Посвисти для нас

Победа

Заведующий отделением Утида сидел в том же конференц-зале, где они недавно встречались с сотрудником фармацевтической компании. Барабаня пальцами по столу, он пытался собраться с мыслями, но переполнявшая грудь тревога не проходила.

В дверь постучали.

— Войдите.

Появились Курихара и Эйити, оба в белых халатах. Они поклонились и, не говоря ни слова, сели за стол друг против друга.

— Никто вас не заметил? — спросил завотделением, не переставая выбивать дробь по столу.

— Нет, мы незаметно.

— М-м… — Утида помолчал. — Опаздывает Старик…

— Думаю, будет с минуты на минуту…

Повернулась дверная ручка, и вошел профессор Ии. В руке он держал трубку. Все трое встали, приветствуя его.

Завотделением склонил перед профессором голову:

— Просим извинить нас за непростительный промах.

— Не надо. — Старик пожевал потухшую трубку. — Лучше обрисуйте ситуацию.

— Несколько раз звонил этот журналист, Югэ. Я не могу бесконечно от него бегать, хочу сегодня вечером с ним встретиться.

— И?..

— Хотелось бы знать ваше мнение, что я должен ему сказать…

— Да-а… — Профессор Ии вздохнул и закрыл глаза. — Сначала я хотел бы послушать, какие у тебя мысли.

— Во-первых, можно настаивать, что смерть пациентки не вызвана новым препаратом. Но проблема в том, что это не обязательно разрешит ситуацию.

— То есть?

— Газетчиков куда больше причины смерти пациентки волнует то, что мы использовали новый препарат без ее согласия.

— А ты можешь им сказать, что у нас было ее устное согласие?

— Я думал над этим, — кивнул Утида, — но не вызовет ли это еще больше проблем, если они начнут копаться в том, почему мы исключили другие противораковые препараты и оставили только новый.

— Думаешь, они полезут в эту тему?

— Этот Югэ очень дотошный малый… Он уже обошел многих медицинских авторитетов, понабрался знаний по предмету.

Курихара и Эйити слушали их разговор молча. Им было совершенно очевидно, что профессор Ии находится в замешательстве. Заметив, что трубка погасла, он достал из кармана зажигалку, повертел в руках.

— И мы никак не можем помешать, чтобы он это напечатал?

— Мы и так и эдак пробовали… — Утида слегка покачал головой. — Ничего не выходит.

— Ах ты!..

— В терапевтическом уже, похоже, что-то разнюхали. Радуются, наверное. Видно, надеются перехватить у нас контроль над онкологическим центром.

О соперничестве за контроль над онкологическим центром университетской больницы, которое велось между клинико-хиругическим и терапевтическим отделением, знали все. Если случай с Айко Нагаямой будет предан гласности, это, конечно, нанесет удар и по профессору Ии, и по всей хирургии. Одной этой мысли было достаточно, чтобы вызвать радость в терапевтическом отделении. Утида боялся, что его отделение потерпит поражение в этой борьбе.

Все четверо молчали. Молчали и думали об одном и том же выходе из положения. Однако никто не решался первым заговорить об этом.

— Курихара! — не выдержал Утида. — А ты… что думаешь? — Он посмотрел на него пристальным испытующим взглядом. Это был сигнал Курихаре огласить то, о чем все они сейчас думали.

— Сэнсэй! — Курихара поднял со стула свое массивное тело и заговорил. Голос его звучал немного резко. — Я… если позволите… Этот препарат произведен компанией моего отца. То есть бо́льшая часть вины лежит на отцовской компании. В этом смысле…

Он опустил глаза и сглотнул, будто не мог подобрать слов.

— В этом смысле позвольте мне взять на себя ответственность за то, что произошло с этим препаратом.

Ни Старик, ни Утида не попытались перебить Курихару. Они уже прекрасно знали, что он скажет дальше.

— Я хочу объявить, что использовал новый препарат по собственной инициативе, не посоветовавшись с вами. Хочу взять всю полноту ответственности как лечащий врач. Я принял решение покинуть отделение, уйти в отставку, если того требуют обстоятельства.

— Погоди… — Завотделением покачал головой. — Мы не собираемся сваливать всю ответственность на тебя.

Но Эйити, как и всем остальным, было понятно, что эти слова Утида произнес не от чистого сердца.

— Ничего. Пожалуйста, не беспокойтесь обо мне. Отец уже давно… предлагает мне перейти на работу в его компанию…

— Вот как?.. — изо рта Утиды вырвался то ли вздох, то ли всхлип. — Извини… но, может, тогда так и поступим?

— Конечно.

— Ты потерпи сейчас, а уж мы тоже о твоем будущем позаботимся.

— Хорошо.

