Последний свидетель

ГЛАВА 9

Немало прошло времени с тех пор, как Томас последний раз посещал дом неподалеку от Кингз-Роуд, и он радостно носился по лестницам, открывал и закрывал двери, заглядывал в комнаты.

У Греты был здесь свой кабинет, располагался он в полуподвальном этаже здания. Вообще весь этот этаж был превращен в своего рода офис из нескольких помещений, где сэр Питер занимался бумагами и проводил важные встречи. Теперь же все эти комнаты были пусты, поскольку сэр Питер с Гретой уехали на неделю в Мидлендс, в свой избирательный округ. И должны были вернуться лишь завтра к вечеру, так что дом был в полном распоряжении Томаса еще целые сутки.

Особняк был высокий и узкий, позади находился небольшой садик, обнесенный изгородью. Сэр Питер купил этот дом двенадцать лет тому назад, когда его впервые избрали в парламент, и всегда чувствовал себя в нем свободно и уютно, не то что в доме «Четырех ветров», где на всем лежала печать леди Энн и ее знатных предков.

Комнаты были обставлены дорого, но со вкусом, и казались безликими, не было в них ни одного предмета, говорившего о личной жизни хозяина. За исключением, пожалуй, двух снимков, студийных фотографий леди Энн и Томаса. Обе были вставлены в тяжелые рамы и стояли на книжном шкафу в гостиной. Библиотека являла собой биографии государственных деятелей, труды по экономике и внешней политике. Томас долго и безуспешно искал на полках какой-нибудь роман.

И еще все здесь было прибрано с необычайным тщанием. Даже произведения искусства и декоративные предметы висели и стояли под правильными углами по отношению к своим «соседям», а подушки на креслах и диванах были такие тугие, точно на них никто никогда не сидел. Томас заметил, что почти в каждой комнате, за исключением его спальни наверху, есть часы.

Леди Энн прилегла отдохнуть после поездки, и в доме вдруг стало холодно и неуютно. Томас распаковал вещи, разложил одежду на креслах и стульях в своей комнате, но ощущение внутренней пустоты заполнить никак не удавалось. В таком доме, подумал Томас, можно умереть, и никто этого даже не заметит.

На улице же все было иначе. В Челси выдался прекрасный и теплый весенний день, молодые красивые девушки разрядились в туалеты, оставлявшие груди и ноги максимально открытыми, и Томас поразился этому зрелищу. И даже испытал нечто похожее на вожделение, и тут же устыдился этого, то же неловкое чувство охватило его чуть раньше днем, когда они с мамой заходили за покупками в «Харродз» [2].

Позже они обедали в маленьком французском ресторанчике с видом на Биг-Бен и здание парламента. Томас вспомнил об отце и порадовался тому обстоятельству, что он теперь так далеко от дома. Чувства к Грете были куда сложней и противоречивей. Не было дня, чтоб Томас не вспоминал, как стоит она, обнаженная до пояса, в маминой спальне и открыто демонстрирует ему свои груди. Девушки, проходящие мимо по тротуару, живо напомнили ему эту картину, и одновременно он почти ненавидел Грету. Он помнил, что она всегда смотрела на мать и отца с жадностью, точно завидовала тому, что они имеют. И в то же время вспоминался другой ее взгляд, как смотрела она на него тогда в спальне, а потом сказала: «Что, пялишься на мои груди, да, Томас?» И засмеялась, когда он начал это отрицать.

Вернувшись домой, Томас лег в постель и долго прислушивался к голосам припозднившихся прохожих, доносившимся с улицы. Откуда-то издалека слышалась песня Дэвида Грея «Белая лестница», и звуки ее отозвались в сердце Томаса тоской по людям и местам, которых он еще не знал.

