Посвисти для нас

Свист

Айко приснился сон.

Она ходила к мужу на могилу. В больнице самым большим ее желанием было до операции привести в порядок его могилу.

Купив цветы и позаимствовав ведро и метелку, она неслышно шагала по погруженному в тишину кладбищу.

Почему-то во сне действие происходило осенью. Она обратила внимание, что там и сям могилы были украшены хризантемами. Вокруг могил разрослись космеи.

«Хорошо бы посадить у него космеи», — подумала Айко.

Эти цветы буйно цвели в Нигаве, в саду при родительском доме ее мужа. Осенью сад пестрел розовыми и белыми цветами. Пчелки с жужжанием перелетали с цветка на цветок в поисках нектара.

Иногда мужа отпускали домой с военно-морской базы в Курэ, где он служил. Ему безумно нравились эти цветы.

— Мы их специально не сажали… Ветер принес откуда-то семена, и вот что получилось, — рассказывал муж.

Поэтому в округе не было ни одного дома, где бы не росли космеи. Ветер переносил невесомые семена, и цветы разрастались вдоль дороги.

Айко повыдергивала окружившие могилу мужа хилые сорняки, смела их веником, вылила воду на могильный камень.

— Я не смогу приходить к тебе какое-то время. Мне должны делать операцию, — прошептала она, сложив перед собой руки. — Извини.

— У тебя операция? — спросил ее на ухо муж. Его голос звучал молодо, как в то время, когда муж ушел на войну и не вернулся.

— В жизни человека бывают моменты, когда ему приходится идти в бой. Сейчас наступило время твоей войны. Ты должна вытерпеть и победить, как бы тяжело ни было!

— Да!

Айко верила, что сможет превозмочь себя, выстоять и вытерпеть.

— Все будет в порядке. Я ведь со всем справлялась, когда нас эвакуировали в Сюдзан.

— Именно!

Она увидела перед собой мужа. Он кивнул, его мужественное загорелое лицо озарила улыбка. Белоснежная, ослепительная.

— В поле у меня здорово получалось. Даже местные крестьяне хвалили. Как же мне хочется угостить тебя овощами, которые я выращивала!

Айко представила, как управляется с мотыгой. До того она никогда не держала ее в руках, но благодаря силе воли смогла справиться с этим инструментом. Думая о погибшем муже, разговаривая с ним, она вспоминала, как вспахивала поле мотыгой. День за днем, день за днем. Выматывалась так, что, когда наступали сумерки и солнце закатывалось за горную гряду Китаяма, буквально валилась с ног от усталости. Это был лучший способ забыть о своем горе.

— Самое тяжелое для тебя время было, когда ты узнала, что я погиб? — спросил муж.

— Да. И еще когда мы запустили воспаление легких у нашего малыша. Я так виновата перед тобой…

— Не надо. Просто врач тогда не смог приехать.

Айко покачала головой, стараясь отодвинуть в памяти день скорби…

Почувствовав чье-то присутствие, Айко чуть-чуть приоткрыла глаза. В дверях палаты стояла медсестра. В правой руке она держала корзину цветов.

— Как вы себя чувствуете, Нагаяма-сан?

Айко едва заметно улыбнулась. Это усилие потребовало всех ее сил.

— Тут вам цветы прислали. Поставить в коридоре?

После того как состояние Айко ухудшилось, все цветы в горшках, которые стояли в ее палате, вынесли в коридор. От их аромата ей было трудно дышать.

— Да, — едва слышно отозвалась она. — От кого?

Медсестра сунула руку в корзину и достала маленький конверт.

— Как это читается? Хэймоку[40]? Два иероглифа. Хэймоку… Я поставлю в коридоре. Скоро придет доктор. Если вам что-то понадобится, нажмите на кнопку…

Хэймоку… Нет! Хирамэ. Воспоминания далекого-далекого прошлого ожили в голове Айко. Тот парень из школы Нада. Они все время бегали за ней и ее подругами.

«Но почему Хирамэ?..»

