Потерянные души

Глава 16

Бывают минуты, когда я жалею, что Эрл в то утро не спустил курок. Пути вперед я не видел. Могли ли на самом деле эти кассеты, кассеты обогащения, изменить мою жизнь? Я как-то не представлял себя на тропическом острове, попивающим коктейли, бахвалящимся, сколько я нагреб за прошлый год. Я и рад бы, но никак не мог.

Я остановился у заправки, где имелся фотоавтомат. Я поставил передние лапы Макса на капот, обнял его и нажал на кнопку. Через несколько секунд появилось наше призрачное изображение. Я нацарапал: «Мы тебя любим, Эдди», — и отослал его.

Я ехал еще два часа и чем дальше продвигался на север, тем сильнее ощущал в себе зарождение новой веры. И все это время звучала запись о гарантированной стратегии финансового успеха, одна тема сменяла другую: «Как сотворить богатство», «Как приобрести недвижимость без немедленных вложений», «Как извлечь наличные из бартерной сделки», «Как выкупать закладные без наличных», «Как зарабатывать деньги на бирже», «Как обеспечить приток наличности».

Я сказал себе: «Почему, собственно, я не могу быть этим типом в гавайской рубашке, попивающим коктейли?» — и свернул с шоссе. Проселок поблескивал инеем, позади остался деревянный мост, и из-под балдахина деревьев я выехал на открытое пространство у озера. Ослепительно голубое небо. Свет ранней зимы был здесь таким ярким, что причинял боль.

Вот что было мне необходимо.

Я въехал на поляну перед хижиной — перед тем, что, согласно категоричному утверждению кассет, надлежало сдать в аренду по схеме «тайм-шер». С помощью творчески составленного объявления в какой-нибудь из ведущих газет. Пожалуй, я уже видел мир в ином свете.

Хижина была единственным имуществом, на которое Джанин не претендовала при разводе. По сути, она ничего не стоила — обветшавший приют рыбака у озера. Я купил ее по дешевке сразу после рождения Эдди, думая, что тут мы будем проводить летние месяцы и он научится многому из того, что связано с дикой природой. Впрочем, я уже утратил собственную наивную иллюзию о том, что природа может нас чему-то научить. Как я сказал Эдди в дни развода: «Теперь не все дикие животные живут в лесах».

Я вылез из машины и ощутил стылую недвижность озера, почти невидимого, — его холод стиснул мне горло. Время накапливалось тут, таясь в выемках, пропаханных ледниками вечность тому назад. Я почувствовал, что заношу в некий реестр каждое свое ощущение, чтобы запомнить все это для того момента, когда наконец составлю свое объявление о сдаче этой хижины в аренду по принципу «тайм-шер».

Середину дня я провел, проветривая хижину. Смел старую паутину. Мухи жужжали на стеклах окон в свои последние дни перед смертью. Время года стремительно менялось.

Я колол дрова, пока вместе с потом из меня не вышли страх и тревога последних дней. Я ощущал, как топор вгрызается в древесину, разделяет волокна и раскалывает полено. Древесина пахла пряным соком. У стены хижины выросла поленница. Руки у меня были в пятнах от холода, но я ощущал, что весь горю.

Я вошел внутрь и разобрал свои припасы. От моего дыхания внутренность хижины затуманилась. Приведя все в порядок, я спустился к озеру. Смотрел, как вдалеке на воду села гагара. В холодном воздухе разнесся плещущий звук. Предвечерний свет превратил поверхность воды в мерцающую ртуть.

Кристаллическая дымка затянула хвойные деревья на противоположном берегу. Там озеро чуть зыбилось, маленькие волны накатывались на бурую полосу выброшенных на сушу опавших листьев и обломанных веток. Мелкие впадающие в озеро ручьи покрылись пленкой льда, прозрачной, как стекло. Я выломал льдинку и похрустел ее чистотой.

Макс шнырял между деревьями. Он подбежал к озеру, но купаться передумал — просто полакал ледяной воды. Я был рад, что он тут со мной. У него была манера перепрыгнуть через что-нибудь, сразу остановиться, обнюхать, покопать лапами. Я бросил палку, и он припустил за ней вдоль кромки воды по полосе черноватого ила. Я нашел место для ужения, снял со шляпы искусственную мушку и наживил ее. Болотные сапоги позволили мне войти в воду почти по пояс. Сапоги тянули меня вверх, грозили потерей равновесия. Я расставил ноги пошире.

Холод пощипывал кожу, а затем я почувствовал онемение, словно при анестезии.

Макс подошел к воде и залаял, пробежал по илу, потом повернулся и снова бросился в лес.

Я пологой дугой забросил развертывающуюся паутинку лески далеко в озеро и держал ее ровно, ожидая сопротивления, выбирая слабину. Мушка была красивого радужного цвета — как пленка бензина на луже после дождя.

