Последняя схватка

XIX ЛА ГОРЕЛЬ

Приблизительно тогда же, когда переодетая мужчиной Фауста стала пленницей Пардальяна, то есть около семи часов утра, в особняке герцогини де Соррьентес приоткрылась маленькая дверь, выходившая в тупик, и из нее выскользнула какая-то женщина. Прижимаясь к стене, она быстро засеменила по безлюдной в этот ранний час улице Сен-Никез.

Это была Ла Горель, которая уже мелькала среди персонажей нашей истории, но до сих пор оставалась в тени, потому что сидела взаперти в особняке герцогини де Соррьентес, а мы рассказываем читателю только о тех людях, которые что-то предпринимают.

Теперь начала действовать и Ла Горель — потому-то мы о ней и вспомнили. Конечно, это фигура второстепенная, но все равно нам следует познакомиться с ней поближе, иначе трудно будет понять ее поступки. Пусть читатель не волнуется: много времени это не займет.

Возраст Ла Горель не поддавался определению. Ей можно было дать от сорока до шестидесяти лет. Не красавица. Но и не дурнушка. Какое-то неопределенное лицо, не вызывающее ни симпатии, ни антипатии.

Вот и все о внешности этой особы. Перейдем теперь к ее моральным качествам.

Она не была ни доброй, ни злой. В душе ее таилась единственная страсть — пламенная, всепоглощающая страсть к золоту. Когда Ла Горель думала о золоте, видела золото, трогала золото, она оживлялась, расцветала — и лишь в такие минуты пробуждалась к жизни. За золото эта женщина могла быть доброй, заботливой, беззаветно преданной. Если золота было чуть больше, она готова была на любую жестокость, любую низость, любую измену. А без золота Ла Горель не жила, а лишь существовала, ничего не понимая, не чувствуя, не осознавая…

Но последуем за ней.

Дойдя до улицы Сент-Оноре, Ла Горель приблизилась к человеку, который ждал ее на мостовой возле богадельни. Это был Стокко. Тот самый Стокко, которого час или два назад мы видели в нищенских лохмотьях, с повязкой на лице, что, впрочем, не помешало Пардальяну узнать его.

Судя по тому, что негодяй прервал охоту, успешное завершение которой сулило ему кругленькую сумму в сто пятьдесят тысяч ливров, встреча эта была для него чрезвычайно важной. Или он просто выполнял приказ, что представляется нам более вероятным, поскольку Стокко взглянул на Ла Горель без особой любезности. Страшно вращая глазами, он прорычал:

— Старая ведьма, где тебя носит?! Я тут уже целых пять минут околачиваюсь! — Мерзавец врал! Он сам только что пришел. — Взгреть бы тебя как следует…

Елейным голосом Ла Горель смиренно извинилась за то, что заставила ждать «сеньора» Стокко. Бандит грубо перебил ее и скомандовал:

— Ну, двигай за мной… и ближе, чем на четыре шага, не подходи… я не желаю, чтобы меня видели рядом с такой мегерой!.. И моли своего хозяина Сатану, чтобы донесение заинтересовало синьора маршала, иначе я с тебя семь шкур спущу!..

Любой другой на месте Ла Горель испугался бы до полусмерти и убежал от Стокко без оглядки. Но у нее были, похоже, серьезные основания ни за что не отступать; она проглотила все оскорбления и покорно поплелась за головорезом, держась от него в четырех шагах, как и было приказано.

Через несколько минут они уже были в кабинете, где находились Леонора и Кончини. Леонора сидела в кресле и не сводила глаз со своего мужа, а тот нервно бегал по комнате взад-вперед. Стокко представил маршалу Ла Горель, проговорив по-итальянски:

— Монсеньор, вы приказали, и я привел эту старую свинью. Только я ее не знаю и знать не хочу, а заикнулся про нее так, на всякий случай. Вы с ней построже, монсеньор, и если она просто языком трепала, вы мне только мигните, и я душу из нее вытрясу — да и отправлю прямо в пекло.

