Повесть об укротителе

СЛУЧАЙ В ТОРОПЦЕ

Стоял погожий осенний день. С поля тянул ветерок и нёс на город длинные шёлковые паутинки — верный признак доброго бабьего лета

На обширной площади, утоптанной, как ток, раскинулась сельскохозяйственная выставка-ярмарка: в кособоких дощатых ларьках, на длинных столах и просто на земле стояли туго перевязанные снопы ржи, пшеницы и льна; в широких корзинах лежала крупная картошка, лиловая свёкла, морковь и брюква; большими кучами были навалены пузатые тыквы; твёрдо-упругие кочаны сизоватой капусты так поблескивали, словно их только что обмыл дождь; в стороне, у неоструганных коновязей, стояли коровы и лошади; на подводах, в ящиках, гоготали гуси, крякали прожорливые утки и тихо сидели присмиревшие куры.

Много понаехало в уездный городок крестьян, рабочих и красноармейцев. С криком и звонким смехом бегали по площади вездесущие ребятишки, без которых, как известно, нигде ничего не обходится.

На середине площади волчком вертелась красочно убранная карусель. На высоких качелях ребята и девчата взлетали в небо. Девушки тоненько взвизгивали, а ребята ухарски покрикивали: «И-эх!»

Бойкий дед-зазывала, наигрывая на гармошке, громко кричал:

В пёстрой толпе крестьян и горожан выделялся широкоплечий, коренастый, с мускулистой шеей краском, одетый в длинную шинель с красными нашивками на груди. На голове краскома торчал остроконечный шлем-будёновка с большой алой звездой. Ходил командир неторопливо, вразвалку, и ко всему внимательно присматривался с каким-то особым любопытством.

Вернувшись в родные места, где прошло его детство, командир испытывал радостное и вместе с тем грустноватое чувство. Вроде и люди кругом другие, и городок стал какой-то маленький, серый…

Около харчевни толпились люди, и оттуда слышались крики, смех и задорное улюлюканье. Командир подошел к толпе и, протиснувшись вперед, увидел светло-бурого, курчавого, с коротким коренастым туловищем медведя, привязанного к столбу цепью. Ребятишки бросали в него камешки и смеялись. Медведь сердито рычал и рвался с цепи, чтобы схватить своих обидчиков, но ошейник его душил, зверь хрипел и грыз цепь. Взгляд его был угрюм, маленькие карие глаза метались из стороны в сторону.

— Ребята, не надо дразнить зверя, опасно, — сказал командир и, вынув из кармана шинели кусочек чёрного хлеба, показал его медведю. Тот встал на задние лапы и потянулся за хлебом, но человек вёл свою руку по кругу над мордой зверя, и медведю в погоне за хлебом пришлось обернуться вокруг себя.

В толпе послышался смех. Кто-то крикнул:

— Э, гляди, танцует! Учёный!..

— За хлеб затанцуешь… — с усмешкой проговорил небольшой, в лаптях и сермяге старичок.

Командир строго взглянул на старика и сказал: — Для зверя, может, и так, а у человека душа есть.

— Да это смотря какой человек и какая душа, — заметил старичок.

— Народ за хлеб не купишь, — продолжал командир, — пробовали некоторые, да не вышло.

Показывая на медведя, он спросил старика:

— Чей?

— Мельник привел из Семёновки, Тоже живность, а только без толку она.

— А где ж его хозяин? — Ушёл куда-то, видно, горилку пить. Старичок помолчал и вдруг с восхищением воскликнул:

— Вот зверина какой! Облапит — не вырвешься. Командир отошёл от толпы и неторопливо зашагал к карусели.

Взглянув на медведя, он вспомнил свое детство. Когда-то медвежата были его друзьями…