Я услышал отдаленный рокот подвесного мотора, заполнивший предвечернюю тишину. Мыс заслонял верхнюю часть озера, и лодка так из-за него и не показалась. Затем мотор смолк.

Вновь сомкнулась тишина. Гагара пролетела над цинковой водой.

Некоторое время спустя над деревьями закурилась струйка дыма. Кто бы там ни был, они готовились к наступлению темноты. Я услышал одиночный выстрел, понял, что кто-то убит, — и вздрогнул. Окликнул Макса — тот залаял где-то рядом.

Я удил, пока руки уже не могли вертеть катушку, пока солнце не скатилось к горизонту. Я почувствовал, что рыба клюнула на наживку, но дал ей уйти на глубину и не вываживал ее. Чувствовал, что высвобождаюсь от тяжкого бремени. Леска раскручивалась, и напряжение покидало меня.

Макс следил за мной с берега, и лаял, будто знал, что я попал в беду, и возбужденно рыл передними лапами ил.

Мне было трудно сохранять равновесие, двигаясь. Макс выждал, пока я не вышел из воды, и облизал мне руки горячим языком. Мы опять подтвердили нашу дружбу, и я улыбнулся, а он изобразил свой собачий смех.

Я пошел назад к хижине. Слегка кружилась голова — легкий дурман от голода, уязвимость, которую способна вызвать одна природа. В хижине я развел большой огонь и ел бобы, накладывая их на ломти хлеба. Спина горела и ныла от колки дров. Ноги казались разбухшими, резиновыми от озерной воды. Но это было хорошее чувство усталости, почти изнеможения, растраты физических сил.

Вот способ сражаться с моими демонами: доводить себя до предела физического утомления, чтобы не лежать без сна, думая о том, чего я не мог изменить. Так я думал. И где-то еще в глубине сознания я думал о кассетах.

Я чувствовал себя наедине с великой тайной. Вот во что мне хотелось верить.

Снаружи сгущались тени. Лай Макса эхом разносился по лесу. Изогнутая корка луны висела над берегом. Слабое мерцание звезд только-только рассеялось по небу.

Я смотрел, как вечер обретает силу, как за стенами хижины все растворяется в полноте мрака. Я подвернул фитиль в керосиновой лампе до желтого ореола и подбросил в огонь еще полено. И пил горячий чай, пока не почувствовал, что мой мочевой пузырь вот-вот лопнет, а тогда встал и помочился в ночь. Возникало впечатление, будто эта темень была вечной.

На часах только половина восьмого.

Я встал, бросил вызов холоду, дошел до кромки леса и увидел, как озеро отражает небо.

Я позвал Макса, и эхо повторяло и повторяло его имя, пока последний отголосок не замер. Мне показалось, что я слышу его лай, но, возможно, это было замирающее повторение моего собственного крика где-то далеко во мраке.

Макс не появился. Я оставил его в покое. Он заслужил право побродить одну-единственную ночь на воле после вечных ночей в подвале.

Я строил планы в голове, чувствовал, что нахожу выход. Должность шефа ничего мне не сулила, кроме тупикового будущего, наблюдения со стороны, как растет мой сын. Нет, брошу все, продам дом и перееду в Чикаго — начать все сначала на вырученные деньги. Из кассет следовало, что дешевая собственность в районах экономической депрессии была подлинным золотым дном для тех, у кого достанет мудрости вложить в нее свой капитал. Все это содержала кассета под названием «Будь Пионером Городских Застроек».

Секрет заключался в том, что федеральное правительство и власти штатов, в соответствии с биллем о предоставлении жилищ женщинам на пособии, платили большие деньги за многоквартирные дома в центральных городских районах. Вам оставалось только приобрести какое-нибудь здание в запланированной зоне, какой-нибудь чердак или заброшенный склад, а у правительства хватало программ обновления, восстановления, а в случае необходимости и перестройки, чтобы обеспечивать субсидированные квартиры.

Правительство искало партнеров для городского обновления. «У вас есть прозрение, у них есть деньги», — утверждал этот тип на кассете. Мне приходилось перематывать запись, поскольку, едва речь заходила о том, какие программы и какую стратегию использовать, кассеты всегда подчеркивали, что для разных штатов и больших городов они разные и что лучше самому разведать обстановку. И перечислялись федеральные агентства, где можно получить искомые справки.

Тем не менее это выглядело многообещающим. Имелось свидетельство одного типа, который загреб свыше двадцати тысяч на недвижимости, выставленной городским советом Кливленда на пожарную продажу. Я, правда, не знал, что это такое, а тип ничего не объяснил, но сказал, что заставил совет субсидировать перестройку и ремонт, просто выделив двадцать процентов своих квартир для семей с низким доходом. Деньги эти поступали из фонда расовой интеграции, учрежденного федеральным законом. От вас требовалось только найти соответствующую федеральную программу помощи для недвижимости, которую вы покупаете. А власти уж сами проведут необходимую операцию через банк, поскольку закон обязывает и банки разнообразить свои кредитные портфели.