Сквозь туман в голове Айко вспомнила, как к ней приходил приятель Хирамэ. Он рассказал, что Хирамэ взяли в армию и он там умер, и достал из кармана авторучку. Это она тоже помнила.

«Человек погиб… как же он корзину с цветами?..»

Однако охватившие Айко усталость и апатия не давали ей разобраться, как такое может быть. Она уже не отличала живых от мертвых. Смерть уже опускала свой покров на ее лицо, подобно тени, которая заглянула через окно в ее палату.

Теперь ей снился другой сон. Ночь, когда в Сюдзане умер ее малыш.

Врача все не было. Человек, отправившийся за ним, вернулся и сказал, что доктор уехал к больному в другую деревню и приедет не раньше чем через два часа.

Ребенок спал в маленькой кроватке, его личико пылало, белки закатились. Он дышал тяжело — дыхание больше походило на хрип. Айко клала ему на лоб мокрое полотенце, которое почти сразу приходилось менять на другое.

Едва слышно звякнула на печке жестянка с лекарством. Свекор Айко стоял в коридоре перед стеклянной дверью.

— Снег пошел, — пробормотал он с болью в голосе.

Уже поднималась серая вечерняя дымка. Айко видела, как в ней танцуют крупные белые снежинки.

— Ну где же врач? — раз за разом бормотал себе под нос одну и ту же фразу свекор.

Во сне Айко почувствовала, как кто-то поднимает ее левую руку, и вновь открыла глаза.

У ее изголовья стояли Утида и Курихара. Им показалось, что она еще спит.

— Прекратите инъекции.

— Хорошо.

— Жаропонижающее давали?

— Два часа назад.

— Что ж, через два-три дня может наступить кризис.

Измученная Айко краем уха слышала обрывки этого разговора.

В тот вечер Эйити опять вернулся домой довольно поздно. Одзу слышал, как сын устало мыл руки в туалетной комнате. Он понял, что изменений к лучшему в состоянии Айко не произошло.

— Добрый вечер! — Эйити чуть отодвинул створку фусума[41] и, просунув голову в щель, заглянул в гостиную.

Одзу окликнул сына, когда тот прямо из туалета направился к себе вверх по лестнице:

— Может, чаю выпьешь?

— Нет. У меня еще дела есть.

— И все-таки давай посидим.

Эйити недовольно посмотрел на домочадцев, но все-таки вошел в гостиную.

— У тебя вид усталый.

— Угу.

Эйити взял протянутую матерью чашку и громко отхлебнул чай. Одзу не сводил с него глаз.

— Как твоя пациентка?

— Пациентка?

— Плохо дело?

Эйити отставил чашку.

— Похоже на то. Мне кажется, у нее рак в последней стадии.

— Жалко ее, — вздохнула мать. — Может, операцию сделать?

— Сделали уже. Но если случай запущенный, и операция не поможет.

Обычно Одзу не раздражала такая манера Эйити говорить о вещах. Но в этот раз безответственный тон сына задел его, и он спросил:

— Если вы знали, что это не поможет, зачем тогда оперировали?

— Потому что операция успокаивает пациента, хотя бы на время. Кроме того, разрезав пациента, можно определить, как далеко зашла болезнь. Гораздо точнее, чем с помощью рентгена и другого оборудования. И это дает данные для исследований.

— Выходит… ты ее оперироал, чтобы получить данные для исследований?

Одзу уловил нотки гнева в своем голосе.

— А она… эта Айко Нагаяма, — озадаченно глядя на отца, проговорил Эйити. — Ты ее знаешь?

Одзу заметил, что не только сын, но и жена с дочерью — все смотрят на него. Было слишком поздно.

— Да, я ее знаю, — сказал он негромко. — Когда я учился в школе Нада, она ходила в женскую гимназию Конан.

— Как же ты узнал, что ее положили в больницу, где работает Эйити? — с недоверием спросила Нобуко.

— Когда я ходил туда к Эйити, я случайно увидел табличку с ее именем. Вот и все.

