Посвисти для нас

Сын

Деловая поездка длилась всего два дня. Вернувшись в Токио, Одзу заглянул в контору и поехал домой. У него почему-то было ощущение, что он отсутствовал очень долго.

— Где Эйити? — спросил он Нобуко, разуваясь в прихожей.

— Сегодня же пятница, — отвечала жена, принимая его ботинки и улыбаясь мужниной забывчивости. — У него ночное дежурство в больнице.

— А-а! — Одзу кивнул. — В самом деле.

Он хотел спросить еще кое о чем, но промолчал. Он помнил, что накануне отъезда в командировку из-за какой-то мелочи у него вышел спор с сыном, зашедшим после долгого перерыва к ним поужинать.

Прежде Одзу считал, что Эйити любит и уважает его, но пришло время — тот как раз готовился поступать на медицинский, — когда отца начало все больше возмущать отношение его отпрыска к жизни. Одзу казалось, что карьерный успех превратился для сына в главную цель жизни, хотя в медицинском мире вряд ли все согласились бы с таким подходом.

В отличие от младшей сестры Юми, Эйити, перейдя в старшую школу, взялся за учебу со всей серьезностью. За счет своей усидчивости он смог поступить в медицинский университет К., но растерял всех друзей. Его приятели, часто заглядывавшие к ним в дом, постепенно отдалялись все дальше.

— Это потому, что они не такие, как я, — повторял Эйити. — Они следуют по жизни со всеми удобствами благодаря своим старикам и их связям. А мне отец ничем помочь не может. Друзья друзьями, но в конечном счете надо о себе думать в первую очередь.

— Если так думать — жить будет уныло и одиноко, — бормотал Одзу в ответ на слова сына.

Тот холодно улыбнулся:

— Хочешь сказать, что таким добрякам, как ты, жить не одиноко? Да мне тошно смотреть на то, как ты живешь…

Одзу надолго запомнил это ответ.

Последняя перепалка между ними была в том же роде. За ужином разговор зашел о больнице. Эйити с насмешкой сказал что-то о престарелом пациенте, которого долго лечили, хотя шансов на выздоровление не было, Одзу начал укорять сына. Сейчас он снова вспомнил об их споре.

Одзу переоделся. Жена налила ему в гостиной чаю. Просматривая накопившуюся за два дня его отсутствия почту, Одзу поинтересовался:

— Ну как дела? Какие новости?

— Да никаких. Ставни наверху заедают, хотела вызвать плотника, никто трубку не берет.

— У них людей не хватает. Сейчас кругом стройка идет. Какой им интерес со ставнями возиться.

Одзу громко отхлебнул из чашки, и жена вдруг вспомнила:

— Было кое-что непонятное. Три странных звонка.

— Странных звонка?

— Звонил телефон, я снимала трубку… и все, обрыв связи.

— Наверное, кто-то ошибся.

— Но когда я говорила: «Квартира Одзу», на том конце несколько секунд молчали. Будто ждали какого-то сигнала или еще чего-то. Юми из-за этого разнервничалась.

Вечером, когда Юми вернулась домой, вся семья, за исключением сына, сидела за обеденным столом.

— Никогда не думал, что даже врачам приходится так долго маяться внизу социальной лестницы. — За ужином Одзу был в хорошем настроении, то и дело поднося ко рту чашечку с сакэ. — Большинство парней в его возрасте уже прилично зарабатывают, а он все никак не может встать на ноги.

— А что он может сделать? — встала на защиту брата Юми. — Сам выбрал этот путь. Он говорил, что, раз ты не доктор, он не может воспользоваться отцовским влиянием, чтобы устроиться на тепленькое место в какой-нибудь больнице, как это делают другие… Поэтому он нацелился на то, чтобы сделать карьеру в университете.

— Но в университете тоже пробиться очень тяжело. Лет десять-двадцать пройдет, пока доцентом станешь и допустят читать студентам лекции.

— Потому-то он так и бьется.

— Это хорошо, что он так много работает, — решила вставить свое слово Нобуко. — Только я беспокоюсь о его здоровье.

— Он всегда говорит, что хочет добиться своего, чего бы это ни стоило. — Юми отложила палочки и встала, чтобы поставить на стол новую бутылочку сакэ.

