Потерянные души

Глава 4

Когда я доедал поджаренный сандвич с сыром, Макс снаружи залаял на что-то. Я встал и велел ему замолчать, затем вымыл тарелку и чашку — проделал послеразводные операции, которые только усугубляли пустоту дома. Я устал и ловил себя на том, что клюю носом.

Время от времени всплывал образ девочки. Мне вспомнилась ночь годы тому назад: с моей женой, когда между нами все было уже скверно, мы возвращались домой по темной дороге. Мы орали друг на друга и вдруг услышали глухой удар. Я вспомнил, как это оборвало наши крики, какую вызвало дрожь, как мы затаили дыхание. Я вылез из машины и в кровавом мареве задних фонарей увидел темную бесформенную массу — опоссума, извивающегося на дороге. Я вытащил пистолет и стрелял, пока всякое движение не прекратилось. Плафон внутри машины горел. Джанин высунулась из дверцы, ее рвало. Она была на седьмой неделе беременности, которую тогда оборвал выкидыш.

Я позвал Макса в дом, поднялся наверх и завел часы.

Усталость навалилась на меня, я залез под одеяло и проспал весь день тем мертвым сном, когда просыпаешься с затекшей шеей, потому что ни разу не пошевелился.

Когда зазвонил будильник, снаружи уже темнело. Я ударил по кнопке. Макс лежал рядом и пыхтел, ожидая, чтобы я открыл глаза, а когда я их открыл, завилял хвостом и облизал мне лицо.

У меня было ощущение, будто я выбираюсь из кошмара. Будильник зазвенел снова «Весь мир мне принадлежит» Карпентеров — странная песня, если вспомнить, что Карен Карпентер[3] в конце концов умерла голодной смертью.

Я спустился в кухню, поставил чайник и включил радио, чтобы поймать прогноз погоды. Барометр падал.

Мне совсем не хотелось ехать к Кайлу Джонсону. Гипнотическая убедительность мэра поослабла; не то чтобы я не верил, что он прав, стараясь замять это дело, — просто не хотелось оказаться в него втянутым. У меня были свои проблемы. Я хотел выбраться в охотничью хижину на уик-энд, чтобы спастись от своей жизни.

Я подумал позвонить мэру и сказать ему, что я слишком эмоционально замешан. То, что девочку нашел я, на меня страшно подействовало. Предлог как будто вполне убедительный. Надо просто разыграть, как мне тяжко, позвонить ему и пожаловаться, что стоит мне закрыть глаза — и я вижу ее перед собой.

Но я не позвонил. Не мог пойти на попятный. Спасение от тюрьмы сделало меня его должником до конца дней. В одиночестве кухни я ощутил, что моя жизнь вот-вот изменится, что я бессилен перед тем, что, как я слышал, за неимением лучшего слова зовется судьбой. Если все пойдет наперекосяк, мэр и шеф будут отрицать свое участие, а я стану пешкой в игре, на которую можно все свалить, если понадобится. Не то настроение, чтобы ехать к Джонсонам, но иногда выбирать не приходится. Мы идем на страшные поступки по необходимости. Чтобы выжить.

Я выложил новый кусок каменной соли для семейства оленей, которые последние несколько лет навещали меня. Когда-то Джанин и я вместе с Эдди стояли у окна и смотрели, как в сумерках олени появляются из-за деревьев. Но для оленей было пока рано.

Солнце спустилось к горизонту, словно грозя застрять в скелетах деревьев за лугами.

Видимо, я разговаривал сам с собой, так как Макс залаял, очевидно решив, будто я говорю с ним.

Я пытался убедить себя, что мне улыбнулась удача, что благодаря такому стечению обстоятельств я займу должность шефа, когда тот в конце года уйдет на пенсию. Вот тот решающий случай, который ты либо ловишь, либо упускаешь. Возможно, в этом заключалось главное различие между Джанин и мной: она отыскивала хорошие стороны в происходящем, а я на это не способен. Думаю, это вообще одно из основных различий между женщинами и мужчинами. Я никогда не умел признавать собственные недостатки.