— Правда?

Одзу скривился и, взяв в руку чашку с чаем, сказал:

— Муж Нагаямы-сан был блестящим морским офицером. Он погиб в сражении, и ей пришлось многое пережить.

— Я в первый раз от тебя это слышу.

— Особой необходимости не было тебе об этом рассказывать.

Нобуко что-то неправильно понимала. Некоторые люди считают, что в отношениях между мужчиной и женщиной обязательно должно быть что-то сомнительное, неприличное. Видимо, Нобуко тоже относилась к таким людям.

Зазвонил телефон. Эйити поднялся и вышел в коридор.

Какое-то время оттуда доносились короткие «да» и «вот как?», и скоро Эйити вернулся в гостиную.

— Сложное дело. Мне надо идти.

— Прямо сейчас? — Мать удивленно подняла голову. Не зная, что думать, она проводила его в прихожую, где он обувался. — Что-то случилось?

— Мне надо увидеться с Курихарой.

— В такое время? Уже одиннадцатый час!

Ничего не отвечая, Эйити распахнул дверь. Вышел на главную улицу и, подождав немного, остановил такси.

— Слушай! У нас проблемы. — Он все еще слышал встревоженный голос Курихары из телефонной трубки.

— Что случилось?

В голове Эйити сразу всплыло имя медсестры Симады. Однако Курихару волновало другое.

— Ты можешь сейчас приехать? О нашем новом антираковом препарате пронюхали газетчики.

— Как это получилось?

— Понятия не имею. Приезжай скорее!

Курихара назвал ему адрес своей квартиры в Адзабу. Похоже, отделившись от родителей, он жил там один, наслаждаясь холостяцкой жизнью.

Следуя объяснениям Курихары, Эйити миновал англо-японскую школу «Тоё» и, спустившись с холма, обнаружил по правую руку его дом. Шикарные апартаменты. На такое жилье Эйити и ему подобным за всю жизнь не заработать.

Он вылез из такси, прошел через автоматические двери и слева в вестибюле увидел Курихару. Рядом с ним сидел еще один человек. Должно быть, из газеты.

Увидев Эйити, Курихара сухо представил его газетчику:

— Это Одзу-кун из нашего отделения.

Корреспондент вынул из кармана визитную карточку и протянул Эйити. Фамилия на карточке была Югэ.

— Собственно, я интересовался новым лекарством против рака, которым вы лечите пациентку по фамилии Нагаяма, — заявил Югэ, глядя Эйити прямо в глаза. — Как я слышал, вы первые используете это лекарство для лечения больных.

Глянув мельком на Курихару, Эйити ответил:

— Да, это так.

— Насколько я понимаю, лекарство производит компания, владельцем которой является отец Курихары-сан?

— Да.

— И пациентка знала заранее, что вы будете использовать это лекарство?

— Прошу прощения, — сказал Эйити, — вы беседовали с заведующим отделением?

— Нет. Я собираюсь встретиться с ним позже.

— Ага! Понимаете, речь идет о новом препарате, поэтому без разрешения завотделением мы, рядовые сотрудники, ничего сказать не можем…

Эйити быстро прикинул, что надо прикинуться мелкой сошкой, которая в отделении ни за что не отвечает.

— Однако, — настаивал репортер, — вы вместе с Курихарой-сан считаетесь лечащими врачами Айко Нагаямы?

— Это так.

— Я слышал, что состояние Нагаямы-сан ухудшилось от этого лекарства.

— Что?! — Эйити решил разыграть невинность. — Из-за лекарства?! Кто вам такое сказал?!

— Я не могу раскрывать источников информации. — Репортер помолчал. — Хорошо. Я попробую поговорить с завотделением Утидой. Если он даст разрешение, вы объясните мне, как обстоит дело?

— Да, конечно, — кивнул Курихара. — Я хочу, чтобы вы поняли одну вещь. Мы использовали новый препарат, полагая, что он поможет лечению пациентки. Здесь должна быть полная ясность.