— Да… он такой, — с болью в голосе проворчал Одзу.

— Совсем на тебя не похож. Умный мальчик. — Жена Одзу явно гордилась сыном. — Он так старается учиться.

— Некоторые люди во имя карьеры отгораживаются от всего. Какой толк будет, если он прославится в своем университете, но лишится всего тепла, которое есть в жизни?

— Времена изменились. Что сейчас остается молодежи? Не будешь отталкивать других — не выживешь. Что может сделать Эйити?

Одзу не стал ничего отвечать жене. Он всегда чувствовал, что в глубине души она недовольна тем, что муж не сумел сделать хорошую карьеру. Недовольство трансформировалось в настойчивое желание защищать сына, как она это делала сейчас.

— Если времена сейчас тяжелые, как ты говоришь, значит, в войну, когда мы были молодые, было лучше?

— Я не это имела в виду. Просто тогда темп жизни был неспешный.

Так ли неспешно проходили дни в то время? В Японии горели города, множество людей бежало от войны сквозь дым пожарищ, призванных на военную службу новобранцев, вроде Одзу, каждый день избивали старослужащие…

— Ты все время ссылаешься на войну, папа! — Юми поставила на стол бутылочку сакэ. Она всегда занимала сторону матери. — Тогда время воспринималось совсем по-другому. Даже сравнивать нельзя.

В памяти Одзу промелькнуло рыбье лицо Хирамэ с блеклыми глазками. «Что бы ты сказал о сегодняшнем дне, если бы был жив?»

После ужина Одзу сидел, рассеянно уставившись в телевизор, когда зазвонил телефон.

— Наверное, это опять тот самый телефонный шутник.

— Я возьму… — Одзу пошел в коридор, где стоял телефон, и снял трубку. — Алло! Квартира Одзу.

Ответа не последовало. Как и говорила жена, человек на другом конце молчал. Было впечатление, что он в молчании ожидает какой-то реакции. Наконец с глухим стуком трубку положили на место.

По средам профессор Ии совершал обход больных.

В эти дни Эйити и другие молодые сотрудники выстраивались у входа в клиническое отделение и ждали, когда появится профессор. Особенно волновались те, за кем были закреплены пациенты. В последний раз они судорожно прокручивали в голове накопившиеся за неделю данные о состоянии пациентов, об осмотрах и анализах. Старались запомнить и обдумывали, какими словами лучше изложить суть в докладе.

Наконец дверь в дальнем конце коридора распахнулась, и в сопровождении заведующего отделением Утиды появился профессор Ии. Его массивное тело обтягивал белый халат.

— С какого этажа начнем сегодня?

— С туберкулезного отделения на втором этаже.

Молодой медик со всех ног бросился вперед и нажал кнопку лифта.

Во время обхода в отделениях клиники царила необычная тишина. Процессия в белых халатах во главе с профессором проследовала по безлюдному коридору, скрипя по полу туфлями.

Замешавшись в свите, Эйити уперся взглядом в широченную спину доктора Ии. От профессорской спины и плеч исходила уверенность человека, являющегося главным авторитетом во втором хирургическом департаменте.

«Когда-нибудь ты тоже станешь таким», — внушал себе Эйити. Он представил себя на месте профессора Ии, как он, чуть приподняв правое плечо, шагает впереди белохалатной свиты.

Профессор вступил в реанимационную палату, где лежал пациент после операции. Четыре дня назад ему удалили легкое. Лечащий врач по фамилии Маки торопливо семенил за светилом, держа в руке конверт с рентгеновскими снимками. Остальные члены группы сопровождения, встав позади, внимательно слушали диалог профессора с Маки.

— Динамика после операции положительная. — Маки вручил профессору подвешенный к койке термометр. — Кровотечение удалось купировать. Температура тоже снижается. Давление и нервная система в норме. Думаю, пункцию брать не нужно.

Профессор приложил к груди пациента новенький немецкий стетоскоп и кивнул.

— Вы сказали, после операции прошло четыре дня?

— Да.

— Сделайте завтра еще снимки. Полагаю, при такой температуре изъязвления трахеи опасаться не следует.

— Согласен.