Лишь к полуночи он погрузился в беспокойный сон. Снилось ему, что он снова находится в маминой спальне во Флайте, видит отражение Греты в высоком зеркале, только сейчас она вроде бы не замечает, что он застыл в дверях. Она стоит, уперев руки в бедра, и на ней то самое шелковое лимонно-желтое платье из маминого гардероба, которое она тогда примеряла. Только на этот раз она подхватила его в талии тонким черным ремешком из змеиной кожи — под цвет волос.

Вот она медленно поднесла руки к пряжке, расстегнула ее. Подержала ремешок за оба конца и отпустила. Во сне он медленно упал на пол, но никакого звука Томас при этом не услышал. Это был сон без слов и звуков, но в отличие от других снов он был наполнен желанием. Грета сделала так, потому что он хотел. Если б не хотел, она бы не стала, остановилась. Нет, не так, тогда ее вообще бы не было во сне.

Она медленно завела руки за спину, к длинной «молнии», что тянулась от самого основания шеи. Ухватила застежку пальцами и неспешным и каким-то многозначительным движением потянула ее вниз. Он почти физически ощутил это движение, точно сам провел пальцами по ее позвоночнику. И еще он знал: она сделала это потому, что ему так хотелось. От этого, казалось бы, совсем незначительного усилия его качнуло в сторону. Он даже ухватился за дверной косяк, но она, похоже, ничего не заметила. Приподняла руки, выскользнула из платья, потом перешагнула через него и подошла еще ближе к зеркалу. Платье осталось лежать на полу, напоминая обмелевшую лужицу.

Тело ее было — само совершенство. Томас физически ощущал таившуюся в нем силу, видел, как играют мышцы бедер под округлыми холмиками ее ягодиц. В воображении своем он медленно поглаживал ладонью внутреннюю часть этих роскошных бедер. И тут, словно прочитав эти его мысли, Грета медленно раздвинула ноги и изогнулась всем телом.

И вот во сне Томас вышел из дверной тени, сделал шаг-другой вперед и опустился на колени. Потянулся почти невидящим жестом, обнял ее торс обеими руками и притянул к себе. И вот пальцы ощутили затвердевшие соски грудей, которые она поднесла еще ближе. Почти в ту же секунду он нащупал языком влажное углубление между ног, и ринулся вперед, в сладкую томительную тьму, содрогаясь от экстаза.

Томас метался и ворочался в постели, пуховое одеяло свалилось на пол, но он не проснулся. Сон не отпускал его. Он чувствовал на плечах руки Греты, чувствовал, как тянет она его за собой в мамину постель.

Тогда он вскочил на ноги, пытался вырваться, но потерял равновесие и оказался на постели. И уже изогнул спину, готовясь еще глубже вонзиться в податливую плоть, как вдруг взгляд его упал на кольцо с сапфиром. Камень в оправе, отливая синим полуночным светом, красовался на пальце Греты, а с красивой длинной шеи свисал мамин золотой медальон на цепочке.

Он дико закричал во сне и тут же проснулся. Увидел, что лежит на постели, совершенно обессиленный, точно после долгого плавания, услышал, как мимо дома с громким воем сирены пронеслась пожарная машина, вскоре звук замер вдали.

Томас стоял у раковины в ванной и умывался. Поднял глаза на свое отражение в зеркале и залился краской. Смешанные чувства обуревали его, он испытывал и отвращение к себе, и одновременно — сексуальное возбуждение, жажду доминанты над другим человеком. Опустил глаза вниз, оглядел свое тело и почти испугался. Похоже, он совершенно не властен над ним.

Внутренние часы его были по-прежнему настроены на неторопливый и неизменный ритм Флайта. Год за годом там ничего не менялось, кроме погоды. До тех пор, пока не умер Бартон, именно поэтому мама привезла его в Лондон, где все было по-другому. Девушки на улице, музыка по ночам, вой сирен. Здесь могло случиться все, что угодно, и внезапно Томас ощутил себя пленником отцовского дома с его безликими комнатами и высокими лестницами. Надо выйти на улицу, погулять, вдохнуть свежего воздуха, хотя бы на пять минут.