— Значит, вы хотите сказать, что надеетесь на выздоровление Нагаямы-сан?

— Да.

Репортер посмотрел на него с удивлением:

— Тогда это совсем другое дело. По нашей информации, Нагаяма-сан находится в безнадежном состоянии, и на безнадежной пациентке испытывают новое лекарство…

С этими словами репортер поднялся, засовывая блокнот в карман.

— Извините, что побеспокоил так поздно. Работа такая: приходится задавать неудобные вопросы. Прошу прощения. Надеюсь, Нагаяма-сан скоро поправится.

И он поклонился.

Курихара проводил репортера до автоматических дверей и вернулся в вестибюль. Лицо его было угрюмым.

— Кто мог разболтать об этом газетчикам? Как ты думаешь?

— Понятия не имею, — тряхнул головой Эйити. — Что мы теперь делать будем? Думаю, не надо было ему говорить, что она поправится…

— А что еще я мог ему сказать? — огрызнулся Курихара и принялся нервно обкусывать ногти.

Эйити встал.

— Наверное, надо шефу позвонить?

— Да.

Эйити подошел к висевшему в углу красному телефону-автомату и снял трубку. И в этот момент ему пришла в голову мысль: а может, это какая-нибудь медсестра раззвонила обо всем журналистам?

— Минутку, пожалуйста, — услышал он голос жены шефа и протянул трубку Курихаре.

— У нас неприятности.

С мрачным выражением на лице и опущенной головой Курихара схватил трубку телефона. Он был крупный парень, но в критической ситуации весь его мелкий, малодушный характер выражался в этой позе.

В вестибюле было сумрачно и безлюдно. Эйити курил, дожидаясь, пока Курихара закончит разговор.

«Если вся эта история просочится в газеты, — думал он, — это будет удар прежде всего по компании отца Курихары и еще по профессору Ии. А я рядовой сотрудник и ни за что не отвечаю. Всегда могу оправдаться тем, что выполнял распоряжения начальства. Так и надо действовать.

Но если от этого препарата действительно нет толку, значит, не с чем будет выступать на научной конференции?

Это, конечно, досадно. Ведь Эйити каждый день представлял, как он выступает с докладом о новом препарате перед светилами медицинской науки, занявшими все ряды большой многоярусной аудитории.

В то же самое время, когда Эйити и Курихара держали совет в полутемном вестибюле, на платформе вокзала Уэно ждали отправления ночного поезда в Тохоку.

— Вот, возьми. Поужинаешь. — Кэйко Имаи передала медсестре Симаде купленную на вокзале коробку с ужином и чай. — Что-то Тахара-сэнсэй задерживается, — пробормотала она. Часы на платформе показывали, что до отправления поезда оставалось три минуты. — Напишешь мне, когда приедешь?

— Да, — кивнула обычно немногословная Симада.

— Забудь обо всем и работай спокойно. — Кэйко посмотрела на часы. — Сможешь забыть, что было в Токио?

В этот момент в конце платформы показалась неказистая фигура Тахары с сумкой в руке. С его лба падали капли пота. Видно, он преодолевал подъем по лестнице бегом.

— Ой, чуть не опоздал! Извините, извините! — проговорил он, задыхаясь.

— Сэнсэй, приглядывайте там за Симадой-сан.

Тахара крянул в знак согласия и добавил:

— Когда рядом сестра, которой можно все доверить, все чувствуют себя уверенно — и доктора, и пациенты.

— Она вас не подведет.

Прозвенел звонок к отправлению. Тахара, пропустив вперед Симаду, поднялся в вагон.

— Передавай всем привет.

— Кому «всем»?

— Нашей команде в отделении, конечно.

Поезд медленно тронулся. Кэйко прошла несколько шагов, махая рукой и улыбаясь Симаде, которая стояла в тамбуре и печально смотрела на нее. Скоро ее грустное лицо и фигура доктора Тахары скрылись из виду.