Вынув из уха наушник стетоскопа, профессор обратился к пациенту:

— Ну, все идет нормально. Через неделю вам станет гораздо лучше. Все в порядке. Можете быть уверены.

Глаза пациента радостно заблестели. Профессор кивнул и вышел из палаты.

Процессия перешла в другое отделение. Здесь шесть коек стояли напротив друг друга. Лежавшие на них больные в стерильных масках как по команде повернули головы к вошедшим. Это была палата инфекционных пациентов, поэтому старшая медсестра распорядилась, чтобы на время профессорского обхода все надевали маски.

У изголовья старика встал лечащий врач Тахара.

— Анализы по-прежнему показывают наличие бактерий? — поинтересовался профессор Ии.

— Совершенно верно. Тест на прошлой неделе показал пять по шкале Гафки[16]. Четыре недели назад было три.

— Что ему даете?

— Исконтин и бетион. Хотя я считаю, что бетион нужно чем-то заменить.

Лица сотрудников клиники напряглись. Тахара, рядовой врач, предлагает заменить препарат, который прописал пациенту сам профессор. Иными словами, он выступил против распоряжения начальства.

— Нет, бетион сейчас — это то, что нужно. — В присутствии пациентов профессор Ии не позволял себе повышать голос, как он это делал, распекая персонал в лаборатории или кабинете. Но было видно, как кожа между бровями наливается неприятной краской. — Если мы будем все время менять препараты, у пациента станут вырабатываться резистентные бактерии, и у нас не останется методов его лечения.

Профессор специально произнес эти слова громче, чтобы все присутствующие слышали, и направился к следующей койке.

Ко времени, когда обход шести пациентов был завершен, всем членам инспекционной группы уже было ясно: настроение Старика (так обычно в их круге называли профессора) испорчено.

Завотделением Утида бросил на Тахару злой взгляд, говоривший: «Кто тебя за язык дернул лезть со своими замечаниями?!» Сотрудник, раз осмелившийся испортить профессору настроение, не имел больше шансов вернуться под лучи солнца, сколько бы времени ни прошло. Это было известно каждому, но Тахара, намеренно или нет, совершил этот промах.

Процессии, напоминавшей шествие феодальных вассалов за своим сюзереном, потребовалось полтора часа, чтобы обойти четыре отделения и три специальные палаты. Обход закончился уже после полудня.

— Тахара! Можно тебя на минутку?

Утида проводил профессора Ии до его кабинета и, вернувшись, окликнул Тахару. Остальные сотрудники тут же встали с мест и отправились на обед.

Эйити сидел в кафетерии, ел в одиночестве рис с карри и ждал, когда появится Тахара. Хотя они учились в медицинском университете на одном курсе, в глубине души Эйити иронически относился к своему однокашнику, считая его посредственностью. Однако сейчас они с Тахарой вместе работали над докладом на тему «Химические методы лечения послеоперационной трахеальной фистулы», которую должны были представить профессору. Поэтому последствия дурацкой ошибки, которую совершил его соавтор, должны были коснуться и Эйити.

Он доел рис, запил его водой из стакана, и в это время у автомата, выдававшего талончики на питание, появилась сутулая фигура Тахары. Эйити помахал ему рукой, и тот, волоча ноги, направился к заставленному грязной посудой столу.

— Ты чего, обалдел? — со страдальческим видом спросил Эйити, постукивая ногтем по кончику сигареты.

— Э-э?

— Зачем ты сказал это Старику?

— Но… все же знают, что эффективность бетиона при лечении туберкулеза близка к нулю… — бессильно проговорил Тахара, опустив голову. — Моим пациентам это лекарство никак не поможет, сколько их ни корми. Вместо него лучше применять этамбутол.

— Старик говорит, что этамбутол можно применять только на критической стадии.

— Пациент с открытой формой, у него «пятерка» по Гафки, состояние критическое. И ты не хуже меня знаешь, почему Старик настаивает на бетионе. Он же получает деньги на исследования от фармацевтической компании, которая его выпускает.

Эйити молча зажег сигарету. Ему не надо было рассказывать, что целый ряд дополнительных проверок показал, что бетион бесполезен при лечении туберкулеза. Он относится к препаратам класса тибионов, которые больше не используются даже в Германии, где их впервые синтезировали.

