Последний шанс

Глава 5. МЕСТЬ НЕГОДЯЯ

Димку, конечно, восстановили на работе. К этому приложили усилия друзья и Шуркин дядька. Даже сама женщина не осталась в стороне. Пришла на фирму, поговорила с шефом, тот выслушал молча и сказал свое слово:

— Ладно, поверю вам. Заступников у него больше, чем ожидал. Но, главное в том, что умеет работать и другие не могут справляться как он. Светлая у него голова! В том его счастье. Но, если еще вот так сорвется и уйдет в запой, выкину навсегда. Мне не нужны забулдыги. Я тоже мужик, но и по выходным, и в праздники, свою норму помню. И больше ни глотка не приму. Так и Дмитрий должен жить…

— Не пьяница он, не увлекается спиртным. Просто беды одолели человека, вот и не устоял. Но я возьму его в руки.

— Берите мужа и завтра же, прямо на руках, как обещаете, приносите на работу! Так и быть! Как тут не поверишь такой красивой женщине!

Ивану ответили, что насчет Димки все улажено, и он может не тревожиться за своего друга.

Степан и Коля тоже не остались в стороне. Они убеждали Димкиного шефа гораздо раньше других, что смерть родного человека вышибает из колеи даже очень сильных людей, надо потерять все человеческое сочувствие, чтобы именно в это время увольнять, да еще с такой записью в трудовой книжке.

— Хватит меня поучать и стыдить. Я за свою гуманность столько схлопотал, что и теперь вся подхвостница болит! Если жаль, берите к себе!

— О, если бы было хоть одно свободное место, мы никогда тебе не позвонили б! — ответили друзья.

Все трое вздохнули, когда Димка вернулся на работу. Еще больше обрадовались возвращению Шурки, знали, теперь он в надежных руках.

Теперь Димка каждый день привозил жену на работу, а вечером увозил Шурку домой. Он уже не оглядывался по сторонам в поисках новых подружек. Не выходил в сумерках из дома. Ему надоели приключения. Он вдруг увидел, что его жена действительно красивая женщина и боялся ее лишиться.

Убедившись, что в семье Димки все наладилось и его вмешательство больше не понадобится, Иван решил немного отдохнуть, уехать из города в деревню, к своему давнему, старому приятелю деду Василию, какого знал много лет. Тот давно звал к себе Ивана на все лето, отдохнуть от городского шума, пыли и суеты.

Сам старик не любил город. Крайне редко приезжал, да и то не дольше чем на один день, и возвращался в свою глухомань и тишину, унося из города головную боль, раздражение и усталость. Он не понимал, как могут жить люди в суете, сутолоке, в постоянном движении и оглушающем шуме. Он жалел всех горожан, от старого до малого. Может потому, настырно звал к себе Ивана на все лето, чтоб тот увидел свет Божий, подышал бы чистым воздухом и заново почувствовал себя человеком.

Старик Василий жил на самой окраине забытой деревушки. Много лет держал пчел. У него имелась хорошая пасека и за медом к нему приезжали из города, заранее, с самой зимы заказывали старику, сколько купят меда. Василий всегда отвечал, что оставит мед, если Бог даст пчелам собрать заказанное.

Иван никогда не забывал Василия. Проезжая, сворачивал к пасечнику, привозил хлеб и соль, крупу. Не задерживался подолгу, возвращался в город, и каждый раз давал себе слово выбраться к Василию на лето.

Старик жил в небольшом доме, какой всегда держал в порядке. Возле дома имелся огород, а позади — банька. Василий в ней всякую неделю парился. И считал, что без баньки мужикам жить неможно.

Весь его дом, участок и баньку, окружал лес. От него до деревни совсем близко и все ж, ни на виду, на отшибе, как лесовичок жил, отдельно от деревенского люда и все же поблизости.

Василия в деревеньке знали все. Не только люди, завидев его, даже дворовые псы вставали и приветливо махали хвостами, словно здоровались, никогда не лаяли и не рычали на человека.

Иван заранее предупредил деда, что приедет к нему на недельку или две отдохнуть в тиши леса, успокоиться, позагорать. Старик, узнав о том решении, обрадовался, как ребенок.

— Жду тебя, Ванек! Не сиди в городе, не томи свою душу, выбирайся скорей, — торопил человека пасечник. Дед много лет жил один. Сколько помнил Иван, никогда и никого не видел рядом с дедом. Хотя от самого Василия знал, что когда-то у него была большая семья. Но куда она делась, так и промолчал. Иван не стал спрашивать из чувства такта. Зачем соваться в чужую жизнь без позволения? Коли молчит человек, значит, не хочет раскрывать душу. А и о самом Иване Василий мало что знал и не интересовался, что он собой представляет. И хотя знали друг друга очень давно, души оставляли закрытыми. Не потому что не доверяли, случая к разговору не было.

— На целый месяц оторвусь к Василию. Буду в лесу жить, каждый день стану загорать голиком, даже без трусов. У деда никого нет. Зверюги не приходят, потому что деревня рядом. А люди не заглядывают, потому что летом все заняты, своих забот полно. Вот и я дух переведу. Хоть человеком себя почувствую, — едет Иван в деревню, радуясь заранее.

Старик, увидев гостя, засеменил навстречу. Еще бы! Оно хоть и хорошо в лесу, но без человечьего голоса жить неделями, поневоле озвереешь и говорить разучишься.

— Здравствуй, Василий Борисович! — обнял деда Иван. Старик головой прильнул к гостю:

— Спасибо, что приехал. Входи в дом. Отдохни с дороги, переведи дух, — принес холодного молока кружку.

— Не-ет, дедуль! Я лучше водицы из родника попью! Она у тебя самая вкусная. Я ее в городе всегда вспоминаю! — взял ведро и пошел к роднику. Вернулся вскоре довольный, улыбающийся.

— Ты, Ванек, располагайся! Я покуда на стол соберу!

— Василий Борисович! Я все привез из города.

— Да разве там харчи? Их не то в рот, в руки неможно брать! — поморщился пасечник брезгливо.

— Ну, не выбрасывать, коль куплено!

— Вот только что денег жаль, что за зря выкинул, — серчал Василий, сдвинув брови.

Иван нарезал ветчину, сыр, положил в тарелки, вытащил хлеб и рыбу. Дед достал сметану и творог, молоко и мед. Хотел поджарить яичницу, но гость отсоветовал:

— Тогда картоху достану покуда горячая! — полез в духовку.

Иван увидел, как по двору прошла женщина, свернула к крыльцу:

— А к тебе гостья! — предупредил деда, тот оглянулся на дверь:

— Да разве это гость? Варька она! Моя внучка.

— Я никогда не слышал о ней! — разглядывал Иван молодую женщину, переступившую порог. Она приветливо поздоровалась, чмокнула старика в щеку, достала из сумки чугунок, завернутый в полотенце:

— Дедунь! Вареники с вишней принесла. Поешьте пока горячие, — поставила на стол.

— Присядьте с нами, Варя! — предложил Иван.

— Некогда мне. Дома дел прорва! А тут еще на сенокос успеть нужно, сено ворошить, завтра уже копнить будем. Не до отдыха, — вытащила из сумки творог, сметану, масло, домашний хлеб. И пошла к двери. На пороге спросила Василия:

— Поможешь копны сложить?

— То как же? С ранья приду, — пообещал коротко.

— А я думал, ты один бедуешь, — сказал Иван, когда Варя вышла во двор.

— Она вовсе недавно приехала с Украины. Наша беженка с самой Полтавы. От мужика и свекрухи, от всех разом сбегла. В чем стояла, в том примчалась. Не стало сил у нашей Варьки терпеть над собой измывание. Там люд навовсе с ума посходил! Ей на работе приказало начальство говорить по-хохпяцки. А она не знала и не схотела по-ихнему брехать. Ее и уволили.

— Кем же она работала?

— А фельдшерицей! Не начальником каким-то. Все больные русский знали и понимали. Тут же гордыня в жопу клюнула какому-то дураку. Навроде если люд по-хохляцки залопочет, то все разом хворать перестанут. Да хрен им всем в руки! Ежли болезнь прицепилась, то лопочи хоть по-хранцузски, она едино в бараний рог свернет.

— А что ж мужик не вступился?

— Он же Тарас, сущий хохол! Он там в электриках приспособился. Хитрый, жадный змей. Он у нас ЛЭП вел, электричество в деревню подал. Потом в каждую избу свет подвели. Вот так и познакомился с Варькой. Она только учебу закончила, три года назад все это приключилось на нашу шею. Вот тут и подхватил мою внучку. Она еще света не успела увидеть. Как я просил ее погодить с замужеством, не верить Тарасу, не ехать к нему на Полтавщину. Да не послушалась. Аж плакала, как просилась, видать, полюбила. А уж мне он поперек души был. Чуял, что негожий мужик, так оно и приключилось, — вытер дед заслезившиеся глаза.

— А что случилось? — спросил Иван.

— Дитенка сгубили. Выкидыш приключился. Они все уговаривали Варю аборт утворить, та не соглашалась. Тогда заставили теленка в дом занести, корова отелилась. Варька принесла, а на пороге оступилась, упала вместе с теленком и у самой воды отошли. Короче, скинула мальца. Ну, тут Тарас ее колотить начал, свекруха поедом ела. Мол, хлопца выносить не смогла, что ты за баба? Так-то вот чуть в петлю не загнали. А куда денешься, Варя там единой душой оказалася. Ни защитить, ни помочь некому. Цельными днями слезами умывалася. И домой, к нам в деревню, прописать совестно. Ить никто не отпускал, никому Тараска по душе не пришелся. Да и уехать на что? Денег на дорогу не было! А свекрухе с мужиком про такое не скажи, со свету сведут. А и жить неможно… — закашлялся старик.

— Как же удалось ей уехать?

— Прибегла на железную дорогу с пустыми руками. Ну, хоть под колеса головой сунься. А тут поезд подошел. На нем написано: Москва — Полтава. Из вагонов наши бабы-проводники повыходили. Варьку увидели всю в слезах. Та им рассказала про все. Те женщины забрали ее с собой, сжалились. Да оно и грех иное было б. За три года, что жила с Тараской, Варьке ничего не купили. Так и приехала в линялом платье, да в стоптанных туфлях. На саму смотреть было жутко. Словно шкелет с погоста сбежал.

— Хорошо хоть уехала!

— И то верно говоришь, — согласился Василий.

— Все деревенские жалели Вальку. Взамуж пошла хорошей девкой, а воротилась шкелетом. А что хочешь, ежпи всяким куском попрекали. Обзывали иждивенкой, хотя все хозяйство на ней держалось, и огород с садом на Варьку повесили. Они там немалые.

— Давно она вернулась с Полтавщины?

