели оказался. Сам встал и ее давай сгонять. Жутко стало, что на этой дамочке мог зацепить. А она, паскудница, еще и спрашивает:

— Ты куда линяешь? Иль корешок подвел?

— Ну, я ей все высказал. А она в ответ:

— Я до тебя троих отморозков ублажила. Ты хочешь, чтоб после каждого козла ванну принимала? Размечтался, старый хорек! На себя глянь! Претензии большие, а между ног один стручок гороховый. Им только в носу ковыряться. Тоже мне, облезлый глист. Тебе ли с бабами тягаться, да присматриваться! Отвали, коль ни на что не годен!

— Я не стал с нею спорить и открыл дверь. Она на прощанье так меня облаяла, что три дня на баб не смотрел, гадко стало, будто на помойке извалялся. Зато потом повезло. Классную деваху снял. Она во всех сношениях крутая!

— С панели домой приволок?

— Ну, тебе еще и адресок подкинь! Зачем так сразу и с панели? Там я уже давно не снимаю. В городе хватает приличных девок.

— Да разве порядочная согласится враз в постель запрыгнуть.

— Ну, тут, как уломаешь. Если не путана, придется поуговаривать.

— Кого? Я с месяц назад пришел в гостиницу, там наши электрики работали. А меня, прямо в коридоре второго этажа, средь белого дня, деваха припутала, схватила за локоть и зовет к себе. Промышляет прямо на ходу. Обеспечивает секс — потребности проживающих. Я ей кое-как успел сказать, что я не из приезжих, а городской. Покуда объяснял, она меня догола подраздела, — смеялся Коля.

— Надеюсь, ты не оплошал?

— Ага! Сумел слинять вовремя.

— А чего?

— Не доверяю обслуге и заразы боюсь!

— Иль забыл, как беречься надо?

— Не могу. Душу от них воротит, — признался человек.

— Может твоя не лучше, тебе отказывает, а с другими путается. Свой шарм и навар имеет…

— Вот этого за нею нет!

— Откуда знаешь? Разве можно за бабу гарантировать? Если тебе отказывает, с кем-то другим удовлетворяется! — утверждал Степан.

— Она не из распутных. К сексу равнодушна, это верно. Но шлюхой не была никогда! Все время сидит дома и никуда ни шагу!

— А ты поверил?

— Счетчик ей установил?

— Брось, Коля, все бабы одинаковы! Твоя других не лучше. Раз тебе отказывает, имеет хахаля на стороне.

— Вот в это никогда не поверю! — упорствовал человек.

— Она давно не следит за собой. Одевается небрежно, неряшливо. Волосы на голове соберет в пучок и так ходит целыми днями. Халат неделями не снимает. Магазин на первом этаже дома, она и за хлебом не спустится. Скоро вовсе одичает, говорить разучится. Даже на балкон не выходит, — защищал жену.

— Колька, видать она тебя еще не достала!

— Еще как. Прихожу с работы, она девчонок не покормит. Хорошо, что нынче уже подросли. Сами поедят. И кое-что готовить научил их. Разогреть смогут, посуду помоют, в квартире порядок держат. Приучил, чтоб не выросли уродками как мамаша, — поморщился человек, будто от зубной боли.

— Верите, если б ни дочки, домой, хоть не возвращайся. Стыдно сказать, когда тещу парализовало, я сам купал и кормил ее. Валька ничем не помогла, хотя родная дочь. Теща плакала от стыда, что вот такую родила и вырастила. Ни брань, ни уговоры не помогли. Думал, когда родит, изменится. А хрен там, такая же осталась. Сам дочек вырастил. Они ее не признают. Нет уважения, а и за что? Все видят, понимают.

— Тяжко тебе. Я сам пережил похожее, но к счастью, не было детей. Ты и на это решился. Совсем связал себе руки. Неужели до старости с нею станешь мучиться? — посочувствовал Иван.

— Для себя уже решил. Вот подрастут дочки, поставлю их на ноги, а уж тогда уйду. Насовсем от Валентины. Не знаю, заведу ли другую семью, или останусь жить один, но в любом случае, сброшу с плеч хомут. Уж очень горло передавил. Сил не стало.

— Коль, ну, расколись, с чего тебя на Вальку потянуло? Ведь такие девки зависали! Почему на этой застрял?

— Вы и теперь не верите, а ведь я и впрямь любил ее. На все глаза закрыл, хотя все знал и видел. Чего теперь мусолить какой я был дурак! Все мы ошибались в свое время. Нет судьбы без горя, и жизни без горбов. Все ошибаемся. И я несу свой крест. Вот никто из вас не понял, зачем взял в семью парализованную тещу?

— Коль, какой там смех иль непонимание, мы жалели тебя. Ведь помимо дочек, а они были малышками, кроме никудышной бабы, повесил еще один хомут на шею, сам себе устроил несносную жизнь. Как приходилось? Мы ли не видели и не знали? Ведь теща прожила с вами не месяцы, а годы.

— Хорошим человеком была! — перекрестился Николай.

— Ну, это уже слишком! Пошли, ребята! Поможем дружбану с забором, оставим подарком, на память о дне рождения! — позвал Степан мужиков и, встав из-за стола, первым вышел из дома.

Мужчины быстро вбивали столбы, натягивали рабицу. Прибивали к столбам надежно. Николай тем временем сбил новую лестницу на чердак, закрепил ее снизу и сверху, опробовал и пошел к друзьям. Те работали весело, шутили друг над другом:

— Коль! Вон там баньку затопили! А молодайка в том доме не завалялась? А то передай ей, что у тебя три жеребца застоялись. Вот закончим забор, устроим веселуху, на всю деревуху! — подморгнул Иван.

— Ага! Прикипелась там молодуха! У нее на печи ясный сокол заблудился. Он, едри его в качель, в последний раз по бабам вместе с Кутузовым ходил. Теперь в отхожку держась за стенку сарая ползет, чтоб ветром не унесло. В прошлом году еще в лопухи ходил, теперь уж все, не доползает. А бабка, как огурчик. Даже с соседскими дедами на лавке сидит. Они ей семечки приносят на угощенье. И до потемок воркуют. Все про бывшую любовь, какая была в их молодости. Она, та бабуля, самая молодая в деревне нашей. Ей всего семьдесят годков исполнилось. Но какую «барыню» сплясала на свои именины, я окосел от удивления. Ноги чуть не на уши закрутила, да вприсядку, да юлой вкруг гостей. Старики — деревенские наши молодцы, аж растерялись. Да наша Ульяна, любую молодуху за пояс заткнет и не перднет. Так что если хочешь, познакомлю! Бабка, как наливное яблочко, красавица, первая девка на деревне! Отменная хозяйка, плясунья и певунья. Сядет за стол, штоф самогонки одна уговорит не чхнув. И после этого еще «цыганочку» спляшет.

— Ну и бабка! Отродясь таких не видел, — попятился Иван во двор, отмахиваясь от Коли обеими руками и приговаривал:

— Чур меня, чур!

— Чего зашелся, дружбан? Теперь, таких как Уля, средь молодых не сыщешь. Я сам к ней присматриваюсь. Вот улетит ее сокол, минуты не прозеваю!

— Коля, голубчик, пожалей себя! Зачем опять старуху! Привезем из города молодуху! — хохотал Иван.

— Такую что к себе приволок, а потом во все углы блевал и кашлял? Нет, наша Уля в баньке парится! На нее даже солнышко любуется! А уж мужики и поныне кружат вокруг. Кто семечки, леденцы и пряники несут на угощенье к скамейке. Ох, и душевная она баба!

— Коля! Ей же семьдесят! Одумайся, дружбан!

— Коль, а эта Уля самогонку гнать умеет? — спросил Иван.

— О-о-о! На это она мастер! Всю деревню угощает. Никто не обижается. У нее к праздникам все мужики в очередь выстраиваются. Даже из соседских деревень приезжают. И первый — участковый. Честь отдаст, а обратно уже с трехлитровой банкой бежит. Так что Ульяне бояться нечего. Под надежной защитой дышит бабка! — смеялся Николай от души.

— Слушайте, кореши, а моя Кларка, кажется, второго ребенка понесла! Рожать будет. Так и сказала. А врачи ей говорят, мол, поздно одумалась, в таком возрасте не рожают!

— Пошли их всех на хрен! Баба и в полтину дитенка родит, и ничего ей не сделается! Поздравляем тебя, дружбан! Вот это круто! — окружили Степку мужики.

— А я со своей вчера погавкался! — не выдержал Димка.

— За что? — нахмурился Иван.

— Прихожу, сын в углу стоит, а рядом на стуле висит ремень. Глянул, у пацана вся задница синяя и ревет мальчишка на весь дом. Спросил бабу, за что ребенка отмудохала. Она в ответ:

— Курит козел! В штанах начатую пачку нашла.

— Сколько ему теперь исполнилось?

— Двенадцать.

— И что ты? Добавил ремнем? — спросил Иван.

— Нет, мужики! Поговорил с ним по душам. Как с корешем. Если поймет, сам завяжет. А если не дойдет, ремень не поможет. Ну, с бабой побрехались. Запретил ей сына колотить, покуда из семьи не сбежал, как у соседей. Ушел их малец, свалил в бомжи, домой не хочет возвращаться. Родителям так и сказал:

— Не могу дышать с отморозками. Пусть сдохну, но сам, не под вашим ремнем. Чужие вы мне! Отболел я вами насовсем и навсегда… Теперь оба воют. Он у них один был. А второго родить уже опоздали. Бабе полтинник исполнился. А сын, как отец его сказал, уже «на иглу» сел. Потеряли мальчишку. Я со своим расставаться не хочу.