Впрочем, в тот момент мне требовалось отыскать хорошие стороны в возникшей ситуации. Я хотел настроиться на оптимистический лад. Повышение поможет мне выбраться из долгов, надежно вложить деньги и все наладить. Шеф ездил в сногсшибательной машине, жил в доме побольше моего, имел новейшую рыболовную снасть, которая стоила будь здоров, а также хорошую лодку и настоящий охотничий домик. Я прикинул, что он гребет втрое больше меня. И от этих мыслей мне стало легче.

Топка в подвале ухнула, внезапно запылав, и этот неожиданный звук задержал меня снаружи еще на несколько минут. Я смотрел, как Макс роет яму в конце сада, ворча и копая, как копают собаки — двумя передними лапами, задрав зад и виляя хвостом. Ему нравилось, что я приглядываю за ним. Одно мое присутствие делало его счастливым.

Мы все хотим, чтобы кто-то приглядывал за нами, хотим знать, что мы кому-то дороги.

Чайник засвистел у меня за спиной. Я вернулся в дом, съел кружку супа быстрого приготовления и оставшуюся половину сандвича с салатом. Просмотрел почту, отсортировал то, что подлежало оплате, от хлама; заполнил несколько счетов.

Среди счетов я нашел конверт от адвоката Джанин с предостерегающим напоминанием о неуплате алиментов за прошлый месяц. Я подал заявление о кредитной карточке, но еще не получил ответа. Я планировал получить по ней аванс, чтобы погасить этот долг, хотя и запутывался все больше, выплачивая проценты, но оставаясь в долгу по моим кредитным карточкам.

Не знаю, каким образом оказался я по ту сторону жизни, правда, не знаю, но все это меня изменило — развод, долги, потерянная любовь, мой ребенок.

После развода я чувствовал себя мошенником в мундире полицейского. Я променял восходы на закаты, беря вечерние дежурства. И они толкнули меня к самокопанию, эти долгие часы одиночества в патрульной машине, периоды самодопросов, — я зависал над пропастью подсознания, будто там таились ответы. Я брал из библиотеки книги типа «Помоги себе сам», получил образование, о каком прежде, когда был моложе, и не помышлял, шарил по книгам, дающим советы, как наладить отношения с людьми, по брошюркам вроде «Любви всегда мало», «По ту сторону взаимозависимости», «Что сказать, когда говоришь с собой», «Сам себе психоаналитик». Шарил, чтобы понять, какие ошибки я допустил в своем браке.

Я читал о психологических стадиях развода, о клинических подробностях того, что наиболее точно описывается как желание засунуть голову в унитаз, но подается под заголовками вроде: «Преодоление сомнений», «Реконструкция переживаний», «Переосмысление открытий», «Восстановление взаимопонимания» и «Освобождение для воссоединения». Последняя брошюра напомнила мне телепередачу о том, как в национальных парках выпускают на свободу волков. Некоторое время я верил, что смогу переиначить себя, — как раз тогда я читал книгу, вопрошавшую: «Сколько радости вы способны выдержать?»

Под конец, однако, мне удалось приблизиться лишь к пониманию того, что является полной противоположностью любви. Думаю, по ту сторону жизни живет немало людей, но далеко не все готовы в этом признаться.

Меня все больше тянуло к Лойс, к коричневым тонам ее гостиной, декору времен пятидесятых годов, и дальше, в ее спальню с розовыми простынями и кружевными наволочками. Я знал — меня затягивает тоска томления. Как-то после развода, в очень уж холодную ночь, Лойс дала мне надеть пижаму своего мужа. Только один этот поступок изменил мое отношение к себе.

