Повесть о мужестве

1

Холодный осенний ветер гнул и раскачивал тонкие хлыстики тополей, посаженных вокруг стадиона его строителями. Замерли спортивные баталии, зато подолгу светились окна клуба — самодеятельные артисты готовились отметить десятилетие Октября.

Все свободное время Николай проводил на репетициях. Он играл на баяне в шумовом оркестре, которым руководил один из братьев Арсеновых — Павел, а также аккомпанировал Толе Крючкову — исполнителю русских народных песен.

Толя появился в Муроме недавно. Приехал он сюда вместе с матерью и работал на железной дороге. Это был веселый, разбитной парень, к тому же еще обладавший недюжинным голосом. В поселке он, как говорится, пришелся ко двору и вскоре стал неизменным участником многих веселых компаний.

Однажды, в субботний день, репетиция окончилась раньше обычного, и Толя Крючков остановил Пашу Арсенова.

— Как ты насчет того, чтобы прогуляться к Пьеру Диомиди? — спросил он, щуря большие, немного близорукие глаза.

— В принципе я не возражаю, — согласился Павел. — Только я не уверен, дома ли хозяин.

— Дома, дома, — заверил Анатолий, — мне это известно из хорошо информированных источников.

— Тогда пойдем, — сказал Павел, — и Николая с собой захватим. Пойдешь, Коля? — повернулся он к Гастелло.

— Неудобно как-то… незваным, — неуверенно возразил Николай.

— Ты насчет неудобства не волнуйся! — рассмеялся Анатолий. — Это, брат, совсем особые люди.

2

Интересный и своеобразный человек был Петр Диомидович Матосов — Пьер Диомиди Матосини, как он шутя себя называл. Он много читал, с любовью подбирал книги для своей библиотеки, пользовался любым случаем пополнить образование, полученное им в железнодорожном училище. За годы работы паровозным машинистом ему не раз приходилось переезжать из одного города в другой. Вместе с ним кочевала жена Анастасия Степановна, трое его детей — Аня, Мила и Володя, и две приемные девочки — племянницы Нина и Галя.

Праздником для семьи были дни, которые Петр Диомидович, возвратившись из рейса, проводил дома. Неистощимый на выдумки, он всегда придумывал что-нибудь интересное. То это была литературная викторина, то обсуждение прочитанной книги, то домашний концерт, где все присутствующие были артистами и зрителями попеременно. В свои пятьдесят четыре года Петр Диомидович прекрасно умел ладить с молодежью, и товарищи его детей никогда с ним не скучали. Любознательный, жадный до всяких новинок, сейчас он переживал увлечение радио. Рабочий столик его был завален мотками проволоки, конденсаторами. Он сидел в радионаушниках и крутил черную блестящую ручку. В который раз он проверял эту схему, подтягивал контакты, скреб пружинкой по неровной поверхности кристалла, но трубки, прижатые к ушам, упорно молчали.

Но что это? Послышались голоса, правда, и на этот раз ни в трубках, а в коридоре.

— Проходите, проходите, — говорила кому-то Анастасия Степановна. — Один сидит над своим радио. Слова из него не вытянешь!

— Из кого слова не вытянешь? — спросил молодой тенорок за дверью. — Из мужа или из радио?

— Да ни из того, ни из другого, — рассмеялась Анастасия Степановна, пропуская в комнату Толю Крючкова, Пашу Арсенова и Николая.

— А, Лихач Кудрявич! — встретил Петр Диомидович Анатолия, затем, поздоровавшись с Павлом, он протянул руку Николаю. — Рад познакомиться, — сказал он.

Дверь в соседнюю комнату приоткрылась, и в щелку выглянуло хорошенькое девичье личико, окруженное копной темных волос.

— Откуда ты, прелестное дитя? — пропел Анатолий.

— Младшая моя, Людмила, — смеясь, представил Петр Диомидович девушку Николаю.

— А где же Анна? — спросил Анатолий, бесцеремонно заглядывая в соседнюю комнату.

— Не извольте беспокоиться, их нету дома и неизвестно, когда будут, — язвительно ответила Людмила.

