Повесть о мужестве

1

Путь в казарму вел через гимнастический городок. Проходя мимо турника, Николай подпрыгнул, ухватился за перекладину, несколько раз подтянулся и легко спрыгнул на землю. В это время над самой его головой прошел на посадку самолет. Николай с завистью посмотрел ему вслед. «Когда же я сам полечу на такой машине?» — подумал он.

— Тебя, Гастелло, дежурный по части разыскивает, — встретили Николая товарищи. — Приказал, как найдем, немедленно направить к нему.

Через несколько минут, привычным движением расправив под ремнем гимнастерку, Николай вошел в кабинет начальника школы. Доложив о прибытии, замер в ожидании.

— Вы семейный, товарищ Гастелло? — спросил тот.

— Так точно, женатый.

— А где сейчас ваша жена?

— В Ленинграде, у матери.

— Так ли? — переспросил начальник. — У меня есть другие сведения. (Николай вопросительно посмотрел на него.) Ладно уж, вношу поправку, — улыбнулся тот, выдержав небольшую паузу. — Жена ваша не в Ленинграде, а у нас в ДКА и ждет вас. Разрешаю вам отпуск. Кругом и бегом марш! Ясно?

— Спасибо, товарищ начальник! — радостно, совсем не по-уставному, воскликнул Николай.

До Дома Красной Армии и по дороге недалеко, а если махнуть прямиком через летное поле, то и вовсе рукой подать; Николаю же показалось, что прошел целый час, пока он добрался до маленькой площади перед знакомым кирпичным зданием. Он ждал Аню, знал, что она вот-вот должна приехать, и все же приезд ее, как бывает в таких случаях, застал его врасплох. По дороге Николай вспоминал, как полгода назад он уезжал в Луганскую школу пилотов. Тогда в хлопотливой сутолоке вокзала ему не удалось даже как следует проститься с Аней. Провожать его собралось много друзей; напутствия, пожелания, рукопожатия… Лишь в последний момент он крепко обнял жену, коснулся губами ее повлажневших глаз и вскочил на подножку тронувшегося поезда.

Аню Николай увидел еще издали, продираясь через кусты за домами комсостава. Она стояла возле ДКА, прислонившись к стволу старого каштана, и смотрела в сторону дороги; ветер ласково трепал легкую шелковую косынку на ее голове.

Улыбающийся, запыхавшийся от быстрой ходьбы, он подошел к ней так близко, что тень его коснулась ее платья. Не в силах выговорить слово от охватившего его радостного чувства, Николай слегка дотронулся до Аниной руки — Аня вздрогнула, повернулась. Трудно было узнать в этом насквозь’ пропеченном солнцем парне, одетом в военную гимнастерку, Николая, но Аня сразу узнала его. Лицо ее засветилось радостью, и она порывисто шагнула к нему, протянув обе руки. Счастье переполнило их обоих, а слов не было. Так, молча, взявшись за руки, и вошли они в подъезд гостиницы.

— Ну, рассказывай, — попросила Аня, подсаживаясь к мужу в маленьком, отведенном ей номере. — Я сейчас, когда тебя дожидалась, самолет увидела — низко, над самыми крышами — и подумала: уж не ты ли летишь.

— А я и летел, — рассмеялся Николай, — только не на том самолете, мой самолет двухвершковыми гвоздями к бревну прибит.

— Как прибит? — удивленно спросила Аня.

— А так, К настоящим самолетам нас еще и близко не подпускают. — И Николай рассказал Ане о кабине тренажера, в котором он незадолго до их встречи отрабатывал с инструктором элементы полета.

— Ну, а с теорией у тебя как? — поинтересовалась Аня.

— До теории у нас еще и практики было по горло, — усмехнулся Николай.

Когда он приехал в Луганск, в только что отстроенном здании казармы пахло краской и сырой штукатуркой. Курсантам самим пришлось достраивать ангары, корчевать пни на будущем летном поле, рыть котлован под склад горючего.

— Ну, а если серьезно? — переспросила Аня.