Ла Горель и бровью не повела: похоже, она ничего не поняла. А Кончини лишь кивнул в знак согласия. И сразу перешел к делу:

— Вы собираетесь сообщить мне важные сведения, касающиеся девушки по имени Флоранс, не так ли?

Вопрос был задан по-французски. К изумлению Стокко Ла Горель ответила на чистейшем тосканском наречии:

— Да, монсеньор. Но мне надо поговорить с вами наедине… поскольку это может заинтересовать лишь вас.

— Оставь нас, Стокко, — распорядился Кончини.

Тот склонился с преувеличенным почтением, которое неизменно выказывал своему хозяину. При этом бандит вопросительно посмотрел на Леонору. Она выразительно взглянула на драпировку, скрывавшую дверь, находившуюся прямо напротив кресла, в котором сидела Леонора.

Стокко покинул кабинет, быстро разыскал эту дверь, осторожно проник обратно в комнату и чуть-чуть отодвинул драпировку. Так он хорошо видел свою хозяйку, которая в любой момент могла отдать ему какой-нибудь приказ.

Ла Горель молчала. Она выразительно посмотрела на Кончини и перевела взгляд на бесстрастную Леонору.

— Можете говорить спокойно, — улыбнулся маршал. — У меня нет секретов от маркизы д'Анкр.

Ла Горель изумилась, но быстро взяла себя в руки. Она лишь пожала плечами: мол, как хотите, дело ваше.

Но она все еще не раскрывала рта. Может, просто подыскивала нужные слова.

Тогда Кончини спросил ее на тосканском наречии:

— Вы итальянка?

— Нет, монсеньор, — ответила Ла Горель. — Но я долго жила в Италии… В Риме… И еще — во Флоренции, где находилась семнадцать лет назад.

Она выделила голосом эту цифру. Кончини вздрогнул: семнадцать лет назад родилась его дочь. Он стал внимательно присматриваться к смиренно склонившейся перед ним женщине, пытаясь сообразить, видел ли когда-нибудь это бесцветное лицо. Сохраняя внешнее спокойствие, маршал осведомился:

— Вы знаете девушку, о которой собираетесь мне рассказать?

— Да, — ответила Ла Горель.

Артистически выдержав паузу, она закончила, старательно выговаривая каждое слово:

— Мне вручили ее… в тот самый день… когда она… родилась… Я ее… я ее… воспитала.

— Вы! — подпрыгнул Кончини.

— Да, я, — спокойно и уверенно подтвердила Ла Горель.

Тут Кончини повернулся к Леоноре и устремил на нее вопросительный взгляд. Она небрежно потянулась к молоточку из черного дерева и ударила им по колокольчику. Почти сразу появилась ее служанка и наперсница Марчелла, которую мы уже видели в Лувре. Хозяйка знаком подозвала ее к себе и что-то шепнула на ухо. Марчелла выскользнула за дверь, а допрос продолжила Леонора:

— Если вы воспитали эту девушку, она, верно, все еще живет с вами?

И Галигаи устремила на Ла Горель проницательный взор. Не раздумывая ни секунды, та ответила с прежним хладнокровием:

— Нет, мадам, вот уже четыре года, как девочка оставила меня.

— Потому что вы плохо с ней обращались, — бросила Леонора угрожающим тоном.

— Это низкая ложь, — запротестовала мегера. И захныкала:

— Все дело в том, что я очень бедна. Я не могла кормить ее задаром. Как и я, она сама должна была зарабатывать себе на жизнь… А этой лентяйке не нравилось гнуть спину. Да еще и бросила меня, неблагодарная.

— Что вы заставляли ее делать? — строго спросила Галигаи.

— Она продавала полевые цветы, — поспешно объяснила Ла Горель. — А собирать цветы — это же одно удовольствие. Работа не пыльная, тонкая, даже художественная.

— Лучше скажите прямо, что цветами вы прикрывали попрошайничество, — заметила Леонора, пожимая плечами.