— А уж скоро полгода минет.

— Тарас не приезжал за ней?

— Да кто ему отдаст Варьку? Я ж его своими руками на вилы посажу, насквозь пропорю кабана немытого. Чуть внучонку мою не сгубил, подлец окаянный! — вспотел дед и предложил:

— Давай поедим! Слава Богу, все утряслось, наша Варюха дома и нынче мы успокоились. Теперь она взамуж не хочет. Навек от мужиков отворотило.

— Я так и не понял, за что Варю муж со свекровью возненавидели?

— Ванятка! Она отказалась учить ихний язык и говорить на ем. Ответила, что про болезни не лопотать, а лечить их надобно. И неважно, какой нации медик, главное, чтоб умел и хотел лечить. Но с ей не согласились. А почему, кто их ведает, — хрустнул дед огурцом и придвинул к Ивану вареники с вишней, просил:

— Ешь! Это Варька сама старалась.

Дед заставлял Ивана есть сметану и творог, пить молоко, подвигал румяный каравай хлеба.

— Лопай, Ванек! Такого в городе ни за какие деньги не купишь. Потому что он домашний, в русской печке испечен нашими бабами, их руками, под молитву.

Человек ел с удовольствием. Такой же хлеб ел он когда-то в детстве. Как давно это было. Уже и не вспомнить кто его пек…

— Василий Борисович, вы в этой деревне давно живете?

— Я народился тут. Здесь и помру. Отойду на своей земле. А как иначе? Всякая жизнь свои корни имеет. Само по себе ничто не растет и не живет, — глянул в окно и рассмеялся:

— Вишь, бабы пришли. Про тебя от Варьки прослышали. Невтерпеж им с тобой познакомиться. Сами приперлись, чтоб не опоздать. Во, бесстыжие! Враз трое. Выбирай любую. Я же сказывал тебе, что скучно у меня не будет. Баб даже искать не надо! И не гляди, что сенокос! С лугов поуходили! А все от того, что мало нынче мужиков в деревне осталось. Какие есть, уже женатые, или пьющие. Они ни бабам, ни девкам уже не годятся. Кой с них толк? То ли дело в наше время была жизнь по деревням! На каждую девку по три парня приходилось. Теперь все наоборот! Войны и водка повыкосили мужиков. Ну, да хоть ты выйди во двор! Не чурайся! Познакомься с нашенскими, деревенскими! В них жизнь ключом бьет, и не гляди, что грамотешки маловато. Они не дурней и не хуже городских, — подморгнул озорно и, выпроводив Ивана во двор, стал убирать со стола, изредка поглядывая, чтоб не обидели гостя ненароком деревенские озорницы.

А бабы окружили Ивана, взяли в кольцо. Вопросами засыпали:

— Откуда приехал, чей будешь?

— Кем и где работаешь?

— Семейный или холостой? Имеются ли дети?

— Надолго ли в деревню приехал? Только ли отдохнуть, или попутно присмотришь бабу?

— Что вечером будешь делать?

— Может, в гости заглянешь на огонек? — улыбались обещающе, лукаво.

— Ты не бойся! Мы хоть и деревенские, но с нами не соскучишься. Угостим от души, развеселим до колик в животе, согреем до пота! Городские так не сумеют. Куда им до нас! Ты выходи вечерком, присядь на скамейку. Мы тебя живо сыщем. Какая с нас глянется, с той и пойдешь на сеновал…

— Не красней, Ванек! Мы, бабы простецкие. Нет у нас хитрости. Коль понравимся, не пожалеешь, что отпуск в нашей деревне провел. На следующий год к нам воротишься.

— Ну, что решил?

— Уговорили тебя?

— Конечно, выйду! Ну, разве можно отказать таким красавицам! — решил человек, не обижая ни одну весело провести предстоящую ночь.

Бабы, тепло простившись до вечера, ушли со двора. Иван вернулся в дом.

— Ну, что сговорили тебя нашенские бабехи? Ты их не пужайся. Я на что старый, а и то не чураюсь. С одной посижу рядышком, поговорю по душам. Иную за задницу, за сиську ущипну — внимание уделю. Им и это дорого. Нехай старый, а все ж мужик. Не забыл, для чего бабы в свете живут. Иные куда моложе меня, а уж все мужичье растеряли без следа, пропили без остатку. Вот им горько. Рядом с ими не то бабы, вороны не садятся.

— Дед! А почему ж один живешь? Привел бы какую-нибудь в постоянные!

— А на что? Не хочу других обижать. Я общий и ничейный. Возьми какую-нибудь в дом, другая уже не войди.

— Так ты их еще имеешь всех? — изумился Иван.

— Ты чего городишь, Ванек? Мне ж скоро девяноста годов. Кого могу пользовать, дуралей? То когда-то было, совсем давно. Нынче по сеновалам не катаюсь. А нашим бабам душевное внимание уделяю. Оно дороже того, про что ты подумал. Неможно допустить такое, чтоб баба свой век в кобылах скоротала. Надобно, каб всегда помнила, что она красавица, радость и чье-то счастье, какое само сыщется. Сколько ко мне в слезах приходят. Вот так-то поговорим на скамейке, обниму голубушку, уговорю, приласкаю милую, вытру слезы, глядишь, домой летит ласточкой, расправив крылышки и перышки. Уж никому не верит, будто она дурнушка невезучая. Звонким жаворонком в избе поет. И нипочем ей тяготы. Ведь поверила мне и ожила, задышала заново. А как иначе у нас? Затуркай девку или бабу? Внуши, что она пугало. Долго ли такая проживет, поверив, будто нет на земле никого хуже. Вот так и Варя домой воротилась с Украины. Я ее еле признал. Половины от девки не осталось. В чем душа уцелела, какую сплошь изгадили. Сколько слез пролила родимая, прежде чем поверила, что любим ее, и нужна всем, кажному. И никакая она не корявая и не гнилуха. Что ясной звездочкой в душе всякого с нас живет. Ох, и тяжко было Ванюшка, внучку родную на нужную тропинку поворотить. Я уж руки опустил. Цельный месяц с ней бился, покуда заново задышала. Нынче смеется колокольчиком, и слезы просохли. А давно ли белугой ревела? Вот так-то все наши бабочки через мои руки и душу прошли. Не думай, голубчик, про меня поганое. Я ить старый, скоро меня на погост понесут. О каких грехах думать нынче? Я об душе печалюсь. И моя болит по кажному человеку. Ведь вот уйду я в могилу, а их кто успокоит и пожалеет? Кого их беды и слезы тронут? Кто им поможет?

— Прости Василий Борисович! Я неправильно понял, — извинился Иван.

— Ништяк! Всяк о другом судит по себе, — вздохнул дед и предложил:

— Ты б на речку сходил. Теперь в ней вода теплая, как парное молоко. И никто не помешает, вся деревня на покосе. Единые старухи и детва в избах. Ступай, развейся, воротишься, как огурчик. А я покуда на пасеку схожу.

Иван переоделся, прихватил полотенце и побежал к речке неспешной трусцой.

Когда вошел в воду даже удивился, ее словно подогрели. Человек окунулся с головой, нырнул несколько раз и поплыл вниз по течению. Как давно он не плавал в реке… Совсем один, вокруг река, лес и зеленая тишина. О таком только помечтать. Где-то далеко-далеко остался город с его гарью, бесконечными вереницами машин, телефонными звонками, планерками и совещаниями, с толчеей на улицах. Здесь полная тишина. Лишь птичий гомон и шепот реки слышны.

— Господи! Какая благодать! Как здорово, что есть на земле такие уголки, как вот эта деревня! — сказал человек, выйдя из воды.

Он расстелил полотенце, лег на спину, раскинул руки, решил позагорать и вдруг к нему на живот прыгнул лягушонок.

— Брысь! — взял его за лапу, хотел отбросить в сторону и увидел женщину. Та шла с полным тазом белья, решила прополоскать в реке. Она не смотрела по сторонам. Увидев Ивана, остановилась от неожиданности. Вгляделась и сказала улыбаясь:

— Это вы, Иван, добрый день. Я думаю, что не помешаю вам, — пошла к воде.

— Варя! Я чем-нибудь смогу вам помочь?

Женщина удивленно оглянулась:

— Ну, что вы? Белье это чисто бабье дело. Чем поможете? Извините, что здесь на глазах маячу. Но вы не обращайте внимания, отдыхайте и купайтесь, — отвернулась женщина.

Белья в тазу было много. Варя подняла повыше подол халата и вошла в реку почти по пояс.

Иван грелся на солнце, изредка смотря на женщину. Она выходила из воды вынося отполосканную простынь или пододеяльник, брала другое и снова входила в реку. Иван невольно залюбовался ровными, стройными ногами женщины, красивой фигурой и долго не мог сыскать повод, чтоб заговорить с Варей.

— Давай помогу донести белье, — предложил внезапно.

— Не нужно, я сама. У нас мужики тазы не носят.

— А вечером придешь к деду?

— Зачем?

— Я буду ждать тебя! — глянул в глаза Варе. Та смотрела удивленно, настороженно.

— Приди, Варварушка! Я буду ждать тебя.

— Хорошо, — ответила тихо, а быть может, это птица прощебетала в кустах. Варя подняла таз с бельем, пошла от реки по тропинке в деревню. Иван восторженно смотрел ей вслед.

Человек смотрел на Варю, пока она не скрылась из вида. Ему казалось, что никогда в жизни он не видел женщины красивее.

Куда там загорать или отдыхать на берегу. Иван оделся и пошел от реки, домой, к деду. А перед тазами неотступно стояла женщина с тихой, светлой улыбкой на лице, с искристыми серыми глазами, хрупкая как лозинка. Она обещала придти к нему, и человек с нетерпеньем ждал наступленья вечера.

Иван не был новичком с женщинами. Их он познал нимало. Были всякие. Молодые и ровесницы, робкие и дерзкие. Случалось, связь была однодневной, с иными затягивалась на неделю и даже на месяц. Он не переживал когда отношения с женщинами обрывались. Он ни одну не осудил и не опозорил, ни с одной не ругался, расставался тихо, порою без слов и упреков. Иван не любил осложнять отношения. Женщины никогда не занимали основу в его жизни. Человек никогда не терял из-за них голову и не горел. Он легко знакомился, еще проще расставался с ними. Никогда ни одну не ревновал. И к каждому новому знакомству относился спокойно.

И только встреча с Варварой изменила привычный ход жизни. Она действительно понравилась, и человек с нетерпеньем ждал сумерек.

Время, казалось, остановилось. Иван попытался уснуть, но не смог. В доме было душно. Человек ворочался с боку на бок, но сон не сжалился. Он встал, как только в дом вернулся дед Василий.