— С Токио на какое-то время придется расстаться, — сказал Тахара медсестре, провожавшей взглядом проплывающие мимо огни Уэно. — Я, когда уехал, тоже чувствовал себя одиноко. Было очень больно. Пал духом, руки опускались. Но когда ты приедешь на место, все увидешь и поймешь. Так же, как и я. Увидишь людей, действительно нуждающихся во врачах и медсестрах.

— М-м.

Неоновые огни исчезали один за другим. Высокая рекламная башня, неоновая вывеска кабаре, световая газета. Поезд набирал ход, напоминая целлофановую ленту, вылезающую из коробки со сладостями.

— Хочешь выпить? — Тахара достал из кармана плоскую бутылочку с виски. — Вообще-то я не пью, но, когда едешь в поезде, пара глотков хорошо заменяет снотворное.

— Сэнсэй…

— Что?

— Вы знаете о шумихе, которая поднялась вокруг хирургического отделения с этим лекарством от рака? — пробормотала Симада, вдруг опустив голову. — В газете написали, что это опыты над людьми…

— Слышал. Но мне тут сказать нечего. В конце концов, я прошел подготовку в этом отделении.

— Письмо в газету, — медсестра посмотрела Тахаре прямо в глаза и тихо закончила: —…послала я.

У Тахары округлились глаза. Его рука, державшая стаканчик с виски, который он собирался поднести к губам, застыла в воздухе.

— Но зачем?..

А в клиническом отделении тем временем атмосфера сгущалась. В открытую сотрудники сложившуюся ситуацию не обсуждали, но в отделении не было никого, кто бы не интересовался, как будут развиваться события дальше.

Айко Нагаяме больше не давали новый препарат, однако ее состояние нисколько не улучшилось. Чтобы снять боли, стали колоть морфин. После этих инъекций большую часть времени пациентка пребывала в состоянии, близком к коматозному.

Растения и цветы от посетителей, стоявшие у входа в ее палату, постепенно увядали, и уборщицы их выбрасывали. Цветы в корзине, которую Одзу прислал Айко от имени Хирамэ, тоже завяли и оказались на помойке. Пошел дождь, и капли забарабанили по останкам совсем еще недавно пышного букета.

— Мне кажется, сегодня у вас самочувствие получше, — сказала медсестра, измеряя Айко давление, перед тем как сделать укол, и улыбнулась.

— Да. — Щеки Айко провалились. — Гораздо лучше, чем вчера.

— Ну и замечательно. Теперь начнете помаленьку выздоравливать.

— Хорошо бы, — слабо улыбнулась Айко. — Ум-м… Хочу вас попросить.

— Что такое?

— Не могли бы вы мне вымыть голову? Она такая растрепанная… неприятно.

— Конечно, — кивнула сестра. Она помогла Айко сесть в кровати и подложила подушку под спину. Расчесала волосы. — Сейчас я сбегаю за шампунем и воды теплой принесу.

Выйдя из палаты, сестра тут же вспомнила, что у нее есть и другие дела. Обещала Айко управиться в полчаса, а получился целый час.

Наконец, все приготовив, она вернулась в палату. Глаза на белом как мел лице были закрыты, она спала.

— Нагаяма-сан! Нагаяма-сан! — окликнула ее медсестра. Ответа не было.

Когда позвонили с сестринского поста и рассказали, что случилось, Курихара и Эйити бегом кинулись из отделения в корпус, где лежала Айко.

— Приготовить кислородную палатку! — сердито приказал сестрам Курихара, взглянув на лицо больной. Эйити вколол в исхудавшую руку Айко камфору.

— Выкарабкается? — спросил Эйити у стоявшего рядом Курихары, который достал стетоскоп.

— Не знаю.

— Наверное, ей домой надо позвонить?

Курихара только кивнул. Понятно, что дело шло к концу, но, если Айко сегодня умрет, это будет не просто кончина очередного пациента. Репортер по фамилии Югэ наверняка свяжет ее смерть с новым препаратом.