— А как договорились?

— С кем? С сыном или с бабой?

— С обоими.

— Сыну посоветовал бросить. Во всяком случае, постараться. Коль не получится, пусть курит дома. Ну, а жену предупредил, коль сына тронет хоть пальцем, сама получит. О соседях напомнил. Испугалась. Ремень спрятала от греха подальше, чтоб самой пиздюлей не получить. Я свое слово всегда держу, тем более в семье, дома. Это мои знают, — ухмылялся Димка.

— Нет, я своему Алешке не дам курить нигде. Уши пообрываю сразу. Я сам начал курить уже взрослым, когда институт закончил, начал зарабатывать, ни у кого не просил на сигареты, — вставил Степан.

— Не зарекайся. Теперь пацанва другая. Посмотри, они вечерами в подъездах пиво пьют. Совсем зеленые мальчишки, как мужики ругаются. А попробуй слово сказать, налетают сворой. Помнишь, в прошлом месяце участкового поймали. Он им замечание сделал. Так эта шпана с кулаками на него налетела и отдубасила так, что еле продышался мужик. Конечно, потом всех отловили. Даром не прошло. И все же врубитесь, на мента налетели! А уж что говорить о стариках? Дворник за окурки поругал, его неотложка увезла, — добавил Димка.

— Хорошо, что у меня девчонки! — сказал Коля.

— А что девки? Они теперь и курят, и пьют наравне с мальчишками. Ни в чем не уступают. Особо, если без присмотра и дома одернуть некому, — заметил, как побледнел Николай и добавил:

— Ну, твои на эти подвиги не решатся. И хотя Валька за ними не смотрит, по темноте ни разу не видел во дворе, — сказал Степка хмуро.

В этот раз он промолчал, что сам вырвал сигарету из рук Вики в подъезде и пригрозил, что скажет отцу. Девчонка заплакала, пообещала больше не курить. А вот мальчишки уже обступили. Скажи он тогда еще хоть слово, кто знает, чем бы закончилась эта встреча в подъезде. Ребятня не терпела замечаний.

Николай, находясь в деревне, переживал за дочерей и, уезжая, просил друзей присмотреть, навещать и не давать в обиду. Но те даже забыли где Николай. И лишь Степа заглядывал к Колиным дочкам. Но и то после работы заходил.

— Вика уже выросла. Девушкой становится. Но, умишка маловато. С матерью у них не ладится. Ругаются часто, не понимают друг друга. Знаете, что она сказала мне перед отъездом в деревню? — усмехнулся Николай грустно:

— Папка, ну, сколько будешь мучиться? Вы с мамкой давно чужими стали. Целыми днями даже не разговариваете. Устали друг от друга. Уж лучше бы разошлись. Зачем неволить себя? Найди другую женщину. Ты еще молодой. А мамку может хоть это встряхнет. Ну сколько можно в постели валяться? То она больная, то депрессия у нее. Давно пора на работу устроиться, совесть отыскать, тебе помочь, ведь сколько лет один тянешь семью. А она говорит, что не придумал город для нее работу! Во дает! Дома тоже ничем не поможет. Вот останется одна, сразу за ум возьмется! Хватит ее жалеть! Чем она лучше других? Нам с Анжелкой тебя жаль, кончай тянуть на своей шее лентяйку! Совсем разбаловал ее…

Николай вяло отмахнулся и добавил от себя:

— А ведь и не предполагал, что дочки уже сделали свои выводы и устали от матери. Им не просто скучно, они презирать стали Валентину. Перестали с нею общаться. Даже за стол не зовут и не садятся рядом. Пытался переубедить, мол, она все ж мать, они меня не поняли и не поддержали. Анжелка и того хлеще высказалась:

— Почему мы о ней должны помнить, если она о своей мамке не заботилась? Та с параличом пять лет у нас жила. Мамка ни разу не подошла к ней, не покормила, воды не дала. А когда бабка полные штаны наделала, мамка никогда ее не помыла. Та до твоего прихода лежала. В доме дышать было нечем, а мы не могли ничего, сил не хватало бабке помочь. А мамка окно откроет, чтоб самой не задохнуться, и на бабку ругается, та плакала, но ничего не могла, только смерть звала, чтоб помереть скорее. И только ты про нее заботился. Наша мамка ни о ком не думала. Вот и теперь, мы с Викой готовим, поставим на стол, она с нами обедает, а со стола не поможет убрать, посуду не моет. Поела и пошла. Вика в квартире убирает, я ей помогаю, а она лежит на диване и целыми днями телик смотрит. Сама себе постель не сменит. Мы с ней устали, а как ты терпишь? Она только в туалет сама ходит и ест, больше ничего. Даже не понять, кто с нас кто?

— Коль, тебе давно пора выводы сделать, — хмурился Иван.

— А давай мы его с натуральной бабой познакомим! — предложил Димка.

— Не надо! С меня Валентины хватает по горло! — запротестовал Николай.

— Зато любил! Эта помогать будет во всем! Дома, и здесь на даче. Сначала познакомитесь, там поближе узнаете друга, глядишь, привыкнете…

— Как? А Вальку куда дену?

— Оставишь, сам в квартиру родителей вернешься. К счастью, далеко идти не надо, всего-навсего, дорогу перейти и подняться на пятый этаж, — напомнил Иван.

— Дочки с нею не останутся. Обе убегут ко мне. Ну, а Валентина с голоду откинется. Я не стану навещать, готовить для нее. Сама она пропадет. Ее на работу дубиной не выгнать. И что делать буду? Не бросишь на погибель, — развел руками беспомощно.

— Колька! Да ты что, в самом деле? Мужик иль тряпка? Баба о тебя ноги вытирает! Сколько будешь терпеть? — возмутились мужики.

— Никуда не денется! Устроится на работу и будет жить как все!

— Помоги ей вернуться в люди! — настаивали друзья.

— А что? Даже моя бывшая, Светка, в бабы выбилась, когда ее выпер! Бабой стала, детей родила. Уже не зря свет коптит. Уверен, что муж ее на работу погонит. У них без того нельзя. Ты ж вконец распустил Вальку! Подумай о себе и о ней! — настаивал Иван.

Николай и сам понимал, что дальше так жить нельзя. Вернувшись домой из деревни, увидел все то же отупевшее лицо жены. Она сидела перед телевизором, смотрела какой-то сериал. На Кольку лишь оглянулась и тут же отвернулась к экрану. Не поздоровалась, ни о чем не спросила.

Человек вошел в ванную и увидел, что пол залит водой. Понял, вечером прибегут соседи снизу, начнут ругаться. Оно и понятно, люди недавно сделали ремонт в квартире, — перекрыл воду, решил сам разобраться, в чем дело. Вскоре понял, забилось и протекло колено. Пока прочистил, поменял прокладку, пришло время обеда. Валентина сидела у телевизора.

— Скоро девчонки придут из школы. А я ничего не успел им приготовить, — подумав досадливо и открыв дверь в зал, попросил:

— Ты хоть обед сообрази дочкам.

Жена с удивленьем оглянулась:

— А я причем? Вам надо вот и сделай!

Николай собрал колено, поставил, проверил его, убрал воду с пола:

— Иди на кухню! Приготовь поесть детям! Сколько будешь сидеть пеньком перед теликом? Стань бабой, матерью! Живо на кухню! — прикрикнул на жену впервые.

— Какая разница, где сидеть? И чего дерешь горло? Ну не умею готовить. Не кухарка! Ты про то знал. Обещал сам готовить. Чего теперь орешь? — оборвала зло.

— Валька! Ну ты же баба! Поимей совесть! — взмолился Николай.

— Я не баба! Я женщина! Не смей оскорблять. Что за тон себе позволяешь. Я не давала повод обращаться ко мне в таком тоне! — отвернулась обижено.

— Ты еще уважения ждешь, нахалка? Сколько лет бездельничаешь сидя на моей шее? Ни дома помощи от тебя нет, и столько лет не работаешь, сколько можно так канителить? Ты не кухарка! Да ты вообще никто! Ни человек, ни жена, ни мать, ни хозяйка, даже дочерью не была! На кой черт живешь? Зачем? От тебя все устали! И я не могу больше! Лопнуло терпение! Сколько можно на мне ездить? Тебе, бабе, не стыдно, что я, мужик, твое белье стираю?

— Не ты, а машина! — фыркнула презрительно и бросила через плечо:

— А ей все равно, что внутрь положили. Глаз нету. Что бросили, то и постирает.

— Валь, я устал!

— Иди, отдыхай. Чего ко мне пристал? Я причем? Девки не только мои, но и твои. Когда есть захотят, сами приготовят. Уже большие.

Николай спешил.

— Почисти картошку! — попросил жену. Та, оглядев его с пренебрежением, встала и ушла в зал, снова уселась перед телевизором.

— Хоть блины пожарь. Тесто уже готово! Ну не разорваться же мне! — попросил жену. Та отмахнулась, как от назойливой мухи, и продолжала смотреть фильм.

К приходу дочек он успел приготовить обед, но самому есть уже не хотелось. Валентина за обе щеки уплетала лапшу, котлеты с картошкой, блины со сметаной. Наевшись, пошла в спальню, ни о чем не поговорив и не спросив дочек, как у них идет учеба в школе.

