Последняя схватка

XX СТОККО И ЛА ГОРЕЛЬ

Восторг вызванный в душе старухи королевской щедростью Кончини, мгновенно сменился горьким разочарованием. В ней снова заговорила безудержная жадность.

«Вот те на! Похоже, я нужна им еще больше, чем они мне!.. — думала Ла Горель. — Какая же я дура!.. Надо было запросить в два раза больше… ведь у этого распутника денег куры не клюют!.. Боже! Я сама себя обобрала!.. Наказала себя на целых сто тысяч ливров!.. Я этого не переживу… надо спасать свои кровные… хотя бы часть выцарапать назад!..»

И она запричитала:

— Несколько недель… Ох, горе мне, горе! Вы забываете, монсеньор, что я — нищая, я беднее бедного Иова!.. Я просто околею с голоду, ведь мне теперь нельзя вернуться к мадам герцогине.

— Ничего страшного, — живо вмешалась Леонора, — будете жить здесь. Я беру вас на службу.

— За те же деньги, что давала мне мадам герцогиня?

Алчная Ла Горель даже не замечала, что совершает ошибку, которая может иметь для нее самые ужасные последствия. Желая получить несколько лишних сотен, старуха связала себя по рукам и ногам: как и Фауста, Леонора хотела держать ее под присмотром.

Возликовав в душе, Леонора загадочно улыбнулась и решительно заявила:

— Я буду такой же щедрой, как и мой супруг. Вы станете получать здесь вдвое больше. Сколько платила вам мадам де Соррьентес?

— Стол и кров — плюс сто пятьдесят ливров ежемесячно, плюс ненужное тряпье, плюс кой-какая мелочь за разные услуги, — бессовестно солгала Ла Горель.

— Хорошо, — кивнула Леонора; она и бровью не повела. — Я положу вам триста ливров в месяц плюс все прочее. А еще я приготовлю вам скромный подарок: поступив ко мне на службу, вы найдете у себя в комнате пятьсот ливров на мелкие расходы.

Галигаи точно рассчитала, что Ла Горель не устоит перед искушением немедленно получить обещанные пятьсот ливров. А старуха поспешно заявила:

— Если вам угодно, мадам, я приступлю к исполнению своих обязанностей прямо сегодня.

— Как хотите, — согласилась Леонора с безразличным видом.

— Мадам де Соррьентес сейчас в отъезде, так что я заберу свои вещички и через час буду здесь, — радостно проговорила старая ведьма.

— Ступайте, милая, ступайте, — откликнулась Леонора с тем же притворным безразличием. — Комната будет готова… и свои пятьсот ливров вы увидите на столе.

Ла Горель присела так низко, что едва не оказалась на коленях, и засеменила к выходу.

Как только она исчезла, Стокко выглянул из-за драпировки. Хозяйка тихо велела ему:

— Следуй за ней. И не отступай ни на шаг.

Стокко выпустил из рук портьеру и поспешно вышел из комнаты. Со странной улыбкой на губах он думал:

«Corpo di Cristo, зачем мне идти за ней, если я могу пойти с ней!.. Может, уже завтра у нее будет сто тысяч ливров. Dio birbante. Такая женщина стоит внимания!.. Зря я с ней так грубо обошелся!..»

Спустившись в переднюю, Ла Горель увидела там Стокко. Улыбаясь до ушей, он поспешил ей навстречу и любезно спросил:

— Ну, милочка, похоже, вы их заинтересовали?

— Откуда вы знаете? — удивилась она.

Он хитро ухмыльнулся и, пожав плечами, объяснил:

— Иначе меня бы вызвали, чтобы выпроводить вас. А меня не вызвали. Значит, монсеньор не потерял время впустую.

— Я даже оказала ему большую услугу, — похвасталась Ла Горель.

— Я в этом не сомневался, — воскликнул Стокко.

В его голосе звучала непоколебимая уверенность. Но к ней, увы, примешался и обычный сарказм, ставший второй натурой этого негодяя. Ла Горель решила, что Стокко смеется над ней, и обиженно заявила:

— Мадам берет меня на службу. Вот вещички заберу и через час вернусь.

— Очень, очень за вас рад! — заверил ее Стокко. — Здесь вам будет хорошо, вот увидите!.. А раз уж вы теперь здесь служите, я вас провожу. Разве можно, чтобы такая красотка шла по городу без кавалера? Еще кто привяжется…

Подкрутив усы, он бросил на старую ведьму пламенный взгляд, который казался ему неотразимым, а на самом деле делал его еще безобразнее, и произнес:

— Я провожу вас, милочка! И если кто вздумает приставать к такой кроткой голубке, он будет иметь дело со Стокко!

Изумленная старуха застыла на месте и невольно осмотрелась, пытаясь понять, кому адресованы эти нежности: «Милочка, кроткая голубка». Но в передней были лишь она сама и Стокко. Он закатывал глаза и принимал позы, которые казались ему весьма эффектными. И Ла Горель поняла, что все эти взгляды, вздохи, позы и сладкие слова — все это для нее, только для нее.

Ей, понятно, и в голову не пришло, что Стокко мог подслушать ее разговор с Кончини и Леонорой и что ухаживает он не за ней, а за обещанными Кончини деньгами. Но Ла Горель сразу почуяла, что здесь что-то не так, и насмешливо вскричала:

— Вот те на! Ведь совсем недавно вы грозились намять мне бока, требовали, чтобы я не подходила ближе, чем на четыре шага, боялись, как бы кто не подумал, что вы идете с такой образиной. Да еще обозвали меня перед монсеньором «старой свиньей»!