— Серьезно? — Николай привычным жестом взъерошил волосы. — Если серьезно, Аня, то крепко пришлось поработать над математикой, механикой, да и над русским языком. Ведь мой терпеливый наставник был далеко-далеко! — закончил он со вздохом и погладил Анину руку, лежащую на подлокотнике кресла. — Трудно было, но интересно. Даже что знал и то будто сверху увидел. Военный инженер один, пожилой, историю авиации нам преподает. Вот предмет! Взять хоть этого — древнегреческого парня… как его?

— Икар, — подсказала Аня, вспомнив прекрасную легенду о юноше, дерзнувшем на скрепленных воском крыльях лететь к солнцу.

— Ну да, Икар, — согласился Николай. — Сколько тысяч лет тому назад он погиб, а мы и сейчас о нем помним. Ты скажешь, это сказка? — спросил он, поймав улыбку Ани. — Допустим, а сколько людей еще вчера жизни свои отдали, открывая законы, которые сегодня помогают людям летать!

Волнуясь, рассказал он Ане о родоначальнике высшего пилотажа — капитане Нестерове, который первым из летчиков пошел на таран противника; о летчике Арцеулове, впервые сознательно бросившем свой самолет в считавшуюся гиблой фигуру — штопор. Давно Аня не видела Николая таким возбужденным. Она слушала, боясь прервать его вопросом.

— А сколько еще не открытого, не познанного… Это уже наша задача, — закончил он.

Раздался нерешительный стук в дверь.

— Войдите! — крикнула Аня.

В коридоре послышалась возня. Николай встал и, подойдя к двери, распахнул ее. На пороге стояли три паренька в защитных гимнастерках с голубыми петлицами.

— Входите, — пригласила их Аня.

— Здесь живет курсант Гастелло с супругой? — спросил один из них басом, стараясь шуткой прикрыть смущение.

— Здесь, здесь!

— Живут же люди, — мечтательно сказал другой, входя и осматриваясь.

— Сережа, Толя, Глеб, — представились они Ане. — Мы не помешали?

— Да что вы! Садитесь, пожалуйста, — предложила Аня, пересаживаясь на кровать. — Мне тут Николай о школе вашей рассказывает.

— Пока что мало у нас интересного, — хмуро сказал тот, кто назвал себя Сережей. — Строевые да стрельбы; жара сорок градусов, а ты ползай по пыли, как гусеница. Ну скажите, — спросил он Аню, — для чего мне, будущему летчику, тактика штыкового боя?

— Ползать, как гусеница, нужно уметь, этому и учат тебя, — перебил его Николай, — а вот голову при всех обстоятельствах необходимо иметь умней, чем у гусеницы. Ты же, Сергей, будешь не просто военным, а советским летчиком. Соображаешь? К чему бы, казалось, моряку с «Авроры» или луганскому рабочему кавалерийский клинок? Однако вот здесь, — Николай подошел к окну, — на этом самом бугре, ворошиловская конница наголову разбила прирожденных всадников — казаков Шкуро. А ты говоришь — гусеница, — повторил Николай задевшее его слово.

— Он вам не говорил, — прервал наступившее молчание Глеб, указывая глазами на Николая, — у нас он теперь физорг группы, и вот прыгаем мы под его дудку.

— В этом-то деле он не подкачает, — рассмеялась Аня, — а вот как дела у физорга с математикой?

— Скажешь тоже, с математикой, — передразнил ее Николай. — Что мы, маленькие, что ли? С физикой и то уже покончили. Теперь у нас сопромат, штурманское дело, матчасть. Ясно?

— А вот и не ясно! — парировала Аня. — Как же матчасть, если вас к самолетам на пушечный выстрел не подпускают. По картинкам?

— Ребята, не женитесь! — воскликнул Николай. — Вот вам пример — одна женщина способна заклевать четырех бравых военных. Расскажи-ка ей, Глебушка, как мы матчасть на практике изучали.

— Это еще в марте было… — смеясь, начал Глеб. — Вывели нас на построение, потом пришел комэск и говорит: «Сейчас начнем практически изучать материальную часть самолетов. Направо шагом марш!» А грязища на дороге… Мы шаг печатаем, а из-под сапог жижа во все стороны летит. Ну, пришли на ветку — платформы стоят, а на них ящики…

— Величиною с дом, — вставил Сережа.