— Спасибо тебе. — Завотделением положил руки на колени и поклонился Курихаре. Разыгрывался притворный спектакль, но Старик и Утида разыгрывали в нем свои роли так, будто и в самом деле были очень тронуты решением Курихары.

«Победа!.. — пробормотал про себя Эйити. — При таком раскладе я выхожу сухим из воды, а Курихара вылетает из отделения. И Старику теперь в голову не взбредет выдать дочку за Курихару».

Однако Эйити тоже должен был сыграть свой эпизод в этом спектакле. Он скорчил трагическую мину:

— Как может Курихара-сан брать всю ответственность на себя? Я ведь тоже был ее лечащим врачом, поэтому…

Курихара печально покачал головой:

— Не надо, не надо.

На следующее утро Эйити проснулся раньше обычного. Ему не терпелось посмотреть, что напечатали утренние газеты.

Газету, в которой работал Югэ, они не выписывали, и Эйити сказал матери, готовившей завтрак, что идет прогуляться, и вышел из дома.

Купив нужную газету в газетном киоске на торговой улице, он поспешно открыл третью страницу, где публиковались городские новости, но интересующей его статьи не обнаружил. Эйити вздохнул с облегчением, но одновременно почувствовал и тревогу. Теперь он боялся, как бы Югэ не упомянул его имени рядом с именем Курихары.

Когда он в этот день появился в отделении, Курихара уже был на месте. Он скользнул по Эйити взглядом, но ничего не сказал.

В начале десятого Утида собрал персонал отделения и сделал объявление:

— Возможно, сегодня вечером все это будет в газетах, и вы все узнаете. Дело касается нашей пациентки Нагаямы-сан. Возникла ситуация, о которой в общественном мнении сложилось неверное представление, о чем мы сожалеем. Курихара-сан взял на себя ответственность за это и объявил, что уходит в отставку. Мы с профессором Ии изо всех сил пытались отговорить его от этого шага, однако он настаивает на своем решении. Поэтому нам не остается ничего, кроме как принять его отставку.

Завотделением обвел взглядом всех присутствующих, чтобы заручиться их одобрением, и продолжил:

— Вы все находитесь в одинаковом положении и, думаю, понимаете, что Курихара-сан не осуществлял действий, идущих вразрез с его врачебной совестью. Нынешнее происшествие — это удар и для Курихары-сан, и для всего нашего отделения, но мы не можем позволить ему разрушить наше единство. Мы верим, что в ближайшее время наступит день, когда Курихара-сан вернется к нам с высоко поднятой головой, и мы встретим его аплодисментами.

Слушая речь шефа, Эйити вдруг вспомнил вечеринку, когда провожали Тахару. Тогда Утида призносил те же самые слова. Про веру, что в ближайшем будущем Тахара сможет вернуться в отделение. Однако всем было понятно, что Тахара никогда больше не будет работать в этой больнице.

«Вечная ссылка?.. — Эйити тайком бросил взгляд на напряженный профиль Курихары. — Но Курихаре не надо беспокоиться о том, как он будет добывать хлеб насущный. У него имеется влиятельный папаша и его крупная фармацевтическая фирма. Постигни меня такая судьба… так гладко бы не обошлось».

При этой мысли тлеющий где-то в уголке души огонек сочувствия к Курихаре удивительно быстро потух.

— Минэ-кун! — обратился Утида к одному из подчиненных. Закончив свое объявление, он явно повеселел. — Возьмешь на себя организацию прощального вечера для Курихары-кун? Все должно быть на высшем уровне. На высшем.

Статья появилась в тот же день в вечерней газете. Эйити удивился, насколько точно в ней было описано положение с онкологическими лекарствами и новыми препаратами от рака. Автор ставил под сомнение правомочность проверки непроверенного лекарства на пациентке, сопроводив материал мнениями медицинских экспертов и врачей. На той же странице была беседа с завотделением и объяснения, которые дал Курихара. Эйити в статье не упоминался.

Одна вершина покорена, теперь предстоит покорить следующую, думал Эйити. Он пока не знал, сколько их еще ждет его впереди. Но если он их преодолеет, перед ним откроется залитое ярким солнцем плато. Плато под слепящими лучами солнца означало для Эйити профессорскую кафедру в университетской больнице.

Курихара покидал отделение. Для Эйити это была первая покоренная вершина. Теперь ему предстояло завоевать другую.

Эйити ждал утро субботы. Он знал, что вечером профессор Ии будет ужинать с чиновниками из Министерства здравоохранения.

В субботу утром он без предупреждения позвонил из больницы Ёсико Ии. Прислуга позвала ее к телефону. Голос девушки в трубке почему-то звучал так, будто из нее ушла вся сила.