— Разве я говорил такое?.. — изумился Стокко. — Правда?.. Disgraziato di me[1], я так плохо говорю по-французски!

— Вы сказали это по-итальянски, — мстительно напомнила ему мегера.

— В том-то и дело! — прижал руку к сердцу Стокко. — Видите ли, я хотел перевести ваше имя на итальянский язык. Ведь по-французски ваша фамилия значит «боров», вот у меня и наложилось одно на другое.

Старуха опешила от этого объяснения, предложенного с таким видом, словно Стокко над ней смеялся. А головорез продолжал:

— Честно говоря, следует признать, что я был вне себя и сам не соображал, что говорю. Вы женщина умная, вы меня поймете. Ведь мне пришлось отвлечься от дела, которому я отдаю все свое время. И если мне повезет, то я получу сто пятьдесят тысяч ливров.

Сказав это небрежным тоном, Стокко скосил глаза на свою собеседницу. Как и Леонора, он сразу раскусил старую чертовку и был уверен, что большие деньги заставят ее забыть обо всем на свете. И негодяй не ошибся.

— Сто пятьдесят тысяч ливров! — воскликнула зачарованная Ла Горель.

— Ровно сто пятьдесят тысяч, — подтвердил Стокко.

— Какое богатство! — умилилась старуха. И простодушно добавила: — Теперь мне понятно, почему вы были не в духе. Это так естественно.

— Вот видите, — проникновенно сказал бандит.

— Боже мой! — разволновалась Ла Горель. — Да будь я на вашем месте, я бы точно взбесилась… Если бы кто-нибудь помешал мне получить такие деньги, я бы задушила его вот этими слабыми руками… Но, видит Бог, я женщина тихая, не злая, я и мухи не обижу!..

Она уже загорелась. Она уже строила планы. Стокко улыбался с видом победителя и лихо крутил усы, а старая мегера поглядывала на него и прикидывала:

«Я его просто не рассмотрела толком!.. А он ничего, ладный!.. А если мне… А и вправду!.. Почему бы мне не разделить с ним этот лакомый кусок? Попытка не пытка, и да поможет мне святая Томасса! Хоть самую малость получить, и то славно!»

Сложив губки бантиком, Ла Горель подошла к Стокко и закатила глаза. Он предложил ей руку, и она томно приникла к нему. А он чуть отступил и, нежно пожимая ей пальцы, стал разливаться соловьем:

— Я никогда не смогу называть вас Ла Горель, уж очень это неблагозвучно, У вас есть другое имя?

— Да, Томасса, — потупилась она.

— Прекрасно, — вскричал Стокко. — Вот это имя стоящее! Свежее, нарядное, изящное… как и его обладательница! А меня зовут Амилькар. Это имя воина!

— Какое красивое имя!.. — прошептала старая ведьма. — Оно вам очень подходит!..

И она попробовала покраснеть, как будто нечаянно проговорилась. Он поцеловал ей руку и в порыве страсти признался:

— О cara Tommasina mia, non posso piu vivere senza di te!.. О дорогая моя Томмазина, я не могу без тебя жить!..

Старая чертовка жалась к нему, как влюбленная кошка, и лепетала:

— Amilcare, caro mio!.. Амилькар, дорогой мой!..

— Как же это я раньше вас не рассмотрел, где только были мои глаза? — продолжал Стокко, возбуждаясь все больше. — Corbacco![2] Я только и думал, что об этих деньгах! К черту золото! Теперь я буду занят только вами, милая моя Томасса!

— Ну уж нет! — запротестовала она. — Жизнь — штука серьезная!

И самым обольстительным голосом продолжала:

— Если вы действительно меня любите, если вы доверяете мне, расскажите все как есть… Я могу помочь… говорят, я неплохая советчица… я сумею вас направить… Вдвоем мы быстренько уладим это дельце… А потом вы меня отблагодарите… Дадите самую малость…

— Самую малость! — возопил Стокко. — Нет, поделим все по справедливости… а потом священник соединит нас навеки, и все у нас будет общее!.. Я вижу, я чувствую, что мы рождены друг для друга! О, как славно мы с вами заживем! Томасса, я сгораю от любви! Теперь меня спасет только добрая свадьба, которая сольет наши состояния! Не отказывайте мне, умоляю вас!

Как видите, негодяй времени не терял и говорил с развязностью, которая могла показаться циничной, если бы не была совершенно неосознанной. А Ла Горель, увлеченную той же корыстной мыслью, ничуть не удивили слова Стокко. Женщина сочла их вполне естественными. Не ломаясь, она сразу приняла предложение пылкого поклонника.

— Я тоже чувствую, что мы найдем общий язык, — заявила старая ведьма. — Как не договориться с человеком, который намерен разделить с вами сто пятьдесят тысяч ливров? И я тоже сгораю от любви… Ведь вы хотите подарить мне немного золота… Так что я согласна.

Она ответила ему в том же духе — и ей это казалось вполне нормальным. Как, впрочем, и ему. Он был просто счастлив. И в знак благодарности чуть сильнее сжал ей пальцы.

И они ушли под ручку. Он шутил, а она прижималась к нему. Оба были искренне уверены, что они милы и очаровательны. На самом деле на эту сладкую парочку тошно было смотреть.