— С дом, — подтвердил Глеб. — Это, говорят, самолеты в разобранном виде; разгрузим — пойдем обедать.

— Ну и что же, обедали вы в тот день? — поинтересовалась Аня.

— Еще как! — воскликнул Анатолий. — Но только благодаря гениальным способностям вашего супруга. Из двух ломов и бревна он сконструировал такую лебедку, что ящики сами слезли куда надо.

— Тогда-то мы пообедали, — взглянув на часы, сказал Сергей, — а на этот раз даже Колина гениальность не спасает нас, если мы на полном форсаже не отправимся ужинать.

— И в самом деле, — спохватились ребята и, наскоро простившись, затопали вниз по лестнице.

2

Трудно себе представить, каким праздником для Николая был приезд Ани, каким по-домашнему уютным казался ему скромный номер маленькой гостиницы, где прожил он несколько дней, отгороженный ласковой заботой от казенного однообразия курсантской жизни. В солнечные дни они уходили бродить по городу, добирались до заросшего ивняком берега неторопливой Луганки; купались, лежали на теплом речном песке. Во время этих прогулок вспоминали Муром, друзей, мечтали о будущей жизни в каком-нибудь тихом городке, когда Николай станет военным летчиком. Иногда их навещали товарищи. В домашней обстановке они открывались совсем с новой стороны и казались Николаю много сложнее и интереснее, чем в казарме.

Однажды всей компанией ходили в город в только что открывшийся звуковой кинотеатр. Смотрели «Путевку в жизнь». Аня уже видела эту картину в Ленинграде, а на Николая и его товарищей, впервые попавших в звуковое кино, огромное впечатление произвели заговорившие тени «великого немого».

Как-то к ним в гостиницу пришел Глеб.

— Собирайтесь, — сказал он. — Чтобы запечатлеть для потомства такое событие, как приезд Анечки, я раздобыл фотоаппарат. — Через плечо у него висел неуклюжий футляр «фотокора».

Внизу у подъезда их ожидал Толя.

— А где же Сережа? — спросила Аня.

— Сережа? — рассмеялся Глеб. — Он очередной наряд вне очереди получил, и если сегодня картошка будет плохо очищена, так и знайте — это его работа.

— Бедный Сережа, — пожалела Аня.

— Увы, — со вздохом ответил Анатолий, — говорят, один только папа римский без греха, а мы, грешники, все под старшиной ходим.

— Чего же мы время теряем? — забеспокоился Глеб — ему не терпелось скорее пустить в дело свой фотоаппарат. — Марш, марш! — И вся компания отправилась в сторону аэродрома.

Когда были израсходованы все кассеты, Аня и Николай простились с друзьями и направились в город. Миновав прокаленные солнцем улицы, они спустились к реке. Здесь было безлюдно и тихо; большой разлапистый осокорь с серой морщинистой корой давал густую тень, надежно защищая от солнца. Отсюда открывалась широкая даль: светлая гладь реки, протока, густо заросшая камышом, небольшой островок с двумя одинокими деревьями, хутор с белыми хатками и зелеными купами садов. А над всем этим бескрайний шатер неба с редкими белыми облаками.

— Вот из-за той деревни, — задумчиво сказал Николай, — в девятнадцатом году наступали белые. Может быть, тут между корнями этого дерева лежал красный пулеметчик и косил из своего «максима» белую конницу.

Аня представила себе эту мирную долину наполненной оглушительными звуками выстрелов, конским ржанием, стонами раненых…

Сегодня был последний день, который они проводили вместе. Завтра утром Аня уезжала. Ее с нетерпением ожидали Колины родители — по дороге в Ленинград она обещала заехать к ним в Хлебниково и рассказать, как живет и учится их Микола.

— Смотри, самолет! — воскликнула Аня.

— Вижу, — ответил Николай, приложив ладонь к глазам. — Это, вероятно, наш начальник школы — он ни одного дня не пропускает без тренировки.

Самолет приближался; из маленькой, еле различимой черточки он превратился в биплан с красными звездами на крыльях. Набрав высоту, он сделал «мертвую петлю», другую, перевернулся через крыло и со снижением пошел через город к аэродрому.

— А ты не боишься вот так-то, не жалеешь, что сюда приехал? — спросила Аня.