— Чего ты Ванек так быстро с реки ушел? Иль вода холодная, либо кто помеху учинил тебе? Я ж думал, до вечера там пробудешь. Мы по молодости днями на речке пропадали. Это уж теперь не могу долго в воде барахтаться, то спину ломит, то судороги крутят. Годы! Куда от них денешься?

— Да я уже и забыл, когда в последний раз в реке купался. Только с друзьями иногда вылезем на природу. Окунемся в речку пару раз и обратно домой. Нынче в наших реках купаться стало страшно.

— Чего так?

— Все городские отходы в них сбрасывают. Вот и думай, куда влез? Раньше дети все лето на реках проводили, теперь родители боятся отпускать, понятно, что не случайно. Какую болезнь зацепят? Ведь городскую канализацию в реку сбрасывают. А в ней и грязь, и дерьмо, и всякие отходы предприятий.

— Не-е, наша речка чистая. Не идет мимо города. Потому в ей рыба водится, и люд без страха воду пользует. И кони ее пьют. Они самыми привередливыми считаются. Ежли кони воду с реки неохотно пьют, знай, вода в ей хворая, не чистая, надо реку почистить от гнили и грязи.

— Дед, кому теперь есть дело до рек? Дай Бог самим как-то на ногах удержаться. Вон как цены на все подскочили. На ценники смотреть жутко. Зарплату не повышают, а в магазины хоть не заходи. Бензин возьми к примеру! Цена занебесная! Хотя сами нефть добываем. За рубеж продаем ее. И нас еще успокаивают, что цена бензина на внутреннем рынке еще не достигла уровня европейской. А спросить бы этих спекулянтов, они учитывают, сколько получают европейцы и сколько мы. Наши мужики, даже имея машины, на работу на общественном транспорте ездят. На своей один раз в неделю на базар, чтоб не разучиться водить свое авто! А самое смешное, понастроили заводы по выпуску иномарок. Цены, ужас! На такую половину жизни деньги собирать, да еще бензин дорожает. Ну и кто те машины купит? Только члены правительства! Обычному человеку импортуля уже ни по карману. Только подержанную, старуху, после третьей или пятой задницы купишь. А и тут смысла нет, — разговорился гость.

— Ой, Ванюшка, стонет люд повсюду! И никакого просвета не видать нигде! Вона хоть у нас в деревне! Работать негде, все прежнее хозяйство порушили. Что украли, пропили, продали, а новое и не думают делать. Поля забросили, ничего на земле не сеют. Земля сплошь бурьяном и чертополохом заросла. В ем волки рыщут. Во до чего докатилися! Об фермах и не вспоминай. Их давно нету. Скотину порезали, продали. Ни коров, ни свиней, ни курчат, никого, хоть шаром покати, все голо, хуже, чем в войну было. Словно люд взавтра жить не собирается. Вот и мои, маются в деревне день ото дня. Работы и заработков нету. Хоть ложись и помирай заживо. Вся надежда на коровенку, какая имеется на подворье. А и до той спекулянты добрались. Покупают у моих молоко прямо во дворе по семь рублей за литр, а в городе это ж самое молоко продают уже по двадцать пять за литру. Так кто жиреет? — заморгал дед обиженно и продолжил:

— Возьми хочь Варьку! Сколь она училась, а толку? Нету ей работы!

— Почему?

— Деревня малая! Народу не добрали до фельдшера. Вдвое больше надо! А где взять? У нас детву делать некому. А те, какие есть людишки, тож хворают. Варьке их лечить неможно покуда ей с городу не прикажут. Вот и приключается всякая хренатень. Чтоб лечить фельдшерице — люду не достает, а тех, какие имеются, без приказу не моги спасать. А что делать? Ложиться и помирать? Варька сколько раз моталася в город. Просилася чтоб хоть полставки ей дозволили. А и получка сущие гроши, так и на это не согласилися. Так во и с образованьем, с опытом, и без работы, без гроша. А как жить без заработков? Ну, ладно харчи, что соберут с огорода, то и едят. А одежа, обувка, не растет на грядке. Ее куплять надобно, но за что? Денег нету. Те, что за молоко получают, идут на соль и сахар, на муку и постное масло, на комбикорм корове, зерно для кур. На себя ни копейки нет, — жаловался дед скрипуче.

— Чего ж Варя в городе не устроилась работать? Уж там фельдшеры нужны!

— Вань, ну ты будто вчера в свет вывалился! Аль не ведаешь, сколько фельдшеры получают? Той получке Варе за постой не рассчитаться. А жить на что? Нынче снять угол знаешь, сколько стоит? Я уж и не говорю про комнату, это не осилить вовсе! Оно уж все проверено, обсчитано, да с какого боку не кинь, всюду клин.

— Погоди, Василий Борисович! А зачем Варе на квартиру идти? Пусть у меня живет. Места хватает. Своя комната у нее будет. И, конечно, без копейки! Никто ей не помешает и не потревожит. Я целыми днями на работе. Только в выходные мои друзья приходят. Все порядочные, серьезные, семейные мужики. Так что я предложил, а решать вам.

— Спасибо, Ванюшка, на добром слове! — отозвался старик.

— Думайте! Я через неделю вернусь домой. Могу Варю забрать. Если, конечно, ее здесь ничего не держит.

— Да как сказать? Оно, в деревне завсегда в лето всякая пара рук надобна! А Варя наипервейшая помощница в доме. Хоть в избе делов полно, иль в огороде, опять же со скотиной управиться надо. Почти все на ней. Нынче младший брат косить пошел, вместе с отцом на лугу. Уже подсобленье. В доме мать с сестрой подмогают. Нихто без дела не мается. Всем забот до горла достает.

— Но ведь обходились целых три года, когда Варвара с Тарасом на Украине жила! — напомнил Иван старику, тот смущенно закашлялся.

— Там она взамужем жила.

— Дед! Варя на той Полтавщине помирала. Сам говорил, что каждый кусок хлеба с попреками и бранью ела. Разве это жизнь? Тут ее никто не обидит.

— Вань, послушай, что скажу, голубчик мой, — покраснел до самых волос, не зная с чего начать.

— Ну, скажи, что тормозит тебя?

— Ты же мужчина, пойми верно. Не можно человекам ходить о бок с другим и не прикоснуться. Когда-то ты иль она не выдержите. А Варька баба деревенская! Тебе она не нужна. Ежли только на ночь. А дале что? Она опять в деревню воротится. Хорошо ежли сама, без дитенка. Кому нужно это? Не серчай. Могет ты на Варьку и не глянешь враз. В городе своих полно, всяких. Ну, а время камень точит. Обыкнешься и что тогда? Мы с тобой навсегда врагами поделаемся! А мне того неохота. Варюха — любимая внучонка. Я в нее всю свою душу вложил, — признался Василий.

— Дед! И здесь в деревне на цепи не удержишь. Коль придет время, отойдет боль, остынет память, и Варя твоя оглянется, вспомнит, что она женщина. Кто ей на глаза попадет в тот момент, от всех не убережешь. Хорошо, если порядочный человек подвернется, а если нет?

— То ты верно просказал.

— Я не уговариваю. Мне все равно. Хочу вам помочь. А уж как сложатся отношения с Варварой, заранее никто не знает. Одно тебе скажу честно, как мужчина мужчине. За всю свою жизнь я ни одну женщину силой не взял. Но и отказом никакую не обидел, — слегка улыбнулся Иван.

— А знаешь, голубчик, пусть оне сами порешают, я им проскажу. Внучка, конечно, с радостью согласится, она об городе с детства мечтает. Он для ней как сказка, как корове серед зимы зеленый луг. Ить город не деревня, там бабы не впрягаются в плуг заместо коня. А у нас тяжко приходится. Работают, пока не упадут на борозду замертво. А ведь молодым жить охота. Услышал, как стукнула калитка, во двор вошли деревенские бабы.

Заговорившись, мужчины и не приметили, как наступили сумерки.

Варя не пришла. Забыла или не нашлось у нее времени, Иван иногда поглядывал в окно. Но никого на дороге не увидел и подумал, что баба еще не отошла от пережитого.

— Эй, Ванек! Выходи дружочек!

— Ванюшка! Мы ждем!

— Давай поспеши наш ненаглядный! — услышали голоса со двора.

Дед Василий первым выскочил из избы. И тут же попал в руки женщин. Они обняли, гладили голову, плечи деда, называли Василечком. Старик расцвел в улыбке. Еще бы, всю лысину обцеловали бабы. Увидев Ивана, прямо с крыльца сняли за руки, втянули в круг и закружили в хороводе, заставили плясать, подпевать озорные частушки. Всего мужика общупали нетерпеливыми руками. Такое испытание выдержать было мудрено. Человек сконфужено присел на порог рядом с Василием, а женщины только вошли в раж. Старик вынес из дома старую балалайку, заиграл «барыню». Что тут началось! Баб будто вихрем закружило. Одна, что потолще других, пошла вприсядку вокруг всех. С гиком, визгами, крутилась на одной ноге костистая, русокосая баба, забрасывая ноги на самую макушку, заголялась до пояса, хлопала себя по ляжкам в такт музыке, третья, виляя задницей так, что в глазах рябило, подпрыгивала и, выбивая дроби, носилась вокруг баб. Вот из-за калитки показались еще двое. Они без приглашения и зова вошли во двор, влились в общее веселье, кружились, выбивали дроби, плясали весело, и снова втащили в круг Ивана:

— Давай, миленок, помогай нам!

— Поддержи, родимый! — погладила по плечу одна из баб. Другая, спев вольную частушку, ухватила мужика меж ног. Иван покраснел, отскочил в сторону, его снова втащили, поглаживая спину, плечи, грудь и задницу, раззадоривали человека, не выпускали из своего круга. Кому-то он наступал на ноги, кто-то ему отдавил пальцы. Хохот и песни, мельканье улыбок и озорных глаз, все слилось в одно веселье. Бабы кружатся, прыгают, показывая голые ноги. Вот одна пошла вприсядку и не удержалась, упала, юбка до плеч задралась. А под нею ничего исподнего. Иван, покраснев, отвернулся. А бабы хохочут:

— Поспешила на гульбу Дуняшка! Оделась наспех! Иль думаешь, тебя Ванюшка первую на сеновал затянет! Так ты заранее вздумала все устроить без мороки?

— Вставай подруга! Не торопись! — помогли бабе встать и снова зажглись глаза, засветились улыбки, вот и деда в круг втащили на руках. Тот топтался петушком, что-то хрипло подпевал, его похваливали. Иван устал. Он сел на порог, закурил, глянул на калитку и в сгущающихся сумерках увидел лицо Варвары. Женщина не решалась войти во двор, помешать веселью.