В тоне Анатолия Николаю послышалась какая-то нарочитая небрежность, даже грубость, немало удивившая его. Он довольно хорошо знал Аню Матосову по клубу. Несколько раз ему приходилось видеть ее на сцене, и всегда игра ее заставляла его задумываться. Иной раз из всего спектакля в памяти его оставалась только стройная, изящная фигурка героини, ее большие серые глаза, освещавшие неправильное, но удивительно милое, одухотворенное лицо и выражавшие то гнев, то боль, то торжество победы. Николаю казалось, что и в жизни она должна быть такой же чистой, принципиальной и непреклонной, как героини, которых она изображала на сцене.

Из раздумья Николая вывел голос Петра Диомидовича.

— Анатоль, — спрашивал он, — ты что-нибудь понимаешь в этой чертовщине? Молчит, словно воды в рот набрал.

— Я? — Анатолий деланно пожал плечами. — Как всякий здоровый человек, чертовщины не понимаю и понимать не собираюсь.

— Может быть, я попробую разобраться? — предложил Николай, отстраняя Анатолия. — Где у вас схема?

Минут пять он, наморщив лоб, сличал путаницу проводов со схемой.

— Это тебе не на гармошке играть, — подтрунивал Анатолий.

— На гармошке играть тоже уметь надо, — спокойно парировал Николай, продолжая копаться в приемнике. Наконец лицо его прояснилось. — Вот, Петр Диомидович, — уверенно сказал он, — конец от детектора куда должен идти. На начало катушки. А у вас он где?

Почесав переносицу, что являлось у него признаком величайшего смущения, Петр Диомидович перебрал схему, и — о чудо — в трубках что-то хрустнуло и приятный мужской голос сказал: «На этом мы заканчиваем нашу передачу».

— Вы кудесник! — радостно воскликнул Петр Диомидович.

— Сердце Пьера Диомиди навеки принадлежит теперь Никколо Гастелло, — пошутил Анатолий.

А трубки тем временем, лежа на столе, громко и четко вызванивали лихой мотив «камаринской».

За окном послышалась возня. К темному стеклу прилип и расплющился нос Левы Рябова.

— А що вы тут робите, добрые люди?

Кто-то оттащил его от окна, и веселая компания, смеясь и топая, ввалилась в комнату.

Пришли Стариков, Рябов, Аня и старшая воспитанница Матосовых Нина.

— Фу-ты, — воскликнул Петр Диомидович, — я думал, вас по крайней мере человек десять!

— Вы что же, прямо с репетиции? Вот бедняги! — съязвил Анатолий, бросив, выразительный взгляд на часы с кукушкой, висевшие над столом. Ах, в кино? — Анатолий выпятил губу, собрался сказать еще что-то, но в это время раздался голос Анастасии Степановны.

— Чай пить, — приветливо пригласила она.

За чаем разговор зашел о картине, которую только что видели Аня с товарищами: Поставлена она была на сюжет популярной в то время песни «Кирпичики». Аня и Нина, перебивая друг друга, восторженно говорили об игре Поповой и Бакшеева, о трудной жизни дореволюционной рабочей окраины.

— Ты, Милка, обязательно сходи завтра же, — говорила Аня младшей сестре.

— Тоже мне драма, — брезгливо процедил Анатолий.

Его обозлило веселое настроение Ани и ее спутников. Он привык думать, что без его участия не может состояться ни одна веселая вылазка, и считал себя первым и наиболее интересным из друзей Ани.

пропел он, ломаясь.

— То, что Семена она полюбила, это я еще допускаю. А завод? Можно любить мать, невесту, детей, животных, в конце концов, но как можно полюбить печи, в которых обжигают кирпич, или какой-нибудь там паровоз, убейте, никогда не пойму!

— Ты ведь, Толя, не видел этой картины, — примирительно сказала Аня. — Хочешь, пойдем завтра вместе? Я с удовольствием посмотрю ее еще раз.

— Нет уж, уволь, — скривил губы Анатолий. — Картину эту я не видел, зато тысячу раз слышал эту пошленькую песенку и сыт по горло!

Николай хотел вмешаться в разговор, но мысль о том, что неудобно показать себя задирой и спорщиком, останавливала его. Теперь он уже не боялся вступить в любой спор. Это уже был не тот Николка, который стеснялся вставить слово в «умные» рассуждения того же Старикова или Рябова.