Однако персонал клинического отделения продолжал применять бетион, делая вид, что ничего об этом не знает. Потому что все знали, что средства на исследования для отделения выделялись той самой фармкомпанией.

— Но… — Эйити скривился и посмотрел на горящий кончик сигареты. Оба смотрели в окно и молчали.

— Послушай, Тахара, — пробормотал Эйити, не отводя глаз от сигареты. — Не надо себе вредить.

— Что ты имеешь в виду?

— Я хочу сказать, чтобы ты больше никогда не говорил об этом лекарстве.

— Но ведь я врач. Я лечу этого старика. Я за него отвечаю и хочу, чтобы он поправился.

— Все понятно. Я очень хорошо понимаю, что ты чувствуешь. Но ведь мы с тобой часть одной организации. Она называется клиника. Ты не сможешь сломать регламент.

— Я не собираюсь ломать никакого регламента…

— Тогда не надо создавать проблемы завотделением. Он имеет на тебя планы. Понимаешь или нет? — Эйити сделал паузу. — Но если Старик на тебя разозлится, Утида ничего не сможет сделать.

— Утида мне то же самое говорил. — Тахара засмеялся с легкой грустью, налил себе жидкого чая. — «Если будешь так себя вести, ходу тебе не будет», — вот что он сказал…

— Вот видишь. Потому что это отразится на твоем будущем.

— Но как же мой пациент? — проговорил Тахара и умолк, поднеся к губам чашку с чаем.

— Подумай хорошенько. Я больше ничего говорить не буду. — Эйити встал и потянулся. — Ладно. Я пойду в библиотеку.

— Ты… умный парень.

Эйити обернулся на вырвавшиеся у Тахары слова:

— Что?

— Ты все можешь рассудить.

— Да?

— Ты обязательно сделаешь карьеру в этой клинике.

Ничего не ответив, Эйити вышел из кафетерия. Вдоль длинного коридора у окон собрались одетые в подбитые ватой кимоно пациенты и медсестры. По-видимому, во дворе работники канцелярии изображали игру в волейбол.

«Ты обязательно сделаешь карьеру в этой клинике».

Слова Тахары все еще отчетливо звучали в ушах Эйити. Чего в них было больше: зависти или сарказма? Зависит от того, как к ним относиться.

«Все правильно. Я хочу сделать карьеру, — повторял про себя Эйити, представляя лицо Тахары. — А что в этом такого?» — Перед его глазами снова встал профессор Ии, уверенно шагающий по коридору. Лет через двадцать он, Эйити, будет вот так совершать обходы в сопровождении персонала клиники.

— Доктор Одзу из хирургии! Доктор Одзу! — зазвучало в динамике. — Свяжитесь с оператором. Доктор Одзу из хирургии. Доктор Одзу.

Эйити снял трубку внутреннего телефона, висевшего на стене в конце коридора.

— Одзу у телефона.

— Вам звонят, — услышал он голос дежурной на телефоне.

— Кто?

— Сестра Кэйко Имаи из терапевтического отделения. — Одзу почувствовал замешательство и колебание в голосе дежурной. — Она говорит… ей срочно надо поговорить с вами.

— Пожалуйста, соедините. — Одзу сжал трубку, подавляя неприятное чувство.

— Это я, — тут же послышался голос Кэйко.

— Что тебе? — холодно спросил Эйити. — Я сейчас занят.

— Сэнсэй, давайте встретимся сегодня вечером.

— Вечером? Я не смогу вырваться.

— Всего на десять минут.

После пререканий Эйити пообещал увидеться с Кэйко в пять вечера и повесил трубку.

«Вот коза навязчивая!»

Одзу представил плачущее лицо Кэйко. Когда она плакала, она становилась похожа на обезьяну. Противное зрелище. Он больше не чувствовал к медсестре ни малейшей привязанности. «А теперь еще вечер на нее тратить».

Не заходя больше в клиническое отделение, он направился на пост медсестры во второй корпус.

Одзу просматривал результаты анализов своих пациентов, когда появился Утида.

— Поди сюда на минутку, — вызвал он Одзу из комнаты. — Вот ведь удружил Тахара! И себе тоже! Старик по-настоящему вышел из себя.