— Варя! Проходи! — позвал Иван. Та, робко открыла калитку, вошла во двор. Она несла в руке тяжелую сумку и хотела незаметно пройти на крыльцо, но ее увидели. Потянули в круг, Варя вскоре выскочила и вошла в дом.

Ивану хоть и понравилась веселуха, но он устал. Погладив баб по плечам и рукам, расцеловав их в щеки, он сказался уставшим и попросил дать ему время на отдых, извинить и не обижаться за то, что он еще не в форме, а сегодня ему надо выспаться и отдохнуть.

— Эх, Ванек! Слабак ты! Мы нынче с ранья косили траву. До вечера, едва дух перевели, косу из рук не выпускали. Запеклись на жаре от пота, а чуть в реке сполоснулись и опять задышали. Иль плохо повеселились? Чего ж ты так сквасился? Нешто ни одна с нас не пришлась тебе по душе, что морду отворотил от всех?

— Аль мы поганей городских?

— Пошли к нам в гости! Напоим, накормим досыта!

— Приголубим всего до самых пяток! Твои городские так не сумеют. У нас кровь горячая!

— Минутки не заснешь, Ванюшка! Всю жизнь нас помнить станешь, — обещали бабы.

— Милые вы мои! Красавицы! Не хочу позориться, не готов я нынче, надо отдохнуть. Вот когда силенок наберусь, встретимся.

— Как узнаем про то? — спросила самая озорная, худощавая, рыженькая бабенка, та, что чаще всех щупала и пощипывала Ивана.

— Я сам вас сыщу! Даю слово! — пообещал человек и поспешил уйти в дом.

Конечно, не появись Варя, Иван обязательно выбрал бы какую-нибудь из баб. Уж как они задушевно пели, как плясали! Аж дух захватывало! Одна лучше другой. Какую бы из них выбрал, сказать трудно. Чудо бабы! Каждая, как звездочка, каждая — красавица! Таких в городе и вправду нет! Не зря же средь них дед Василий до девяноста лет дожил. Средь городских баб и половины не протянул бы, — вспомнил жен своих друзей и поморщился.

— Вань! Ты где там застрял? Ходи сюда, к нам, для разговора! — позвал старик гостя в комнату и кивнув на Варвару продолжил:

— Просказал внучке про твое предложенье. Она от радости зашлась. Понятно, что в город ей охота. Единое сдерживает ее, — глянул на бабу, та покраснела, опустила голову и призналась:

— Все бы ладно, одно не получается. Плата за жилье. Не платить не смогу. Так нельзя. Себя обязанной чувствовать стану…

— Не неси чепуху! — грубо оборвал Иван и продолжил:

— Ты так иль иначе будешь в квартире прибирать, глядишь, постираешь и мое. Поесть приготовишь и на меня. Я не привередливый, не капризный, ем все. Ну, а я за такое плачу домработнице. Тут же ты справишься. Ничего мудрого нет. И платить не будешь. Я ухожу на работу рано, возвращаюсь поздно, так что маячить на глазах друг у друга не будем. Только по воскресеньям, если никуда к друзьям не пойду. Да и чего мне тебя уговаривать? Устроишься в городе, хоть какой-то заработок получишь. Здесь в деревне никакой перспективы! Так что сама решай. Хочешь, переезжай, не подходит мое предложенье — оставайся, — следил за выражением лица Вари.

— Как ты, дед, советуешь? — спросила Василия.

— Оно вишь, ежли б по осени поехать, тут бы легшее получилось бы. С картохой надо успеть справиться вовремя. Все ж участок нималый, цельный гектар. Кто его одолеет в неделю? Твои вчетвером останутся. А и то меньшие уже в учебу пойдут, в школу. С меня нынче помощник никудышный. Опять же за картохой следом капусту солить надо. А как без тебя?

— Дед! Как без Вари три года обходились? И ничего, не пропали. Жили и выжили! — заметил, как расправились плечи женщины, разгладились морщинки на лбу. Она неприметно улыбнулась одними глазами, поблагодарив человека за поддержку

— Опять же Варя станет помогать деньгами, семья из нужды выберется.

— Ванек, оно все понятно. Но ить и тут без внучонки хоть задавись!

— Дед, я помогу, в чем смогу. Остальное сами решайте, — встал из-за стола. Он устал от разговора, какой затянулся и казался бесконечным.

— Иван, ну, а если вы приведете женщину, а тут я толкусь? — спросила Варя.

— Я домой не вожу! — оборвал резко.

— Не обижайтесь. Мне очень хочется уехать в город. Это моя мечта. Но должна поговорить со своими родителями. Что они скажут? Отпустят ли меня? Я недавно ошиблась и решила по-своему. За это поплатилась так, что чуть жива осталась. Больше не хочу рисковать. Как скажут мои, так будет. Я завтра отвечу вам, что решат родители.

— Как хочешь Варя! — ответил Иван, отвернувшись от женщины, та вскоре заторопилась домой. И ушла, тихо сказав на пороге:

— Спокойной ночи вам…

— Ванек! Ты не серчай на нас корявых. Ить девка, как с могилы встала. Наглядеться не успели, сызнова упорхнуть хочет. Оно понятно, могет в другую деревню взамуж пойти и тоже редко станут видеться. Такая она жисть и доля бабья не угаданная. Но сердце родителев куда денешь? Его не спрячешь от себя в припечке иль подвале. Оно и там, даже по горбатому дитенку исплачется, потому как оно свое, кровное и родное. У тебя свово ребенка нету, вот и не понимаешь детных. Каково старикам переносить слезы и горести своих детей? Легше в могилу сойти живым, чем пережить ваши беды. Кто из стариков ни пожелает счастья своим детям? Таких в свете нет. Только где оно? Почему на долю наших, так мало тепла и света выпадает. Почему единые слезы видим в их глазах? Иль это расплата и за наши грехи? Пусть бы тогда Господь укоротил наши жизни и пощадил детей, чтоб не страдали из-за нас. Пусть наши Вареньки, хоть когда-то улыбнутся нам вслед и помянут добрым словом…

— Василий Борисович! Я хорошо тебя понимаю, но не все дети в радость. Я не говорю о Варваре, и все ж, бывает еще такое, когда дети для родителей сущее наказание. И многие из нас с этим по жизни сталкивались.

— Приключалось, что брехать обратное? У самого сын такой — отец Варюхи. С малолетства пил. Уж чего только не утворял с им. Бил так, што шкура на ем трещала. И вожжами, и кнутом порол. А и что? Едино озорничал покуда не изрос и мужиком стал. У соседов воровал все, что в руки попадало. Зато опосля, как отсекло. Не стал озоровать, потому что путняя девка попалась. Она на ум навела. Человеком сделался. Хоть до ней свету не видел с сыном. И в кого такой выродился нихто не ведал. До двадцати годов с им маялся. Нынче иной. Хочь был сущим наказанием. А переломила невеста. Уж за что полюбила нашего дурака и теперь не ведаю. Однако, недавно серебряную свадьбу им справил. Меж собой ладят, не брешутся, как иные. И пить закинул сын. Сколь годов в рот не берет ни капли. Ни по врачам, ни к бабкам не ходил, сам себе воспретил и все на том. Хочь раньше не просыхал змей. Вона Тараска сколько пытался напоить, ан не получилось. Оно во всем эдак, коль человек чего решит, свое получит, — кряхтел дед Василий, ложась в постель.

Иван долго не мог уснуть. Предложив Варе переехать к нему в городскую квартиру, теперь думать стал:

— Зачем она мне? Вдруг согласится? Будет на глазах мельтешить. Ну что в ней особенного? Да таких в городе полно. Снял на ночь, утром открыл двери ей и век не знаешь. Тут же сам на себя хомут надел. Эх-х, отморозок! — ругал человек свою поспешность.

Но внутренний голос говорил совсем иное:

— Не упускай! Она твоя судьба. Подумай, сколько можешь маяться одиноким? Ведь вот уж не молоденький, пора семью заиметь. Хватит путаться со случайными бабами…

А утром, едва Иван с Василием позавтракали, в дом вошла Варя. По ее сверкающей улыбке оба без слов поняли, что удалось бабе уговорить родителей. И не ошиблись. Варя зацеловала деда, даже Ивана на радостях чмокнула в щеку. И тут же спросила:

— А не передумал меня в город взять?

— Успокойся. Вот еще с неделю отдохну у деда, и поедем. Ты за это время на сенокосе своим поможешь, соберешься без спешки, — говорил Иван.

— С вами отец увидеться хочет.

— Ну, пусть приходит!

— На что время изводить? Я Ванюшку сколь годов знаю! В городе у него бывал, ночевал много раз. Плохого к себе не принял бы, — бурчал старик недовольно. Ему показалось, что сын засомневался в Иване.

И только Варю не тревожило, о чем говорили мужчины, уединившись в комнате. До ночи просидели. Расстались усталые, но очень довольные друг другом.

Иван, вспоминая этот разговор, нередко посмеивался над деревенской наивностью и простотой.

Бесхитростные, открытые люди, доверчивые как дети, они жили трудно, но не роняли свое имя. Вот и отец Вари, коренастый, жилистый мужик, сказал прежде всего:

— Если можно, помоги ей с работой определиться. Ведь училась дочка на медика, мечтала врачом стать. Но я не потянул. Других тоже растить надо. Уж как смог, довел ее. Помоги, чтоб не осталась без дела.

— Постараюсь, — коротко ответил Иван.

Когда приехали в город, Варя несмело обошла квартиру, заглянула в каждый угол и, вернувшись к Ивану, спросила:

— Где меня определишь?

— Сама выбирай, где понравится.

Варя присмотрела небольшую комнату, в какой раньше была Светкина спальня. Вскоре навела в квартире порядок, проветрила ее и, не обращая внимания на шум с улицы, выскакивала на балкон, поглазеть на бесконечный поток машин, на множество людей.

В городе Варя бывала не раз, но всегда ненадолго. Вскоре снова возвращалась в деревню. Теперь ей предстояло здесь жить. Женщина открыто радуется. Ведь вот сбылась мечта. Может ее жизнь понемногу наладится.

Иван пробыл у деда всего десяток дней, не использовав и половины отпуска. Варваре не терпелось поскорее уехать из деревни. Она каждый день навещала деда и все спрашивала гостя:

— Когда уедем?

Старик ругал внучку, она хоть и краснела, но на завтра спрашивала снова.

— Дай человеку отдохнуть. Чего подгоняешь, — серчал дед.

Варька подготовилась к переезду основательно. Багажник машины забили до отказа всякими харчами. От них на кухне шагу не сделать. Пока все определили по местам.

Варвара сразу встала к плите. Что-то варила, жарила, тушила. Потом кормила Ивана:

— Ешь голубцы! Их у нас дома все любят.

— Некуда. Не могу больше! — взмолился человек.