— Да что вы! — обиделась Ла Горель. — У этой крошки золотые руки. Ее букеты были истинными произведениями искусства. А ведь ее никто этому не учил. Какое там попрошайничество! Это она раздавала милостыню направо и налево: уступала цветы за гроши, а могла бы брать за них большие деньги!

— И вы ее не разыскивали? — поинтересовалась Леонора. — Не знаете, что с ней стало?

— Я искала ее очень долго, — вздохнула старая ведьма. — И все впустую. Но вот случайно увидела ее здесь, в Париже, около месяца назад.

— Значит, вам известно, где она? — насторожилась Галигаи.

— Нет, мадам… — покачала головой мегера. — Но если вы хотите… если вам нужно… В общем, я готова разыскать ее, мадам.

Было видно, что Ла Горель действительно может найти девушку. Леонора поняла это и отклонила предложение:

— Не нужно.

И тут снова появилась Марчелла. Она шла рука об руку с Флоранс.

— Мюгетта-Ландыш! — поразилась Ла Горель, узнав свою прежнюю жертву в этой элегантной, со вкусом одетой девушке, которая теперь выглядела барышней из самого благородного семейства.

— Ла Горель! — воскликнула Флоранс.

И с явным отвращением отступила назад.

Устроив им эту неожиданную встречу, Леонора убедилась, что Ла Горель не солгала. Оставалось лишь понять, насколько они знают друг друга. Положив себе за правило ласково обращаться с девушкой, Галигаи мягко обратилась к ней:

— Вы знаете эту женщину, Флоранс?

— Она воспитала меня, — честно призналась та.

— Ну, убедились! — возликовала Ла Горель.

— Вы не отдадите меня ей, правда? — заволновалась девушка. И с неожиданной решительностью продолжала: — Предупреждаю, мадам, что я никогда на это не соглашусь! Ни за что на свете я не вернусь к ней! Лучше мне умереть!..

— Она плохо с вами обращалась? — сочувственно спросила Леонора.

— Да нет, — великодушно ответила девушка, пощадив свою мучительницу. — Просто у меня связаны с ней грустные воспоминания…

— Настолько грустные, что вы скорее умрете, чем вернетесь к ней? — усмехнулась Галигаи.

— Да, мадам, — кивнула Флоранс.

— Не волнуйтесь, девочка моя, я и не думала расставаться с вами, — успокоила ее Леонора. — Ступайте, дитя мое, ступайте. Я выяснила все, что нужно.

Одновременно Леонора взглядом отдала приказ своей наперснице. Та чуть заметно кивнула головой, нежно взяла девушку под руку и легонько потянула за собой. Но Флоранс не двинулась с места. Она хотела что-то сказать.

— Ступайте, — снова распорядилась Леонора спокойным, но таким властным тоном, что не повиноваться было просто невозможно.

И Флоранс перестала сопротивляться. Но неожиданное появление Ла Горель в доме Кончини очень обеспокоило ее. Она бы многое дала, чтобы понять, в чем здесь дело. Она стала бы даже подслушивать под дверью, будь у нее такая возможность.

Но рядом была Марчелла. И Марчелла отвела Флоранс в ее комнату. Девушка решила, что Марчелла останется с ней, но та неожиданно исчезла…

Надо сказать, что Леонора по достоинству оценила скромность Флоранс и ее исключительную честность. Обладая живым умом, Леонора невольно прониклась уважением к готовности девушки принести себя в жертву ради блага матери, которую Флоранс не знала и которая не стоила такой любви.

Уважение привело к доверию. Флоранс дала слово не выходить из дома, и Леонора справедливо решила, что это обещание гораздо надежнее самой бдительной слежки. Галигаи даже точно рассчитала, что, убрав бесполезных соглядатаев, она еще больше свяжет Флоранс своим доверием. И женщина не ошиблась.

Так что юной красавице была предоставлена в особняке Кончини полная свобода. И девушка уже не чувствовала, что находится под тайным наблюдением, которое угнетает больше, чем открытый контроль. Понятно, что ей ни разу не пришло в голову злоупотребить доверием Леоноры. Флоранс целыми днями пропадала в саду, ухаживая за любимыми цветами.