— Давно вас не было слышно, — сказала она вежливо. — Как поживаете?

— Замечательно! — с нарочитой бодростью отвечал Эйити. — И еще — сегодня суббота. Небо чистое! Чего сидеть дома? Давайте сходим куда-нибудь.

Помолчав, она сказала:

— В последнее время мне… что-то не хочется никуда ходить.

Эйити пропустил ее слова мимо ушей.

— Буду ждать вас в четыре часа в вестибюле отеля «Тэйкоку».

Не дожидаясь ответа, он положил трубку.

В этой атакующей манере был свой смысл. Эйити уже давно понял, где женщины дают слабинку: безаппеляционное «давай сходим куда-нибудь» действовало на них куда сильнее, чем расплывчатое «может, сходим куда-нибудь?». И еще в этом было что-то от азартной игры. По тому, появится Ёсико в вестибюле «Тэйкоку» в назначенное время или нет, можно будет понять, насколько она к нему благосклонна.

«Придет? Не придет?»

Эйити курсировал между главным корпусом и клиническим отделением примерно до трех часов. В отличие от обычных дней работа кипела у него в руках. Он горел желанием узнать результат игры.

За обедом он думал, как построить разговор с Ёсико.

Один его старший коллега, хваставшийся тем, что может добиться расположения любой женщины, стоит ему только положить на нее глаз, как-то сказал Эйити:

— Послушай! Когда разговариваешь с женщиной, шепни ей на ушко эти слова, и она твоя…

И он научил Эйити этим двум словам, которые льстят самолюбию женщины и растапливают женское сердце. Поглощая карри с рисом, Эйити вдруг вспомнил о них и усмехнулся про себя. Если будет возможность, попробую сегодня прошептать эти слова Ёсико и посмотрю, как она отреагирует, думал он.

— Ты чему ухмыляешься?

Эйити поднял голову. Перед ним с чашкой кофе в руке стоял сотрудник клинического отделения Умэмия.

— Да, так…

— Мрак, скажи? Сначала Тахара, теперь Курихара. Отделение у нас небольшое, все в одном котле варимся, так что ничего не поделаешь…

Эйити сидел на диване в вестибюле отеля «Тэйкоку», поглядывая то на входящих и выходящих через автоматические двери людей, то на наручные часы. Он ждал Ёсико.

«Придет? Не придет?»

Поначалу Эйити был уверен в себе. В первые минуты он не сомневался, что Ёсико обязательно придет на свидание, но часы показывали уже десять минут пятого, а ее все не было, и его сердце начало колотиться в тревоге.

«Неужели ей нет до меня никакого дела?»

И тут, как это бывает у эгоистов, из глубин его раненого самолюбия стала подниматься злость на Ёсико.

«Ну раз так, ты у меня увидишь! Я с тебя спесь-то собью!»

Двадцать минут пятого Эйити поднялся было с дивана…

«Нет! Еще десять минут. Еще десять минут жду, и если не придет, тогда…»

Он скрестил руки на груди и закрыл глаза. Десять минут и ни минутой больше.

Прошло несколько минут. Эйити открыл глаза и увидел стоявшую в вестибюле Ёсико в белых брюках. Она тоже его заметила.

— Извините. Я боялась, что вы обиделись и ушли. Такси в пробке застряло… я так волновалась.

— А я уж думал, вы не придете.

Вся его злость моментально испарилась.

«Эх ты, раскис! — Эйити ругал себя за то, что, как избалованный ребенок, дал волю эмоциям. — Все должно идти как задумано».

Он вновь вернулся мыслями к плану, который обдумывал с прошлого вечера. Плану, цель которого — покорить сердце Ёсико.

— Едемте наверх.

На последнем этаже отеля «Тэйкоку» находился панорамный ресторан с видом на императорский дворец. Начнем с него, размышлял Эйити. Покажем, что сочувствуем ей от всего сердца.

Они поднялись на семнадцатый этаж. Вид оттуда открывался как на заказ. Напоминавшее абрикос вечернее солнце клонилось к закату, бросая лучи на рощу на территории дворца императора, окружавший его ров и улицу, идущую вдоль рва.

— Какие-то неприятности? — притворяясь незнающим, спросил Эйити. — Как можно в такую субботу сидеть дома?

— Я измучилась.

— Опять в глаз что-то попало?

— Нет, — грустно улыбнулась Ёсико. — Это нервное истощение.

— Что же, начнем прямо сейчас лечить вашу болезнь. Я врач все-таки. А пациент должен выполнять указания врача. Договорились?

Эйити позвал официанта и заказал сакэ.

— Мне бы лучше сока…

— Нет. Вот ваше лекарство. — Он покачал головой и улыбнулся. Вы что, врача не слушаетесь? Выпейте. Думайте, что это лекарство…

По прелестным, чуть покрасневшим мочкам ушей Ёсико можно было понять, что сакэ начало действовать.