— Ну, вот что, давай поговорим конкретно, в последний раз! — присел на край постели, Валентина живо спихнула мужа.

— Ты не так поняла. Как женщина давно меня не интересуешь и не волнуешь. Я сам не хочу тебя. Разговор совсем о другом. Я не могу больше жить с тобою. Наступил предел. Мое терпение кончилось. Либо ты берешься за ум, станешь хозяйкой и матерью, или мы все уйдем от тебя! Я даю последний шанс. Одумайся! Одинокая старость не подарок! Ты для меня стала роковой ошибкой. Я много раз пожалел, что женился на тебе. И если бы ни дочки, давно бы бросил и ушел, куда глаза глядят. Ты никому не будешь женой. Ты не стала матерью. Как женщина никуда не годишься. Человеком и не была. Так, существо ползучее. О! Если бы я знал тогда и послушал бы отца! Ты никогда не стала бы моей женой.

— А я и не рвалась. Я не спешила и вовсе не хотела замуж. Но ты не давал прохода со своими мольбами и уговорами. Ты заставил увидеть, поверить и согласиться. Разве не так? Ведь знал обо мне все, и я ничего не скрывала. Моя мать тоже предупреждала тебя и отговаривала от женитьбы. Ей тоже не поверил? Тогда кого винишь и за что? Тебе никто не навязывался и не повисал на шее. И теперь за тебя не держусь. Не нравится — скатертью дорога и перо всем в задницу. Кому

я не нужна, тот и мне до форточки. Хоть сегодня все уходите. Ни по ком не заплачу. Сама проживу. Были б вы людьми, так бы не поступали!

— Выходит, мы не люди и еще в чем-то виноваты перед тобой? Ты хоть соображаешь, о чем говоришь? Мы уже три года не спим вместе из-за твоих капризов, какие сама не можешь объяснить, кто из мужиков столько терпел бы? Давно бы нашли баб на стороне. Или навешав по морде, отодрали бы как паршивую овцу, не считаясь с твоим завихрениями. Либо ты имеешь хахаля на стороне, или же набитой дурой дышишь. Но своего добилась и опротивела навсегда. Отгорело все что было. Меня уже не влечет и не тянет, я охладел к тебе. Ты больше не нужна. И, если совсем честно, опротивела, стала ненавистной! — удивлялся Николай сам себе. Он пытался сдержать себя, остановиться, но его прорвало и слова, одно обиднее другого, срывались с губ сами собой.

— Да я и не говорила, что люблю тебя! — пыталась защищаться Валентина.

— Но и молчала, что не любишь. Согласилась пойти за меня замуж. Кто мог предположить, что все это было лишь корыстью. У тебя кроме меня не имелось других вариантов, я стал последним шансом, и ты жестоко наказала меня за любовь. Я ни разу за все годы не получил на нее ответа. Ты пренебрегала и презирала меня, смеялась и втапливала в грязь все светлое, что было к тебе. Жалкая старушка, ты всю жизнь прожила в приспособленках. Сама не увидела радости и отняла ее у меня и у наших детей!

— Молчи, козел! Надоел твой базар! Чего тут заходишься? Никто тебя не держит! Отваливай! Дверь открыта! Я вслед не взвою и обратно не позову никого! Не сдохну без вас! Не упаду на колени ни перед кем!

Николай открыл двери спальни, выглянул в зал. Дочки уже делали уроки, склонившись над учебниками.

— Девчонки! Сегодня у нас будет вечерний чай и серьезный разговор, — предупредил Николай и пошел к отцу. Петр Алексеевич, едва увидев сына, сразу понял, у того что-то случилось.

— Не могу больше! Меня еще козлом назвала и на двери указала! Это в благодарность за все! Вот так пожалей и в дураках останешься! Ладно, я! На дочек сорвалась!

— Это ты о Валентине?

— Ну, да! Надоело в прислугах у бабы жить! Все годы молчал. Сам дочек вырастил, всю семью содержал. Она ни за мужа, ни за человека не считала. Бездельница! Пустышка, а не баба! Еще я виноват! Козлом назвала.

— Коль, давай поговорим спокойно, чего сам хочешь? Что решил?

— Уйти от нее к едреной матери!

— С девчонками говорил?

— Дожил! Дочки сами предлагают бросить Вальку. Старшая — Вика, так и сказала, мол, зачем время тянуть. Бабку ей простить не могут. Все помнят, свое детство, и эту мать, какая жила только для себя.

— Ну, теперь зачем прошлое ворошить? Оно ушло. Давай смотреть в завтра. Если ты бросишь Валентину совсем одну, в глазах дочек это тебе уваженья не прибавит. Помни, когда-то и к тебе придет старость. Смотри, чтобы и от тебя не отвернулись дети, — предупредил хмуро.

— Во всяком случае, сегодня обе просятся со мной. С матерью ни одна не хочет оставаться.

— Так ты уже говорил с ними?

— Да, очень коротко.

— А как Валентина, что говорит?

— Она в спальне лежит. Отвернулась ко всем спиной, на всех оптом обижается. Мы перед ней в долгу. Но за что, я так и не врубился. Девчонки так и сказали, что она была им матерью вприглядку. Ни заботы, ни тепла не видели. Я им заменил обоих. Не хватало только сисек, так сам за молоком на детскую кухню бегал.

— А почему? — удивился Петр Алексеевич.

— Валентина отказалась кормить грудью. Не захотела, с самого роддома обе были искусственницами. А жена не захотела портить фигуру.

— Что? Как ты с этим согласился?

— По-твоему, должен был насильно заставить ее? Но как? Она даже пеленки брезговала менять, когда дочки были грудными.

— Как же ты решился на Анжелу?

— Случайно получилось. Валентина не знала, что забеременела. Поняла, когда дочь зашевелилась. Аборт поздно было делать. Так и родила. Я сам поначалу взвыл. Но потом смирился, опыт уже был. Вырастил и вторую.

— Сюда хочешь перебраться?

— Если ты не возражаешь!

— Наоборот! Благодарен вам буду, — рассмеялся человек.

— Мы тебе не помешаем. Девчонки спокойные.

— О чем ты, сынок! Свои друг другу не помеха. А и я уже давно мечтаю сорваться в деревню к матери. Ведь вот на пенсию обещают отпустить. Уж сколько лет прошусь. Устал от всего. Тут как раз замену подыскал, из молодых. Пусть они впрягаются, радеют для общего блага. Я свое сполна отдал науке. Теперь поеду в деревню, на природу, буду с детворой плотву и карасей ловить, греться на лежанке, пить парное молоко, сидеть на лавочке с матерью и слушать, как поют соловьи. Ох, Коленька! Давно все это было. Уже забыл, как звенит вода в реке и шепчутся березки о весне, какая бывает роса на солнце и как пахнут волосы и руки моей любимой, твоей матери.

— Но почему вы жили врозь?

— Моя работа тому виной. Я физик, ты знаешь, мое место в лаборатории. На свою беду любил работу. Она была для меня радостью. А мать в ней ничего не смыслила. Но ее я любил всегда. И помнил всюду. Она жила во мне в каждой клетке, солнцем и землей, облаком и песней и звездой, — улыбнулся кротко:

— Я часто навещал ее. Пусть недолго, иногда срывался среди ночи и мчался к ней сломя голову. Моя голубка всегда ждала. Я знал, она любила меня. Никогда не упрекала, что живет от встречи до встречи, а вот теперь прилечу к ней насовсем.

— Скажи, а у тебя кроме матери были женщины?

— О чем ты, Коля? Такое в голову не приходило. Да и зачем? Помнишь, когда ты учился в школе, а потом в институте, мы все жили в этой квартире и каждый день были счастливы! До самой твоей женитьбы! А уж тогда моя голубка уехала в деревню, не захотела вам мешать, а я переехал к своему другу. Ты его помнишь. Он овдовел и жил один. Его дети, как всегда, разъехались и мы с ним вдвоем жили, как два брата. Потом он умер. От облучения. Мы это знали. Теперь и у меня такие же симптомы. Как у него. Но что поделать? Мы знали, на что шли. Мой друг перед смертью посоветовал уволиться, чтоб хоть успеть пожить, осмотреться вокруг, наверстать упущенное. Ведь бывало из лаборатории неделями не выходили. Одержимыми были. Нынешние так не работают. Ни мечтать, ни дружить, ни любить по-нашему не умеют, — вздохнул с грустью. И будто спохватился:

— О чем это я завелся? Все о своем наболевшем. Тебе оно, как и матери, совсем не интересно и ненужно. А вот, что касается тебя и внучек, конечно перебирайтесь. Я буду счастлив, что наше гнездо не опустеет. Жаль, что твоя судьба не устроена. И ты останешься один. Девчонки выйдут замуж, к тебе лишь в гости будут наведываться, да и то изредка. А ты станешь ждать, как я тебя ожидал. И напрасно. У тебя уже были свои заботы и семья. Ты никогда не говорил, как живешь, и мы с матерью думали, что все в порядке.

— Стыдно было признаваться, хотя поначалу даже не задумывался. Я очень любил жену.

— Коля, не жалей о прошлом. Ведь ты был счастлив! Это была слепая любовь! Но она тебя согревала! Поверь, не каждому дано испытать ее, почувствовать. Меня тоже не понимали, когда женился на Любушке. Всех удивлял мой выбор. Ведь наша мамочка из деревни. Чистая и светлая, как весна, как соловьиная песня. У меня сердце замирает, когда ее вижу. Она, моя радость. И сегодня нет на свете лучше моей подруги. Какое счастье, что она есть на земле и в моей душе. Мы никогда не жалели о нашей встрече и благодарили судьбу, какая не дала нам пропустить друг друга, — говорил восторженно.