— А ты со сметаной! Проскочат! — уговаривала баба настырно.

— Иван ушел в спальню, унося живот на руках. А Варвара следом, принесла чай и стопку блинов с медом.

— Ешь, дед говорит, что мед полезный всем! — примостила все на стул перед койкой.

— Варя! Убери! Не могу!

— Не хочешь с медом, поешь со сметаной!

— Не хочу!

— Тебе не нравится, как приготовлено?

— Варя! Живот не резиновый! Я по стольку не ем! — убеждал женщину. Она уходила, но через полчаса приносила стакан молока:

— Попей, Ваня! Молоко силу дает.

— Я из туалета не выйду, навсегда в нем пропишусь. Оставь меня, дай отдохнуть…

А вечером к Ивану пришли друзья. Мужик обрадовался. Наконец-то баба отвяжется с едой, оставит его в покое, даст поговорить, пообщаться с дружбанами.

— А это кто? — удивились мужики, увидев Варю.

— Ты что? Всерьез? Зачем она тебе сдалась? Ладно бы на время. К чему морока? Верни ее пока не поздно и не завяз ты с нею! — говорил Степка.

— Ну, ты отмочил! Иль в городе бабье извелось? Долго ее не выдержишь. Отвык от постоянства.

— Ладно, мужики. Если будет невмоготу, определим в общежитие.

— Нет! Зачем тебе деревенская? Какая моча в голову стукнула? Иль сеновалов не хватило? Покувыркался б с нею пару ночек и все на том.

— Дружбаны, кончай базлать, эта женщина мне по кайфу! — оборвал все разговоры.

Мужики едва успели перекурить, вернулись в зал, увидели, что стол уже накрыт.

— Вот это да! Когда она успела?

— Что теперь брехнете на деревню?

— Глазам не верю! — удивлялся Коля.

— Уж и не знаю, какой она человек, но хозяйка отменная! — похвалил Степа Варю.

Мужики вскоре заговорили о своем, забыв о женщине одиноко сидевшей на кухне.

Но тут Коля пошел набрать воды и, увидев Варю, позвал за стол. Та, долго отказывалась, пока не появился Иван. Он не просил, взял за локоть и усадил рядом.

— Варя! Ты всю жизнь в своей деревне прожила? — спросил Димка.

— Нет, я училась, работала фельдшером. Так что город для меня не диковина и не открытие. Конечно, хочется устроиться по специальности. А уж там, как получится.

— У вас в деревне большая семья?

— Кроме меня пятеро. Это мои родные люди. Ну и вся наша деревенька. Она маленькая, но самая дорогая на земле. Каждый человек свой. У нас там кого только нет. Свой кузнец, и конюх, ветврач имеется. Без него никак нельзя.

— Ветврач в деревне? — удивился Степан.

— Он доморощенный. Ничего не закончил. Зато весь скот лечит. От собак и кошек, кур и коров, лошадей тоже, поросят и бычков кастрирует. И даже котов, — глянула на Димку, тот почему-то покраснел.

— Был у нашей бабки Веры кабанчик. Шустрый, нахальный, но очень понятливый. Случалось, выскочит со двора и за какой-нибудь бабой обязательно увяжется. К кому только ни приставал. И всех провожал, всю дорогу бежал следом что-то рассказывал, напевал. Далеко от дома уходил, на другой конец деревни. Все его знали, угощали, привыкли к озорнику. Но, пришли в деревню цыгане и поймали кабанчика. Сунули в мешок, а он понял, что его ждет. Так раскричался, вся деревня сбежалась. Отняли животину у цыган, самих из деревни выгнали. А Васька с тех пор не ходит за женщинами, не провожает никого. В своем катухе живет, и даже во двор не показывается. Откинуло от баб. Никому теперь не верит. Серьезным стал. А говорили, что у свиней ума нет. Он у каждого проявляется в свое время.

— Я не понял, к чему ты этого поросенка вспомнила? — спросил Иван.

— Когда на стол накрывала, слышала, как уговаривали тебя в деревню меня вернуть. Что в городе женщины лучше и умнее, образованы и воспитаны, а деревенские, вроде как из пещеры выскочили, никакого понятия о жизни и культуре нет. Вот и рассказала, что в деревнях не только люди, даже свиньи умеют делать выводы и не повторяют ошибок— усмехнулась Варя уголками губ.

— Извини, если обидел, — глянул Димка на бабу.

— Мне часто смешно становится. Многие люди смеются над деревенскими, стыдятся родства. А чуть копни их, сами из деревни, из тех же самых лопухов, иль под копной, или под стогом на свет вылезли. Зачем же пытаться унизить, даже не зная человека, — упрекнула мужчин. Те переглянулись, почувствовали себя неловко.

— Варя, подслушивать наши разговоры неприлично, — заметил Иван.

— Двери были открыты…

Иван недовольно глянул на Варвару. Та тут же принялась уговаривать гостей поесть.

— Варя, а у вас в деревне все вот так классно готовят? — спросил Николай.

— У нас нельзя плохо готовить. У всех семьи. Если женщина на кухне не хозяйка, кому будет нужна? У нее не только муж, собака не приживется. Вот в соседнем селе учительница работает. Приехали к ней сваты из нашей деревни. Захотели культурную, грамотную девку взять. А как глянули, какая собака у нее возле крыльца на цепи сидит, так и остановились. Псина худая и голодная. Даже брехать не было сил. Так-то и попятились назад. А что, как и мужика вот до этого доведет? Плюнули на диплом с культурой, сосватали кузнецу девку из своей деревни. Она уже третьего хлопца родила. Все мордастенькие, шустрые, озорные. А та училка и по нынешний день одна. Никому не нужна. Ни свои, ни заезжие не берут.

— Это уж верно. Бабу не диплом красит. Ни в том ее ценность, — вздохнул Николай, вспомнив свое.

— Ешьте, ребята! — подвигала поближе котлеты и фаршированный перец, жареную рыбу и сырники, салаты. Мужчины, наевшись, вышли покурить на балкон:

— Иван, где ты такую откопал? Готовит царски, в доме все до блеска успела убрать. И тебя отстирать успела! — смеялся Коля.

— В деревне нашел.

— А как она в постели? — прищурился Димка.

— Пока не знаю. Мы не спешим.

— Круто! Самое главное не проверил. Ты что? Лох? — вылупился неприлично.

— Димка! Не навязывай своих убеждений. Ты сам на них много раз горел, — напомнил Иван недавнее.

— Оно, конечно, постель не главное. Важно, чтоб сама баба человеком была. В нашем возрасте лучше не ошибаться, — вставил свое слово Степан.

— В любом возрасте хреново проколоться на бабе. Я после своей уж никакой не верю. Недавно меня на день рожденья пригласила одна из наших, своя, заводчанка, а я отказался. Поверите, какой-то комплекс возник против бабья. Все они со своею целью, каждая в мужике выгоду хочет поиметь, — сказал Николай.

— У нас тоже прикол получился. На работе одна бабенка на всех мужиков прыгала. На каждого зависала и отбой получала. Почему-то никто не западал на нее. И не знаю, в чем причина, — начал Иван.

— И ты отказал женщине? Не пожалел? Ай-яй-яй! — рассмеялся Димка.

— Она не в моем вкусе и много старше. Я же не сошел с ума, чтобы со старухой шашни крутить. Повода ей тоже не давал. Но дело не во мне! Она себе отыскала хахаля, в конце концов. Конечно, далеко не тот, кого искала, но для нашей мартышки и этот мужик подарок. Это не беда что маленький и лысый, пузо на коленях висит, а морда — в сетку. Главное, он мужик и при этом натуральный. В постель голиком заскакивает, хоть самому уже за шестьдесят. У него жена и двое взрослых сыновей, даже внуки имеются. Но это пустяки. Мужик-то действующий, во всех отношениях. Всюду справляется и успевает. Такому позавидовать. И вот он стал тусоваться с нашей макакой. Мы рады, что она хоть от наших мужиков отвязалась, не виснет на плечах, не прыгает в обед на колени, не просит подвезти домой с работы. У ее хахаля свое авто, целый «Фольксваген». Она от гордости, когда в нем ехала, чуть не уссывалась. А тот хахаль, вот козел, даже с женой развестись вздумал из-за нашей чмо. Жалко его было. Ведь знали, наколет его стерва! А потом еще на весь свет обсерит. Такое у нее не раз случалось. Тут же, вроде, все всерьез. И на тебе, приходим на работу, а наша звезданутая мандолина сидит вся в слезах и соплях. Бабы спросили, что стряслось, она и поделилась, мы, мужики, как услышали, долго хохотали, за что обиделась она на хахаля. Он ей вместо отборных конфет и элитного кофе, семечки стал приносить на угощенье. И все, больше ничего! За все три месяца что ходил и ночевал, ни разу не оплатил коммунальные услуги, за телефон, короче, не проявил себя спонсором. И на четвертом месяце побрехались как собаки. Она ему про оплату квартиры закинула. Он ей про секс-услуги и авто. Напомнил о цене бензина и амортизации «Фольксвагена», короче, устроили настоящий цирк. Этот мужик в тот же день к своей семье вернулся. И как деревенский поросенок, уже не бегает за чужими бабами. Живет в своей семье, где с него ни за что не требуют оплату. А заработок он всегда отдавал семье. Так вот я к чему о том говорил, что нет у наших городских даже понятия о человеческих, бескорыстных отношениях. Обязательно все завязано на расчете, какой-то выгоде. А сколько раз мы все столкнулись с этим. Нас не любили, откровенно пользовали. Мы утешали себя, что все так живут, потому как женщины — слабый пол. Но потом сдавало терпенье.

— И мы снова возвращались к своим женам, как тот незадачливый хахаль, — подытожил Димка, громко рассмеявшись.

Друзья ушли поздно. Варя убирала со стола. Иван помогал, носил тарелки на кухню. Когда все было прибрано, человек позвал Варю на балкон:

— Пошли, подышим свежим воздухом! — предложил запросто.

Варя вышла на балкон следом. Облокотилась на перила. Смотрела вокруг, вниз на людей, машины.

— Тебе здесь нравится? — спросил тихо.

— Пока непривычно. Очень шумно. Нужно свыкаться. Думаю, это недолго затянется.

Иван стоял совсем близко. Их плечи соприкасались. Но Варя не отодвинулась.

— Ты не боишься темноты? — спросил Иван.