— Во сколько лет вы умрете, как думаете? — с серьезным видом спросил Эйити.

Вопрос был такой неожиданный, что Ёсико растерялась:

— Понятия не имею.

— Восемьдесят?

— О боже, нет! Столько жить, чтобы в старушку превратиться!..

— Ладно. Пусть будет семьдесят пять. Тогда у меня просьба. Не будете ли вы так любезны протянуть еще четыре часа, после того как вам стукнет семьдесят пять?

Не понимая, куда он клонит, Ёсико бросила на него недоуменный взгляд:

— Хотите, чтобы я прожила четыре лишних часа?

— Именно так.

— А зачем? Какой смысл? Почему вы меня об этом просите?

— Я хотел бы получить эти четыре часа сегодня. — Эйити рассмеялся. — Вам же все равно, есть эти четыре часа или нет. А раз все равно, почему бы нам не потратить их на развлечения. Думайте так, будто этих четырех часов в вашей жизни и не было. Эти четыре часа не имеют отношения к вашей жизни, поэтому забудьте на это время все дурные воспоминания и неприятные события. Давайте проведем эту субботу, будто мы — не мы, а совсем другие люди.

Ёсико пристально посмотрела на него:

— Вы говорите мне это как врач?

— Конечно. Ведь вы пациентка.

— Одзу-сан… вы очень добрый человек, — прошептала Ёсико, и ее глаза наполнились слезами. — Спасибо вам.

Эйити чувствовал, что его стратегия продвигается вперед по плану. Он должен использовать любые способы, чтобы Ёсико стала его. Важнее всего завоевать ее доверие.

— Вы знаете, что я отменила помолвку с Курихарой-сан?

— Ну да…

— И причину тоже знаете?

— В общих чертах.

— Я так и думала, — печально опустила голову Ёсико. — Я и во сне не могла представить, что… у Курихары-сан есть другая женщина.

— Она уехала в Тохоку. Курихара-сан отправил ее туда, чтобы жениться на вас, — спокойно проговорил Эйити, пытаясь по выражению лица Ёсико понять, какое впечатление произвели на нее его слова.

— Мне жаль ее…

— Мне тоже. Но этот случай показывает, как сильно Курихара-сан хотел на вас жениться.

— Я не собираюсь выходить замуж, принося в жертву другого человека.

— Давайте больше не будем об этом. Выпейте еще сакэ. Оно здесь для того, чтобы вы на четыре часа стали другим человеком.

Неторопливое солнце все-таки скрылось за крышами зданий. На них загорелись огни, проезжавшие внизу автомобили включали фары.

Они вышли из «Тэйкоку», и Эйити пригласил Ёсико в кино.

Он знал, что тащить девушку в кино — дурной тон, но ему хотелось побыть с Ёсико в темноте наедине.

В кинотеатре шла любовная история про замужнюю женщину и врача средних лет, которые тайком встречались каждую субботу на маленькой железнодорожной станции в пригороде Лондона.

Фильм был старый, и Эйити предложил пойти на другой сеанс. Однако Ёсико захотела посмотреть именно эту картину. Зал был полупустой.

— Что он сказал? — прошептал Эйити на ухо Ёсико, слегка прижимаясь к ее плечу. Девушка не отодвинулась, и он так и остался сидеть.

Когда героям фильма пришло время расставаться, Эйити услышал, как Ёсико тихонько шмыгает носом. Не иначе вспомнила, как было с Курихарой, подумал он и стал краем глаза наблюдать за ее реакцией.

Девушка вынула из сумочки носовой платочек и промокнула нос.

— Что-то не так? — спросил он.

— Нет, ничего.

— Что-то вспомнили и тяжело стало?

Ёсико не ответила. Эйити, утешая ее, сказал:

— Будьте мужественны.

С этими словами он, еле касаясь, накрыл ладонью ее руку. Кто-то мог бы истолковать этот жест как попытку человека старшего утешить расплакавшуюся девушку. Но рука Эйити так и осталась на руке Ёсико.

«Надежда есть…»

Если бы он ей не нравился, она должна была убрать руку. Но она этого не сделала, следовательно, она думает, что не такой уж я плохой, раскидывал умом Эйити.

Фильм закончился, в зале зажегся свет, а на глазах Ёсико еще блестели слезы.

— Извините, что повел вас на такой фильм, — извинился Эйити. Хотя в душе он понимал, что незапланированный поход в кино оказался для него выгодным.

— Пойдемте. Вы, верно, проголодались.

Когда они вышли на улицу, он сказал:

— Я допустил врачебную ошибку, пригласив на картину, заставившую вас плакать.