— А вот Валя, если честно, Обоим нам не пришлась по душе. Холодом от нее с самого начала повеяло. Но говорить не стали. Посчитали лишним и неприличным свое мнение. Да видишь, оно и через годы оправдалось. Есть люди, какие рождаются без любви и тепла. Несчастные! Над их головами никогда не смеется весна. Они и рождаются, чтобы умереть. Не знают радости. Они — тени. Потому в их сердца не светит солнце! Ну, а ты, сынок, не горюй. Твоя жизнь будет счастливой. Коль ты способен любить, и тебя полюбят. Увидят и согреют. Поверь, сиротою на земле не останешься, — потрепал по плечу Кольку.

— Ты когда собираешься поехать в деревню?

— Как только оформлю пенсию. Думаю, не дольше недели на это уйдет. Практически, все готово. Обещали не задерживать, — ответил Петр Алексеевич и добавил, оглядев сына:

— Ты хоть теперь перебирайся. Я не помешаю и не стесню вас.

Николай объявил дочкам, что уходит от Валентины насовсем.

— Я с тобой! Не хочу здесь оставаться! — встала Вика резко и начала собирать вещи.

Анжела хмуро смотрела на обоих, а потом не выдержала:

— Я тоже хочу с вами, но мне нельзя уходить. Кто-то должен остаться. Иначе она пропадет, — глянула на мать, та, едва усмехнулась уголками губ, ответила скупо:

— Жива буду.

— Значит, мне можно с вами! — взвизгнула Анжелка радостно.

— Не спеши. Уйти никогда не опоздаешь. Помоги на первых порах. Сразу остаться одной будет невыносимо тяжело. Такое не по силам даже крепким людям. Пощади, она все же мать, — уговаривал Николай. Дочь, насупившись, молчала.

— Не надо мне вашей жалости, обойдусь и проживу сама, — ответила Валентина. Но Анжела осталась. Она растеряно проводила до дверей отца и сестру, смотрела, как они, нагруженные узлами, чемоданами и коробками, опускаются по лестнице, когда они вышли из подъезда, девчонка нехотя вернулась в квартиру. Она изумилась, войдя на кухню. Впервые увидела мать у плиты. Та приготовила яичницу, заварила чай, нарезала хлеб, колбасу и позвала за стол.

— А почему ты раньше никогда этого не делала? — спросила удивленно.

— Для кого стараться? Видишь, как легко и просто бросили нас с тобой. Думают, что пропадем. Не дождутся! Мы выживем! А и развод — не конец света. Главное, держать себя в руках.

— Мам! А ты когда-нибудь любила отца?

— Теперь не знаю! Пожалуй, привыкла к отморозку на то время. Ох, и назойливым был. Я ему долго отказывала.

— Другого любила?

— Что толку? Он меня не замечал. Проходил не видя. Ну и я вскоре отгорела. Он женился на другой. Та через год ушла от него. А этот запил, опустился и пропал. Его бывшая жена вскоре вышла замуж за — кого-то из восточных, уехала то ли в Японию, или в Китай. Сюда, в наш город не приезжала ни разу.

— А тот человек знал, что ты любила его?

— Я сказала ему сама. Уже после отъезда его жены. Лучше б промолчала…

— Почему?

— О любви, Анжелка, нельзя говорить вслух. Ее надо чувствовать и верить. Но… Случается, что она не находит ответа в другой душе. И тогда молчит сердце, не звенит в ответ колокольчик. Так и у меня случилось. Я полюбила без ответа, потом саму полюбили, а сердце уже отгорело и не отозвалось.

— А зачем вышла замуж?

— Думала, привыкну. Но не получилось. Так многие сходятся. Не любя. Потом появляются дети и люди свыкаются, живут всю жизнь, не думая о разводе. Про любовь не вспоминают. Зачем? Взрослея, мы понимаем, что любви нет. Есть увлечение, тяга к человеку, половая зрелость, но все это быстро проходит и забывается бесследно. Придет время, сама убедишься. Любовь придумали романтики, а человек эгоист по своей природе. Он никого не полюбит больше себя, — вздохнула трудно.

— А ты зачем вышла замуж, если не любила?

— Скоро вырастешь и поймешь.

— Почему ты к папке не привыкла?

— Не смогла. Он очень трудный человек, упрямый, злопамятный и мстительный.

— Неправда. Он хороший! — не поверила дочь.

— Анжелка, ты спросила, я ответила, а соглашаться или нет — это твое дело. У каждого человека есть достоинства и недостатки. Но люди как-то приноравливаются. И живут всю жизнь, не замечая за другим ничего плохого. Если видят изъяны, не упрекают, не пилят за них. Не унижают и не оскорбляют другого.

— Мам, а почему ты никого не любила?

— Это ты о ком? — растерялась Валентина.

— Ну, вот папку не любила!

— Не за что! А потом, мы слишком разные с ним! Не смогла признать равным. Он моложе меня и очень настырный. Ни в чем не уступал, потому часто ругались и не понимали друг друга. Ссоры согласия не прибавляют и разрушают семью. А ругались часто. Уже на втором году жизни нас часто мирила моя мать.

— А ее почему не любила?

— Она всегда защищала твоего отца. Меня никогда не понимала. Считала глупой. Зато Николая называла сыном, а меня предупреждала, если от него уйду, она останется с ним, а от меня откажется.

— Круто! — удивилась Анжела.

— Она требовала невозможного.

— А чего?

— Ну, это пока тебе рано знать. Станешь взрослой, может, скажу.

— Мам, а нас с Викой почему не любила?

— Дурочка! Ты ничего еще не понимаешь! Подрасти. Перестанешь глупое городить.

— Но ведь не любила! — настаивала дочь.

— Бывало, обижалась на вас. За то, что слишком в отца удались. Особо Вика! Она его дочь. Потому радуюсь, что именно ты со мной!

— Мам, а ты пойдешь на работу? Иначе, как будем жить? Меня пока не возьмут, скажут, что маленькая, — глянула в глаза Валентине.

— И ты туда же! Как вы все трое похожи друг на друга! — исказила лицо гримаса зла:

— Терпенья у вас нет! Понятно, что от вашего отца помощи не попрошу и не приму. На паперть тоже не пойду. Куда-нибудь устроюсь.

А уже через неделю устроилась на хлебокомбинате формовщицей. Рано утром, кряхтя, нехотя вставала и возвращалась поздним вечером с буханкой горячего хлеба.

С непривычки уставала так, что засыпала в постели одетой. От ужина отказывалась. С Анжелкой почти не общалась. Та, вернувшись из школы, выскакивала во двор и носилась там допоздна, заранее зная, что никто ее не позовет, ни о чем не спросит и ничего от нее не потребует. Так прошел месяц. Но, вернувшись однажды со двора, изумилась. В зале сидел отец. Он глянул на дочь так, что та и без слов все поняла. Посмотрела на часы. Они пробили полночь. Анжелка сжалась в комок, приметила на кухне мать, та не спала. Глянула на дочь сердито.

— Раздевайся! Дай сюда куртку! — потребовал Николай жестко. Девчонка подошла к нему на полусогнутых, отдала куртку, стояла рядом, понурив голову.

Николай достал из карманов сигареты и зажигалку, велел дохнуть и сморщился:

— Совсем распустилась? Воспользовалась случаем, что проконтролировать некому, вовремя загнать домой! Для чего здесь осталась? Чтоб со шпаной тусоваться? Приключения на свою задницу ищешь? Вместо того чтоб приготовить ужин себе и матери, куришь во дворе! — влепил больную, обидную пощечину.

— Я не курю! Это подружки, у них карманов нет!

— Не ври! Ты только вошла, как я почувствовал от тебя запах табака. Не от куртки, изо рта!

Анжелка плакала, ухватившись за щеку, ждала, когда за нее вступится мать. Ведь в последнее время они жили тихо и не мешали друг другу, не спорили и не ругались.

— Нечего скулить и ждать защиты от матери. Получила за дело. И еще добавлю! — вытащил ремень из брюк.

— Папка, не надо! Не бей! Я больше не буду курить! — закричала в страхе.

— Слово даешь? — спросил строго.

— Конечно! — поспешила ответить.

— Покажи дневник! — потребовал жестко.

— Посмотри время! — напомнила дочка.

— Я тебя с восьми вечера ждал. Кто виноват? Неси дневник живо! — прикрикнул строго.

— Сплошные тройки и двойки! Вовсе распустилась, отбилась от рук! Решила здесь остаться, чтоб жить вольно, как собака, сорвавшаяся с цепи! Не получится!

— Я исправлюсь, — хныкала Анжелка.

— Слишком далеко зашла!

— Прости, я все поняла!

— Нет тебе веры! Дрянь! Семью позоришь! Негодяйка! — раздраженно листал дневник, не выпускал ремень из рук.