— Я даже люблю, когда темно. У нас в деревне долго не было света. Жили при керосиновой лампе и свечах. При них я делала уроки. Отец выстругивал черенки к лопатам и граблям. Даже ложки, гребешки умел выстругать. Мама вязала и заодно укачивала сестренку. Она была совсем маленькой. Мы тихонько пели и малышка засыпала. Уж и не помню, сколько прошло, но Дашутка уже бегала, лопотала. Мы уложили ее спать, не укачивали, большою стала, а она сама запела песню, какую от нас слышала. Мы так удивились, как запомнила, ведь совсем крохотной была, грудной. Оказывается, она очень любила ту песню. И всегда ее ждала. Так вот и росли. Да, в потемках, зато на душе было светло и тепло. Потому что мы всегда любили друг друга.

— Счастливые! — вздохнул Иван.

— А разве тебя не любили? — удивилась Варя.

— Детство ушло. А вот когда вырос, стал взрослым, с этим мне не повезло. Впрочем, потом говорила, что я ее не понимал, не оценил ее чувство. Но что поделать, если не увидел ни тепла, ни чувства, ни понимания. О большем говорить смешно. Мы разошлись. Она замужем и родила детей другому. Нас с нею ничего не связывает, кроме больной памяти и сожалений о потерянных годах. Мне долго казалось, что я любил ее. Может быть. Но только почему ни следа от прежнего чувства не осталось. Сплошная горечь. Но и это сгладило время.

— Ваня, мне тоже когда-то показалось. Я за свое чуть жизнью не поплатилась. И вместо любви ненависть появилась. Меня называли так гадко, что до сих пор простить не могу. Нет бы сказали честно: уходи, надоела, так не пускали вернуться домой. Наверное, денег на дорогу мне пожалели. Я и теперь их вопли и брань во сне слышу, и вижу обоих, — вздрогнула Варя. Иван обнял ее:

— Здесь тебе бояться некого. Я никому не дам тебя в обиду.

— Ванечка! Вдруг что не так, или устанешь от меня, надоем тебе, ты скажи мне, я тут же вернусь к своим, в деревню. Только не ругай и не обзывай, не плюй в самую душу. Я больше не выдержу, не смогу.

— За что ругать, Варенька? Тебя на руках носить нужно, как самое большое счастье, — погладил голову, плечи женщины, та прильнула к человеку доверчиво и попросила:

— Скажи еще что-нибудь. Я так давно не слышала добрых сказок. Взрослым их почему-то не рассказывают. Наверное, потому что стали большими, а душа прежняя и всегда просит тепла…

— Хорошая моя, красавица, милая, родная девочка! Самый дорогой на земле человечек. Не дрожи и не бойся, я не обижу тебя, — целовал лицо и почувствовал, как Варя сама потянулась, поцеловала в губы. И тихо шепнула:

— Я никому тебя не отдам…

— Варя! Я много старше тебя! На целых десять лет! Пойми, сегодня эта разница не ощутима, но пройдет время, и ты сама начнешь сожалеть, что снова ошиблась. Мне твое разочарование уже не пережить. Нельзя жить в постоянных ошибках. Я долго комплексовал после первой неудачи. Вторая может стать роковой.

— Ваня, бояться самих себя, все равно что терять самому жизнь. Я не предлагаюсь в жены. У тебя развязаны руки. Но давай присмотримся друг к другу. У нас есть время. И мы ничем не обязаны один другому. Только прошу, не дичись, не отталкивай меня, как тебе советуют твои друзья.

Иван встал рано утром, решил съездить на работу, посмотреть, как идут дела на фирме, заодно поговорить, встретиться кое с кем насчет работы для Вари.

Человек решил уйти из дома тихо, чтобы ненароком не разбудить женщину Он на цыпочках пересек зал, вышел в прихожую и услышал:

— А завтрак? Куда убегаешь не евши?

— Ты уже встала? — удивился человек.

— Давно! Я в деревне в пять утра уже на ногах. Корову доить, скотину кормить, у нас в постели долго не заваляешься. Дел столько, что лишь к ночи управишься. Вот и встала по привычке спозаранок!

— Варя! Здесь такое ни к чему. Иди отдыхай!

— Нет, я не могу! Иди поешь!

— Я утром только кофе пью!

— Ванюша! Это проходило, пока жил один. Теперь придется привыкать к завтракам. Я очень старалась. Если не поешь, я тоже буду ходить голодная. У нас в семье свой порядок, за стол все вместе садимся. По одному никто не ел. Придется тебе привыкать к деревенскому порядку! — поставила на стол котлеты, жареную картошку и сырники со сметаной.

— Я столько не одолею! — взмолился Иван.

— Ну, сколько сможешь! — подошла со спины, обняла, гладила плечи, спину, голову, поцеловала в висок и попросила тихо:

— Ну, поешь, пожалуйста!

Человек ел. Вначале неохотно, а потом распробовал. Он даже попросил добавку котлет. И впервые понял, что он, в общем-то, не прочь завтракать каждое утро.

Варя цвела от радости.

— Ванюша, когда домой тебя ждать?

— Вот видишь, уже под контроль берешь! А что дальше ждать?

— Ванечка, я не хомутаю, но когда обедать приедешь? Ждать буду!

— Я сам не знаю. Может, через час вернусь. А может, вечером. Не жди меня. Ешь и отдыхай. Перед тем как приехать, позвоню. Ты тут не скучай. Хорошо? — поцеловал Варю.

Та обвила руками шею человека. Поцеловала так, что он забыл, для чего оказался в прихожей и зачем ему нужно ехать из дома. Ведь вот она, совсем своя, простая и доверчивая, заботливая и нежная, — выскользнула из рук папка, ключи от машины. Иван забыл обо всем.

К чему предостережения вчерашнего вечера? Он сам забылся, как мальчишка. Ведь минут счастья не так уж много в этой жизни.

Ласкает человек женщину. Для него она не просто утеха, она радость, какую не купишь за деньги.

И надо бы поехать по делам. Но как оторваться от нее? Человек ни на секунду не хочет выпустить из рук женщину, какая вернула его в молодость.

— Чудо мое! Ненаглядная красавица! Девочка моя! — шепчет Иван в восторге.

Варя для него стала открытием. Все женщины, каких знал до нее, отступили в тень. Их словно никогда не было. Иван удивлялся самому себе.

Он выехал из дома лишь через неделю. Но и тогда каждый час звонил Варе. Ему нужно было снова и снова слышать ее голос, похожий на музыку, на какую отзывалось его сердце.

— Нет, ничего подобного не было со мной никогда! Ни с кем не случалось вот так, как с Варей. Светку, выходит, впрямь не любил. Без Варюшки, каждый час, как вечность, — снова выхватывает телефон из кармана:

— Родная моя! Я так соскучился по тебе! — говорит сокровенное, не оглядываясь на коллег, те улыбаются понимающе. Что поделаешь, каждый из них пережил и запомнил навсегда счастливое время любви, когда казалось, что за спиною выросли крылья, способные поднять к облакам.

— Женщина появилась у Ванюшки! — смотрит на человека пожилая уборщица. Она раньше всех заметила снежно-белую рубашку, тщательно наглаженные брюки и зеркально вычищенные ботинки. И хотя Иван всегда следил за собой, но женская рука на нем была заметна каждому.

Уже через неделю Иван нашел для Варвары три места работы:

— Выбирай любое! — предложил улыбаясь:

— Можно в госпиталь. Там хороший заработок, но работы невпроворот. Назвал, какую работу обещают и Варя загорелась:

— Конечно, только туда пойду!

— Есть место в областной больнице, в роддоме. Решай сама.

— Ванечка, конечно в госпиталь! Я хоть своим смогу помогать. Хоть понемногу.

— Все что получишь, будешь отправлять своим, в деревню…

— Как это все? А на жизнь? — растерялась Варя.

— Моего заработка хватит. Не переживай! — успокаивал Иван.

— Я не хочу сидеть на твоей шее иждивенкой! — заявила человеку. И принеся первую получку, все отдала Ивану.

— Сам распорядись, — попросила коротко.

— Варя, я уже сказал, завтра отправь их в деревню, своим.

— А ты потом ругаться не будешь?

— За что?

— Меня даже били, если я о том напоминала.

— Варенька, я не виноват, что не перевелись на свете отморозки, — ответил человек. А на другой день сам отправил в деревню деньги, женщина так и не решилась сделать это сама.

— Ваня, не серчай, мне надо забыть те три года, прожитые с Тарасом. Я часто удивляюсь, как выжила? Ведь вот за яблоко, что сорвала в саду, столько наслушалась. Его же продать можно было. А я сожрала, все равно, что свиньям выкинули. За стакан сметаны в морду получила, хотя беременной была. Тоже пожалели.

Как-то Иван спросил:

— Варь, а ты не хочешь поступить в мединститут?

— Когда-то мечтала стать врачом. А теперь, если признаться честно, с меня и моего хватит. Я без дела ни минуты не сижу. Своею работой очень довольна. Лучшего не ищу. Сам знаешь, от добра добра не ищут.

Она никогда не жаловалась, никому не завидовала и никого не осуждала. Не заводила подруг, ни к кому не ходила и никого не приводила домой.

Как-то Иван спросил ее:

— Ты на работе с кем-нибудь дружишь?

— Ванюш, мы все работаем. А дружу я только с тобой. Так меня мой дед Василий учил еще с детства: ни с кем не брехаться, даже когда на саму брешут, отойти в сторону молча. Не накалять нервы, уступить. А в семье успокоить душу, потому что свои все поймут. Насчет подруг советовал не привечать к дому. Не велел разжигать зависть и пересуды. Я его всегда слушалась. И тут по его совету живу.

— Не скучно ли тебе?

— Да что ты, дружочек мой! Мне о скуке вспомнить некогда, — рассмеялась звонко.

А вскоре позвонили из деревни. Трубку поднял Иван, подозвал Варю. Та долго говорила с родителями, братом и сестрой. Когда закончила разговор, сидела молча.

— Что-нибудь случилось? — встревожился Иван.

— Привет тебе передали. А еще сказали, что корову молодую купили. Наша опять бычком отелилась. До зимы подержат и на мясо сдадут. А еще мать похвалилась, что купила себе пуховый платок. Двадцать лет о нем мечтала, все не получалось, зато теперь выкроила и спросила может ли она назвать его моим подарком? А мне так стыдно стало. Лучше бы ударила, легче было б перенести. Ведь я об этой мечте не знала и не слышала ни словечка. Зато она все помнила о нас. И за мою учебу платили, никогда не попрекали. Лишь когда закончила, мамка вставила себе зубы. Обычные, пластмассовые протезы. Все годы почти с голым ртом ходила, терпела и молчала. Наверное, потому, что все мы родителям дороже их собственного здоровья.