Но на этот раз она решила воспользоваться той относительной свободной, которую ей предоставила Леонора; девушка интуитивно почувствовала, что ей необходимо знать, что же будет о ней сказано в кабинете маршала. Дождавшись ухода Марчеллы, Флоранс вернулась назад, осторожно приоткрыла дверь и прислушалась.

В ее отсутствие Леонора продолжала свой допрос:

— А теперь скажите, кто отдал вам ребенка? Как это было?

Ла Горель, не задумываясь, заявила, что младенца принес ей Ландри Кокнар, и сообщила, при каких обстоятельствах это произошло. Потом она рассказала, как девочка росла — и как убежала от нее. В общих чертах женщина излагала все, как было: она не видела смысла врать. А вот в деталях мегера пыталась выставить себя в самом выгодном свете. И немало в этом преуспела.

Когда Флоранс затаилась у дверей кабинета, Ла Горель заканчивала свой рассказ.

Старую ведьму слушали внимательно, не перебивая. Потом Кончини спросил:

— Так что вы хотели сообщить нам об этой девушке?.. И почему вы обратились именно ко мне?

— Потому что я знаю, что вы ее…

Женщина смущенно замолчала, скосив глаза на Леонору. Та пожала плечами и ответила за нее:

— Потому что вы знаете, что он ее отец, говорите прямо, ведь господин д'Анкр предупредил вас, что у него нет от меня секретов.

— Простите, мадам, я не смела, — извинилась Ла Горель елейным голосом. И с явным облегчением добавила: — Именно это я и хотела сказать.

— А откуда вам известно, что я ее отец? — поинтересовался Кончини. — Ландри разболтал, что ли?

Ла Горель заколебалась. Конечно, стоило бы подложить свинью Ландри Кокнару. Но уж очень мегере хотелось похвастаться своей сообразительностью. И она сказала правду:

— Нет, монсеньор. Более того, Ландри сделал все для того, чтобы сбить меня с толку. Он попытался даже убедить меня, что это его собственный ребенок. Но я-то знала, что Кокнар состоит у вас на службе, а вы тогда вскружили головы всем женщинам Флоренции. И я все поняла. Конечно, доказательств у меня нет. Но я просто уверена, что отец девочки — именно вы.

— Так что вы хотели мне сказать? — резко осведомился Кончини. — Говорите!

Ла Горель выдержала паузу. Именно ради этих слов она сюда и пришла. Женщина сосредоточилась и заявила:

— Одна знатная и очень влиятельная особа предложила мне кругленькую сумму за то, чтобы я согласилась подтвердить, что матерью брошенного ребенка была некая дама. Ее имя и титул будут сообщены мне в нужное время.

— И вы согласились? — зарычал Кончини.

— Само собой, — ответила старая чертовка. Не испытывая угрызений совести, она все же решила оправдаться и плаксивым голосом пояснила: — Совсем нищета заела, монсеньор.

— Имя? — холодно вмешалась Леонора.

— Имя? — повторила Ла Горель, делая вид, будто не понимает, чего от нее хотят.

— Да, имя той… знатной и очень влиятельной особы, которая предложила вам эту сделку.

— Я его не знаю, — уверенно ответила Ла Горель.

— Лжете, — резко произнесла Галигаи.

— Как можно, мадам… — заныла старуха.

— А я говорю, что вы лжете, — повторила Леонора, устремив на нее пронзительный взгляд, от которого той стало не по себе.

— Ну, в общем, да, имя мне известно, — призналась Ла Горель. — Только я его не назову.

В голосе у нее зазвучал неподдельный ужас:

— Мне еще пожить охота! А если я сообщу вам это имя, мне конец!

— Я и без вас его знаю, — бросила Леонора, пожав плечами.

— Да ну? — усомнилась Ла Горель.

— Это герцогиня де Соррьентес, — спокойно проговорила Галигаи.