— Нет, что вы…

— Но ведь я вытащил вас из дома, чтобы как-то развлечь… А этот фильм дал совершенно противоположный эффект.

— Но это же я захотела… Извините.

— Я… — И Эйити пустил в ход одну из заготовленных накануне фраз. — Я хочу залечить раны на вашем сердце.

— Ну что вы…

— Но я этого хочу. Позвольте мне.

После кино и ужина Эйити проводил Ёсико до дома.

— Может, зайдете на минутку? — предложила Ёсико, выходя из такси.

— Нет, спасибо. Если ваш отец узнает, что я вытащил вас на свидание, ничего ему не сказав… — Эйити с улыбкой покачал головой. — Мне завтра в больнице достанется. Пожалуйста, не рассказывайте ему про сегодняшний вечер.

— Папа не такой человек. Но если у вас работа?..

— Есть немного. Извините, я пойду. Мы еще увидимся? — спросил Эйити, глядя девушке прямо в глаза. По сути, он спрашивал, как она к нему относится. — Значит, увидимся?

— Да, — кивнула Ёсико, беря протянутую руку Эйити.

«Все идет как надо».

Проводив глазами входившую в ворота дома Ёсико, Эйити сел в такси. Душа его пела. Он еще чувствовал прикосновение ее руки. Пусть он пока не завоевал ее, но этим вечером ему удалось построить прочный плацдарм для дальнейшего продвижения вперед. Теперь оставалось лишь давить. Давить, давить и давить.

— Куда едем? — спросил таксист.

Эйити уже хотел сказать: «Вокзал Синдзюку», но решил, что тратить лишние деньги на такси, когда рядом нет Ёсико, неразумно.

— К ближайшей станции метро.

«Интересно, расскажет она отцу о сегодняшнем вечере? — Держась за кожаную петлю в вагоне метро, он с легким беспокойством задавал себе этот вопрос. — Вряд ли она скажет что-то, что может его рассердить. Ничего неподобающего я не делал… Нет причин мне разнос устраивать».

Эйити добрался до дома в начале одиннадцатого. Заглянув, как обычно, в гостиную, поздоровался с отцом, который сидел один и выписывал иероглифы, и направился умываться.

— Можно тебя? — окликнул его отец.

— Что?

— Присядь, — приказал он сыну. Лицо его, против обыкновения, было сурово. — Ты был сегодня на похоронах?

— На похоронах? Чьих?

— Айко Нагаямы. Твоей бывшей пациентки…

Эйити невольно скривился:

— Врач не может ходить на похороны каждого пациента.

— А я… там был, — проговорил Одзу тихо. — Думал, ты придешь, но ты не пришел. От больницы был кто-нибудь?

— Хм! Сомневаюсь. Однако… ты чудак, отец. Ходить на такие похороны…

— Ты вправду так считаешь? Но ведь… на тебе же лежит ответственность… за ее смерть.

— На мне? Ты шутишь?..

Одзу разгневанно посмотрел на сына. Никогда прежде он не был так зол на него, как в этот момент.

— Только не говори, что ты ни при чем! Я в медицине ничего не понимаю, но в газете…

— Ах, в газете? Вот оно что! Все это чепуха. Она умерла вовсе не от нового препарата.

— Если виноват не препарат, то кто или что?

— Сколько раз можно повторять? У нее был рак в последней стадии!

Возразить Одзу было нечего. Он не был врачом, и у него не было никаких оснований что-либо возразить на слова сына о том, что не препарат стал причиной смерти Айко.

— Но в газете написано, что ваше отделение испытывало на ней новое лекарство без ее согласия…

— Я не знаю, о чем там пишут в газетах.

— Ты хочешь сказать, что вы не применяли новое лекарство?

— Применяли! Но не яд же ей кололи! Мы использовали этот препарат, чтобы ее лечить. Тебе не кажется, что безответственно осуждать нас за то, что мы делали из лучших побуждений? Кроме того, не я выписывал ей этот препарат. Мелкие сошки, вроде меня, дают пациентам лекарства по распоряжению начальства. Так что препарат применял мой непосредственный начальник по фамилии Курихара.

С холодной усмешкой на губах Эйити обрушил на отца поток слов. Приперев его к стенке и увидев, что тот начал запинаться, сын добавил:

— Так или иначе, мне хотелось бы, чтобы ты перестал рассуждать о вещах, в которых не разбираешься. И вообще, какое отношение к тебе имела эта пациентка?

— Никакого.

— Раз так, зачем ты вдруг отправился на ее похороны? Странно как-то.

Одзу молчал, не удовлетворенный разговором с сыном. Логика была на стороне Эйити, но принять ее он почему-то не мог.