— Ну, чего ты на нее наехал? Или не на ком зло сорвать? Меня каждый день доставал, теперь девчонку дрючишь? Отстань от нее! — вышла из кухни Валентина, вырвала ремень из руки человека, отбросила в сторону, встала перед Колькой подбоченясь:

— Не вышло по-твоему! Пророчил, что с голоду пропаду, в грязи зарасту! Сдохну без вас, ан хрен вам! Живем клево! Мы с Анжелкой не брехались. А ты возник и покатил здесь! Кто тебя звал и ждал? Ушли и баста! Мы к вам не возникаем! И вы не рисуйтесь здесь! Отвали от дочки в натуре, пока сама тебе не вломила. Не дави на мозоль! — надвигалась мрачной тучей. Николай поневоле встал со стула:

— А ну, угомонись! Не то и тебя заодно успокою. Чего тут топыришься? Не распускай хвост! Все перья выщиплю! Ишь, деловая! Я обоих дочек растил, ты за одной присмотреть не можешь. Соплячка уже курит. А спроси, где она деньги взяла? Эти сигареты не из дешевых! Почему такое не интересует?

— Меня мальчишки угостили!

— Врешь! Угощают одной сигаретой, но не пачкой! Твоя шпана сама стреляет сигареты друг у друга, ворует деньги на курево в семьях. И это для того, чтоб тебе их отдать? Кому лапшу на уши вешаешь? Совсем избрехалась!

— Отвали от нее! Сама разберусь! Чего возник сюда? Линяй! Завтра на работу, ни до разборок с тобой, — вклинилась баба между Колькой и дочкой. Анжелка, воспользовавшись случаем, выскользнула из-за спины матери, убежала в спальню и вскоре легла в постель, погасила свет.

Николай с Валентиной не сразу успокоились. Лишь через полчаса закрылась дверь за человеком. Он ушел раздраженный, решив наведаться сюда через неделю.

— Если ничего не изменится, заберу Анжелку к себе. Иначе совсем испортится девчонка. Что из нее получится?

На следующий день рассказал обо всем Вике.

— Знаешь, пап, с Анжелкой тянуть нельзя. Она из слабохарактерных. Когда все вместе жили, я ее постоянно держала в руках. Ни на шаг от себя не отпускала. Да и то срывы случались. А теперь кто проследит? Забирай ее сюда, а я туда пойду жить, хотя, честно говоря, сделаю это через тысячи не хочу. Ради Анжелки, — опустила голову и добавила:

— Уж скорее бы она выросла…

На другой день Вика сама привела сестру к отцу. Дождавшись Николая с работы, передала Анжелку с рук на руки и нехотя вернулась к Валентине. Та не удивилась. Поняла, что Николай никогда больше не доверит ей младшую дочь.

Петр Алексеевич уже привык к старшей внучке. Спокойная, умная девушка успевала всюду. Готовила, стирала, прибирала в доме, подолгу сидела над учебниками, никому не докучала и не мешала.

Они мало общались. Но в тот день, словно сорвались. Еще бы! Человек получил долгожданное пенсионное удостоверение и мог уехать в деревню хоть теперь. Вика вернулась с занятий пораньше. И тоже радовалась. Завтра выходной, можно выспаться сколько хочешь. Никуда не нужно спешить.

В тот день она не знала, что ей скоро предстоит вернуться к Валентине.

Вика суетилась у плиты. Она старалась приготовить побольше и повкуснее, чтоб завтра не возиться у плиты. А тут дед подошел. Присел за стол, попросил чаю. Вика ему блинов подала:

— Ешь, дедуль на здоровье! — пожелала от души.

— Ну, совсем как Любаша! До чего похожа на свою бабулю. Даже голос ее, как же это раньше не замечал, что маленькое чудо рядом со мной живет. Жаль вот, не видела свою бабку, ни разу не была в деревне.

— Почему? Один раз возил отец, только очень давно, мне тогда лет пять было. Я помню маленький дом и большой сад, речку и лес, луг, где паслись коровы.

— А Любушку, свою бабулю, помнишь?

— Очень смутно. Она все время на огороде возилась. Я только спину и ее попу видела. Меня к ней почему-то не пускали. Я один раз побежала к бабке и поломала помидоры. Папка тогда сказал, что у меня ноги кривые, а глаза косые. С тех пор не ездила в деревню. Отец не брал даже когда выросла. Анжелка по-моему, ни разу в деревне не была. И меня больше не тянуло. Знаешь, как страшно было в том доме, когда стемнело. Что-то пищало, скрипело, фыркало, я долго не могла заснуть. Все бабулю будила и спрашивала, почему кто-то в доме плачет? Она говорила, что это сверчок поет. Только песня его была грустной.

— Викуля! Сверчки лишь в старых домах живут. Где давно нет веселья, и умер смех. Они грустят о прошлом. Знают, что старость приходит ко всем, а молодость не возвращается ни к кому.

— Дедуля, а ты хотел бы вернуться в прошлое?

— Я свое прожил. Ни об одном дне не жалею. Все познал. Любовь и счастье, радости случались, бывало и горе. Все видел и прошел. Судьба ничем не обошла.

— Ты даже ни о чем не мечтаешь?

— Ну, как же! Хочу скорее попасть к Любаше, к бабуле твоей.

— Но ведь она уже старая совсем. Разве с нею интересно? Все время в огороде сидит, ее оттуда на веревке надо вытаскивать, сама не выйдет, сколько ни зови.

— Я тоже свою работу любил. А Любушку на веревке вытаскивать не надо. Увидит меня, сама выскочит, с огорода бегом прибежит моя голубушка.

— Значит, любит тебя, хоть и старая.

— Викуля, у любви нет возраста. Она как радость, всегда в человечьем сердце живет.

— Но не у каждого. Другие без нее обходятся. И говорят, что любовь придумали как красивую сказку для дураков и больных, что нет ее, и никогда не было, — погрустнела девчонка.

— А ты кого-нибудь любишь? — спросил внезапно и заметил, как смутилась, покраснела внучка:

— Не знаю пока что это? Нравится один парень. Но он ничего не знает и не догадывается. Я его держу на расстоянии.

— А он как к тебе относится?

— Не знаю, — пожала плечами неопределенно.

— Если бы он любил, ты обязательно почувствовала это! Такое не скроешь, как ни прячь. Любовь всюду найдет, от нее не убежишь. И ты, конечно, знаешь, любят тебя или нет!

— Трудно сказать. Я часто ловлю на себе его взгляд. Иногда подсаживается ко мне пообщаться. Говорим о пустяках. Никогда о серьезном. Да и вряд ли такой разговор возникнет. Он воспринимает меня за девчонку-подростка, какую нужно держать за руку, и смотреть, чтоб не споткнулась и не пропахала носом асфальт. А вокруг него знаешь какие девахи кружат! Целые бабы! Я против них жалкий рахитик, недоносок! К нему на лекции подсаживаются крутые телки. Грудь с мою голову, задницу тазиком не прикрыть. И, почти все это голое.

— Так это ж бизон, слониха, разве с такою интересно? Сплошной натурализм! Нет, уж не знаю, как тот парень, но в наше время эти девахи пользовались спросом только на ночь, в скверах, в парках, но и то ни все рисковали с ними связываться. Это ж секс-машина, паровоз без тормозов. Их стыдились и обходили как можно дальше.

— Зато теперь такие в спросе. На них мода.

— Мода — дело скоротечное, проходит быстро. Эти девицы на ночь, они для жизни не годятся. Я не помню, чтоб кто-то из наших ребят женился на подобной. Правду сказать и в аудиториях таких не имелось.

— Дед, а почему на однокурснице не женился? Иль не было хороших девчонок?

— Плохих не имелось. Одна другой лучше. Но я искал особенную и нашел!

— Дедуль, не обижайся, но ведь у бабульки всего семилетка! Что общего между вами? Ты ученый, она колхозница. Как вы встретились? Как познакомились и полюбили? О чем могли говорить? Ведь меж вами пропасть!

— Какая ты смешная, Вика! Мы познакомились с Любашей в ее деревне, куда нас, тогда еще студентов, прислали убирать картошку. Назвали шефами, дали в руки ведра, мешки, копалки и скомандовали:

— Вперед!

— Мы сворой пошли. Кто куда побрел. Кому охота в земле ковыряться. Иные впервые увидели, как картошка растет. Собирали то, что сверху трактор выкопал. Полезть глубже и не подумали. Не знали, да и желанья не было. Вот так до обеда проваляли дурака. Кто-то уже картошку пек прямо в поле, другие спали в кустах, иные курили, сбившись в кучи. Все ждали, когда за нами машина придет, чтоб уехать в город. Но вместо нее увидели кобылку. Эдакая резвая, рыжая шельма, бежит так шустро и тянет за собой тележку на резиновом ходу. Это нам обед привезла сама Любаша. Накормила знатно. От души, по-крестьянски. А потом пошла проверить, как картошку убрали. Копнула в одном месте, в другом, по борозде с копалкой пошла. Видим, на каждом шагу картошку собирает в мешок и хмурится. Когда вернулась, лицо будто тучей заволокло. Так и сказала:

— Ждали помощников, а прислали бездельников. Нам такие лодыри не нужны. Возвращайтесь в город. Я позвоню вашему начальству. Пусть знают, что не будет с вас толку нигде!

— Мы ее давай уговаривать, чтоб не звонила и не позорила. Пообещали все к вечеру убрать до единой картошины. И слово сдержали. А вечером на поляне возле реки танцы устроили. Мы с Любой, как два бригадира, всюду вместе держались, неразлучно. С того дня на всю жизнь ее полюбил, свою голубушку. И поныне одну люблю.

— Скажи, а вам интересно было общаться? О чем вы говорили с бабулей?

