Последний свидетель

ГЛАВА 20

В тот же понедельник, на третий день судебного процесса, Томас безостановочно расхаживал по комнатам дома «Четырех ветров», не в силах усидеть на месте или найти себе хоть какое-то занятие. Из-за приоткрытой двери в кухню доносились приглушенные голоса тетушки Джейн и детектива из Кармута, но он не пытался разобраться, о чем идет речь. Он и без того знал, что тетя Джейн говорит о суде, проходящем в Лондоне; она ни о чем другом просто не говорила с тех пор, как вернулась во Флайт накануне вечером. И Томас больше не желал слышать о толстяке адвокате Греты, о его грязных уловках, о присяжных, которые все видели, слышали и молчали. Томас знал: завтра придет его черед. Но ему не хотелось об этом думать.

Но вот он перестал бродить и остановился посреди широкого коридора, на полпути между входной дверью и лестницей наверх. Выглянул в окно, увидел тисы в ярких лучах летнего солнца, и вдруг со всех сторон на него налетели голоса, обрывки разговоров, они так и плавали в воздухе, точно пылинки, поднятые ветром.

Некоторые голоса он узнавал, или ему казалось, что узнавал, но они замирали вдали прежде, чем он мог убедиться точно. Ему показалось, он слышит маму, она говорила что-то о платье, но голос ее был моложе, словно принадлежал еще совсем юной девушке, такой звонкий и беззаботный. За ним последовал другой голос, тоже вроде бы мамин, но тоном ниже, она рассуждала о какой-то лошади. Томас обернулся, но там, разумеется, никого не было, лишь где-то вдалеке плакал мужчина, а снизу, глухо, словно из преисподней, доносилось имя «Сара».

Потом голоса переместились вверх и звучали теперь над головой Томаса. Мужчина, глотая отдельные слова, говорил об Индии, к нему примешивался старческий женский голос, бормочущий ругательства. Ее слова доносились откуда-то совсем издалека, Томас едва их различал.

Он так и застыл как вкопанный, не понимая, реальные это голоса или нет. Они призывали его подняться по лестнице, он на протяжении многих месяцев старался не заходить на второй этаж. Там, наверху, на площадке, стоит книжный шкаф, где он прятался, и обойти это место, то самое место, где была убита мама, никак не возможно. Нет, старый ковер оттуда убрали, положили новый, но он помнил, где находились пятна крови. Тогда ему пришлось перескочить через них, спеша за помощью к Кристи Маршу.

Томас закрыл глаза и вдруг понял свою ошибку. Владельцы голосов и не думали от него прятаться. Они находились наверху. И когда он начал медленно подниматься по лестнице, так и рванулись к нему навстречу. И обладатели их, старуха и военный, спорили о событиях настоящего времени.

— Он мой, говорю тебе. Мой. И я волен распоряжаться им, как хочу.

— Стивен, Стивен, — послышался дрожащий, укоризненный голос женщины, а потом вдруг снова ушел куда-то, и на смену ему явился голос мамы. Она говорила с ним, с Томасом, в машине по дороге в Лондон. Было это в прошлом году, и Томас помнил, как силился расслышать мамины слова, уносимые ветром. — Мне страшно хочется знать, какой она была, Том. Страшно хочется знать, какая она была.

Как ни странно, но по мере продвижения наверх, тревога и страхи начали отпускать Томаса. Он не был здесь уже больше года, но спокойно миновал то место, где умерла мама, как-то и не подумав об этом. Теперь он знал, куда идет, и повернул к двери в спальню, даже не оглянувшись на большой книжный шкаф, стоящий слева. На секунду испугался: что, если тетушка Джейн заперла дверь, но затем надавил на ручку, она повернулась, и он вошел.

Томас знал, что некоторые из картин, висевших в спальне, были повреждены грабителями, когда они искали сейф, но портрет бабушки остался нетронутым, висел себе на прежнем месте, над камином. Именно таким он его и запомнил. Горящие глаза, ослепительная улыбка, энергичное лицо, казалось, оно все так и дышит свободой и решимостью. Но и любовь… она тоже читалась в этих темных глазах. Томас смотрел снизу вверх на леди Сару Сэквилль, которую никогда не знал. И вдруг его охватило предчувствие, что этот портрет должен что-то ему рассказать, но что именно, он и представить не мог. Бабушка смотрела с портрета на мир, которого совсем не знала. И он ничего не знал о мире, в котором жила она. Художник, написавший его, был давно мертв, осталась лишь картина, реликвия, собирающая пыль.

