Повести

17

Лешка вернулся в обжитое тепло общежития. Кто-то из ребят уже безмятежно всхрапывал. Генка Шамаев курил, думал о чем-то. Деньги по-прежнему валялись на полу.

Егор Петухов, нераздетый, в сапогах, лежавший лицом вниз на своей койке, при шуме открывшейся двери вздрогнул, рывком поднял голову – взгляд дикий, веки красные, лицо опухшее.

– Ты там был? Видел его? – хрипло спросил он.

– Кого? – спросил Лешка упавшим голосом.

– Кого, кого!… Словно не знаешь. Ты вышел, а он за тобой следом. Спелись с ним.

– С ума спятил, – повернулся к Егору Генка. – Из-за денег сбесился. Может, на меня кинешься? Ложись; Лешка.

У Лешки дрожали колени. Волоча ноги, он прошел к своей койке, залез под одеяло. Едва его голова коснулась подушки, как снова почувствовал лежавший в ней узелок с деньгами. На секунду появилось острое желание вскочить, закричать: «Ребята! Вот деньги! Он мне в подушку сунул!» В него верят. Своих обманывать! Но ведь пригрозил: «Чуть вякнешь – убью!» И убьет, долго ли такому.

Лешка поджал к животу ноги и замер – никак не мог согреться, знобило.

А Егор плачущим голосом жаловался:

– Он же сбежит… Махнет с нашими деньгами за реку, только его и видели…

– Без порток, считай, выскочил. Куда он в таком виде – всякому в глаза бросится, – лениво возражал Генка. – Ты завтра за ним в оба гляди.

– Тогда что ж он там торчит? Тогда он, значит, наши деньги припрятывает…

– Вернет, заставим…

Кто– то поднял голову:

– Шабаш, ребята. Завтра в семь вставать.

Из своего угла Иван Ступнин вздохнул:

– Перипетия…

В общежитии наступила тишина. Скрипел на койке Егор.

Лешка, прижавшись ухом к выпирающим сквозь подушку деньгам, притих. Озноб прошел, но сложное, непривычное, томящее чувство охватило его. Не так давно на соседней койке, куда должен скоро вернуться Бушуев, спал Толька Ступнин. Он часто говорил Лешке о том, что читал в книгах. Рассказывал о больших городах, об институтах, об ученых людях, о самолетах, что могут поднять в воздух всех людей, какие есть на участке. Когда Лешка слушал Толю, мир за пределами их сплавучастка казался сказкой, населенной могущественными и добрыми людьми. Сейчас впервые открылось: в том большом мире живут еще и Николаи Бушуевы. Как соединить в одно Толькины рассказы и этого человека с черной душой? Запутан и непонятен большой мир…

Лешка лежал, плотно закрыв глаза, и чувствовал себя бесконечно маленьким, беспомощным, глупым перед той жизнью, которая, как океан, окружает знакомый ему островок – крохотный поселок, притиснутый лесами к реке. Первое разочарование, первое смятение, первый страх, первое наивное прозрение затянувшегося детства.

Егор Петухов не мог успокоиться. Натыкаясь на спинки кроватей, он подошел к койке Бушуева, с ожесточенным лицом стал щупать пиджак, висящий на гвозде, приподнял подушку, помял ее, откинул матрац…

«Деньги ищет…– Лешка похолодел. – Сейчас мне скажет: а ну, вставай!…» Деньги сквозь наволочку давили в висок. «Что же делать? Сказать?… Но Бушуев?… Что они ему сделают? Ну, выгонят, ну, в шею дадут, пусть даже поколотят – все равно останется живой и здоровый. А он и в деревне знает дом – найдет, из-под земли выроет…»

Лешка лежал, прижавшись виском к деньгам. И Егор, разбрасывающий постель Бушуева, казался ему в эти минуты не таким, каким привык всегда видеть. Раньше был обычный человек, только, может, скупее других… Теперь – лицо злобное, упрямое, глаза красные. Узнай сейчас, что он, Лешка, лежит на деньгах, – пожалуй, душить бросится. Чужой, непонятный! А ведь больше года жил с ним бок о бок.

Затаив дыхание, Лешка глядел из-под одеяла на Егора. Тот, разворошив койку, выругался, отошел.