Он торопливо оделся и сбежал вниз по лестнице на цыпочках, не хотел будить маму. Стоявшие внизу, в холле, высокие дедовские часы показывали половину первого, и Томас понял, что проспал не больше часа прежде, чем его разбудила сирена.

Он отворил дверь, выглянул. Большая улица, проходившая слева от дома, казалось, совсем обезлюдела, как и маленькая боковая улочка, на которой и стоял отцовский дом. Музыку выключили, ни в одном из окон соседских домов света видно не было. Все кругом было погружено во тьму. Тишину нарушили лишь проехавшие мимо две машины.

Томас всей грудью вдохнул прохладный ночной воздух и сошел вниз по ступенькам, затворив за собой дверь. Дом находился рядом с главной улицей, и Томас, не задумываясь, сразу свернул на нее. И зашагал к мосту через Темзу. Вечером, возвращаясь с мамой из ресторана, они проезжали как раз по этому мосту. Мост украшали гирлянды из маленьких белых лампочек. Они еще остановились на противоположном берегу полюбоваться этим зрелищем. Альберт-Бридж, так, кажется, назывался этот мост. В честь мужа королевы Виктории, принца Альберта. Он умер совсем молодым, чем разбил королеве сердце.

Впрочем, добраться до реки Томасу было не суждено. Откуда-то из-за угла навстречу ему вывернулись два парня в бейсболках, повернутых козырьками назад. Один из них шагал одной ногой по тротуару, другой — по проезжей части, второй пинал носком ботинка пустую пивную банку. Томас сразу понял — им никак не разминуться. Поворачивать назад не было смысла, слишком уж близко они находились, а на улице в поле зрения ни единой живой души, кроме этих двоих. Тогда он прибавил шагу, чтоб проскочить между парнями, но едва успел он это сделать, как оба незнакомца вмиг оказались посреди тротуара, плечом к плечу, и, проходя мимо, нарочно толкнули его, да так сильно, что он едва не упал.

Впрочем, ничего плохого больше не случилось. Томас услышал за спиной смех, парни продолжали шагать по тротуару.

— Глупый маленький хорек, — сказал один из них. — Видал, какая у него была морда?

Томас не слышал, что ответил второй. Двинулся дальше, изо все сил сдерживаясь, чтоб не побежать, и проклиная себя за глупость. Не следовало выходить так поздно из дома. Мама не раз предупреждала, что надо быть осторожней, Лондон очень опасное место. А о том, чтоб гулять по пустынным улицами после полуночи, и речи быть не могло. Он лишь надеялся, что грохот пустой пивной банки не разбудит ее, не заставит заглянуть к нему в спальню и обнаружить, что его там нет. Но вскоре грохот замер вдали, он почувствовал, что теперь в безопасности, и завернул к дому.

Он дошел уже почти до своей боковой улочки, как вдруг снова увидел тех же парней, они шли навстречу. По-прежнему шли, только на этот раз быстрей, и в каждом их движении сквозила решимость. Томас сунул руку в карман и начал отчаянно нашаривать ключ от двери. Мама дала ему этот ключ сразу по приезде, и он был уверен, что захватил его с собой, когда выходил из дома.

Они были уже совсем близко, и теперь Томас разглядел их лица. Парни хохотали, один из них бил кулаком о раскрытую ладонь другого. Они тоже увидели Томаса, сразу почувствовали его страх.

— Ты чего, заблудился, что ли, сучонок? — спросил один парень. — Тогда иди к нам, я, так и быть, объясню, куда тебе на хрен топать дальше.

Второй громко заржал.

— Бабки у тебя имеются? — спросил он. — Или телефончик?

При их приближении Томаса моментально парализовал страх, но затем, когда заговорил второй парень, он почувствовал, как к нему возвращаются силы. Резко метнулся вправо, выскочил на узкую боковую улочку, и секунды через две уже стоял под уличным фонарем перед домом.