Томас отвернулся к окну и вдруг со всей ясностью понял, что именно искал на этом портрете. Кольцо на бабушкином пальце. Камень отливал полуночным синеватым мерцанием, как в тот день, в машине, на руке матери. Только тогда в нем вспыхивали искорки солнца.

И тут он вспомнил каждое мамино слово, точно то было вчера. «Она всегда носила его. Отец подарил ей на совершеннолетие. Бабушке тогда исполнился двадцать один год. Старая история, ты же знаешь, я тебе уже рассказывала. Ну, о том, как попало оно в нашу семью из Индии. Все описано в письме, где-то оно лежит, надо будет поискать…»

Насколько Томас помнил, мама так и не стала искать это письмо. Лондон, «Макбет», Грета — все эти события просто заставили забыть о намерении. А потом произошло убийство. Леди Энн ушла навсегда и находится теперь где-то рядом со своей матерью. Обе умерли ровно в сорок лет.

Томас огляделся. Мамины платья до сих пор висели в гардеробной, и тут вдруг он подумал, что никто ни разу не заглянул в письменный стол-бюро орехового дерева, что стоял в углу спальни. Разве что убийцы могли, когда обыскивали комнату.

Со дня похорон сэр Питер ни разу не приезжал в дом «Четырех ветров», а тетушка Джейн панически боялась всего, что связано с документами.

Томас подошел к столу, откинул крышку. Вроде бы ничего не тронуто. Он вспомнил осень прошлого года, когда они с Мэтью решили ехать в Лондон, вспомнил, как мама рассказывала ему о потайном ящике стола, что находился в их лондонской квартире. Он вошел в комнату и открыл этот ящик словно по наитию. А поначалу искал в подвале, в компьютерной комнате, в отцовской спальне наверху, и все безрезультатно. И вот тогда он вдруг остановился у лестницы на первом этаже, услышав голос мамы, которая нашептывала ему: «Поди сюда, Том… Хочу кое-что тебе показать… Это тайна».

Тогда Томас осторожно надавил на потайную кнопку, что находилась под одним из нижних ящиков, деревянная панель сдвинулась в сторону, открыв углубление. Там лежал медальон. В память врезалась каждая деталь и мелочь, как он достал этот медальон из тайника, открыл золотую крышку, показал Мэтью снимок внутри, потом двинулся к двери и увидел на ступеньках Грету. Она смотрела на него каким-то безумным взглядом.

Томас даже затряс головой, стараясь изгнать из памяти Грету и медальон. Ничего, подождут до завтра. Завтра толстяк адвокат Греты наверняка будет задавать ему много вопросов о той поездке в Лондон.

Он перевел взгляд на столик-бюро мамы. Никаких потайных ящиков тут не было. Только письма и документы, аккуратно заполнявшие отделения для бумаг, некоторые были стянуты резинками. Сверху лежало незаконченное письмо в Лондонский садовый центр с просьбой прислать черенок розы с каким-то экстравагантным латинским названием. Письмо было датировано 31 мая 1999 года. День смерти мамы.

Раскладывая бумаги на полу, Томас не отдавал себе отчета, что именно ищет, и вот вскоре стал напоминать одинокий островок в целом море бумаг. И все же наконец нашел. В нижнем ящике на самом дне лежала небольшая черная шкатулка из драгоценных камней, обернутая в сложенное в несколько раз письмо. Еще даже не открыв шкатулки, Томас уже догадался, что в ней находится, и все равно совершенство темно-синего камня потрясло его. В ладони сиял и переливался таинственным сумеречным блеском драгоценный сапфир, отвести от него взгляд было просто невозможно.

Почему мама не убрала камень в сейф, где держала все остальные драгоценности? Возможно, ответ он найдет в письме. Письмо было сложено в четыре раза, Томас осторожно развернул листок. Некогда белоснежная веленевая писчая бумага пожелтела от времени, и Томаса на секунду охватил суеверный страх: что, если чернила вдруг исчезнут под воздействием солнечного света или само письмо рассыплется в прах прямо у него в руках?.. Но этого не случилось.