— Нет, Анёк, — ответил Николай не раздумывая. — Сейчас меня еще больше влечет небо, а если чего-нибудь очень хочешь, то не страшно.

— А я боюсь, — зябко передернула плечами Аня, — по-бабьи за мужика своего боюсь и никогда к этому не привыкну…

— А ты не думай об этом, — ласково сказал Николай, обнимая ее.

Домой они вернулись, когда солнце ушло за горизонт и лиловые сумерки окутали город.

Утро выдалось неприветливое и хмурое; порывистый ветер гнал по небу серые клочья туч. Временами по мостовой и по крышам начинал барабанить дождь. В последнюю минуту прибежал запыхавшийся Глеб — он принес несколько фотографий, сделанных им вчера на аэродроме.

И вот вокзал. Опять расставание. На этот раз не Аня, а Николай стоит один на опустевшей платформе и смотрит вслед поезду.

3

Снова учеба, зачеты, экзамены и наконец полеты. Для Гастелло не внове было подниматься в воздух — с высотой он познакомился еще в Муроме, но все же, когда самолет «ПО-2» с двойным управлением, на котором инструктор Трубицын вывозил своих питомцев, впервые оторвавшись от аэродрома, поднял его в воздух, у него екнуло сердце от необычного ощущения скорости…

Полеты, полеты — ежедневные, упорные. Для Николая уже привычной стала пестрая россыпь домов уходившего из-под крыла города, степь, изрезанная сетью дорог и тропинок, серебристые ленты Луганки и Ольховки, окаймленные яркой прибрежной зеленью. Сначала полеты по прямой, развороты, но вскоре Трубицын стал доверять Николаю весь полет — от взлета до посадки. Правда, с посадкой у него первое время не ладилось. Николай упорно раньше времени начинал выравнивание, и машина садилась с зависанием — «с плюхом», как говорят летчики. Долго не получался и глубокий вираж — самолет зарывался носом, терял высоту. Снова Трубицын прошел с Николаем этот раздел полета, заставил понять, почему в глубоком вираже, когда самолет идет почти перпендикулярно горизонту, меняются ролями рули глубины и поворота. Закрепив теорию на практике, Николай уяснил и это правило.

Не легко Гастелло давалось учение. Подчас он не мог налету поймать мысль преподавателя, настойчиво трудился над тем, что некоторым его товарищам давалось шутя. Зато он никогда не стеснялся задавать вопросы, десятки раз повторял одно и то же упражнение, пока оно у него не получалось, а все усвоенное оставалось в его памяти навсегда, крепко и незыблемо.

Минула зима, наступило лето, и вот подошел день, о котором давно мечтал Николай, — день самостоятельного полета. Жаркое августовское солнце щедро, по-южному, освещало большое поле учебного аэродрома. То тут, то там с нескольких взлетных площадок, прозванных курсантами «пятачками», взлетали самолеты. В группе Трубицына было шесть человек, и каждого из них по очереди он вывозил в воздух.

Еще накануне Трубицын три раза подряд слетал с Николаем и остался доволен его полетами и посадками.

— Все правильно, товарищ Гастелло, — сказал он, отпуская Николая, — будете так летать, скоро выпущу вас в самостоятельный полет.

Сегодня же, когда подошла очередь Николая, он, как показалось Гастелло, как-то особенно внимательно следил за полетом, а после заруливания сделал знак ему не вылезать из кабины, отключил свое управление, завязал ремни и, стоя на подножке, сказал:

— Разрешаю вылет.

— Без вас? — недоверчиво спросил Николай.

— Без меня, — подтвердил Трубицын.

От неожиданности кровь ударила Николаю в голову. Первое чувство, охватившее его, была радость, потом пришла растерянность, смешанная со страхом. Николай вспомнил: почти такое же чувство испытал он в Муроме, когда в первый раз ему пришлось выходить на клубную сцену. Стараясь скрыть волнение, он стал поправлять застежки шлема. Понимая состояние курсанта, Трубицын помолчал, а затем, пряча улыбку, сообщил задание:

— Взлет, первый разворот на высоте 150 метров, набор высоты до 400 метров по кругу, точный расчет и посадка. Будьте внимательны — в воздухе много самолетов. Все ясно? Выполняйте!