Нельзя было терять время. Он слышал, как парни выбегают к нему из-за угла. Если ключа при нем нет, бессмысленно взлетать вверх по ступенькам; а если бежать дальше по улице, эти отморозки наверняка его догонят. Они года на три-четыре старше его и куда как проворней. И Томас принял единственно правильное в данной ситуации решение: сбежал по каменным ступенькам к входу в полуподвальное помещение, где находились владения Греты.

Днем он заметил, что там стояли мусорные бачки, но, добежав до самого низа лестницы, увидел, что их нет. Наверное, днем кто-то забрал. И лишь секунду спустя он понял, куда они исчезли. Бачки стояли возле открытого входа в подвал, что находился под тротуаром. Томас тут же метнулся туда, стараясь не производить при этом шума. В обычных обстоятельствах ничто бы не испугало его больше, чем вдруг оказаться в чернильной темноте незнакомого подвала, но теперь он ринулся туда, не задумываясь, обрадованный тем, что тьма тотчас же обступила его со всех сторон.

Преследователи его опоздали всего лишь на какую-то долю секунды. Остановились на тротуаре, прямо у него над головой.

— Да он спустился в один из этих гребаных подвалов, точно тебе говорю, — сказал тот, кто предлагал Томасу показать дорогу.

— Ни хрена подобного, — возразил второй. — Мы бы заметили, как он туда ныряет. Я же не слепой, мать твою! Ладно, пошли. Успеем его догнать.

Томас услышал топот, парни побежали дальше по улице. Оттер пот со лба рукавом, потом крепко прижал руку к груди, в попытке унять бешеное биение сердца.

Стараясь дышать глубже, чтоб хоть немного успокоиться, он вылез из своего убежища и остановился перед окном в комнату Греты. Находилось оно примерно в пяти футах. Рама была опущена не до конца, отстояла дюймов на шесть от подоконника. А раньше, днем, он видел, что это окно было закрыто и шторы раздернуты. Теперь же они были плотно задернуты. Томас успел заметить все это еще днем, после ленча, когда обследовал дом без всякого риска быть застигнутым врасплох. Ведь мама сказала, что отец с Гретой вернутся только завтра к вечеру. Он взглянул в щель между шторами и увидел газовый камин, два кресла, за ними стол и еще — книжный шкаф. Мало того, он слышал в комнате голоса. Один звучал слабо, отдаленно, и он никак не мог его различить, зато другой он узнал тотчас же. Он принадлежал Грете.

— Тебе следует потерпеть. Не так уж это и трудно.

Томас не слышал, что ответил второй голос, но секунду спустя Грета заговорила снова. Похоже, она находилась где-то совсем близко от окна.

— Нет уж, послушай меня! Придется еще немного подождать. Мы же договаривались.

Снова пауза, и снова ее голос. На этот раз он прозвучал издалека.

— Неужели не понятно, что я еще его не заполучила?

А может, «этого не получила»? Томас так и не разобрал. Слова звучали неотчетливо, к тому же смысл разговора оставался неясен. О чем это она говорит? И с кем? И почему находится дома, когда должна быть в Мидлендсе с отцом и вернуться не раньше завтрашнего вечера?..

Томас так и застыл под окном, весь превратился в слух и был слишком поглощен вопросами, которые сам себе задавал. А преследовавшие его парни завернули обратно по улице, и без всякого труда могли бы заметить его на фоне стены, если б не выдачи себя. Говорили они громко, во весь голос, чуть ли не кричали, словно выказывая тем самым презрение к обитателям этого богатого и престижного района. Томас едва успел нырнуть обратно в подвал, когда они вновь остановились перед домом.

— Напрасная трата времени, мать твою! — выругался один из парней. — Не так он выглядел, этот сопляк, чтоб при нем было что ценное.