То действительно было письмо, и в левом верхнем углу красовался заголовок: «дом четырех ветров». И дата — 28 ноября 1946 года. А внизу подпись: «Папа», и Томас вскоре понял, что написал его прадедушка, сэр Стивен Сэквилль, чей портрет висел внизу, в гостиной. Сэр Стивен прожил долгую жизнь, и портрет этот был написан в честь его восьмидесятилетия. Стало быть, ему было пятьдесят восемь, когда он написал это письмо дочери, а той исполнился двадцать один год.

«Дорогая Сара,

Ты просила меня побольше рассказать о сапфире Султана, именно так называется драгоценный камень, который я подарил тебе на совершеннолетие. Он привезен из Индии, там он принадлежал набобу одной из диких северо-восточных провинций у границы с Афганистаном. О султане, некогда владевшем этим камнем, мне ничего не известно, не знаю, при каких обстоятельствах завладел этой драгоценностью набоб. Однако известно, что сапфир этот славился на всю северную Индию благодаря своим размерам и совершенству формы, а потому я с нетерпением ждал, когда случаю будет угодно свести меня с его владельцем. Темное мерцание этого камня — самое изумительное, на мой взгляд, его качество. Никогда прежде не видел я ничего подобного, а ты же знаешь, твой отец всегда неплохо разбирался в драгоценных камнях».

Томас поднял глаза от письма и взглянул на портрет бабушки, такой молодой и красивой, с сияющим сапфиром на пальце, подарком отца. Очевидно, нося кольцо с этим камнем, леди Энн чувствовала особую близость к матери, но камень, который Томас теперь держал в руке, казался ему чуждым и опасным. Драгоценность передавалась в семье Сэквилль из поколения в поколение, но не приносила счастья ни одному из обладателей.

Томас вернулся к письму.

«Меня отправили к северо-восточной границе, там были найдены неопровержимые свидетельства того, что местный набоб готовит заговор против британских властей. Действовать надо было решительно и быстро, другого выхода просто не было, и вот я с небольшим отрядом направился ко дворцу набоба, так он называл этот безобразного вида укрепленный дом. Набоб был смертельно ранен во время короткой перестрелки, и я, войдя во дворец, застал его уже при смерти. Там же и нашел этот знаменитый сапфир. Однако, как вскоре выяснилось, жизнь в старом мошеннике еще теплилась, он оказался куда живучей, чем я предполагал. И прокрался за мной в комнату. В руках у него был старинный кинжал с орнаментом, но, к счастью для меня, метнуть далеко и точно он его уже не смог. Это последнее усилие ослабило его, и вскоре он умер. Но до этого все же успел увидеть в руках у меня драгоценный сапфир. И последними его словами были проклятия. Он проклял меня и весь мой род, всех потомков, но тогда я не придал этому значения. Возможно, кто-то скажет, что я не должен был забирать этот камень, но я всегда думал, что имел на это право, поскольку рисковал жизнью и справедливо наказал коварного предателя.

Я искал оправдания и в тех четырех нелегких годах, что провел на службе своему королю и родной стране, сражаясь в окопах во Фландрии, но то было уже после возвращения из Индии. И еще я ничуть не сомневаюсь, что на твоем прелестном пальчике, дорогая, сапфир Султана смотрится куда как лучше, чем выглядел бы в Британском музее под запыленным стеклом.

А потому ты не должна испытывать ни малейших угрызений совести и сомнений, что сапфир по праву принадлежит мне и что я имел полное право и удовольствие презентовать его тебе на день рождения. А романтическая история этого камня, надеюсь, заставит тебя ценить подарок еще больше.

В Лондоне я зашел к «Картье» и попросил вставить сапфир в золотое кольцо, и я надеюсь, ты согласишься со мной, что работа была исполнена безукоризненно. Внутри выгравирована наша фамилия, и я от души надеюсь, что кольцо останется в семье Сэквилль и будет переходить по наследству из поколения в поколение».

Томас перечитал письмо еще два раза, и с каждым разом его все более возмущал этот самооправдательный тон автора. Описанные в нем события, вопреки утверждениям прадеда, вовсе не казались ему романтической историей. Нет, скорее то была довольно неуклюжая попытка старого вояки как-то оправдать этот свой поступок тридцатилетней давности. Очевидно, что совесть продолжала мучить сэра Стивена до конца его жизни. Очевидно также, что он сам проговорился в начале письма, обронив фразу, что знал о сапфире еще до того, как встретился с его владельцем. А может, предательство со стороны набоба было лишь предлогом для его убийства и похищения драгоценного камня? Если да, то попытка как-то замаскировать похищенное, вставить камень в золотую оправу, по сути своей ничего не меняла.