— Не понимаю тебя, Анатолий, — сказал он спокойным голосом, — откуда у тебя, у рабочего парня, такое барское отношение к нашей рабочей жизни. Что это — рисовка или на самом деле нутро у тебя такое? Насчет картины сказать я ничего не могу, я не привык рассуждать о том, чего не знаю, а насчет любви… Я вот и мать люблю, и сестру, да и животных… Но я и завод свой люблю, иду туда с радостью. А насчет паровоза ты Петра Диомидовича спроси. Не думаю, что он для него только котел и колеса.

— Да, брат, — подтвердил Петр Диомидович, — если бы для меня паровоз был только котел да колеса, никогда бы я машинистом не смог работать. Ведь он живой, теплый, ухода моего просит. У каждой машины, чудак ты этакий, свой характер, свои повадки… Бедный ты, если не понимаешь этого.

— Ну может быть, может быть, — согласился Анатолий. — Вас-то я, во всяком случае, не хотел обидеть.

— А кого же, интересно знать, ты хотел обидеть? — сделав ударение на слове «хотел», спросил Паша Арсенов.

— А ну вас всех! — отмахнулся от него Анатолий. — Сказал, что думал, и все.

— Сказал, что думал, а что сказать, не подумал, — скаламбурил Стариков.

— А вот у меня одна знакомая во Владимир ездила, — многозначительно взглянув на мужа, постаралась переменить тему разговора Анастасия Степановна. — Там, говорит, иллюзионист один выступает, так он живую женщину на глазах у публики пополам перепиливает.

— Странно, — шутливо поддержал ее Петр Диомидович. — Всегда только вы, женщины, пилили нас, а тут вдруг мужчина женщину, да еще на глазах у публики!

Все рассмеялись.

Николай говорил, спорил, пил чай, а взгляд его все время возвращался к двум большим шкафам, сквозь стекла которых просвечивали разноцветные корешки книг. Он слышал о знаменитой матосовской библиотеке, известной на всю округу.

— Как много у вас книг, — сказал наконец он Петру Диомидовичу.

— Это еще не много, — ответил тот. — Когда уезжали мы из Симбирска, кое с чем пришлось расстаться… Аня, — обратился он к дочери, — ты бы показала Коле наши книжки.

Аня встала и подошла к шкафу, приглашая Николая последовать за собой. Порыться в книгах для него всегда было большим удовольствием… Пушкин, Некрасов, Толстой, Блок…

— У вас и Блок есть, — улыбнулся Николай, вспомнив, как три года назад впервые взял в руки томик неведомого ему тогда поэта. С тех пор он не раз возвращался к нему, пытался разобраться в его сложном и противоречивом мире; успел полюбить его звонкие строфы.

— А это что? Джек Лондон? Я читал его «Мартина Идена». Вот человек!

— А знаете, Коля, — Аня серьезно взглянула на него, — мне кажется, что и в вас самом очень много от этого Мартина.

— Если бы так, — смутился Николай.

— Хлопцы, — раздался голос Паши Арсенова, — вы на часы-то посмотрите! Пора и честь знать.

Все поднялись и стали прощаться. Петр Диомидович пошел проводить гостей, а Анастасия Степановна и девочки остались в столовой убирать посуду.

— Зубастый парень этот Николай, — сказал Петр Диомидович, вернувшись. — Пальца в рот ему не клади.

— По-моему, не в этом его главное качество, — задумчиво ответила Аня.

3

На демонстрацию участники самодеятельности решили идти все вместе. Тучи, из которых еще вчера сеял мелкий осенний дождь, к утру разошлись, и солнце щедро бросало лучи на принарядившуюся к празднику землю.

Над крышей клуба, около которого собрались демонстранты, пламенела похожая на два перекрещивающихся луча римская десятка в венке из сосновых веток. Ослепительно сверкали медные трубы клубного оркестра. Легкий ветерок морщил полотнища двух больших плакатов, прислоненных к стене. На одном из них высилась плотина будущей Днепровской электростанции, на другом — самолет с большим кукишем вместо пропеллера целился в нос Чемберлену. «Лорду в морду» — гласила лаконичная надпись под рисунком.