— Я с ним говорил сейчас в кафетерии.

— Ну и что он?

Поколебавшись секунду, Эйити ответил:

— Как сказать… он, конечно, упрямый.

— Это правда. За такими глаз да глаз нужен.

— Мне очень жаль.

— Это я не про тебя. — Криво улыбнувшись, завотделением хлопнул Эйити по плечу. — Тебе нечего беспокоиться. Старик, похоже, в тебя верит. И мы на тебя очень надеемся.

— Спасибо. — Эйити наклонил голову и проводил взглядом Утиду, который стал спускаться по лестнице.

С часа до трех у пациентов был тихий час. В здании больницы стало тихо.

Сидя в библиотеке за раскрытой книгой, Одзу с тяжестью в душе думал о Кэйко Имаи, которая навязалась на этот вечер.

Отношения с Кэйко продолжались полгода. До нее у него случались интрижки с другими сестрами, но ни одна при расставании не причиняла ему столько проблем, как эта липучая Кэйко.

После библиотеки он снова зашел во второй корпус и обошел своих пациентов. Тихий час закончился, и в коридоры и палаты вернулась беспорядочная шумная суета.

Из пяти пациентов, за которых отвечал Эйити, у трех был туберкулез легких — двое мужчин ожидали операции, еще один готовился выписываться.

Эйити, сказать по правде, уже мало интересовали туберкулезные больные. Из-за антибиотиков и ранней диагностики число пациентов сокращалось, курс лечения был строго определен. Перспектив у этой области не было.

Поэтому он выбрал своей дальнейшей целью лечение рака в свете теории Кребса[17]. В университете в ближайшем будущем планировалось создать онкологический центр. Одзу и его коллеги с нетерпением ждали, когда он будет построен. В будущем хирургия сосредоточится на онкологии, заболеваниях сердца и мозга.

Одним из его нынешних пациентов был пожилой мужчина с раком легкого. Топ-менеджер крупной компании. В скором времени ему, видимо, предстояла операция. Врачи, конечно, говорили пациенту, что у него туберкулез, хотя и знали, что все равно придется сказать его семье правду.

Эйити поднялся на третий этаж и вошел в угловую палату. Молодая женщина, дочь пациента, старательно устанавливала в вазу большой букет.

— Добрый день! — Эйити улыбнулся и обвел взглядом палату. — Как самочувствие?

Пациент, превозмогая вялость, попытался встать с кровати.

— Лежите, лежите.

— Да так. Без изменений. Хотя после обеда закашлялся — и с кровью получилось.

Эйити приставил стетоскоп к груди старика. Стоявшая у него за спиной дочь сдерживала себя, сложив руки.

— Доктор! Он жалуется, что руки болят, — с тревогой в голосе проговорила она.

— Это может быть невралгия. — Одзу изобразил наигранную улыбку и тряхнул головой. — Для беспокойства нет оснований. Долго боль не продлится.

— Да?.. А это не рак? — Лежавший на спине старик внимательно посмотрел на Эйити. — У меня приятель умер от рака легких… Вот он жаловался на боли в груди и руках…

— Ну, при раке болевые ощущение куда серьезнее, — отвечал Эйити, все так же улыбаясь. — Не надо себя тревожить без нужды. Положитесь на нас.

Облегчение и доверие нарисовались на лице дочери. «А девица очень даже ничего», — пробормотал про себя Эйити. Но тут перед ним возникли глаза Кэйко, встреча с которой предстояла вечером, и он быстро опустил взгляд.

— Доктор, наверное, придется делать операцию?

— Для этого вас и госпитализировали, ведь так?

— Если операция пройдет успешно, смогу ли я работать как прежде?

— Разумеется. Будет играть в гольф и вообще делать что хотите.

Эйити привык лгать раковым больным. Это тоже часть работы хирурга.

— Ну, будьте здоровы! — Выйдя из палаты, Эйити выбросил из головы судьбу этого старика. Здесь никто не мог себе позволить сочувствовать судьбе того или иного индивида.

Вечером он встретился с Кэйко Имаи в кафешке, что располагалась напротив входа в клинику. Народу было полно — все как раз расходились после рабочего дня. Кэйко, опустив голову, дожидалась Эйити в углу.