Томас приблизился к одному из высоких окон, откуда открывался вид на море, и поднес камень к свету. Да, так и есть, на внутренней стороне кольца летящими наклонными буквами было выгравировано «СЭКВИЛЛЬ», что, впрочем, вовсе не означало, что сапфир является законной собственностью семьи Томаса. Убийство и грабеж еще никогда не давали на это права, что бы там ни думал и ни писал старый сэр Стивен.

Томас чувствовал: есть какая-то связь между убийством набоба, случившимся около ста лет тому назад на другом конце света, и трагической смертью мамы в доме «Четырех ветров». И еще ему казалось, что далеко не случайно он обнаружил это кольцо и письмо. Словно мама специально оставила их в столе, хотела, чтоб он их нашел. Теперь он понял: темно-синий сапфир был своего рода испытанием. И он должен решить, что с ним делать.

Томас пытался представить сцену, описанную прадедом в письме. И ему почему-то казалось, что набоб был красивым молодым человеком в алом расшитом золотой тесьмой кафтане и широченных белых шароварах. Возможно, потому, что именно так выглядел и так был одет султан Багдада на картинке в книге «Тысяча и одна ночь», которую мама подарила ему на шестнадцатилетие. У набоба была темная, почти оливковая кожа, волосы скрыты под складками высокого тюрбана. И еще во дворце у него жила желтая канарейка, она пела, сидя в позолоченной клетке, когда набоб вкушал разные восточные яства. А блюда подавали девушки, красавицы с длинными черными волосами и пышными грудями. А перед дворцом находился фонтан, украшенный каменными дельфинами, и пенящиеся серебристые струи воды падали на мраморные плиты двора набоба.

И тут в эту сцену ленивого восточного благоденствия, так живо возникшую в воображении Томаса, ворвался другой образ. То был мужчина, изображенный на портрете в гостиной, но только совсем молодой, и во взгляде его читалась жестокость.

Никаким рыцарем сэр Стивен тогда не был. Он был просто Стивеном Сэквиллем, прибывшим три года тому назад из Англии в Индию с целью сколотить состояние и парой черных револьверов в карманах брюк, которые могли обеспечить достижение этой цели. Особое пристрастие Стивен Сэквилль испытывал к драгоценностям. Он жадно слушал бесконечные байки и легенды о поисках редких камней, путешествиях и счастливых находках, но вскоре круг его интересов сузился и сконцентрировался на сапфире Султана, этом удивительном темно-синем драгоценном камне, в котором, казалось, сосредоточились все тайны и загадки континента. И сэр Стивен не успокоился, пока не раздобыл этот камень.

Томас понятия не имел, откуда вдруг ему стало все это известно, но был уверен, что дело обстояло именно так в тот день, почти сто лет тому назад, на другом конце света. Его прадед не имел никакого права поступать так с набобом. И ни о какой защите британских интересов там речь не шла. Это оправдание он придумал уже после того, как завладел сапфиром, а набоб к тому времени был мертв и не мог опровергнуть эту ложь.

Томас представил себе сцену убийства. День наверняка выдался страшно жаркий, и набоб возлежал на диване после трапезы, а двое темнокожих слуг обмахивали его опахалами из пальмовых листьев. Правда, теперь Томас не знал, пела ли тогда желтая канарейка, да и черноволосых служанок тоже не видел. Он не знал, спал ли набоб или просто лежал с закрытыми глазами и медитировал. Но он видел, как, заслышав стук лошадиных копыт во дворе, а также выстрелы и крики, молодой человек поспешно поднялся с дивана. Томас видел, как бежит через анфиладу дворцовых комнат набоб в серебристых парчовых туфлях с загнутыми носами, бежит и вдруг лицом к лицу сталкивается со своим убийцей. В последнюю секунду он успел заглянуть в холодные голубые глаза Стивена Сэквилля из дома «Четырех ветров», что в графстве Суффолк, который прибыл в Индию по заданию своего короля, чтобы убивать и грабить. Вот прогремели два выстрела, и англичанин перешагнул через свою жертву, точь-в-точь как перешагнули через тело матери Томаса ее убийцы, когда она лежала на площадке и истекала кровью. И кровь эта впитывалась в ковер.