Николай пришел, когда уже почти все были в сборе. Оглядевшись, он сразу увидел Аню. На ней был украинский костюм. Венок с разноцветными лентами очень шел к ее темным волосам и смуглому личику. Недавно во Владимире Николай купил несколько значков, выпущенных к десятилетию Октябрьской революции. В Муроме таких значков не было, и он хотел подарить один из них Ане. Окруженный своими футболистами, он не смог сразу подойти к ней, а когда освободился, около нее уже был Анатолий. Аня стояла потупившись; Анатолий держал ее за руку и быстро говорил, убеждая ее в чем-то. Оркестр заиграл вальс. Николая оттеснили, освобождая круг для танцующих. «А где же Аня?» — спохватился он, но ни Ани, ни Анатолия нигде не было.

К концу демонстрации погода испортилась, подул холодный ветер; легко одетые участники митинга торопливо расходились по домам.

Вечером в клубе, как и полагается в праздник, было весело и оживленно. На сцене суетились ребята, расставляя стулья для президиума. Николай прошел в комнату для артистов — там никого еще не было. Матово поблескивали разложенные по стульям музыкальные инструменты. Он взял баян; разминая пальцы, прошелся по клавишам, потом заиграл песню, которую они с Анатолием должны были исполнять.

— Ребята, на собрание! — просунул в дверь голову Лева Рябов. Увидев в комнате Николая, он дружески кивнул ему и скрылся.

В зал Николай вошел, когда председатель уже звонил в колокольчик, и сразу же заметил Аню. Она сидела недалеко от входной двери, около нее был свободный стул. «Для Анатолия приготовила», — подумал он и отвернулся.

— Коля! — окликнула его Аня, когда он проходил мимо. — Садитесь, — пригласила она, тронув ладонью соседний стул.

— Так вы и дома не были? — изумленно спросил Николай, заметив, что на девушке надет тот же, что и утром, украинский костюм.

— Нет, — ответила Аня.

— Значит, вы голодная?

— Тоже нет. Сегодня день такой: все нет, нет и нет…

Неожиданно беседа их была прервана — Николаю предложили занять место в президиуме.

— Ну вот, и еще одно «нет» на сегодня, — грустно улыбнулся он, поднимаясь.

— Подождите, Коля, — задержала его Аня. — Я скоро уйду, не дождусь, пока вы освободитесь. А вы, если охота будет, приходите к нам завтра днем. Потолкуем, пороемся в книжках.

Когда кончился доклад, Аня поднялась и тихо вышла из зала. Николай догнал ее в вестибюле.

— Возьмите мой пиджак, — предложил он ей. — На дворе сыро, холодно. Мне тут рядом, а вам до станции идти. Берите, а завтра я его возьму. Ладно?

Официальная часть закончилась. Через десять — пятнадцать минут должен был начаться концерт. Участники самодеятельности собрались за сценой, переодевались, накладывали грим.

— А где Крючков? — спросил Николая Паша Арсенов, распоряжавшийся концертом. — Ваш номер идет третьим.

Николай и сам искал Анатолия, но его нигде не было. Не пришел он и ко второму отделению.

Так и не дождавшись своего партнера, раздосадованный Николай вышел из клуба. Он быстро шагал по дорожке среди кустов, уже по зимнему голых. Впереди под ветром раскачивался одинокий фонарь. Черные угловатые тени беспокойно перебегали с места на место. Под фонарем кто-то стоял, широко расставив ноги. Подойдя ближе, Николай узнал Толю Крючкова. Даже при неверном свете фонаря бросалась в глаза необыкновенная бледность Анатолия. На правой щеке его черным пятном выделялась кровоточащая ссадина.

«Да он же вдребезги пьян», — догадался Николай.

— Нечего сказать, хорош! — сказал он, подойдя ближе.

— A-а, партнер, аккомпаниатор! — прохрипел Анатолий и шагнул навстречу, угрожающе сжав кулаки.

— Ты проспись сначала, а завтра поговорим, — спокойно сказал Николай.

— О чем нам с тобой говорить-то? — хмуро спросил Анатолий. — Думаешь, я не видел, в чьем пиджаке Аня домой пошла? Не видел думаешь, а?!

— Дурак ты! — не удержался Николай.

— Кто дурак? Я дурак? — захлебнулся от обиды Анатолий.

Он сделал еще два неверных шага и, подойдя к Николаю вплотную, обдал его кислым запахом водочного перегара. Николаю стало противно, он отстранился и загородился рукой.

— Не бойся, дядя шутит, — пьяно расхохотался Анатолий, неверно поняв жест Николая, и тут же, потеряв равновесие, опустился на четвереньки.