Бодрые интонации в голосе инструктора успокаивающе подействовали на Николая. К нему постепенно начала приходить уверенность. Уже почти спокойно он вырулил на старт и поднял руку, прося разрешения на взлет. Стартер взмахнул белым флажком. Николай скосил глаза на инструктора — тот кивнул ему, тогда он дал газ, и машина, слегка подпрыгивая, помчалась по полю.

«Ни пуха тебе, ни пера, соколенок», — подумал Трубицын, провожая глазами самолет Николая.

Набрав заданную высоту, Гастелло сделал первый разворот, второй, третий — классическая «коробочка» закончена; теперь — точный расчет и посадка. Для новичка это самое трудное. Николай переводит самолет на планирование. «Только бы не промазать», — думает он, но, взглянув на посадочный знак, убеждается, что сядет точно. Слегка берет ручку на себя. Машина мягко касается земли «тремя точками». Навстречу бежит сопровождающий, хватает самолет за крыло и бегом провожает его до «пятачка».

— Все грамотно, — говорит подошедший Трубицын.

А это самая лучшая его похвала.

4

На заре жизни у многих людей бывают детские увлечения. Запоминается какой-нибудь яркий эпизод, возникает желание выбрать себе героя для подражания. Отсутствие жизненного опыта подчас заставляет мечтать о какой-либо, даже мало привлекательной, профессии. Под влиянием новых впечатлений мечты эти быстро блекнут; приходит опыт, расширяется кругозор, и юноша, выбирая жизненный путь, уже с улыбкой вспоминает свою мечту стать трубочистом или трамвайным кондуктором.

То ли повезло Николаю Гастелло, то ли характер у него был такой, но его детская мечта так и осталась стремлением всей его жизни.

Сегодня, оказавшись один на послушном ему воздушном корабле, он вспомнил свою первую встречу с аэропланом. Было это еще до революции. Ему шел восьмой год, Нина только-только научилась ходить, а маленького Витьку мать еще носила на руках. Однажды, в праздничный день, Франц Павлович со всем семейством отправился на прогулку в Петровский парк. Николай и сейчас помнит этот день! Расположились они на небольшой поляне под деревом. Вдруг где-то вверху, в небе, возник странный звук, похожий на пение виолончельной струны.

— Аэроплан, — сказал Франц Павлович, прислушиваясь.

— Аэроплан? — Николаю еще никогда не приходилось его видеть. Он живо выбежал на середину полянки и задрал голову.

И вот из-за кроны столетней липы появился похожий на стрекозу чудо-корабль. Не торопясь, он прочертил яркую синеву и скрылся за большими деревьями. Не дыша проводил его Николка глазами. Вот тогда-то родилось в его голове еще неосознанное желание, которое с той поры и жило в нем долгие годы то разгораясь, то тускнея под влиянием новых впечатлений, но никогда не исчезая окончательно. Летающие змеи, авиамодели, планер — все это ступени к тому, чего он достиг сегодня.

Одну за другой отрабатывал Николай фигуры высшего пилотажа, приобретал собственный почерк в полете. Трубицын не сомневался, что из его ученика получится незаурядный летчик. Когда он говорил о Гастелло, то к своей оценке «летает грамотно» неизменно добавлял: «Этот парень обладает быстрой, почти мгновенной реакцией». А это уже кое-что значило.

Николай не был бы самим собой, если бы занимался только одним делом: он был непременным участником всех спортивных соревнований; вечерами же брал баян и отправлялся в клуб. Там вокруг него всегда группировались курсанты, желающие попеть, потанцевать или же просто послушать музыку.

Как-то подошел к нему курсант Евдоким Коваленко. Отец и дед его были деревенскими ковалями где-то на Черниговщине. Евдоким унаследовал от них не только богатырское телосложение, но и любовь к народным украинским песням.

— А ну, Микола, бери свой баян и слухай, — пробасил он, — я тебе песню хорошую спою. — И запел:

Николай умел довольно быстро и правильно подбирать мелодию. Запомнив слова, он стал подпевать Евдокиму, тот сразу перешел на вторую партию, и зазвучала в клубе новая песня:

Вскоре после этого Гастелло и Коваленко стали постоянно выступать в клубных самодеятельных концертах с русскими и украинскими песнями.