Нет, параллели на этом не прекратились. Сэр Стивен явился к набобу с целью завладеть сапфиром, а убийцы матери Томаса ворвались в дом с целью завладеть драгоценностями Сэквиллей и забрали все, за исключением сапфира. Он так и лежал себе в нижнем ящике стола орехового дерева, дожидаясь, когда он, Томас, найдет его там. Чтоб древнее индийское проклятие продолжало уничтожать одного Сэквилля за другим, пока весь их род не исчезнет с лица земли.

Томас сунул кольцо с сапфиром в карман и снова выглянул из окна спальни на море. Все тот же знакомый пейзаж: небо, солнце, вода, и простирается все это до самого горизонта. И тут вдруг Томас понял, что надо делать.

Он убрал письма и документы обратно, рассовал по ящикам стола. Еще раз взглянул на портрет бабушки, размышляя о том, какие конфликты, наверное, разгорались между этой женщиной со свободолюбивым духом и ее отцом, привыкшим править всеми жесткой рукой. Интересно, подумал Томас, скакала ли она на лошади по пляжу, у самой кромки моря, куда он теперь направлялся. Должно быть, да, наверняка, хотя мама ничего не рассказывала ему об этом.

Спустившись по лестнице, он вдруг остановился и призадумался. Стоит ли говорить тетушке Джейн, куда он идет? Из кухни доносился ее голос. Она все еще беседовала с полицейским, настоявшим на том, что он должен сопровождать Томаса везде, куда бы тот ни направился. А ему было необходимо побыть одному. Он зашел в ванную на первом этаже, схватил первое попавшееся полотенце и зашагал по лужайке к северной калитке, предварительно убедившись, что из окон кухни они его не увидят.

Он повернул ключ в замке и распахнул калитку. Вокруг, насколько хватало глаз, ни души, и Томас вдруг почувствовал себя страшно уязвимым. Впервые за целую неделю он вышел из дома. Солнце просвечивало сквозь ветви деревьев, листва и ветки сплелись наверху, образуя естественный полог, и Томас зашагал по тропинке среди танцующих на песке теней и бликов вниз, к пляжу. Грохот пока еще невидимых волн, разбивавшихся о берег, становился все громче, и Томас вспомнил, в какое возбуждение приходил Бартон, заслышав эти звуки. Пса так и раздирали противоречивые желания. С одной стороны, надо было держать хозяев в поле зрения, с другой — его так и подмывало броситься, не дожидаясь их, вперед, к необъятному пространству, что открывалось за последним поворотом дороги. И Бартона теперь уже нет; он похоронен рядом с маленькой собачонкой по кличке Мэтти невдалеке от северной калитки. А он, Томас, остался на этом свете один-одинешенек.

Но вот он вышел на пляж и едва не ослеп, с такой силой ударило в глаза яркое солнце. Пришлось даже заслониться ладонью. Другую руку он держал глубоко в кармане, крепко сжимая в ладони кольцо с сапфиром.

Сегодня выдался один из тех редких летних дней, когда ветер разогнал все облака в необъятном небе над Суффолком, и над головой раскинулся сияющий, бледно-голубой купол. Единственным признаком того, что место это все же обитаемо, был аэроплан, прочертивший на фоне неба белую и тонкую карандашную линию.

Томас вспомнил о маме. Она всегда почти по-детски радовалась таким вот ясным дням и едва ли не силой заставляла тетушку Джейн сопровождать ее на пляж. Там старуха усаживалась на складной стул, длинная черная юбка доходила до самых лодыжек. Экономка не делала никаких уступок песку и солнцу, ну, разве что водружала на нос огромные солнечные очки, отчего становилась похожа на члена сицилийской мафии. Томас с мамой плавали в волнах, затем выбегали на песок. Растирались полотенцами и принимались за сандвичи, которые тетя Джейн держала в корзине с крышкой и прятала под свой стул, чтоб Бартон до них не добрался. После мама загорала на солнце и говорила с тетушкой Джейн о прошлом, а Томас строил замки из песка и населял их пластиковыми рыцарями, которых мама привозила из магазина игрушек во Флайте.

Томас бродил по пустынному пляжу, стараясь прогнать воспоминания о тех счастливых временах. Затем остановился у самой кромки воды и снял всю одежду. Сложил ее аккуратной кучкой на песке, сверху придавил туфлями, чтоб не разлетелась от ветра. С минуту он стоял голый, наслаждаясь теплыми лучами солнца, затем нырнул в набегавшую волну, сжимая в руке кольцо с сапфиром.