Ла Горель была подавлена. Она никак не ожидала, что маршалу д'Анкру и его супруге все известно. А она-то рассчитывала, что Кончини испугается, потеряет голову, и тогда она, Ла Горель, милостиво выручит его из беды. За приличное вознаграждение, разумеется.

А маршал и Леонора оставались спокойными, словно признания старухи совсем их не трогали. Сердце у Ла Горелъ заныло, и она подумала в полном отчаянии:

«Боже мой! Я разорена! Они пустили меня по миру! Без ножа зарезали!.. Да еще заманили в это осиное гнездо… Лишь бы мне живой ноги унести!»

Не давая ей опомниться, Леонора сурово потребовала:

— А теперь назовите имя дамы, на которую вы должны указать как на мать девочки. И не вздумайте хитрить… Вы уже убедились, что мы осведомлены гораздо лучше, чем вы полагали.

Знала ли старуха это имя? Знала ли, что это королева Мария Медичи? Конечно, Фауста Ла Горель об этом не говорила. Но мегера и сама кое-что соображала. До этого имени она докапывалась уже не один год. Разумеется, она подумала и о наследнице великого герцога Тосканского. Но сама мысль о любовной связи между дочерью правителя и сыном скромного нотариуса, сомнительным дворянином, каковым являлся тогда Кончини, показалась старухе настолько далекой от жизни, что Ла Горель без колебаний отбросила эту идею.

С тех пор как Фауста приютила старуху в своем особняке, где та почти ничего не делала и получала приличные деньги, у Ла Горель было много времени для раздумий. А еще она подслушивала под каждой дверью. И так постепенно докопалась до истины. Узнав страшную правду, Ла Горель сразу поняла, что должна молчать как рыба. Произнести имя женщины, которая произвела на свет Мюгетту, значило бы вынести самой себе смертный приговор. А старухе была еще дорога жизнь… Поэтому вопрос Леоноры не застал Ла Горель врасплох. Она сразу ответила:

— Как я могу назвать вам имя, которое мне еще не сообщили?

Мегера изобразила такое искреннее простодушие, что Леонора и Кончини невольно поверили ее словам. И все же Леонора строго осведомилась:

— Вы готовы поклясться?

Ла Горель немедленно протянула руку к распятию, висевшему на стене, выпрямилась и, уже не пряча глаз, торжественно произнесла:

— Господом Богом и вечным своим спасением клянусь, что это имя мне не называли! Пусть небесный огонь опалит мое тело, а душа вечно мучается в аду, если я сказала неправду!..

Такой страшной клятве нельзя было не поверить. Кончини и Леонора успокоились.

— Хорошо, — вздохнула Галигаи.

Ла Горель подавила невольную улыбку. Она была чиста перед Богом. Имя матери прелестной Мюгетты старухе действительно не называли: она сама до него докопалась! Значит, она не покривила душой.

— Итак, — с холодной решительностью сказала Леонора, возвращаясь к прежней теме, — итак, мадам де Соррьентес посулила вам «кругленькую» сумму за то, что вы подтвердите, будто дама, имени которой она вам не назвала, родила дочь от моего супруга, господина д'Анкра. И вы приняли это «честное» предложение, так? А теперь я вам скажу то, чего вы, похоже, не знаете…

Ла Горель стало совсем неуютно, и она униженно залепетала:

— Чего же я не знаю? Ради Бога, просветите меня, темную!

— Это называется лжесвидетельство… — ледяным тоном пояснила Леонора. — А за оговор вы можете угодить прямиком… на Гревскую площадь, где вас выставят на всеобщее обозрение… вздернув, например, на виселицу.

— Господи! — прохрипела старуха, которой показалось, что петля уже затягивается у нее на шее.

— Впрочем, это ваше дело, — безжалостно продолжала Леонора. — А нас интересует другое: зачем вы рассказал и нам эту историю… Которая может иметь для вас самые печальные последствия… чего вы хотите?