5

Зима в тот год, как говорят, стояла сиротская. Частые оттепели превращали снежный покров на аэродроме в непролазную кашу. Сплошная низкая облачность закрывала солнце. Возможности вылета иной раз дожидались неделями. К тому времени Гастелло уже полностью овладел пилотажем на учебных самолетах и летал как стажер на боевом «Р-2». Надежный военный самолет был легок в управлении, и полеты на нем доставляли Николаю огромное удовольствие.

Как-то на аэродром прилетел инспектор по технике пилотирования Тюрин. Погода была летная, легкий морозец прихватил лужи, и сквозь разрывы облаков светило солнце. Николай готовился к очередному полету, мотор его самолета работал на малых оборотах, когда к нему подошел инспектор в сопровождении Трубицына.

— С вами полетит поверяющий, — сказал инструктор, указывая Николаю на Тюрина.

— Какое у вас задание? — поинтересовался Тюрин.

— Полет в зону № 3, высота 800 метров, сделать по два мелких виража до 45 градусов в ту и другую стороны, два боевых разворота, три петли, два переворота и, войдя в круг на 400 метров, произвести посадку.

— Выполняйте, — сказал Тюрин, пристегиваясь ремнями.

Уверенный и в себе и в машине, Гастелло легко оторвал самолет от земли. Набрав заданную высоту, вошел в зону и стал выполнять виражи. Только собрался Николай идти на боевой разворот, как раздался оглушительный барабанный грохот, и машину затрясло словно в лихорадке. Быстро убрав обороты, он выключил мотор и замер в ожидании. Тряска прекратилась, самолет продолжал планировать. Николай оглянулся на Тюрина — тот спокойно сидел, безучастно поглядывая вперед. «Аэродром далеко, — думает Николай, — без мотора до него не дотянешь. Спросить поверяющего? Он бы и сам сказал, если хотел, а он молчит, словно ничего не случилось».

— Иду на вынужденную, — повернулся Николай к Тюрину.

Тот кивнул головой.

Как назло, под ними железная дорога, дальше овраги, еле припорошенные снегом, а земля уже бежит под самолетом — высота двадцать метров. Впереди последний овраг, за ним ровная снежная поверхность. Чиркнув лыжами по сугробу на кромке оврага, самолет коснулся снега и после короткой пробежки остановился.

— Молодец, Гастелло! — сказал Тюрин, пожимая Николаю руку.

Через несколько минут рядом с ними приземлилась машина командира звена.

— Шатун лопнул, — определил прилетевший с командиром техник, осмотрев мотор Николая.

— Молодец, — еще раз подтвердил Тюрин. — Буду ходатайствовать о зачислении вас в истребительный полк. Согласны?

— Никак нет, товарищ инспектор, — ответил Николай. — Я мечтаю о тяжелых самолетах.

— О тяжелых? — переспросил Тюрин, с интересом взглянув на него. — Ну что ж, бомбардировочной авиации тоже нужны отличные летчики.

Вечером в казарме вокруг Николая собрались товарищи. Все наперебой обсуждали сегодняшнее происшествие.

— Это настоящий героизм, бесстрашие! — ораторствовал Сергей. — Мотор разнесло, а он спокойно, без паники посадил самолет и площадку выбрал правильно.

— Насчет героизма ты загнул трохи, — возразил Глеб, — а то, что Гастелло молодец, верно. Недаром поверяющий на разборе сказал: «Гастелло ваш настоящий летчик». Скажи, — обратился он к Николаю, — страшно тебе было, когда высоту потерял, а внизу овраги?

— Еще как страшно, — попробовал отшутиться Николай. — Больше всего Тюрина боялся — сидит и молчит.

— Ты не темни, а скажи откровенно, — настаивал Глеб.

— Вот пристал! — рассмеялся Николай. — Ну конечно, страшно было и за самолет, и за пассажира, и за свою шкуру не в последнюю очередь. Но это все где-то в пятках было, а голова работала.

Заспорили о героизме вообще.