— Ты напрасно считаешь Любушку отсталой и забитой. Она умница, многое знала и разбиралась в таком, о чем я понятия не имел. Вот так в самом начале конфуз получился. Привезла она нам на обед сметану. Настоящую, деревенскую, мы дорвались. Понятное дело, студенты, в городе хлеб с чаем видели. Какая там сметана, она была недоступно дорогой, а тут ешь, сколько хочешь. Мы и постарались, кружками ели. А через час в лопухи всех понесло. Желудки подвели, понос одолел, да такой, хоть волком вой. Ни то картошку убирать, из лопухов не выйти, света не увидели, ни разогнуться, ни встать. А я на вечер свиданье назначил Любаше. Тут уж о какой встрече помечтать, в глазах темно. Все ребята и девчонки в лопухах застряли. Только двоих лихо минуло. Они в деревню побежали врача искать. Но откуда ему взяться в той глуши? Встретили Любу, сказали о беде. Та заварила семена конского щавеля и примчалась на своей тачанке. Напоила всех, и меня в лопухах отыскала. Как совестно было, не высказать! Выпил я тот настой, лег прямо на поле. Ни встать, ни сесть не могу. А Любаня не отходит ни на шаг. Тут же глаза на лоб лезут. Но терплю, а через полчаса желудок успокоился и, словно ничего не было. Только слабость осталась. Но встал на ноги. Глядь, другие уже у костра картошку пекут. Так Любаша посоветовала. Через час и вовсе полегчало. Вылечила она всех. Но сметану с тех пор никто не ел. Как огня боялись. Не хотели позориться и болеть. Но не только это, много раз она выручала нас. И заботилась о каждом. Полюбили ее многие из наших парней. Оно и неудивительно. Уж очень хорошая девчушка, такую нельзя было не заметить.

— А наш отец, почему женился на матери? Она не только другим, себе не поможет ни в чем.

— Кто их знает, как там сложилось. У всякой любви своя тропинка к сердцу лежит.

— А если она не дошла к другому, осталась без ответа? Вот как у отца?

— Мы не знаем, что там случилось? И лучше не лезть в эти кущи. Может, не любила, но может, потеряли оба по дороге жизни. Ослабли руки от усталости и выронили самое дорогое, даже не увидели, не оглянулись. Когда поняли, что любви нет, найти, вернуть ее уже не смогли. А и желания не было. Теперь о чем говорить? Человек без любви не живет, только мается. И обычно, как в наказание, такие живут долго. Это, равно проклятию. Другое дело любимые! Им ничто не страшно. Знают, они и на земле, и на небе нужны. Сколько бы ни жил, в чьем-то сердце навсегда останутся. Небесной звездой или горючей слезой, в памяти не умрут.

Когда поздним вечером вернулся с работы Николай, отец уже собрался в деревню. Оба сразу заметили, что настроение у человека вконец испорчено. Виною всему оказалась Анжелка и стычка с Валентиной.

— Коля, тебе срочно нужна другая женщина! Если примирение не получается, ищи другой выход. Природа не терпит пустоты, — советовал Петр Алексеевич.

— Пап, мне ни до женщин! — отмахивался человек.

— Это самое важное — душевное равновесие. Когда поймешь, что любим и нужен, все в жизни наладится. Ты перестанешь обращать внимание на мелочи. Оглядись, найди подругу. Не тормози самого себя!

— Да где сыщу? Я целыми днями на работе! А подруги на дороге не стоят. Если имеются по пути женщины, они не для меня. Сам знаешь, я никуда не хожу, нигде не бываю, так что познакомиться с кем-то, даже шанса нет!

— В прошлый выходной приходили твои друзья, звали погулять по городу, в ресторан, ты от всего отказался. А почему?

— Пап, какие женщины приходят в ресторан, или гуляют по городу в сумерках? Ты сам пробовал с ними знакомиться?

— Зачем? У меня есть Любаша! А у тебя никого. Ни все ж в городе дешевки! Не зацикливайся. Не вбивай в голову комплексы. Ищи подругу.

— Пока ни до того! — раздражался Николай и предложил:

— Завтра у меня выходной, смогу отвезти тебя к мамке. Да и сам ее навещу, пора…

— Давай! Я буду счастлив! — отозвался тут же.

Они уехали в деревню ранним утром. Петр Алексеевич разбудил сына, едва стало светать. Когда выехали за город, отец разговорился:

— Не обижайся, коли что не так. И если со мною беда случится, мать не оставь одну Береги ее за меня и за себя. Она у нас особая. А вот внимания и заботы не видела. Все в ожиданиях и переживаниях жила. Нельзя вот так человека испытывать. За любовь любовью платить нужно. А мы ее наказывали, — вздохнул трудно.

— Все годы она ждала меня непутевого. Теперь насовсем еду. Когда весь износился и на работе это поняли, отпустили, а значит, недолго жить осталось. Без споров и уговоров на работе обошлось. Выходит, насовсем уезжаю, в свою зиму. Ты хоть иногда меня навещай.

— Чего заранее себя хоронишь? Еще наверстай свое. Порадуйся жизни. Ты неплохо выглядишь, не спеши. И всегда помни, ты очень нужен нам. Мы любим тебя…

— Спасибо, сынок! — отвернулся человек, достал платок, вытер взмокшие глаза и до самой деревни не обронил ни слова.

Коля с восхищением смотрел на встречу родителей. Его приходам, возвращениям, никогда вот так не радовались даже в самом начале семейной жизни.

Мать, словно помолодела. Она, не скрывая, радовалась возвращенью мужа. Называла так ласково, что Петр Алексеевич сразу забыл о возрасте и болезнях, выпрямился, улыбался озорно, даже пытался поднять

мать на руки. А когда Николай засобирался в город, оба вышли проводить его к дороге и долго махали ему вслед.

Человек так и запомнил их, обнявшихся, прижавшихся друг к другу, со счастливыми улыбками на лицах. Они сохранили свою любовь до конца.

Когда вернулся домой, увидел зареванную Анжелку. Та лежала на диване и никак не могла успокоиться. Подушка под щекой была мокрой.

— Что случилось? Кто обидел? — подошел к дочери Николай.

— Вика с мамкой! — выдавила сквозь рыдания.

— За что?

— Назвали лентяйкой, грязнулей, за то, что убрать не успела, а я уроки делала, чтоб двойки исправить, ведь обещала тебе. Так они вдвоем налетели. Обозвали последними словами, а за что? — взвыла громко.

— Так ты решила совсем ничего не делать и у меня? Слезами пол не вымоешь, а и уроки не сделаешь. Давай умойся и за дело берись. Обижаться все умеют. Ты докажи на что способна. Вот тогда будешь права!

Девчонка послушалась. Пока Николай сходил в магазин, Анжелка убралась в квартире и разогревала ужин.

— Пап, а почему дед уехал от нас в деревню? — спросила вернувшегося отца.

— Он ни от нас, к бабуле уехал. Теперь они вместе.

— А почему бабка не переехала к нам, в город? Ведь в деревне совсем плохо!

— Кому как. Она там родилась, а город никогда не любила. Я это хорошо помню, — рассмеялся Николай.

— За что не любила город? Разве здесь хуже, чем в деревне? — не поверила Анжелка.

— В городе пыльно, шумно, дышать нечем. Мать все время жаловалась на головную боль. Потом бронхи сдавать стали. Очень плохо спала ночами. Да и народ сложный, не сравнить с деревенским, простым и открытым. Мать терпела, как могла. Но когда я закончил школу, уговорил отца отпустить ее в деревню. Жаль стало человека. Трудно они расстались. Но так было нужно. Мы все это понимали. Когда мать уехала, отец даже плакал. По выходным ездил к ней. Я тогда редко бывал в деревне. Учился в энергоинституте, и о матери не переживал особо. Ведь у нее был отец, он не упускал случая сорваться в деревню. А тут я женился. Короче, жизнь закрутила.

— Пап! Ты с мамой долго дружил? Где познакомился с нею?

— Садись за уроки! Хватит болтать. Нашла о чем напомнить! Я об этом хочу поскорее забыть, выкинуть из памяти, как дурной сон!

— Вот это круто! А мама говорила мне, что ты ей все мозоли на пятках отдавил, бегая за нею следом!

— Молодой был и глупый! Теперь бы и не оглянулся, на пушечный выстрел не подошел бы!

— И куда она подевалась — твоя любовь? Совсем ее потерял. А может, вовсе не любил, просто показалось. Не может быть, чтоб из любви злоба выросла. Такого не случается! — не верила Анжелка.

— Ты когда-нибудь ругалась с друзьями?

— Даже дралась, — призналась девчонка.

— И сегодня не всех простила?

— Нет, мы помирились. Но уже не дружим.

— А почему?

— Перестали верить. Без того дружбы нет.

— Вот видишь, как оно получилось, а вы еще дети. И то друг другу не верите.

— Конечно! Вот ты мамке верил, а ей теперь по ночам какой-то дяхон звонит. И они подолгу болтают. Я даже засыпала, уставала слушать. Тебе, наверное, тоже тетку завести надо. А то все время один.

— У меня вы есть.

— У мамки тоже. Но дяхон имеется.

— Это ее дело. Пусть живет, как хочет. Меня она уже не интересует.

Анжелка хотела еще о чем-то спросить, но к отцу пришли друзья, уговорили, увели с собой в компанию. Николай чувствовал себя неловко. Он давно не был на вечеринках и отвык от них. Здесь же оказалось много женщин. Колю посадили среди них, не дав оглядеться и опомниться. Поневоле человек оказался в центре внимания. И хотя женщины вели себя пристойно, Коля все же замечал лукавые улыбки, озорные подмаргивания, вот одна из соседок погладила руку, другая, словно невзначай ткнула локтем в ребро, другая, проходя мимо, ненароком провела ладонью по спине. Все что-то рассказывали, о чем-то спрашивали Николая, он отвечал не задумываясь.