С Варей Иван общался подолгу, вечера напролет. Она рассказывала много интересного о себе, про старика Василия Борисовича и о деревне. И вот так рассказала:

— Как-то пошла я за грибами с дедом. Уже не маленькая, а и не взрослая, лет восемь было, не больше. Дед пчел всегда уважал, а за грибами ходить не любил. Считал это занятие стариковским, ну, а себя дедом не держал, а только мужчиной. Тут же ну некому, кроме нас с ним. Вот и пошли в лес, в самую глухомань он меня завел. Кругом деревья громадные, вприжимку друг к другу растут, плечами облака подпирают, головами небушко закрывают. Вокруг лешачий мрак и уханье филинов. Страшно как стало, Ванечка. Не то идти, дышать боязно. Спотыкаюсь я на какие-то сучки и коряги. Все прошу деда назад в деревню вернуться, а он, ну, словно, глухим сделался. Идет, как лось, рога выставив. И все вперед, а там вовсе темно и никакого просвета. Я бежала за ним, сколько было сил. А потом заплакала. Дед услышал, оглянулся и вспомнил, что я при нем имеюсь, разрешил мне присесть передохнуть. Я так-то на пенек примостилась поблизости. Слышу, вокруг меня кто-то шипит, пищит, ворчит, в кустах тени мелькают. Жутко стало. Я заплакала, домой запросилась. А дедушка в ответ:

— Не поспешай в обрат с пустыми руками. Вот соберем грибов и воротимся.

— Дедунь, какие грибы? Тут даже поганки не растут, — говорю ему. А он усмехается. И велел к лесовичку-старичку обратиться, хлебушком угостить домашним, помощи попросить в его владеньях. Я так и сделала. Не прошла и трех шагов, как гриб увидела, красивый подосиновик, рядом белый гриб, чем дальше, тем больше грибов. Гляжу, корзина уж доверху. Оглянулась, вижу, дед гриб срезает. И тоже корзинка полнехонька. А рядом с Василием женщина стоит. Совсем моложавая, из себя пригожая. Вокруг головы коса короною и зеленая шаль на плечах, а кисти аж светятся, ровно из золота собраны. Я так и обомлела от удивления. Я никогда эту женщину нигде не видела. Среди деревенских таких красивых век не водилось. А дед грибы собирает. Согнулся в три погибели, чуть носом землю не пашет, а женщину вовсе не видит. Мне аж досадно сделалось. И не только мне. Та женщина из рукава платочек вынула, белый-белый, белее снега и слезы вытерла. С деда Васи глаз не сводила, а он ровно слепой сделался. И тогда меня досада разобрала и любопытство. Вздумала подойти к деду, указать на женщину, узнать, кто такая, почему плачет? Но… Пока я подошла, она куда-то делась, исчезла насовсем, будто и не было. Я аж заплакала от досады. Рассказала о ней. И только подошла к тому месту, где стояла она, глядь, платочек ее на траве лежит. Показала, тут Василий вмиг признал, да как закричит:

— Катюша! Свет мой небесный! Объявись хоть на миг!

— Горючими слезами человек залился. Всей душой плакал бедный. Но та женщина больше не появилась.

— А кто она была эта Катя? Признался дед? — спросил Иван Варю.

— Конечно, рассказал! Чудное стало там твориться. Дед, когда упал на землю, вода из его фляги вся пролилась на траву, мы и не увидели. А и деду, и мне пить захотелось. У Василия и вовсе душа запеклась. А тут глядь, совсем рядом ключ бьет, да такой чистый, холодный, мы напились, фляжку набрали, умылись, и будто народились на свет заново. Вот так-то рассказал он мне, что приключилось с ним в молодости. Катя была из богатой семьи. Была она единственной дочкой каретника. В те времена машин не было. А кареты стоили очень дорого. Не дешевле нынешних иномарок, и делал их ее отец только очень богатым людям. Катя была завидной невестой. И отец выбирал ей в пару человека достойного, на свой взгляд и понимание.

Понятно, что на нашего Василия он даже не смотрел, не обращал внимания. Ну, а Катя его любила.

— Как же они могли познакомиться? — удивился Иван.

— Всему виной каляды! Пришел наш Василий под Рождество Христово, вместе с гурьбой таких как сам, в дом каретника. Там их, понятное дело, встретили по обычаю. Угостили пирогами, кренделями, полные сумки гостинцев положили, каляда тоже постаралась на славу. Пели и плясали до седьмого пота. Славили Рождество Господа, желали хозяевам всяческих благ. А наш Катю увидел. Ох, и понравилась она ему Уж он с ней отплясывал. Целовал и обнимал. Той Василий приглянулся. Стала на свиданья к нему выходить. Через год попросил ее согласия стать женой. Катерина согласилась, и тогда наш пришел к ним в дом, просить у каретника руки его дочери. На колени перед ним встал, — вздохнула Варя и, помолчав, продолжила:

— Каретник, узнав, кто к нему пришел и зачем, рассвирепел как зверь. Велел нашего деда палками прогнать не только из дома, но и со двора. Катерину за то, что согласилась на замужество за Василия, побили и целый год держали в доме взаперти. А через год решили обвенчать с каким-то банковским служащим, престарелым, лысым мужичонкой, но зато он был богатым. Дед узнал о том от служанки каретника. И решил помешать венчанию. Собрал своих ребят. Стали они неподалеку от церкви, ждут, а кареты нет. Она так и не приехала. Оказалось, Катя по дороге попросила остановить карету возле лесочка. И пошла… Да так и не вернулась. Сколько ее искали, не нашли. Даже к нашему домой приходили. Весь дом перевернули, а бесполезно. Словно испарилась девка. Была и не стало. Месяц искали. Караулили возле дома деда, все кусты и ямы в лесу проверили, под каждую корягу заглянули. Ан тщетно. Так и умер каретник, не узнав, где его дочь и что стало с нею, — вздохнула Варя:

— Наш тоже искал, звал Катерину, а она не откликалась и не показывалась. А когда три года прошли, приснилась ему невеста и попросила на Ивана Купалу прийти в лес, к озеру одному в полночь. Василий сделал все, как она велела во сне. И пришел, не испугался. А ночь выдалась темной. Сидит он на самом берегу. И вдруг видит, как по озеру рябь пошла, хотя вокруг ни ветерка. Дед смотрит онемело. И видит, как из озера выходит Катерина. В белом подвенечном платье, в фате, и прямиком к Василию:

— Долго же ты меня искал, звал и оплакивал, сколько мук перенес, сколько горя выдержал. Но не отказался, не отступился даже от мертвой.

— Зачем ты утопилась? Ведь мы могли уехать отсюда далеко, где нас никто бы не сыскал! — сказал ей Василий.

— Мой отец нашел бы нас всюду. И прежде всего, отнял бы у тебя жизнь. Я это знала. И не хотела, чтоб ты умер из-за меня. Ты должен жить, потому что я люблю тебя и не могла выйти замуж за постылого. Потому ушла с белого света, но… Со мною твое сердце и твоя любовь. Мы вместе. Ты не видишь меня, но я всегда рядом. И даже когда у тебя появится жена, а их будет много, меня не сможешь забыть никогда. Ни одна из земных не полюбит тебя так, как я. Ты навсегда мой! Слышишь, Василий? Ты только мой! Я буду тенью и солнцем, дождем и снегом, утренним рассветом и звездою над головой. Знай, человек может умереть, но любовь — никогда! Помни! У меня твое сердце! Я не верну его тебе! Потому что, когда от тебя уйдет жизнь, ты придешь ко мне! И мы будем вместе всегда. Нам больше не помешает никто. Знай, только любимых оставляют жить, даже если за это нужно отдать свою. Живи и знай, я жду тебя!

— Дед потом, уже взрослой, признался мне, что никого и никогда не любил так, как Катерину. Знаю, что он не боится смерти, ждет ее с радостью, каждый день. И хотя у него было много женщин, ни одну не назвал любимой, не соврал. И теперь он иногда ходит в лес на Ивана Купалу. Я понимаю, мечтает увидеть свою любовь. Но она не приходит по заказу и просьбе. Появляется, когда сама пожелает. А может, наш Василий не хочет рассказывать и молчит, может он видится с нею. Но мне ту женщину не забыть. Честно говоря, с того дня я боюсь, не люблю ходить в лес. И хотя мы с дедом тогда набрали грибов, очень легко и быстро вышли из леса, мне до самой деревни казалось, что кто-то смотрит нам вслед. А мы идем, спотыкаясь на каждой кочке больным сердцем…

— А тот платок, какой нашла, он у деда? — поинтересовался Иван.

— Сколько лет прошло, разве уцелеет? Я иногда видела его у Василия. Потом и забыла. Это его талисман. Не хочу обижать таким вопросом. Дед не любит, когда к нему в душу лезут. И я очень стараюсь не задеть ненароком, не обидеть его. Знаешь, что он сказал мне перед отъездом к тебе?

— Не навязывайся в бабы, скоро надоешь. Цени в человеке его душу и сердце. Как сама будешь относиться к нему, то получишь в ответ.

— А как же тогда Тарас? Ведь я любила?

— Тарас выродок! А я говорю о мужиках. Не путай людей с извергами. И не дай больше ошибиться душе. Люби достойного человека. И подтолкнул к тебе…

Иван молча поблагодарил деда Василия.

Шло время. И через год Ивану казалось, что он всю жизнь жил с Варей, вот так же спокойно и тихо, без ссор и споров, в полном согласии и понимании, без раздражения и сожалений. Ему завидовали коллеги на работе и друзья. Человек жил теперь дорожа каждой минутой. Он уже не засиживался на работе допоздна, как было раньше, не ходил с друзьями в кафе и бары, не оглядывался на женщин, спешил домой. Ведь там его ждала Варвара. Иван знал, что она любит и дорожит им.

За прошедшее время они дважды побывали в деревне. Там Ивана встретили как своего, родного человека, делились с ним новостями. Вот так вечером присели за столом на кухне, и мать, не выдержав, рассказала:

— А к нам недавно гость пожаловал. Вот так вечером стукнул в окно. Мы с дедом подумали, что кто-то из соседей, иль деревенские свои наведались. Ну, отец пошел открыть. Я на кухне, по своим делам толклась. И даже не глянула, кого к нам занесло. Но слышу, мужик мой в коридоре ругается с кем-то, бубенит на весь дом. Я выглянула и не признала враз. Когда присмотрелась поближе, а это Тараска! Тот самый из Хохляндии. По нахальной морде узнала. Ну и спросила, мол, какого черта тебе тут надобно? А он в ответ: хочу Варьку увидеть, поговорить с ней надобно.

— Опомнился, говно собачье! Нашу девку чуть не загробили, а нынче говорить с ей приспичило! — отозвался от печки дед Василий хрипло.