Друг с ним не согласился:

— А по мне, так выглядел как самый настоящий сраный маленький богатей. С бумажником, набитым папочкиными бабками, и спрятался он в одном из этих долбаных подвалов, точно тебе говорю. Я его видел! Нырнул туда, как крыса.

— Ладно. И что с того? Может, он тут живет.

— Может, и живет. Но руку даю на отсечение, этот гаденыш там спрятался. Наверняка до сих пор там торчит. Спустился вот здесь или возле следующего дома.

— Лично я, мать твою, лезть за ним не собираюсь! Мне только этого не хватало, угодить в тюрягу за грабеж.

И Томас услышал удаляющиеся шаги — это один из парней двинулся дальше по улице. Второй же остался стоять у ворот дома.

— Вот сука! — злобно пробормотал он. — Падла трусливая! — И он с досадой и изо всей силы пнул носком ботинка по железной решетке. А потом убежал в ночь.

Томас выждал еще немного, затем вылез из подвала и направился к лестнице. И вдруг кто-то резко раздернул шторы в окне прямо у него над головой, и Томас быстро присел и спрятался под подоконником.

Во время этого движения ключ от дома вдруг выпал у него из кармана и, громко звякнув, упал на забетонированную дорожку. Томас так и замер на месте, уверенный, что Грета или тот, кто с ней находился в комнате, слышали этот шум. Интересно, как он будет объяснять свое присутствие здесь, под окном ее комнаты, посреди ночи?.. Сколько он ни силился, приемлемого ответа придумать не удавалось. Он подслушивал, это и дураку ясно. А уж как и при каких обстоятельствах попал в подвал — это теперь неважно.

Однако вскоре он понял, что ни Грета, ни человек, находившийся с ней в комнате, звяканья ключа не услышали. Должно быть, этот звук был заглушен другим — скрипом поднимаемой рамы. И вот над головой Томаса, на этот раз всего в нескольких дюймах, снова раздались голоса.

— Нет, никого не видно. Должно быть, просто послышалось. Как-то здесь уже побывали грабители, и я не собираюсь позволять им украсть мой компьютер. А миссис Воображала, она все равно ничего не слышит. Принимает на ночь снотворное. А мальчишка, тот вообще спит на втором этаже.

Если б Грета перегнулась через подоконник, то непременно заметила бы Томаса, даже могла бы коснуться его головы, но мешали железные прутья решетки. Он в безопасности, впрочем, ровно до тех пор, пока не откроется дверь в ее апартаменты, а судя по звукам, именно это она и собиралась делать.

Томас не слышал, что ответил на это человек в комнате, поскольку в следующую секунду Грета опустила раму окна до конца. Из дома скоро кто-то выйдет, времени у него в обрез, но надо попытаться успеть. Он подобрал ключ, развернулся и начал красться вдоль стены к входной двери. Снизу не доносилось ни звука.

А чуть позже у него просто не было выбора, кроме как опрометью промчаться вдоль дома в свете уличного фонаря. Оказавшись на крыльце перед входной дверью, он дрожащей рукой вставил ключ в замок и прислушался. Полная тишина. Просто удивительно, его вроде бы никто не заметил.

Томас запер за собой дверь и какое-то время стоял в темном холле, пытаясь побороть вновь охватившую его панику. Ноги казались ватными. Лишь позже он понял, что этот момент слабости и полной неподвижности спас его от разоблачения. Включенный в холле свет тут же выдал бы его присутствие, но Грета прошла через дверь в конце холла в спасительной для него темноте и ничего не заподозрила. И у Томаса было время, пока она поворачивала ключ в замке, вбежать в комнату, которую она использовала как офис. Дверь за собой он оставил полуоткрытой.