— Коля! Так ты холостяк?

— У меня две дочки!

— Дети не жена, тем более дочери. Они чужие дети. Не успеешь оглянуться, выскочат замуж и упорхнут от тебя. А ты один останешься!

— Нет! Такое нельзя допустить! — улыбалась вторая соседка, навалившись грудью на плечо Николая. Женщины изрядно выпили. Стали пораскованнее, расслабились.

— Ты где работаешь?

— В инструментальном цехе? А кем?

— Там, я знаю, неплохо получают мужики. Когда-то мой муж на том заводе пахал. Куда делся? Другую подругу нашел и с нею тусуется.

— Вернуть не пробовала? — спросил Коля.

— Зачем? Пусть бесится. Не хочу навязываться.

— А дети есть?

— Два сына. Уже взрослые. С девчонками встречаются. Того гляди, домой приведут. А я сама еще жизни не видела.

— Чего же хочешь от нее?

— Самого главного, друга сердечного, надежного и порядочного, чтоб не бросил среди дороги, погнавшись за новой юбкой. Какой в беде не оставит и в обиду никому не даст. Вот и все мои запросы. Их немного, но серьезные. Остальное есть. Дом и деньги, хорошая должность, стабильный доход, казалось бы, чего еще желать? Но одной в жизни тошно. Понимаешь, Коля? Вот так и маюсь. Всего хватает, ни в чем нет отказа, а в душе пусто. Поизвелись нынче мужчины. Нет их! Сплошная видимость, непорядочность вокруг, все пытаются охмурить друг друга. А в итоге сами остаются обманутыми. Разве не так?

— У каждого своя жизнь и ошибки. Как знать, может вы и правы. Я тоже не считаю себя удачливым или баловнем судьбы, но меня обманула женщина. Самое обидное, что много лет жизни отняла, изувечила душу в синяки, отняла всю веру в любовь, оплевала само представленье о семье и доказала, что есть приспособленки, какие могут жить без любви и тепла, не любя даже родных детей.

— Ну, это уже жестоко! Таким мерзавкам нельзя на свете дышать.

— Теперь их много…

— Много, но не все! — обняла Николая и предложила улыбчиво:

— А ты приходи ко мне в гости. Хочешь, хоть завтра. Сегодня не приглашаю, мы все навеселе. Поговорим на трезвую голову. А вот мой телефон запиши, хотя подожди, возьми визитку. Оно удобнее, позвонишь, когда будет время.

Весь вечер они танцевали, сидели рядом, говорили допоздна. Она уехала, помахав ему рукой из машины. Коля едва не проспал на работу. Он вернулся домой в третьем часу ночи.

Человек даже не вспомнил о вчерашнем знакомстве с женщиной. Весь день был перегружен до того, что даже задержался в цехе и ушел с завода лишь в восьмом часу вечера. Дома Анжелка встретила ухмыляясь:

— Пап! Тебе тетка звонила. Уже три раза! Спрашивала, когда вернешься, и просила позвонить. Я обещала ей, что скажу тебе.

— А что за тетка?

— Сказала, будто визитку тебе дала! Значит, должен ее знать, — усмехалась дочь.

— Я и забыл! — полез в карман рубашки, прочел визитку, и удивился:

— Ого! Вот это птица! Целый директор базы! Это как же от нее мужик слинял? — вспомнил разговор с женщиной, набрал номер телефона:

— Здравствуй, Оля! Да, я, Николай! Только с работы вернулся. Дочка сказала, что звонила мне.

— Николай, я хотела предложить встречу. Но планы внезапно изменились. Извини за беспокойство. Да и время ушло. Теперь только в выходной можем увидеться, если на то будет желание и возможность.

— Давай перенесем, если сегодня не получается, — согласился спокойно.

— В пятницу созвонимся, — услышал в ответ.

А вскоре пришел Иван:

— Я думал, ты в гостях. Чего дома сидишь? С такою женщиной познакомили! Между двух красавиц сидел и ни одну не заклеил?

— Почему сам ни с одной не остался?

— Они меня не захотели. Не обратили внимания. А набиваться внаглую не стал. Зачем навязываться? Я не хочу игры в одни ворота! Сыт прошлой ошибкой. Повторять не стану.

— Я тоже не нужен. Чувствую, что хочет отомстить мужу, какой ушел от нее к другой бабе. В такие игры не играю. А и мелковат для нее. Ничего собою не представляю. Ей нужен человек солидный, с положением, с должностью, с хорошим доходом, чтоб достойную партию составил. А я кто? Не стоит воробью мечтать о лебеде. Хоть обе — птицы, но слишком разные.

— Коля, а теперь меня выслушай. Я вместе с тобою на той вечеринке был. Все в компании знали, кто я, и о фирме моей наслышаны, о доходах и о прочем. Приехал на крутом джипе, оделся, как дэнди — с иголочки. Ну и что с того? Ни одна баба на меня не зависла. Как ни пытался уломать, даже не чхнули в мою сторону. В чем дело, так и не врубился. Даже задрипаная Ленка, главбухша из банка, свое суслячье рыло от меня отворотила. Спроси, почему так? Прокол получился капитальный. Подобного облома никогда не случалось. Думал, какую-нибудь на ночь приловлю, а вернулся один. Никому не пришелся по кайфу. Вот и пойми тех баб, что им надо? Ведь вот я не урод, не кривой и не горбатый, а у всех отставку получил. В тебя наоборот, сразу обе вцепились. Я все видел. Выходит, дело в чем-то другом. У баб свое чутье и вкус. Каждая свое ищет. Нам их разумом не постичь, — вздохнул тяжко..

— Вань! С тобой не поиграешь, ты человек крутой, основательный. А ей мужик на время нужен. Транзитный. Какого можно легко поменять на другого. Вот и выбрала меня в игрушки. Я это прекрасно понимаю. Что дешево стоит, то не ценится…

— Может ты прав. Но лишь отчасти. Я об Ольге наслышан. Она женщина серьезная и не пойдет на легкомысленную связь.

— Ваня! Кто может поручиться за женщину? Они и сами себя не знают подчас. Их поступки не доступны логике. Они сплошной ураган, либо болото, в каком безрассудно гибнем мы, хотя нередко знаем, какой финал нас ожидает.

— И что ты решил? — прищурился Иван.

— Мы взяли тайм-аут до выходных. Есть время на размышление. Хотя все может сорваться помимо нашей воли. Всем распорядится госпожа судьба.

— А сам как решил?

— Я ничего не стану торпедировать. Пусть все идет так, как оно катится. Серьезных надежд на эту встречу не возлагаю. Мне ни по плечу королева, что-нибудь попроще и поскромней. Я, как и все люди, не хочу жить под каблуком у бабы, а в своей семье оставаться хозяином.

— Понятно, Коля. Ты всегда остаешься самим собой. Завидное постоянство взглядов и поступков. Вот за это уважаем тебя.

— Какой есть. Меняться мне ни к чему, да и припоздал.

— А я был уверен, что с Ольгой у вас что-то получится.

— Вань! Она ничуть не лучше других. Такая ж бабочка, только поярче раскрашена. Меня на эту приманку уже не поймать, — понял человек, что именно Ольга запала в душу Ивана и решил для себя отступить в тень вовремя.

Степан уже на другой день предложил друзьям на выходные уехать на природу, искупаться и позагорать, ведь лето на исходе. А на пляже, как сказал, бабья куда как больше чем рыбы в реке, какие-то и в их сети попадут. Было бы побольше пива! А женщины сами найдутся. На том и порешили, что выходные слишком короткие. Их надо провести с умом и красиво.

Николай в пятницу решил поехать в деревню, подвезти родителям продукты, и вернуться в субботу в город. Иван попросился с Николаем в деревню, сказал, что хочет повидаться с Петром Алексеевичем, ведь тот когда-то был у него преподавателем. И оба, уже вечером, выехали из города.

— Знаешь, а я вчера письмо от Светки получил. С днем рожденья поздравила. Помнит. Нажелала всякого — усмехнулся криво.

— Вспомнила через столько лет! С чего бы это на нее накатило? Иль вернуться хочет к тебе? — спросил друга.

— О том ни слова. Пишет, что счастлива. И мне того желает. Говорит, будто больше не держит на меня обиду, все забыла и простила. Вспоминает как друга.

— Тьфу, черт! Ну и подруги у нас с тобой! — фыркнул смехом Николай.

— Видно лучших не заслужили. Потому, что ни говно, то к нашему берегу прибивает, — ответил Иван грустно.

Вместе они вошли в дом, волоча с собой тяжеленные сумки. Выглянувшая из кухни мать приложила палец к губам и сказала шепотом:

— Петя всю ночь не спал. Весь в поту был. Плохо человеку. Какой день ничего не ест. Кое-как упросила стакан молока выпить. Ночью у него температура поднялась, весь горел, все болит, но крепится. Когда уснул, стонал. Звал меня и тебя. Все винился, прощенья просил. И говорил, чтоб не плакали, когда его не станет. Неужели он умрет? Не может того быть, — сжала в кулачки маленькие, сухие руки.

Мужчины заглянули в спальню. Петр Алексеевич лежал поверх одеяла и был похож на умершего. Казалось, он не дышал, и Николаю вдруг стало страшно. Отца он любил больше всех на свете. И вдруг вспомнил, почему его отпустили на пенсию так поспешно.