Поборов брезгливое чувство, Николай нагнулся и поставил Анатолия на ноги.

— Вот что «дядя», — сказал он, — сейчас ты пойдешь домой. Сам не можешь, я помогу…

Сдав Анатолия с рук на руки перепуганной матери, Николай наконец отправился домой. Путь лежал мимо матосовского дома. В чернильной темноте ярким прямоугольником светилось Анино окошко.

«Не спит, — подумал Николай. — О чем-то она сейчас думает?»

С каждым часом, с каждой минутой ему все больше и больше нравилась эта девушка, но теперь, когда он вспоминал ее, рядом вставал ставший ему неприятным Анатолий.

Те же противоречивые чувства владели Николаем, когда на другой день он шел к Матосовым. Дверь ему открыла сама Анастасия Степановна.

— Здравствуйте. Вы за пиджаком? Спасибо, без него Аня вчера еще больше простудилась бы, — сухо сказала она, снимая с вешалки пиджак и подавая его Николаю.

— Кто это приходил, мама? — спросила Аня.

— Угольщик, — бросила Анастасия Степановна, проходя к себе в комнату.

Как ошпаренный выскочил Николай на улицу. Откуда он мог знать, что еще утром к Анастасии Степановне прибегала соседка, мать Анатолия, и рассказала ей, что вчера ночью вдребезги пьяный Николай гнался до самой двери за ее мальчиком и тот лежит теперь весь избитый и встать не может. «И все это из-за того, что Толя мой за Анечку вашу заступился», — закончила она, всхлипнув.

Не дождавшись Николая в назначенный час, Аня подумала было, что он простудился и заболел. Узнав же, что он приходил и взял пиджак, успокоилась, хоть и удивилась. «Что-нибудь помешало ему», — решила она. Но он не пришел ни на другой, ни на третий день.

В пятницу вернулся из рейса Петр Диомидович. Он с сомнением покрутил головой, когда жена рассказала ему всю эту историю.

— Ну, а Аня что говорит? — спросил он.

— Я ничего ей не сказала. Зачем зря волновать девочку.

— Мать, мать! — безнадежно махнул рукой Петр Диомидович. — Пятерых ты вырастила, а простой вещи сообразить не можешь. Сейчас-то вот она и волнуется, потому что понять ничего не может. А с этим делом ты явно не туда гнешь. Я хоть и чудак, с твоей точки зрения, а в людях, как видно, получше твоего разбираюсь… Николай «мой хваленый» на такие художества не способен. Это я тебе точно говорю.

Словно по заказу, раздался осторожный стук в дверь, и вошел Анатолий, сопровождаемый матерью. Вид у него был смущенный.

— Вот, прощения у вас просить пришел, — начала Крючкова, выталкивая сына на середину комнаты. — Я ему так и сказала: пока не извинится перед хорошими людьми, домой может не являться.

— Прощения? За какие грехи? — спросил Петр Диомидович.

В комнату вошла Аня; поздоровавшись, села в сторонке.

— Ну рассказывай, за какие такие грехи прощения просить пришел? — повторил свой вопрос Петр Диомидович.

— Говори, говори, здесь все люди свои, — потребовала Крючкова.

— Сами, наверное, знаете, — пробормотал Анатолий, теребя кончик скатерти. — Ну, напился я, Ане нахамил. — Анатолий говорил раздельно, выдавливая из себя каждое слово. — Потом, когда она от меня в клуб сбежала, стал Николая караулить — подраться хотел с ним. Встретил его, а он взял и отвел меня домой, как маленького, за ручку.

— Так, — сказал Петр Диомидович и выразительно посмотрел на жену.

4

Закончив смену, Николай вышел из цеха и не узнал заводской двор: укатанная до блеска земля с пятнами мазута, куча шлака, прокопченные крыши цехов были старательно припудрены снегом. Мягкой подушкой он лежал на скамейке возле проходной, кружевом свисал с одинокого корявого дерева.

Тоскливое недоумение не покидало Николая уже четвертый день. Оставаясь наедине с собой, он вспоминал последний свой злополучный приход к Матосовым, мучительно старался припомнить, в чем он провинился перед ними. Ничего припомнить не мог, недоумевал, злился на самого себя. На людях он старался вести себя так, будто ничего не случилось. Ему и без того казалось, что все уже знают не только то, что ему указали на порог, а и тот неведомый проступок его, который привел к этому.