Эйити торопливо вышел из палаты, а Курихара встал у окна и, не отрываясь, смотрел на моросящий дождь.

Мелкие капли неслышно падали на крышу больничного корпуса и цветочные клумбы во внутреннем дворе. Во дворе не было ни души.

«Тогда… — отстраненно размышлял Курихара, — лучше будет уволиться. Если я останусь в больнице, эта история будет преследовать меня всю жизнь…»

В тот же дождливый день Одзу заглянул в цветочную лавку недалеко от своей работы. Несколько дней назад он покупал там цветы, которые подарил Айко от имени Хирамэ.

— Добро пожаловать! — приветствовал его продавец с радушной улыбкой — видно, запомнил с прошлого раза. — Нам завезли замечательные розы.

— Нет, сегодня мне что-нибудь в горшке.

Одзу присел и стал рассматривать стоявшие на полу цветы. Особо яркие не надо, ведь это для больной.

На карточке, которую протянул ему продавец, он написал: «Держись! Не поддавайся! Хирамэ». Он изо всех сил старался пошутить, приободрить Айко.

— В ту же самую больницу? — понимающе поинтересовался продавец. — Через два часа доставим. Специально для вас.

Одзу сел на автобус и вернулся домой. До ужина еще оставалось немного времени, поэтому он решил попрактиковаться в каллиграфии — попробовать купленные кисти.

Нобуко готовила в кухне ужин, по обыкновению стуча кастрюлями и посудой. Юми куда-то отлучилась и еще не вернулась.

— Юми просит купить проигрыватель, — послышался из кухни голос жены.

— Проигрыватель? Пластинки слушать?

— М-м. Уже давно у меня выпрашивает.

— Дома же есть проигрыватель!

— Говорит, что ей свой нужен.

— И будет целыми днями заводить свой бестолковый джаз?

Одзу пребывал в хорошем настроении. Юми пришла домой, как раз когда ужин был готов. Отец стал подшучивать над ней и в итоге пообещал купить проигрыватель на день рождения.

— Когда ты выйдешь замуж, — сказала Нобуко дочери, — отец больше всех будет переживать, что надо с тобой расстаться.

Зазвонил телефон. В последнее время непонятные звонки неизвестно от кого прекратились.

— Юми, возьми трубку! Может, это Эйити.

Юми встала и вышла в коридор.

— Ну да… угу… понятно, — коротко бросала она в трубку и, закончив разговор, вернулась в гостиную.

— Это Эйити. У него сегодня ночного дежурства нет, но он может остаться в больнице на ночь.

— Зачем?

— Его пациентка… эта… Нагаяма-сан в критическом состоянии.

Одзу вскочил с места. И тут же сел обратно, поняв, что сделал слишком резкое движение.

— Она… в критическом состоянии? Эйити так сказал?

— Да.

Он молча продолжил ужин. По телевизору, который, придя домой, включила Юми, началась какая-то викторина.

«Когда в Токио лето, какое время года в Мельбурне? Весна? Лето? Осень? Зима?»

Нобуко посмотрела на мрачное лицо мужа:

— Тебе надо в больницу. Иди.

Одзу отложил палочки и кивнул.

Молча поднялся из-за стола. Нобуко прошла с ним в соседнюю комнату. Открыла шкаф, достала мужу рубашку. Одзу оделся, не говоря ни слова.

— Возьми бумажник.

— Ага.

Супруги впервые обменялись словами.

— Ты, наверное, будешь поздно?

— Наверное. — Кивнув, Одзу посмотрел на Нобуко. — Извини, — тихо проговорил он.

Одзу не посвящал жену в подробности своих отношений с Айко. Но сейчас, глядя на Нобуко, он чувствовал себя спокойно: она бы все поняла, если бы он рассказал ей их историю.