— Мне очень неприятно. Я прихожу с работы усталый, и ты ни с того ни с сего набрасываешься на меня. Какое право у тебя со мной так разговаривать? Давно собирался тебе это сказать, но мы с тобой думаем по-разному. Прошу в дальнейшем ничего не говорить о том, чем я занимаюсь.

Выпалив эти слова, Эйити, громко топая, выскочил из гостиной.

Нобуко и Юми, затаив дыхание прислушивавшиеся в соседней комнате к перепалке отца и сына, тихонько заглянули в гостиную.

— Не надо было ему ничего говорить на ночь, — дрожащим голосом проговорила Нобуко. — В последнее время он так переживает, сильно устает.

— Угу. — Одзу кивнул, сдерживая охватившее его возбуждение.

Он знал, что между ним и сыном пролегла непреодолимая пропасть. «Эйити совершенно не понимает, почему я на него разозлился. И вряд ли когда-нибудь поймет».

Оказавшись в своей комнате на втором этаже, Эйити, подавляя раздражение, думал:

«Когда-нибудь придется съехать отсюда. Этот дом, семья уже не имеют никакого отношения к моей жизни и карьере. Скорее, больше мешают…»

Через несколько дней после отставки Курихары профессор Ии совершал обход в отделении.

Сотрудники отделения, как обычно, собрались у входа на первом этаже и раскланялись перед Стариком, появившимся в сопровождении завотделением. Один из сотрудников уже вызвал лифт и ждал, пока Старик вошел в кабину.

На четвертом этаже вся свита переходила из палаты в палату, внимательно наблюдая за тем, как Старик осматривает пациентов.

— Ну, как самочувствие? Нормальное?

— Да, доктор.

— Идете на поправку. Можете не беспокоиться.

Эти же слова говорили больным рядовые сотрудники отделения, но в устах Старика они приобретали больший вес и вызывали у пациентов радостную улыбку.

Обойдя несколько палат, процессия подошла к двери палаты, где еще две недели назад лежала Айко Нагаяма. Эйити наблюдал за выражением лица Старика, но его лицо не выражало никаких эмоций.

Ничто в палате не изменилось. Маленькие пятна на стенах, грязноватые окна, кровать — все оставалось как прежде. Единственное — исчезли горшки с цветами, которые так любила Айко. На кровати в ожидании визита профессора сидел средних лет мужчина в новенькой пижаме.

— Вам, наверное, здесь скучно? Может, кое-какие анализы сделаем?

Дав распоряжение насчет анализов наблюдающему врачу по фамилии Минэ, Старик добавил:

— Состояние стабильное, думаю, все будет хорошо.

Засовывая стетоскоп в карман, он пустился в разговоры с пациентом.

Все шло так, будто две недели назад в этой палате ничего не произошло. Сотрудники стояли с ничего не выражающими лицами, а новому пациенту вовсе не обязательно было знать, что произошло в палате, в которую его поместили. За окном по небу плыли легкие облака, издали доносился шум автомобилей.

— Ну, поправляйтесь…

Сотрудники опять сгруппировались и направились в коридор.

В полдень обход был завершен, и Эйити, вернувшись в клиническое отделение, собирался на обед, когда курьер принес ему срочное письмо.

На обороте конверта он увидел имя Ёсико Ии. Сердце его застучало, и он распечатал письмо.

«Большое спасибо вам за тот вечер. На меня навалилась тоска и не отпускала меня каждый день, но благодаря вам я смогла вдохнуть свежего воздуха. Вы подбодрили меня, когда я совсем пала духом, и я очень вам благодарна за это.

Обещаю быть хорошей пациенткой и прошу время от времени устраивать мне лечебные сеансы. К другим врачам за консультациями обращаться не буду».

Письмо было короткое, но Эйити уловил, что она хотела сказать. Его лицо само собой расплылось в победной улыбке.

«К другим врачам за консультациями обращаться не буду».

Это значило, что других бойфрендов у нее не будет.

«Обещаю быть хорошей пациенткой и прошу время от времени устраивать мне лечебные сеансы».

Давай будем встречаться часто, намекала она.

Все идет как надо.

Эйити шел по коридору в прекрасном настроении. Впрочем, оставалась еще одна вершина. Что делать с Кэйко Имаи? Если она узнает, что у меня серьезные отношения с дочкой профессора…

«Я не такой лопух, как Курихара!»

Так что же делать? При всем при том он был уверен, что сумеет решить эту проблему как надо.

Несколько месяцев спустя…

Одзу был в командировке в Кансае. Два дня он провел в деловых встречах с разными людьми в Кобэ и Осаке. После всех дел до отправки ночного синкансэна, на котором он должен был вернуться в Токио, оставалось четыре часа. В гостиницу возвращаться не хотелось, и ему вдруг пришла в голову отличная идея.