Когда он подошел, она подняла на него глаза и печально улыбнулась.

— Извини.

— Ничего. Но у меня мало времени. Завотделением вызывает.

Эйити врал, надеясь побыстрее свернуть разговор. Он присел за столик.

Официант уже принял заказ, а Кэйко все молчала.

В белом медицинском халате и шапочке она выглядит очень молодо и свежо, но почему-то стоит ей переодеться в «штатское», как она тут же превращается в серую, усталую тетку, с сожалением думал Эйити. Честно говоря, он потерял к Кэйко всякий интерес и привязанность. У него было лишь одно желание — вырваться из этой кафешки, и чем быстрее, тем лучше.

— Ну, о чем ты хотела поговорить?

— Почему ты не хочешь меня видеть в последнее время? — заговорила Кэйко, укоризненно глядя на чашку с кофе, которую ей принес официант.

— Что значит «почему»? — Эйити не собирался скрывать своего недовольства. — Сколько раз уже я тебе говорил! Я занят на работе, у нас много операций.

— Неправда! — резко тряхнула головой Кэйко. — Сестра Сэкиба из хирургии — моя подруга. На этой неделе была всего одна операция.

Эйити запнулся и тут же продолжал:

— Что бы там ни говорила сестра Сэкиба, но в клиническом отделении и кроме операций дел куча. Мы должны писать отчеты, готовиться к научным семинарам.

— Семинары и раньше были, но мы же встречались. — Кэйко помешивала ложечкой в чашке, по щеке катилась слеза.

— Ну как тебе не стыдно! — Эйити понизил голос, оглядываясь вокруг. — Чего плакать-то?

— Почему сразу нельзя сказать, если не хочешь меня видеть?

Эйити, которому не терпелось покончить с этим делом, сказал:

— Я думал, с тобой легче будет.

— Что ты имеешь в виду, интересно?

— Тебе не кажется, что ты малость зациклилась на себе? Названиваешь и совершенно не думаешь о моей ситуации. Ты хоть понимаешь, в какое положение меня ставишь?

— Извини, пожалуйста… — Кэйко, опустив глаза, согласно кивнула и тихо сказала: — Но я так несчастна.

— Ну я не знаю! С чего тебе быть несчастной? Нам ведь было хорошо вдвоем. Разве нет?

— Я такой любви не хочу.

— Вот только не надо глупостей. Я не собирался влюбляться, когда стал с тобой встречаться. Все так делают, ты же знаешь.

«Как же мне надоела вся эта мутотень!» Эти слова готовы были сорваться с языка Эйити, но он сдержался. Вообразила, что мы любовники, только потому, что я переспал с ней три или четыре раза!

— Так или иначе, я хочу подвести черту под этим делом, чтобы ты меня больше не доставала.

— Я знаю! — Кэйко, до сих пор сидевшая с опущенной головой, вдруг вскинула на Эйити глаза, пылающие ненавистью. — Знаю!

— Что ты знаешь?

— Что недавно ты стал встречаться с дочкой профессора Ии. — В ее словах неожиданно зазвучало грубое кокетство. — Скажешь, нет?

Растерявшись, Эйити непроизвольно отвел взгляд.

— Что за чепуха?! Кто же распространяет эти слухи?

— Это не важно.

— Помню, я как-то танцевал с ней на вечеринке в клиническом отделении. Но не я один. С ней все танцевали. Нечего слона из мухи раздувать, — торопливо оправдывался Эйити, опустив голову и избегая встречаться взглядом с Кэйко. — И самое главное — как можно говорить такие вещи о дочери профессора Ии?

— Ох, извините! Я всего лишь медсестра. Куда мне до профессорской дочки!

— Прекрати!

На голос Эйити обернулась сидевшая сзади парочка, похоже, любовники. Эйити, чтобы скрыть свое замешательство, зажег сигарету, хотя курить ему не хотелось.

— Люди видели, как ты прогуливался с ней в Сибуя.

— В Сибуя? Ах, ты про это? Профессор Ии распорядился, чтобы я вместе с ней купил ему чемодан.

— И ты всегда рад, как дрессированная собачка, выполнить приказ начальства, да?