Николай наклонился, захватил полную пригоршню снега, скатал тугой снежок и послал его в стайку девчат; те сначала с визгом и смехом разбежались, а потом и сами стали забрасывать его снежками. Ему бы не поздоровилось, если бы за него не заступились подоспевшие товарищи. Веселой гурьбой, напугав дремавшего вахтера, вывалились они на маленькую площадь перед заводом. Здесь Николай снова скатал снежок и вдруг увидел Аню. Она стояла поодаль, вся белая от осыпавшего ее снега. Проскочить мимо? Нет, она уже заметила его, улыбнулась и подняла руку в пестрой варежке. «Как же держать себя?»

Все эти дни он пытался заглушить возникшее в нем теплое чувство к этой девушке. Он даже в клуб ходить перестал, чтобы не встретиться с Аней. А сейчас, увидев ее, понял, что все время ждал этой встречи, страшась и надеясь.

Они растерянно посмотрели друг на друга, заговорили, стараясь побороть смущение. Разговор получился отрывистый, нескладный. Николай долго перекладывал из руки в руку снежок — он таял в ладонях и неприятно холодил кожу. Наконец сообразив, с облегчением отбросил его и вытер о пальто руки. В этот момент в дверях проходной появился Петя Стариков. Он недоуменно вскинул брови, заметив Аню и Николая, затем приветливо улыбнулся им и торопливо прошел мимо. По тому, как заторопился его приятель, Николай с особой остротой понял, чего стоило девушке прийти к заводской проходной и ждать здесь его, у всех на виду. Теплая благодарная нежность наполнила его; он решительно взял Аню за руку, и через минуту они скрылись в круговороте пляшущих снежинок.

5

Аня Матосова была настоящая дочь своего отца: жизнь так и кипела в ней. Она с юных лет любила музыку, театр и вообще все праздничное и прекрасное. По-детски верила людям. Любая несправедливость к кому бы то ни было переживалась ею, как личное оскорбление.

Когда Ане исполнилось восемь лет, отец отдал ее в гимназию. Он хотел, чтобы дочь его стала учительницей. Но судьба решила иначе. Разруха, вызванная гражданской войной, заставила девушку взять на себя заботу о семье, и Аня поступила на работу в военное учреждение, где давали хороший паек. Когда Петр Диомидович вернулся с войны, свою любимицу Аню он нашел возмужавшей, повзрослевшей, но такой же веселой и жизнерадостной, как прежде.

В те годы необыкновенно усилилась тяга молодежи к культуре, к театру. По всей стране возникали самодеятельные и профессиональные театральные студии. В одну из таких студий, организованную Симбирским губнаробразом, поступила и Аня. Там она показала недюжинные способности, и, глядя на нее, Петр Диомидович стал подумывать, что быть актрисой, пожалуй, не хуже, чем учительницей. Но, увы, переезд семьи в Муром заставил девушку оставить студию.

В Муроме, чтобы находиться поближе к драматическому кружку, к библиотеке, она поступила работать в клуб, который и стал для нее вторым домом. Там она нашла новых друзей, играла на сцене и даже ставила спектакли. В клубе Аня и познакомилась с Николаем. Почти ежедневно она встречала его то в библиотеке, то на спортивной площадке; выйдя на сцену, замечала его в зрительном зале. Иногда он заговаривал с ней после спектакля, под впечатлением увиденного. Подчас это были критические замечания, дельные и уместные. Ане все больше и больше нравился этот серьезный парень. С ним не было так безотчетно весело, как, скажем, временами бывало с Анатолием, зато всегда было интересно. Она обрадовалась, когда ребята привели Николая к ним в дом, а потом, с каждым его посещением, все больше привязывалась к нему. И вдруг этот случай с Анатолием. Когда недоразумение разъяснилось, она не задумываясь пошла сюда, к проходной, извиниться за мать, объяснить Николаю всю нелепость случившегося.

Домой Аня вернулась веселая, облепленная снегом. Она обхватила отца за голову и поцеловала его в обе щеки.

— Ну, и когда же он придет? — лукаво спросил Петр Диомидович.

— Сегодня вечером, — живо ответила Аня и почему-то покраснела.