После смерти мужа Лойс стала подстилкой для каждого мужчины вокруг. Она встречалась даже с шефом, что создавало неловкость, но в ту единственную ночь, которую я провел с ней, мы разделили нечто позволившее мне понять, кем и чем она была и что, не сделай ее муж то, что сделал, она все еще оставалась бы замужем. Я разглядел в ней стремление держаться. Такие умеют выживать.

Я поднял глаза: мигал автоответчик. Я включил запись. Раздался шепот Эдди: «Я видел тебя по телику, пап. Я был Инопланетянином. Я видел тебя в центре… это был я».

Послышался какой-то шум, потом голос Джанин.

Эдди заспешил: «Пап, какому фрукту место в Китае?» Он выждал секунду, потом засмеялся: «Мандарину». И начал объяснять соль шутки, как все дети.

Второй звонок был от Лойс. Ее чертов попугай Пит верещал, пока она говорила. И я почувствовал приближение головной боли. Пит меня ненавидел. Упоминания моего имени было достаточно — оно заставляло его раскачиваться взад-вперед, как это в обычае у попугаев, и растопыривать перья, так что он становился вдвое больше. Лойс сказала: «Замолчи-ка, Пит. Мамочке можно иметь особого друга».

Пит, собственно, был любимцем мужа Лойс. Он брал его с собой, когда разъезжал как коммивояжер. «Своего разговорителя», как он его называл. Пит был единственным свидетелем его самоубийства. Он сидел на плече Лайонела, когда уборщица вошла убрать номер. Да, Пит был единственным свидетелем, но он молчал. Во всяком случае, о самоубийстве.

Лойс продолжала лепетать с попугаем: «Пит, тебе же нравится Лоренс!» — и это вызвало заварушку. Я услышал, как Лойс взвизгнула. Пит умел кусаться. «Черт, Пит, нет!» Шорох распушаемых перьев, и она бросила трубку.

Следующая запись. Снова Лойс: «Ты сумеешь сегодня? Сообщи. Мне надо сбегать купить кое-что, если приедешь».

Я позвонил, но она не сняла трубку, и мне пришлось наговорить на автоответчик, что приеду около семи. А собирался сказать, что не приеду.

Я достал запасную форму из пластикового чехла, в котором мне выдали ее из чистки. Предстоящее действие меня пугало. Моя жизнь давно превратилась в тюрьму, но это я пережил — почти незаметное соскальзывание, позволявшее мне — и не так уж редко — тешить себя мыслью, будто я еще воспряну, будто где-то есть кто-то ждущий меня. Я смирился с жизнью в вечном молчании — и во время патрулирования, и у себя в доме, и только дрожь в руках и коленях выдавала поток эмоций, глубоко спрятанных во мне.

Застегивая рубашку, я ощутил эту нервную дрожь. За простым фактом сокрытия того, что сделал Кайл, я вновь видел то, чему стал свидетелем в предрассветные часы. Образ этой маленькой девочки должен был остаться со мной до конца моих дней. Я это не придумывал.

Я думал, почему бы Богу в этом одном-единственном случае не повернуть события вспять? Почему трехлетний ребенок был послан на землю, чтобы так скоро умереть? Мне казалось, что удовлетворительного ответа найти нельзя. Произошла ошибка. Бог на мгновение посмотрел в сторону. Я хотел, чтобы все исправилось само собой, чтобы песок времени ссыпался в песочных часах вверх.

Но девочка лежала в морге на холодном столе из нержавеющей стали, и уже произвели вскрытие, ее тельце разрезали и прощупали, пока я спал. От этой мысли моя дрожь усилилась.

Я позвал Макса в дом, наполнил его миску и снова прослушал голос сына. Мне пришлось забросить резиновую кость Макса в гостиную, чтобы пес отошел от входной двери. Сколько раз собака способна обманываться?

Ленты туалетной бумаги с прошлой ночи совсем размокли. Слово «СВИНЬЯ» обрело большую четкость, потому что от хлорки трава пожухла до цвета соломы.