— Герой — это тот, кто ничего не боится, — горячо заговорил дотоле молчавший курсант в белой майке. — Он не задумываясь войдет в горящий дом, ввяжется в любую драку…

— Нет, парень, я с тобой не согласен, — перебил его Николай. — По-твоему, выходит, всякий безрассудный поступок уже и геройство? Вот если ты войдешь в горящий дом, чтобы спасти ребенка, я скажу, что ты — герой. А коли сунешься туда, чтобы тебе несколько барышень поаплодировали, я и разговаривать с таким «героем» не стану.

— Правильно, Гастелло, — сказал кто-то.

Все головы повернулись в сторону говорившего. К великому смущению, курсанты узнали своего инструктора Трубицына. Давно уже, никем не замеченный, он вошел в комнату и с любопытством прислушивался к спорщикам.

— Сидите, сидите, — успокоил он вскочивших было ребят. — Гастелло совершенно прав, — повторил он. — Поступок, претендующий на то, чтобы называться героическим, должен быть общественно целесообразным. В этом случае допустим любой риск. А вот риск ради рисовки или просто от избытка играющих сил — это уже не героизм, а проступок против общества, — никто не имеет права просто так, за здорово живешь, рисковать жизнью.

— А вот вы, например, товарищ инструктор, испытывали когда-нибудь страх? — спросил Трубицына один из курсантов.

— Инстинкт самосохранения, — спокойно ответил тот, — присущ каждому здоровому человеку. Все дело в умении перед лицом опасности загнать его куда-то в глубину и разумно действовать. С годами это входит в привычку. Подвиг же требует не только мужества, а и расчета, умения и мастерства. Только тогда человек сможет совершить бесстрашный поступок, я уж не говорю о подвиге, когда он делает это с полным сознанием всех последствий. Слепой порыв — это истерика, а не подвиг.

6

Зимой 1933 года вся семья Гастелло, кроме Николая и Ани, собралась в Хлебникове. Приехал из Мурома Виктор и стал работать на одном заводе с Ниной. Николай писал редко, главным образом поздравлял с праздниками или в ответ на тревожное письмо Нины присылал коротенькую телеграмму: «Жив-здоров». Ане в Ленинград он писал чаще, и каждый раз, получив от него письмо, она сразу же писала родителям: «Получила от Коли письмо. Он пишет…»

Однажды Гастелло получили письмо из Ленинграда: «Добрый день, все, — писала Аня. — Разрешите мне вас всех поздравить с нашей общей радостью. Вчера я получила письмо от Коли, где он пишет, что 17-го ноября кончил благополучно и успешно. 15-го декабря будет выпуск. А когда его увидим, не пишет. Вчера я его поздравила телеграммой и хочу порадовать вас. Скоро будем опять вместе. 23/XI 33. Ваша Анна».

Инспектор Тюрин сдержал свое слово. По его рекомендации Николая направили в 21-ю тяжелобомбардировочную бригаду в Ростов-на-Дону. Первого февраля ему надо было явиться в часть, а до этого он имел возможность съездить домой в отпуск.

Прибыл Николай под самый Новый год. За несколько дней до него приехала из Ленинграда Аня. Нина и Виктор ездили ее встречать. В Хлебниково приехали веселые, разрумяненные морозом. Все москвичи получили подарки из Питера, но самый главный подарок был у нее аккуратно завернут в стеганое одеяльце — это был маленький Виктор Николаевич Гастелло.

— Ну вот, Настасья, мы с тобой дедушка с бабушкой! — воскликнул Франц Павлович, беря осторожно на руки внука.

С приездом сына и невестки в хлебниковском доме наступило небывалое оживление. Постоянным жителям пришлось потесниться и уступить одну из комнат молодой семье.

Взяв у брата лыжи, Николай отправился в дальний лес и вернулся с маленькой хорошенькой елочкой. В двенадцать часов семья сидела за празднично накрытым столом. На комоде, с которого для этого случая было убрано зеркало, сверкала огнями нарядная елка.

— За молодую семью, за нового летчика, за счастливую жизнь! — сказал Франц Павлович, поднимая бокал, когда Аня вынесла на руках сына; Витька-маленький смешно таращил глазенки на яркие огни елки.