Солнце и теплый ветер, похоже, не оказывали никакого воздействия на температуру воды в Северном море, от ледяной волны в груди все так и сжалось. Он выплыл на отмель, встал на ноги, потом разжал ладонь и взглянул на сверкающий под солнцем сапфир. Перевернул кольцо, прочитал фамилию, выгравированную изнутри на золотом ободке кольца. Изумительно красивая вещь, потрясающий драгоценный камень, но он давил на весь род Сэквиллей тяжким грузом. За поступком прадеда последовала тяжкая расплата, неминуемо заплатят за смерть мамы и ее убийцы, придет и их час. Сэквилли расплатились за грех сэра Стивена своей кровью, и вот теперь настал час избавиться от этого камня.

Томас размахнулся и швырнул кольцо в море. Через секунду сапфир пошел на дно, почти без всплеска. Воды сразу же поглотили его. Морю, как и земле, было все равно. Что драгоценные камни, что простая серая галька, морю безразлично. Это люди проводят между ними различия. Убивают друг друга ради обладания неодушевленным предметом.

Плывя назад, к берегу, Томас испытывал невероятное чувство облегчения. Словно новые неведомые силы вселились в него, он был настолько возбужден, что побежал по песку, забыв о своей наготе. Наверное, вот так же, охваченная сладостным ощущением свободы, скакала на лошади по пляжу его отчаянная бабушка. Он чувствовал в своих жилах ее горячую кровь, бегал, кувыркался, пинал песок ногами, и солнце грело его обнаженное молодое тело.

Затем, немного успокоившись и одевшись, Томас поднялся на песчаную дюну и зашагал по ее гребню к дому. Мама запрещала ему ходить этой дорогой, песок такой сыпучий, можно и упасть. Но сегодня Томас чувствовал себя защищенным от всех опасностей и несчастий. Поднявшись на самую высокую точку, он увидел пирамиду из камней. В центре ее находился крупный и гладкий серый камень, которым в девятнадцатом веке в тогдашней традиции Сэквилли отметили границы своих владений.

Позади, почти до самой восточной калитки, тянулись пологие дюны. Впереди до самого горизонта простиралось Северное море. Где-то справа, на побережье, находились города Флайт и Койн, разделенные рекой под названием Флайт. Отсюда Томас видел лишь два церковных шпиля да крошечный рыбацкий баркас, выходящий из гавани в открытое море.

По левую руку от Томаса раскинулся довольно большой город Кармут, там дороги были уже шире, и по ним непрестанным потоком двигались в сторону Лондона и на запад грузовики и легковушки. Завтра утром туда же предстоит ехать и самому Томасу, на заднем сиденье полицейского автомобиля без особых опознавательных знаков. Сержант Хернс сказал, что им надо выехать не позже шести, чтоб вовремя успеть в Олд-Бейли.

Томас понурил голову. Мысль о том, что предстоит завтра, давила на него тяжким грузом. И вот, бросив последний взгляд на необъятные морские просторы, он зашагал к дому.

Вошел он через восточную калитку, от души надеясь, что тетя Джейн и полицейский не заметили его отсутствия. Он не хотел понапрасну волновать их. Но оснований для тревоги, как оказалось, не было. Они пили уже третью чашку кофе, когда он вошел в кухню. Тетушка Джейн всегда любила и почитала закон и его представителей, но к этому полицейскому испытывала особое расположение. Он был из местных, знал все городские слухи и сплетни, но главное — являл собой благодарную аудиторию для выслушивания мнений тети Джейн о Грете, ее адвокате, а эти ее высказывания с каждым днем становились все категоричнее.

Томасу надоели все эти разговоры. Он решил перевесить портрет бабушки из маминой спальни в свою, для чего ему потребовалась помощь.

Через двадцать минут дело было сделано. И портрет леди Сары Сэквилль занял новое место в спальне Томаса, между картой, где были отмечены все суффолкские кораблекрушения, и фотографией мамы с Бартоном.

В ту ночь Томас смотрел на бабушку, лежа в постели, и улыбка в ее сияющих черных глазах грела его сердце. Она придавала силы, готовила к встрече со взглядом совсем других сверкающих, зеленых глаз, что будут смотреть на него завтра в суде.