Нобуко проводила его до двери. Шагая к главной улице квартала, Одзу посмотрел на небо. Там мерцали одна, две, три звезды. Для Токио — редкость. Он остановился и долго не сводил глаз с неба. Мира, где живет Хирамэ. Не один Хирамэ, а все умершие. Одзу живо ощущал, как вот сейчас Айко покидает землю и устремляется к этому миру. Короткая жизнь Хирамэ. Жизнь Айко. И его жизнь, соприкасающаяся с их жизнями.

Одзу поймал такси, доехал до больницы. Ее главный корпус напоминал корабль, плывущий в ночном море. В темном, погруженном в тишину здании тускло светились несколько окон. Он шел по длинному прохладному коридору, прислушиваясь к звуку собственных шагов. Душа, как ни странно, была спокойна. Известие о том, что Айко умирает, поселило в его сердце больше смирение, чем печаль. Быстрее всех в мир теней отправился Хирамэ, за ним следует Айко, и рано или поздно ему это тоже суждено. Вот какие мысли наполняли душу Одзу, когда он нажимал кнопку лифта.

В отделении было безлюдно. В этот поздний час свет во всех палатах не горел, все спали. Единственный источник освещения — тусклые лампы в коридоре. И только из комнаты медсестер лился яркий свет.

— Извините. — Одзу заглянул в комнату.

Сидевшая за столом молодая сестра удивленно посмотрела на него.

— Я слышал, что Нагаяме-сан стало хуже.

— Вы родственник?

— Нет, знакомый…

Сестра встала со стула и с сочувствием пробормотала:

— Нагаяма-сан… умерла. Примерно час назад…

Одзу с растерянным видом застыл в дверях.

— Умерла?

— Да. И доктора, и я… мы делали все возможное, но…

— Умерла… и…

— Ее тело в морге. Там две ее подруги… Вы хотите туда спуститься?

Одзу кивнул. Сестра объяснила ему, как попасть в морг.

— Там сидит охранник… Скажите ему, что вы знакомый Нагаямы-сан.

Одзу поблагодарил сестру и спросил:

— Нагаяма-сан… она сильно мучалась?

— Нет. Она довольно долго была в коме. Думаю, она не чувствовала боли.

Следуя объяснениям сестры, Одзу спустился на первый этаж пустого больничного корпуса и вышел во внутренний двор.

Темно, хоть глаз коли. Здание больницы возвышалось перед ним как стена. В большинстве окон свет был погашен. Работа не замирала только на сестринских постах, расположенных на каждом этаже. Больница — это место, где жизнь рождается и умирает. Человек нередко задает себе вопрос, когда он умрет, при этом его совершенно не интересует, где это произойдет. Взять, к примеру, Айко. Приходило ли ей в голову, где ее настигнет смерть, когда она еще была здорова? Представляла ли она себе эту жалкую больничную палату?

Миновав внутренний двор, Одзу подошел к прятавшемуся за деревьями квадратному зданию из бетонных блоков. В нем и располагался морг.

В маленькой клетушке у входа сидел охранник и читал книгу.

— Я знакомый… Нагаямы-сан, — сказал Одзу охраннику.

Тот оглядел посетителя и через крошечное окошко просунул деревянный номерок.

— По лестнице вверх и налево. Номерок потом не забудьте вернуть.

Одзу поднялся по пахнувшим цементом ступенькам. Свет струился из освещенной лампами комнаты, где на стульчиках сидели две женщины. У гроба из некрашеного дерева стояли зажженные свечи. Курились ароматические поминальные палочки, их дым в тишине поднимался к потолку.

Одзу поклонился женщинам, сложил перед гробом руки ладонями вместе и зажег поминальную палочку.

«Айко! Это я. Одзу, — прошептал он про себя. — Вот мы опять встретились. Последний раз виделись больше двадцати лет назад, я тогда и подумать не мог, что следующая встреча будет в таком месте…»

Перед его глазами встала одетая в шаровары Айко, медленно поднимавшаяся по каменным ступеням храма Дзёсёко в Сюдзане. Ему тогда было двадцать четыре года, Айко — двадцать три.