Они прекрасно знали, чего она хочет. Оба сразу сообразили, что она пришла сказать: «Дайте мне в два раза больше, и я никому ни словом не заикнусь об этом». Впрочем, они были готовы заплатить ей, не торгуясь: Мария Медичи с лихвой возместила бы им все издержки. Но Леоноре хотелось не просто купить молчание старухи, а использовать ее в своих целях. И она понимала, что, только запутав мегеру, она добьется своего.

Надо признать, что это удалось Леоноре в полной мере. Ла Горель горько сожалела, что сама полезла в «осиное гнездо». Она любила золото. Но и себя она любила не меньше. И она справедливо рассудила про себя, что после смерти ей вряд ли понадобятся деньги. Решив пойти на попятный, старуха заявила плаксивым голосом:

— Да мне ничего не надо, добрая госпожа!.. Ну просто ничегошеньки!.. Я честная женщина! Да, я поняла, что меня толкали на злое дело. Почему я согласилась? Попробуй тут не согласись… меня бы уже и в живых-то не было… Но я сразу себе сказала: «Томасса, ты должна понимать, что единственный способ выпутаться из беды — это пойти к сеньору маршалу и во всем ему признаться». Вот я и кинулась к вам…

Кончини и Леонора потеряли дар речи. Уж чего-чего, а бескорыстности от этой ведьмы они никак не ожидали. Может, они не совсем ей поверили, но оба явно смягчились, особенно Леонора.

Она же сразу почувствовала, что растрогала их, и поспешила этим воспользоваться, чтобы получить хотя бы малую толику вожделенного золота, которое уплывало у нее из-под носа. Жалобным голосом старуха продолжала:

— Я пришла… чтобы оказать вам услугу… Я остаюсь без гроша… ведь я отказалась от денег, на которые могла бы честно жить до конца своих дней… Может, я и головой рискую… ведь герцогиня де Соррьентес никогда мне этого не простит… Она велит убрать меня без лишнего шума или попросту вышвырнет на улицу… А я у нее неплохо зарабатываю… Ой, хлебну я горя… И это в мои-то годы!..

Поняв, куда она клонит, Леонора и Кончини обменялись хитрыми улыбками. По знаку жены маршал д'Анкр сказал:

— Я не допущу, чтобы вы страдали из-за меня. Упаси Бог! Вы ведь меня даже не знаете. Итак, какую сумму обещала вам герцогиня де Соррьентес?

— Пятьдесят тысяч ливров, монсеньор, — одним духом выпалила Ла Горель.

Она лгала без зазрения совести. Пятьдесят тысяч она собиралась потребовать, когда шла сюда. А Фауста обещала ей лишь половину.

Назвав эту огромную по ее представлениям сумму, старуха затаила дыхание. Не сводя глаз с маршала, она мучительно думала:

«Он медлит с ответом!.. Грабитель!.. Пресвятая Богородица, я разорена!.. Святая Томасса, верная заступница, пусть он даст мне хоть половину, и я ничего не потеряю, а тебе поставлю свечу стоимостью в целый ливр!..»

Но Ла Горель ошибалась: Кончини не собирался торговаться. Просто он был хорошим актером и умело выдерживал эффектные паузы. Наконец маршал небрежно бросил:

— Я дам вам в два раза больше. То есть сто тысяч ливров.

Эта цифра ошеломила Ла Горель. Колени у старухи подогнулись, словно перед алтарем. Молитвенно сложив ладони, с пылающими глазами она вознесла горячую хвалу своему благодетелю:

— Ах, монсеньор, сам Господь Бог не был бы так щедр, как вы!..

— Но с одним условием, — добавил Кончини.

Ла Горель выпрямилась и, дрожа от нетерпения, выпалила:

— Только прикажите!

Кончини и Леонора удовлетворенно улыбнулись: они почувствовали, что старая ведьма готова на любую низость, на любую жестокость.

— Все в свое время, — проговорил Кончини. — Впрочем, ждать долго не придется: несколько дней… самое большее — несколько недель. Вот тогда и узнаете, чего мы от вас хотим, и сразу получите обещанные сто тысяч ливров.