Одзу решил посетить альма-матер — школу Нада.

Прошло много лет, как он ее окончил. И за все это время он ни разу не возвращался в свою старую школу, не бывал и на встречах выпускников, которые проходили в Кансае.

Однако он слышал, что комплекс зданий школы в окрестностях Сумиёсигавы перестроили, полностью изменив его облик. Еще было известно, что в отличие от прошлых дней школа превратилась в место сбора молодых талантов со всей страны и по проценту выпускников, поступивших в Токийский университет, занимает то ли первое, то ли второе место.

Но эти подробности не особенно интересовали Одзу. Ему хотелось побывать в родной школе, чтобы оживить воспоминания о Хирамэ и других ребятах. О своей утраченной юности. Он хотел своими глазами увидеть то, что осталось от здания школы и стадиона, где он проводил часть жизни вместе с такими же отстающими, не способными к учебе однокашниками.

Одзу сел на такси и попросил водителя отвезти его на Сумиёсигаву, к национальному шоссе.

— К шоссе?

— Ну да. Там, где вдоль шоссе линия электрички.

Перед глазами Одзу встал видавший виды, еле ползавший вагон, выкрашенный коричневой краской, на котором они с Хирамэ ездили каждый день.

На той же электричке ездили Айко и другие девчонки из гимназии Конан.

— A-а, вы про эту электричку? — переключая скорость, проговорил водитель. — Ее больше нет.

— И рельсы демонтировали?

— Кто захочет ездить на такой развалюхе!

Но шоссе между Кобэ и Осакой осталось. Территория по обе его стороны, некогда занятая пустырями и полями, теперь была занята жавшимися друг к другу магазинами и офисными зданиями.

— А река-то хоть осталась?

— Пока на месте.

Одзу вспомнил белое русло Сумиёсигавы, поросшее цветущим ослинником, но, когда показалась река, никакого русла он не увидел. На его месте была большая безжизненная сточная канава, укрепленная бетоном.

Наконец появились школьные здания. Прежде пространство между школой и шоссе было занято сосновой рощей. За прошедшие годы большинство сосен срубили и на их месте понастроили жилых домов.

Такси остановилось у школьных ворот, Одзу попросил водителя подождать десять минут и вошел на территорию. Здание на переднем плане, где располагались классы и зал для занятий дзюдо, потемнело и постарело, но осталось таким, как раньше. При виде этого здания у Одзу защемило в груди. Ощущение было такое, словно сердце сдавила чья-то большая рука.

«Слышишь, Хирамэ! Это единственное, что здесь не изменилось», — прошептал он, как будто Хирамэ стоял с ним рядом.

Из здания вышли два или три ученика в черной форме. Все с умными лицами. Ничего общего с туповатыми и при этом добродушными лицами однокашников Одзу.

Он тихо вошел внутрь. Дверь одного из классов отворилась, и из нее вышел человек. По всей видимости, учитель.

Его седые волосы были зачесаны назад. Пиджак его лоснился, как у художника.

Память Одзу запечатлела облик этого учителя, каким он был много лет назад. Точно… он преподавал у них японский язык. Еще он любил «Серебряную ложку»[43] и рассказывал об этой книге в классе.

Как его зовут? Имя учителя застряло где-то у Одзу в голове. А прозвище…

«Эфиоп!..»

Это единственное, что он помнил. Учителю дали это прозвище, потому что в то время лицо у него было черное, как у негра.

— Вы отец кого-то из учеников? — спросил учитель.

— Нет. — Одзу растерялся и торопливо тряхнул головой. — Я учился здесь… давно. По работе приехал и вот решил заглянуть после стольких лет.

— Так, так… нежные воспоминания! — Учитель вперился взглядом в Одзу, словно тоже вспоминал его школьные годы. — В каком вы были классе?

— В девятом. Моя фамилия Одзу.

Похоже, это имя ничего не говорило старому учителю.

Снаружи до них доносились голоса школьников. Шел урок физкультуры. Из окна Одзу видел незнакомые новые школьные здания.

— Наша школа сильно изменилась, правда?

— Да уж, — кивнул учитель. — Теперь она совсем не такая, как прежде. Не надо учеников заставлять заниматься. Они сами. Школьные здания так хорошо обновили… Вы меня помните?

— Помню. Только фамилию забыл.

— Хасимото. Я да директор школы, Кацуяма-сэнсэй, здесь самые старые.

Одзу был тронут. Хасимото провел его во внутренний двор. Одзу помнил этот двор. В его бытность в школе здесь располагался вольер для птиц и стояли гимнастические брусья.