В морге не было никакой внутренней отделки. Только голые бетонные стены, на которые пламя свечей отбрасывало похожие на пятна тени. Одзу присел рядом с двумя женщинами, видимо, подругами Айко.

Он закрыл глаза, и перед ним одна за другой стали разворачиваться картины давно минувших дней. Айко в форменной матроске едет в электричке. Она замечает, как Одзу и Хирамэ крадутся за ней по дорожке вдоль Асиягавы, и уходит от них, задрав нос. Айко в купальнике плескается в воде с подружками на пляже в Асия. Всего час назад ее жизнь, сплетенная из таких сцен, подошла к концу.

— Простите… — услышал Одзу и открыл глаза.

— Вы еще здесь побудете?

Это была одна из подруг Айко. Судя по виду, лет ей было прилично, но Одзу показалось, что когда-то он уже видел это лицо.

— Да, конечно.

— Мы хотим обзвонить людей, сообщить, что Айко умерла. Вернемся через полчасика… Это будет очень любезно с вашей стороны.

Когда Одзу встал со стула, женщина удивленно посмотрела на него:

— Извините… вы, случайно, не учились в школе Нада?

— Учился.

— Вы меня не помните? Мы с Айко всегда ездили на электричке в гимназию из Асия. Меня зовут Накамура.

Одзу мигнул и затряс головой. Перед глазами встало рыбье лицо Хирамэ.

Женщины вышли. Одзу положил руки на колени и стал смотреть на дымок, поднимавшийся от ароматических палочек, затем перевел взгляд на колеблющееся пламя свечей. Палочки и свечи — единственное, что символизировало здесь траур по Айко.

Скоро явится человек из похоронного бюро и увезет тело. Может статься, покойная и не вспомнила бы сидящего сейчас у ее останков человека, думал Одзу.

Да… Ведь он не входил в круг ее друзей. И все же в эту ночь он несет вахту у ее остывшего тела. Это не простая превратность судьбы. Одзу чувствовал, что за всем этим кроется смысл жизни.

«Что означала для меня и Хирамэ эта женщина?» — размышлял Одзу, рассматривая сцепленные пальцы рук.

Бывают люди, не оставляющие в душе никакого следа, сколько с ними ни встречайся. А попадаются и такие, кто лишь раз коснется вашей жизни, но останется в памяти до конца дней. Для Хирамэ таким человеком оказалась эта женщина, а для Одзу таким другом был Хирамэ.

«Но тебе и Хирамэ, и я вряд ли были интересны, — говорил Одзу, обращаясь к Айко. — Наверное, мы тебе все время мешали. Ты уж прости нас за это».

У Одзу не хватало слов, чтобы выразить переполнявшие грудь чувства.

«Если бы не было войны, Хирамэ мог бы жениться, стать отцом нескольких ребятишек».

Незаметно для самого себя он стал произносить про себя теснившиеся в душе слова на кансайском[42] диалекте, на котором он говорил, когда учился в школе Нада:

«Если бы не война… может быть, тебе не пришлось бы умирать вот так, в одиночестве…»

Вот почему я не могу думать о вас с Хирамэ по отдельности, говорил Одзу Айко. Вы разделили одну судьбу. Я еще живу, а Хирамэ умер, а теперь ушла и ты.

«Я тоже когда-нибудь присоединюсь к вам в вашем мире».

В пустых бетонных стенах не нашлось ни одного цветка, чтобы украсить останки Айко. В тишине Одзу закрыл глаза, и по щекам его медленно потекли слезы. Слезы, которые поколение Эйити никогда не сможет понять. Они понятны лишь поколению, потерявшему в войне родных и любимых.

«Какое жалкое помещение, — проговорил Одзу, обращаясь к Хирамэ. — Ни цветов, ни семьи».

«Раз так… — прошептал Хирамэ. Его лицо плавало в слезах Одзу, — может, посвистишь для нас? В школе у тебя классно получалось. Для нее и для меня».

Одзу вытянул губы трубочкой и попробовал свистнуть. Но с губ сорвался лишь слабый оборванный звук.