Тут вмешалась жена преуспевшего типа и рассказала, как кассеты спасли их брак.

При теперешних обстоятельствах я в любом случае толком с Эдди не виделся. Может быть, я мог бы вмешаться и опротестовать очередное его лечение. Конечно, это потребовало бы денег — получить судебное решение против того, что с ним проделывалось, но ради него я готов был швыряться деньгами. Вопроса об этом никогда не вставало. Вопрос с самого начала заключался в том, как найти деньги, чтобы ими швыряться.

И вот тут я почувствовал, что займусь именно этим — спекуляциями с недвижимостью. Я мысленно пробежал все плюсы: огромные размеры Чикаго, примыкание к озеру, обеды в настоящих ресторанах, возможности мимолетных знакомств, полная противоположность однообразию моего существования здесь. Я смогу, черт возьми, делать все, что захочу, а также — когда и как захочу. Надо просто руководствоваться этими записями на кассетах.

Перед тем как лечь спать, я еще раз позвал Макса, но он опять не откликнулся. Когда эхо замерло, тишина стала абсолютной — повсюду вокруг простиралось дикое растительное царство. Все мое тело ныло и костенело. Я спустился к озеру и прошел по берегу. Вдали над озером я увидел бледную желтизну скудного костра.

И по-прежнему никаких признаков Макса.

В тесной задней комнатушке я свернулся в спальном мешке, включил кассету, которую захватил из машины, и ощутил головокружение, будто падал с большой высоты в бездну мрака, в то, чего я искал столько дней, — забвение.

Я проснулся, задыхаясь от дыма, внезапно осознав окружающий меня жар, услышал вой обратной тяги и увидел пламя, лижущее переднюю комнату. Запись все еще крутилась в моем кассетнике — будто Бог говорил со мной из пламени тернового куста.

Мне обжигало легкие, пока я выбирался из спального мешка. Окна в спальне не было.

Я был внутри, в западне, а огонь растекался по наружной стене, древесина щелкала и лопалась. Я услышал звон разбитого стекла и «уф-ф!» ворвавшегося внутрь горячего воздуха. Во внешней комнате рухнула подпорка крыши, рассыпая тлеющие угли.

Хижина стонала и скрипела, колеблясь в горячем мареве. Часть крыши над моей комнатой поддалась, и еще одна подпорка обломилась, покачиваясь маятником.

Я схватил спальный мешок, обмотался им, проскочил сквозь стену жара и выбросился сквозь разбитое окно внешней комнаты. Спальный мешок прилип ко мне. Я больно ударился о землю, кое-как поднялся на ноги, скатился к озеру и бросился в воду.

Шок стиснул мне горло.

Я вынырнул в морозящий ночной воздух, затрясся, поскользнулся, снова рухнул в воду, прежде чем выбрался на берег и распростерся плашмя на иле.

Ветер бросал огонь на деревья, все отсвечивало золотыми оттенками, корявые пальцы ветвей шевелились у меня над головой. Я замерзал и поплелся назад к огню.

Ночная рубашка приклеилась к моей спине. Я скорчился у огня. Опаленная кожа натянулась, как на барабане траурного оркестра. Но боли я еще не ощущал.

На протяжении часа ветер то крепчал, то затихал, искры уплывали вверх к небу над озером. Затем начал мягко падать снег, заставляя огонь шипеть и брызгать. Наконец пламя угасло и вновь воцарился холод.

Мне пришлось разбить окно машины, так как ключи исчезли в огне. На заднем сиденье лежало одеяло Макса. Я сломал спинку заднего сиденья, чтобы забраться в багажник, и вытащил пару резиновых сапог и фонарик. Потом завернулся в одеяло, пошел назад и присел на корточки у остатков хижины. Палкой я выковырял из-под золы еще тлеющие угли. Точно расковырял рану.

Я встал и время от времени звал на помощь, слышал, как ко мне возвращалось эхо моего голоса, но никто не откликнулся. Я не знал, который был час.

Холод сковал меня, снег все падал. Я провел ночь в машине, скорчившись под одеялом.

Утро материализовалось, как гравюра, еще лишенное цветов в первых лучах рассвета. Солнца не было. Над озером курился туман, огонь все еще тлел и потрескивал там, где я его разворошил, — прочее обратилось в груду золы и пепла. Балдахин деревьев сгорел, и открылось плывущее вверху небо.

Я позвал Макса, но он так и не прибежал. Я надел резиновые сапоги и, сгорбившись от холода, отправился назад по рытвинам проселка, оставив за спиной холодный солнечный восход.