— Нынешние ученики и учатся с удовольствием, и в разных кружках участвуют, и спортом занимаются, — делился своими радостями Хасимото. — Времена изменились.

— Да… — пробормотал переполненный эмоциями Одзу. — Времена изменились.

Он поблагодарил учителя и вернулся к воротам. Водитель терпеливо ждал.

— Куда теперь?

— Тут еще есть женская гимназия Конан.

— Есть такая. Туда едем? Вы, случаем, не из Министерства образования?

Машина преодолела подъем, миновала жилой квартал, дорога опять пошла в гору.

— Мы куда-то не туда едем. Гимназия должна быть ниже.

— Так она же переехала. Вон, смотрите. Большое белое здание.

Они приближались к белому, похожему на гостиницу, зданию с разбитой перед ним зеленой лужайкой. Навстречу спускалась машина, в которой сидело несколько девчонок. Новое поколение ездило в школу на собственных автомобилях.

Попросив водителя остановиться, Одзу рассматривал здание и просторную лужайку напротив ворот, украшенных вывеской: «Женский колледж Конан». Стайка девчонок, весело смеясь, направлялась домой после занятий. На них были нарядные разноцветные платья, не имевшие ничего общего с матросками, в которых ходили Айко Адзума и его подруги. Поколение, не знавшее войны.

— Теперь в Асия, — сказал Одзу водителю.

Линии электрички больше не было, но шоссе, которое вело в Асия, Одзу узнавал. На месте прежних пустырей и полей, тянувшихся по обе его стороны, в изобилии выросли магазины и бензозаправки, но указатели остановки электрички все еще стояли на месте, пробуждая в груди Одзу неизбывную ностальгию и грусть.

«Хирамэ! — бормотал он, прижимая лицо к стеклу такси. — Ты помнишь нашу остановку? Она все так же называется».

Да… Шоссе и остановка остались на своих местах. Но нынешние парни и девушки — уже не те, что их сверстники, которые ездили в школу в видавшем виды вагоне электрички.

«Хирамэ! Сколько всего произошло!»

И Хирамэ-мальчишка, часто моргая, прошептал ему на ухо:

«Что же значило для нас то время? Время, проведенное в школе Нада…»

Теперь такси медленно поднималось по отлогому склону. Много лет назад старый вагон, достигнув этой точки, начинал скрипеть и медленно полз дальше.

Сосновый бор. Когда показались сосны, росшие вдоль Асиягавы, в груди Одзу теснились чувства, которые невозможно выразить словами.

— Куда поедем?

— На берег.

— На берег?

— Ну да.

— Но там же ничего нет.

Ничего не говоря, Одзу буквально пожирал глазами дома, стоявшие по обе стороны шоссе. Старые усадьбы с черными крышами и черными заборами исчезли. Их место заняли светлые современные здания и жилые комплексы премиум-класса. Посреди соснового бора появился небольшой теннисный корт, на котором молодежь играла в теннис.

А вот и мост. Тот самый.

— Давайте через мост! — невольно восклинул Одзу. — Так! И прямо по этой дороге!

Дом Айко Адзумы. Дом, вокруг которого они с Хирамэ бродили, проводя пальцами по забору. Его не было. На его месте возвышался белый многоквартирный саркофаг.

Одзу опять попросил остановить машину. Пустыми глазами он смотрел на это здание. Двое детей — то ли европейцы, то ли американцы — играли в бадминтон.

— Достаточно, — печально сказал Одзу водителю. — Отвезите меня на берег.

Море. Море в Асия. Летние каникулы. Они качаются на бирюзовых волнах, а в небе клубятся облака, грозящие пролиться дождем. Море. Море в Асия.

— Вот, приехали.

Водитель нажал на тормоза, остановившись перед уродливой бетонной дамбой.

— Куда приехали? Здесь же нет моря!

— Знаю. Я же говорил: его засыпали.

Ни свежего морского ветерка. Ни запаха моря. Одзу взобрался на бетонную дамбу и ахнул от удивления.

Его взгляду открылась простиравшаяся далеко вперед насыпная земля, безжизненная, словно пустыня. Два бетоносмесителя ползли по этой огромной, отвоеванной у моря пустоши. И больше не было ничего. Куда делось море, где Хирамэ, борясь с волнами, пытался догнать Айко и ее подруг? Где пляж, по которому Айко с подружками, громко смеясь, бегали друг за другом? Море пропало. Белый пляж тоже. Но это происходило не только здесь. Прекрасное и дорогое людям исчезало по всей Японии. Такое уж время. Хирамэ и Айко больше не было на земле. И только Одзу продолжал жить. Теперь ему стало понятно, что значили в его жизни Айко и Хирамэ. Ему казалось, что теперь, когда все было потеряно, он осознал смысл, который они придали его жизни…