— Радиация — смертельный враг человека. Если кто облучился, тот не жилец на белом свете, — вспомнились слова отца, сказанные давно. Он, словно сам себе подписал приговор, — уронил руки Николай и вышел во двор.

— Трудновато ему, — выдохнул Иван и, присев рядом, закурил.

— Давай с ним побудем. Позвоним ребятам, чтоб не ждали нас, пусть сами едут на пляж. Мы в воскресенье вечером приедем.

— Ты думаешь, что отцу совсем мало осталось?

— Сам видишь, Коля, он умирает. Ему слишком мало осталось. Как жаль, что уходит.

— Как думаешь, отец в сознании?

— Трудно сказать. Состояние критическое.

— Вызвать врачей нужно!

— Николай! Крепись, дружбан! Отцу уже никто не поможет. Он перебрал облучения, и оно его убивает. С этим никто не в силах справиться. Создав атомную энергию, человек не придумал главное: противодействие ей. И погибает сам…

Оба невольно вздрогнули от звонка телефона:

— Коля, это ты? Ну что? Давай встретимся. Я готова принять тебя!

— Ольга, мы не увидимся. Я не могу…

— Не могу или не хочу?

— Эти вопросы неуместны. Извини, мне честное слово ни до чего! — выключил телефон и, сунув его в карман, буркнул:

— Ох уж эти бабы! Никакого повода ей не дал, а она пытается командовать. Черт их подери, да куда лучше жить одному. Зато никто не полезет в душу грязными лапами.

— Сынок, идите в дом, ребята! Беда у нас! Думала, спит Петя, а он умер. Насовсем от нас ушел! — плакала мать навзрыд.

Мужчины прошли в спальню. Коля коснулся руки отца, она уже была холодной.

— Мама, не входи, мы сами все сделаем! — просил Николай. Иван звонил ребятам в город…

Матери все не верилось в смерть Петра Алексеевича. Она ни на минуту не отошла от покойного и все удивлялась, как это он ушел без нее.

Николай как мог, успокаивал мать. Он звал ее к себе в город, но та категорически отказалась.

— Ну, как я оставлю Петю одного, да и хозяйство не на кого доверить. Тут без догляда все пропадет. Не переживай, ведь Петенька со мной. Он не бросил и не оставил, поможет, коли будет надо. Я не одна. А у тебя в городе дети. Не оставляй одних надолго. Поезжай к ним, голубчик. Я сама обойдусь…

— Нет, я побуду с матерью денька два. Вы поезжайте по домам, — сказал Николай друзьям.

Он и не предполагал, что Иван, вернувшись в город, позвонил Ольге и сказал, почему Коля не смог встретиться с нею. Та, выслушав, ответила:

— Что за мужчина? Он не смог взять себя в руки. Не сумел сам объяснить причину отказа от встречи. Значит, не захотел продолжить знакомство. Выходит, нам с ним не о чем говорить. Передайте, что я больше не жду его звонков, он мне неинтересен.

От встречи с Иваном она тоже отказалась. Сказав, что слишком занята.

Николай вернулся домой через неделю. Усталый и подавленный, решил вечером навестить Вику.

— Не стало у тебя деда. Умер так быстро, даже не простился с ним, не поговорили по дороге. Он предчувствовал свою смерть. Ушел тихо, — заметил Николай Валентине, та вышла из кухни:

— Что? Дед накрылся? Давно пора ему было! Сколько можно было свет коптить? Почти семьдесят лет канителил. Какой толк от него, одни неудобства терпели! — вытерла сальные губы.

— Тебе-то он чем помешал? Во, нахалка тупая! — возмутился человек.

— Такую большую квартиру занимал! Скольким квартирантам могли ее сдавать, так ведь жил, и черти его не брали! Давно б к своей старухе в деревню съехал. Нет, все на работу ходил старый придурок, будто там без него не обошлись бы!

— Заткнись, дура! Ты кто есть, чтоб отца поганила? Кадушка безмозглая! Дрянь и мразь, куча грязи. Тебе ли пасть отворять?

— Сам говно! — пошла в спальню и, остановившись на пороге, выкрикнула:

— Сдох, околел старый отморозок, туда ему и дорога.

— Ты, рахитка облезлая, он же помогал нам выжить, давал деньги на продукты. Ты же не работала, а он вкалывал и кормил. За что ненавидишь?

— Поперек горла его помощь стояла! Он в первый день, увидев меня, сказал:

— Нет, эта женщина не для нашей семьи! Ничего с нею не получится. Несчастным будет сын. Зачем он привел ее? Она недостойна нашей фамилии!

— Я все годы это его сранье дословно помнила. Не только живому, мертвому того не прощу!

— Шизофреничка! Кто нуждается в твоем прощении! Сгинь с глаз, дай поговорить с дочкой! — цыкнул на Валентину.

— А с чего указываешь тут! Сам пошел вон! Я в своей квартире, сама любого могу за шкирняк взять. Ишь, взялся тут оскорблять! Да я самого за дверь вышибу! — взялось пятнами лицо бабы.

— Мам, не ори! Успокойся! Кончай отрываться на отце. Поимей совесть, — не выдержала Вика.

— И ты туда же? Да катитесь все отсюда! Никого больше на порог не пущу! Ишь, благодетели выискались! Я ее кормлю, а она мне рот затыкает, совестить вздумала!

— Не бухти, глумная! Тебе твоей получки на неделю не хватит. Чем попрекаешь? Ведь я Вике постоянно даю деньги на вас обоих. Если б на твою зарплату жили, только за коммунальные услуги хватило рассчитаться, а жили бы на что? — напомнил Николай.

— Я мать! И дочери обязаны меня содержать! — ушла в спальню, хлопнув дверью.

Вика обняла отца:

— Вот так каждый день терплю. Сил больше нет!

— Ну, если невмоготу, давай ко мне! Зачем себя мучить? Пусть сама живет.

— Пап, я бы давно ушла. Но у нее появился цыган, какому эта квартира понравилась. На мать ему наплевать, а вот квартиру приберет к рукам, а саму выкинет. Куда она денется? К нам прибежит, и вынуждены будем снова жить вместе. Ведь не выгонишь, мать она, так сам говоришь. Вот и терплю, хотя уже до горла достала со своими скандалами.

— Тот цыган приходит сюда?

— Один раз возник. Ну, я его выставила так, что больше не появляется, не рискует. И ей баню с припаркой устроила. О-о! Какую истерику закатила! А вечером, когда ей все объяснила, прощенье просила. И все же общается с тем отморозком. Но только по телефону. Я заранее сказала, что сюда этого гада не пущу, а если она хочет увидеться, пусть идет к нему хоть насовсем. Но не пошла. Не позвал, а может, сама поняла, что без квартиры даже на ночь не нужна никому.

— Выходит, война у вас не прекращается ни на один день. А я-то думал, угомонилась баба.

— Да ну ее! Лучше расскажи, как там бабуля? Думала, что привезешь ее в город хоть на время.

— Уговаривал, просил, она отказалась. Мамка всегда не любила город. Вот в этом они с отцом были разными.

— Нет, дед в последние дни мечтал о деревне. Все ждал, когда сможет уехать туда насовсем. И жалел, что мало жил там, о бабуле слабо заботился и не помогал ей.

— Он строил планы на будущее, жить хотел, а мне все осточертело. Устал и вымотался. А забот не убывает. Я уже ни о чем не мечтаю кроме одного: поставить бы вас с Анжелкой на ноги. И все на том. Можно самому уходить.

— Папка! Ну, за что? Зачем горя добавлять. Мы без тебя пропадем. Я живу той радостью, что ты у меня есть. Выходит, сам не дорожишь нами, — низко опустила голову, плечи дрогнули.

— Во, изверг! Уже дочку до слез довел! — вышла из спальни Валентина. Прошла на кухню.

— Ну, так что? Поминать будем старого пердуна? Или без поминок обойдется? — выглянула в зал.

Ее словно не услышали, никто не отозвался на предложение Валентины. Она налила себе чай. Пила громко, напоминала, что ждет. Но никто не отозвался, и баба снова вышла в зал:

— Чего сопли жуете? Подумаешь, мухомора не стало. Давно забыть пора. Небось, про меня на другой день не вспомните! Хотя я мать! Помнить стоит добрых людей, таких, как я! Всю жизнь терпела всех. И никого не обидела. Здесь же оплакивают, как великую потерю. А кто он был? В своей семье сущий нуль. Даже для бабки как гость в командировке. На второго ребенка времени не хватило состряпать!

— Валь! Помолчи! — не выдержал Николай.

— Для меня самым счастливым будет день, когда тебя не станет. Тогда оторвусь на полную катушку! От радости на уши встану. И ни по чем не заплачу. На могиле спляшу, что еще одним козлом стало меньше, а мне воздуха прибавилось. Как ты надоел и опротивел мне, как ненавижу отморозка! Если б ты знал!

— Вика! Собирайся! Пошли домой! Тебе здесь больше делать нечего. Мы никогда сюда не придем. Жива она, иль умерла, нас больше не касается. Всему есть свой предел. Она сказала все и отреклась от живых.

— Пап! Она не выживет сама! Я лучше знаю!

— Вика, у каждого прощенья свой предел. Она ждет нашей смерти! Так пусть свою встречает, хватит милосердия, пошли домой! — взял Вику за плечо и вывел из квартиры.