Вошел и увидел крохотные мигающие огоньки компьютеров и какой-то другой техники, но света они давали недостаточно. И Томас не видел, где здесь можно спрятаться, ну, разве что за шторами на высоких окнах. Двигался он медленно и осторожно, стараясь не наступить на какой-нибудь проводок, не врезаться в стол, стоявший посреди комнаты, его он запомнил еще с дневного посещения владений Греты. Казалось, с тех пор прошла целая вечность.

И вот, стоя у зашторенного окна офиса, он вдруг понял, что еще никогда в жизни не был так напуган. Встреча с парнями на улице стала неприятным потрясением, но сейчас он больше нервничал из-за странных слов Греты и невидимой второй персоны, находившейся в квартире подвального этажа, из-за близости этих людей и боязни, что в любой момент они могут его застукать.

В холле послышались шаги, и Томас бросился за штору и стоял неподвижно, прижавшись спиной к простенку между высокими окнами. И вот он услышал, как отворилась дверь и кто-то — судя по всему, это была Грета — включил свет. Шагов ее он не слышал, но знал, чувствовал: она стоит в дверях и оглядывает комнату. Чисто инстинктивно Томас отвернулся к окну и тут же прижал ладошку ко рту, чтоб не вскрикнуть от испуга. На улице, под фонарем, стоял спиной к дому какой-то мужчина. И Томас понял, нутром почувствовал: это тот самый человек, с которым недавно разговаривала Грета.

Мужчина в обтягивающих синих джинсах и белой рубашке без воротника. И еще на джинсах красовался кожаный ремень, широкий и черный, и Томас вдруг со всей ясностью представил, как человек этот снимает его с узких бедер и держит над головой, словно бич. Было нечто в его фигуре и позе, выдающее предрасположенность к насилию. Томас едва ли не физически ощущал силу и угрозу, исходившие от этого мужчины, пока тот стоял, слегка раскачиваясь на каблуках, точно боксер или танцор какой-то. Он также угадал в этом человеке способность на взрывную реакцию. Темные длинные волосы незнакомца были собраны в конский хвост. Если б не были собраны, Томас не разглядел бы шрам, что тянулся от правого уха вниз по толстой бычьей шее.

Томас так и похолодел от страха. Он не знал, как долго простоял за этой чертовой шторой, не отводя взгляд от незнакомца на улице. А тому стоило всего лишь повернуть голову, чтобы заметить его в окне. А там, по другую сторону шторы, Грета. В действительности прошло лишь несколько секунд, прежде чем она выключила свет и затворила за собой дверь, но юноше эти секунды показались вечностью. Он застыл, точно вкопанный, боясь пошевелиться, стараясь не дышать, и молился только об одном: чтоб мужчина со шрамом не обернулся. Но тот, к счастью, делать этого не стал.

Когда за Гретой затворилась дверь в полуподвальное помещение, Томас шагнул в комнату, и тяжелые шторы вновь сомкнулись за ним, отрезав свет уличного фонаря и стоявшего под ним мужчину.

Томас медленно на ощупь двинулся по комнате, погруженной во тьму. Шел, вытянув перед собой руки, чтоб не натолкнуться на препятствие, и чувствовал, как сильно они дрожат. И вот наконец нащупал дверной косяк, и ему уже не составляло труда выйти в холл.

Он был уже на полпути на второй этаж, как вдруг остановился у двери в мамину спальню. Он слышал ровное ее дыхание, но заходить не стал. Совсем недавно он любил пробраться к ней в постель и пристроиться рядом, ища защиты от штормов Суффолка, но теперь все изменилось. Он находился в Лондоне и уже не был прежним маленьким испуганным мальчиком, вопреки всем насмешливым высказываниям Греты.

Томас вытер слезы и еще крепче ухватился за перила. Поднявшись к себе на второй этаж, он умылся и лег в постель. Но сон еще долго не приходил. Он даже слышал, как колокола церкви Святого Луки пробили три, и только после этого забылся тревожным сном. Во сне он видел лица за окном, чьи-то руки, одергивающие тяжелую штору.