Эйити разозлился и встал со стула.

— Все! Я ухожу! У меня нет времени здесь рассиживаться. — Он взял со стола счет и направился к кассе. Кэйко пошла за ним. Не обращая на нее внимания, Эйити заплатил за кофе и вышел на улицу.

— Прости меня! — жалобно молила Кэйко. Она часто семенила сзади, не поспевая за его большими шагами. — Я не хотела этого говорить.

— Уже поздно. — Голос Эйити был холоден. — Я больше не желаю тебя видеть. Прощай!

Сигнал светофора на пешеходном переходе сменился с красного на зеленый, и толпа двинулась через улицу. Смешавшись с людьми, Эйити понял, что Кэйко больше не идет за ним.

«Ну вот и все! — пробормотал он про себя. — Однако кто ей разболтал про дочку Старика?»

Он представил лицо дочери профессора Ии — яркое, броское, с белой кожей. Действительно, они познакомились, когда он помог ей выбрать чемодан для Старика, который собирался в Нью-Йорк на медицинский конгресс. По пути из магазина они зашли выпить чаю. Но тогда…

Но тогда, и это тоже правда, Эйити вдруг пришло в голову, что его карьере пойдет на пользу, если он поближе познакомится с дочерью Старика.

Вечером, когда Эйити вернулся домой, родители и сестра уже поужинали и сидели в гостиной за чаем.

— Добро пожаловать! Ты ужинал?

— Я поел в клинике, — резко, как это вошло у него в привычку, бросил Эйити. В ванной он тщательно вымыл руки, прополоскал рот.

Эйити был врачом и поэтому, а скорее из-за того, что у врачей так принято, забота о чистоте приобрела у него почти маниакальный характер.

— Отцу на работе подарили сладости. Хочешь? — предложила мать, видя, что сын собирается прямиком из ванной в свою комнату на втором этаже. Мать и сестра знали, что Эйити в последнее время как-то избегает отца.

— Да, иду.

Эйити вошел в гостиную, и Одзу заметил, что в его волосах еще поблескивают капельки воды. Ему показалось, что сын спал с лица, пока он был в командировке.

— Ночные дежурства много сил забирают, наверное? — желая как-то подладиться под сына, поинтересовался Одзу. Он еще помнил их недавний спор.

— Вот эта штучка очень вкусная. — Юми пыталась как-то связать не вязавшийся разговор между отцом и сыном. — Сладкое очень хорошо, когда человек устал.

Брат ничего не ответил сестре, только положил в рот конфету из коробки, которую принес отец.

— Операции сегодня были?

— Нет.

— Операции выматывают, наверное.

— Зависит от операции, — с безразличием отвечал Эйити.

— Наверное, у вас много онкологии оперируют.

— Не только. Мы же все еще мелкие сошки, поэтому вынуждены заниматься всем подряд.

— Сейчас анестезия получила большое развитие, пациентам стало гораздо легче. А когда я был в армии, прошла неделя, как прибыл в часть, у нас был парень, мой одногодок, ему вырезали аппендицит. В армии тогда анестезией не заморачивались, могу представить, как было больно, когда его резали.

Эйити ничего не отвечал, уткнувшись глазами в вечернюю газету. Опять эти беседы про войну? Отец по любому поводу вспоминает «наше время». Как будто кроме того времени у него другой жизни не было. У Эйити эти разговоры всегда вызывали неприязненное чувство.

— И вообще, в то время и лекарств-то почти не было, — поддакнула Нобуко, пытаясь как-то наладить разговор.

Эйити молчал, и Одзу переключился в своих мыслях на другое. «Да уж, в армии нас били каждый день, и чувство боли со временем как-то притупилось. Нынешняя молодежь не знает, что такое терпеть».

В коридоре зазвонил телефон.

— Опять! — Юми встревоженно поднялась со своего места. — Сколько можно! Снимаю трубку — никто не отвечает. Зачем они это делают?

— Значит, ты не представляешь, кто бы это мог быть? — с тревогой проговорила мать. — Извращенец какой-то…

— Да уж!

«Может статься, это Кэйко звонит, чтобы мне досадить, — подумал Эйити. — Навязчивая особа, от нее всего можно ожидать».