— Я и ответила, что говорить с ним Варя не станет. Нынче живет в городе, там работает и про него, Тараску, вовсе забыла. Он и ответил, барбос облезлый:

— Ничего! Увидимся, враз вспомнит! Мне с ней об серьезном говорить надобно. О семье! У меня мамка померла. Кто-то должен вести дом и хозяйство! А и не дозволяли ей с дому убегать, не сгоняли в шею. Берегли и заботились как об родной. Чего не доставало? Сметану в задницу через воронку лить? Мать все глаза проплакала, когда Варька убежала. Так и не поняли, чем не угодили мы ей? От себя отрывали, ей пихали. А она неблагодарная! — рассказывала мать.

— Отец с ним спорить стал, кто говно, кто человек? А я без крику спросила: коль Варюха дерьмо, на что за ней приехал? Зачем негодную в дом вернуть хочешь? Найди себе путевую! Иль у вас на Украине бабы перевелись? Иль за тебя нынче и паршивую свинью не сосватать? Небось, вся округа цену тебе знает! Чего такой хороший приблудился к нам за сотни верст? Кто ждал здесь, кому сдался? Замордовали нашу девку, а теперь еще порочишь ее, выкидыш гадючий! И мать твоя жаба из гнилого болота. Варьку голодом морили, когда пузатая была. Дите не дали выносить, вынудили скинуть, нелюди окаянные! Каждый кусок хлеба оговаривали. Да где ж совесть была? Довели, что Варька в петлю чуть не влезла. Всяк день слезами умывалась. Ни жить, ни дышать не давали бабе. Коль не нужна была, зачем держали? Почему домой, к нам в деревню не отправили? Ведь знаешь, что не хотели мы отдавать за тебя Варю! Крадучись увез, как вор, как разбойник, — перевела дух женщина.

— Он поначалу ерепенился. Все пыжился доказать, что хороший. Тут мы его в оборот всей семьей взяли. Сказали, что уехала Варя с деревни здоровой, красивой девкой. А воротилась такой, что хоть через кольцо продерни. На нее смотреть стало жутко.

— Я не виноват, что она без конца хворала на все места. Мать устала врача ей приводить, — ответил змей.

— Врет он. У них в деревне нет врача, и никогда не было. Всех больных в поселок возят. Куда уж мне? Я никогда в той больнице не была. Ни одного их врача не видела! Наврал он все! — вспыхнула Варя.

— Успокойся, девочка моя! Если б ты была такая, как говорил, зачем же приехал за тобой? Почему за столько времени не сыскал другую, там у себя? Иль бабы на земле поизвелись? Он думал, что возьмет с наскоку, а Варя, пожив одна, все простила ему и вернется, стоит лишь позвать. Конечно, в своей деревне никто за него не пошел. Видно, хорошо знали эту семью! — встрял Иван в разговор.

— Хотел я его разом со двора вышибить, за все обиды, а мать не допустила. В избу привела, за стол посадила покормить с дороги. Греха побоялась отпустить голодным. Ить живая душа, хоть и поганая, — сморщился хозяин.

— А Тараска стал про Варю выведывать, где она работает, кем устроилась, сколько получает. Оказалось, что сам он вовсе бездельник. Раней электриком был, но ихнюю контору разогнали. И его уволили. Не сказал за что. Признался, будто с начальником не поладил. Так тот выкинул в этот же день. А жить на что-то надо! Но нигде не мог воткнуться, ни в поселке, ни в городе. Тут еще мать умерла. Вовсе без копейки остался. С хозяйства они имели. Здесь же все из рук посыпалось. Вот и вздумал воротить нашу на хозяйство, отказа не ожидал нахал. Он думал, будто осчастливил своим приездом и предложеньем. Так и брехал, что в его деревне девки снопами к нему под ноги попадают, лишь бы взял. Но душа ни к одной не лежит, Варьку и теперь любит, хотя сам не знает, за что? Ну, да кто ему поверит? — рассмеялась мать.

— Вы б видели, что стало с ним, когда услышал, что ты, Варя, замужем! У него с удивленья ложка выпала. Глаза больше тарелки сделались. Весь красным сделался, да как закричит:

— Как посмела сука спутаться? Ведь мы и нынче с ней расписаны! Она моя законная жена! Как вы дозволили ей в потаскухи сбиться? Аж завизжал, как резаный кабан. А когда чуть стих, тут отец не выдержал. И велел ему замолчать, пока башку не отвернул руками. Ответил, мол, дочь не шлюха, а жена порядочного человека. Больше года вместе живут, друг другом не нарадуются. Наконец-то наша Варя счастлива. И тогда он знаете, что ответил, — дрогнула мать и, оглядев всех, сказала:

— Уходя, Тараска бросил через порог как комок грязи:

— Не радуйтесь! Я сыщу ее! А уж тогда не взыщите! Либо она уедет со мной, либо никому не достанется! Я не дам себе рога ставить!

— Нагнал Тараску уже за воротами. Решил проучить козла. Всадил ему промежду глаз. А он не упал. Удержался на ногах, и сказал:

— Смотри, отморозок, как я тебе садану, самую душу вышибу! Но не кулаками. Ты и без того кровавыми слезами зальешься, они у тебя до самой смерти не просохнут! — закончил отец и добавил:

— Так вы там в городе будьте осторожнее. Мало что взбредет в голову придурку, с него спроса нет! Берегите друг дружку…

Иван с Варей в тот же день забыли это предупреждение. Вернувшись в город, позвонили друзьям, допоздна засиделись, поговорили обо всем, даже словом не обмолвились о Тарасе. О нем попросту забыли, потому что не приняли всерьез угрозу. Да и время прошло. Решили, что давно уехал он на Украину устраивать свою судьбу заново.

Иван даже посмеялся, что так запоздало вспомнил Тарас о Варе и не хватился, не решился приехать за нею сразу.

— Нет, Ванюша! Не для того я сбежала, чтоб вернуться к нему. Лучше умереть, чем жить с Тарасом. И не боюсь я его. Он часто грозился убить меня. За всякую мелочь хватал меня за горло. Тогда мне терять было нечего. А теперь ты имеешься. И ему меня уже не одолеть, — улыбалась Варвара.

На следующий день Иван как всегда отвез ее на работу. Пообещал вечером вернуться вовремя, нигде не задерживаться. Варя помахала вслед ему рукой и вошла в госпиталь. День шел как обычно. Но под вечер санитарка вошла в ординаторскую. Увидела Варвару и сказала:

— А тебя там внизу человек спрашивает. Так просил позвать. Уж и не знаю, чего хочет. Но с букетом цветов и коробкой конфет, наверно, кто-то из выписавшихся больных хочет спасибо тебе сказать и проститься. Сходи, уважь человека. Пусть с доброй памятью домой вернется.

Варвара даже халат забыла снять. Так и выскочила во двор вся в белом. Думала, что этот разговор будет коротким, и она тут же вернется обратно.

Женщина огляделась. На скамейках двора было необычно пусто. И лишь на последней у самых ворот сидел человек с букетом цветов и конфетами. Он не встал навстречу, ждал, когда женщина подойдет сама. Варвара подошла, человек сидел, опустив голову, лица не было видно:

— Вы звали меня? — спросила торопливо.

Мужик поднял голову, и Варя узнала Тараса:

— Что нужно тебе? Чего пришел? — спросила зло.

— А ты сама не понимаешь? Я за тобой приехал. Быстро собирайся, и поехали домой! Хватит шляться по чужим углам. Дома дел полно, мама умерла, так и не дождавшись, когда ты остепенишься, наберешься ума и вернешься в дом. Ты, как вижу, все забыла?

— Ты что? Совсем офонарел? Я уехала не для того, чтобы снова вернуться к вам. Кто вы для меня? Нелюди, звери! Навсегда забудь и оставь! Я не хочу видеть и вспоминать! Слышишь, я ненавижу вас! Обоих презираю! Не попадайся на моем пути. Я замужем и счастлива! Мы любим друг друга! Я никогда не вернусь к тебе!

— Вернешься!

— Ни за что!

— Одумайся, дура! Я готов простить тебя!

— За что? Я люблю Ивана! Ты забыт и навсегда вычеркнут из моей жизни.

— Но я вот он! И вовсе не собираюсь уступать тебя никому! Пошли! — схватил за руку, потащил к воротам.

— Отстань! Пусти! Я никуда не пойду с тобой! — вырывалась зло, возмущенно.

Пощечина была неожиданной:

— Опомнись, уродка! Я муж твой, законный, чего выделываешься? Говорю, иди нормально, не дрыгайся! — выдернул Варвару за ворота госпиталя.

— Уйди! Я не хочу никуда уезжать с тобой! Слышишь, другого люблю! Тебя ненавижу! — вырвала руку, бросилась к воротам. И только успела схватиться за них, Тарас догнал. Варя почувствовала резкую боль под лопаткой, она парализовала женщину и не дала уйти.

Варя упала лицом на асфальт, хотела крикнуть, позвать на помощь, но не было сил. Она слышала, как поспешно убегал Тарас.

— Варя, Варенька, родная моя! — услышала знакомый голос Ивана. Женщина открыла глаза, попыталась улыбнуться.

— Варя! Кто это сделал?

— Тарас! Он убежал. А ты со мной, Ванюша, слышишь, я никому тебя не отдам. Никогда. Ты только мой! — закрыла глаза.

Иван остался ждать у дверей операционной. Он приготовился простоять тут всю ночь. Но не прошло и десятка минут, двери открылись нараспашку, из них вывезли каталку. На ней лежала Варя, накрытая простынью с головой.

— Доктор! Она жива?

— К сожалению, спасти не удалось! — снимал маску хирург:

— С таким ранением никто не выживает! — пошел человек в ординаторскую, вытирая пот со лба. Он не мог больше говорить. Он плакал по человеку, какую уважал…

Тараса задержала милиция ночью, уже в поезде. Он безмятежно спал. Его вывели из вагона уже в наручниках, пересадили в спецмашину милиции и вернули в город. Когда через три месяца зачитали приговор и огласили, что ему предстоит отбывать в зоне десять лет, он закричал:

— Я убрал шлюху! Она все годы изменяла мне! Не хотела разводиться, отказалась рожать ребенка! Таким зачем жить на свете?

Иван не пошел на процесс. Он сидел возле могилы Вари, ему не верилось в случившееся.

— Какая дикая нелепость, девочка моя! Ведь я уже ехал за тобой, чтоб забрать тебя с работы. Этот подонок опередил на считанные минуты. Кто мог предположить? Ты всегда была доверчивой, не имела врагов и не знала, что самой изощренной и непредсказуемой бывает месть негодяев…

А ночью он снова видел во сне Варвару. Она собирала цветы на лугу, сплела венок и, надев его на голову Ивана, сказала смеясь:

— Приди ко мне на могилу в день Ивана Купалы, в полночь, и мы снова будем вместе. Я никогда никому тебя не отдам. Слышишь, Ванюшка, я люблю тебя!