Пять лет было Коле, когда умер отец, и матери, оставшейся с двумя детьми, трудно стало жить. Она и отдала Колю на воспитание деду. Дед был лесником и постоянно держал у себя медвежат, лисят и волчат, выловленных в лесу. Маленький Коля по целым дням возился со зверятами, кормил их, играл с ними. Особенно запомнился ему медвежонок Мишутка. Он так привязался к Коле, что холил за ним повсюду, как собака. И Коля его полюбил. Прожил Мишутка у людей год и вроде совсем одомашнился, но стал озоровать: гонял животных и птиц. И насмерть задушил поросёнка. Дед так рассердился, что даже хотел пристрелить зверёныша, но Коля повис у деда на руке и вымолил своему любимчику прощение. Посадили Мишутку на привязь в сарае, а он перегрыз верёвку и задрал ягнёнка. «Ну, теперь-то я с ним расправлюсь по-своему…» — сказал дед. Украдкой от Коли отвёл медвежонка в лес верст за десять, привязал его к дереву верёвкой и ушёл. Узнав о пропаже своего питомца, Коля заплакал, а дед успокаивал его: «Не горюй, Коля, Мишутка приживётся на воле, родичей найдёт… Там ему лучше будет». Прошло несколько дней. Дед ушёл на облаву волков, а дома остались бабка Анастасия Ивановна и Коля. Глубокой ночью, когда старый да малый крепко спали, бабушка проснулась: кто-то ломился в дверь, стучал, царапал и ворчал. Испугалась бабка, вскочила с постели и закрестилась: «Господи, сохрани нас и помилуй…» Думала она, что бандиты к ним лезут. Разбудила Колю, а тот прислушался и воскликнул радостно: «Бабушка! Да это же наш Мишутка!» Открыли дверь, и в избу ввалился медвежонок, худой, грязный, весь в репьях, и обрывок верёвки у него на шее мотается. Сопит, стонет, лезет к Коле и руки ему лижет — словно жалуется на кого-то и есть просит. От радости Коля заплакал. Дали медвежонку поесть, а он уткнулся носом в миску, и видно, что никак не может насытиться. Бабушка тоже растрогалась. «Домой пришёл — родных нашёл, — сказала она, — на воле был, в лесу, а пришел голодный. Видно, без людей трудно ему пришлось…» Так и остался Мишутка. А потом его в зверинец продали.

Дед, Егор Алексеевич, ростом был высок и слыл необыкновенным силачом. Недаром народ прозвал его Корнем.

Как-то в Торопец приехала цирковая труппа, во главе которой стоял русский атлет Лапиадо. Он поднимал большую бронзовую штангу, будто шутя подбрасывал вверх двухпудовики и в такт музыке «играл» тугими мышцами рук, ног и спины. В цирке были акробаты, фокусник и клоуны. Всё пленило маленького Колю, но особенно ему понравились дрессированные лошади, «учёные» собачки и сам Лапиадо, человек мощного, красивого телосложения. Коля готов был не выходить из цирка день и ночь, но денег на билет у него не было. Он залез на крышу цирка-балагана и, прорезав брезент, стал глядеть на представление сверху через дырочку. Когда же сторож отхлестал его хворостиной, Коля со своим закадычным другом Васей Почёнкиным сделал подкоп и проник в цирк через вырытую нору.

Вскоре цирк уехал из Торопца. Четырнадцатилетний Коля достал где-то два пудовика и стал заниматься спортом…

Всё это как-то мгновенно промелькнуло в голове Ладильщикова, когда он шагал к карусели. Ладильщиков уже полез в карман за деньгами, чтобы купить билет и прокатиться на карусели, как вдруг замер от пронзительного детского крика:

— А-а-а!..

Ладильщиков оглянулся. Он увидел, как люди бросились от медведя врассыпную, и побежал на крик.

— Ах ты батюшки мои!.. Сынок! Сынок! Загрыз!..

Спасите, люди добрые! Помоги-ите! — метался над площадью крик женщины.

Подбежав ближе, Ладильщиков увидел, что, сорвавшись с привязи, медведь насел на мальчика и придавил его к земле. Мальчик кричал, а неподалеку от него металась женщина. Ладильщиков подбежал в медведю сзади и ухватил его за шею руками, как стальными клещами. Медведь рванулся, но Ладильщиков удержал его. Медведь яростно зарычал и ударом лапы разорвал рукав шинели и гимнастерки. На обнажённой руке показалась кровь. Медведь приподнялся на задние лапы и хотел навалиться всей тяжестью своего тела на Ладильщикова, но тот ухватился за цепь и изо всей силы дернул медведя назад, зверь опрокинулся на спину. Женщина подхватила мальчика и закричала:

— Да помогите же вы ему, мужики! Чего стоите?!

— Не подходите! — крикнул Ладильщиков.

Он быстро обмотал цепь вокруг столба и, притянув голову медведя к земле, отстранился от него, не выпуская из рук конец привязи. Где же зажим! «Усики» зажима разогнуты. Вот почему медведь и сорвался с привязи! Ладильщиков ухватился пальцами за железные концы-«усики» и сильным нажимом согнул их, затем пропустил «усики» через кольцо и отскочил в сторону.

Медведь рвался с цепи, грыз её, хрипло рычал, скрёб когтями землю, крутился вокруг столба, но вырваться не мог.

К месту происшествия подбежал, запыхавшись, высокий чернобородый мужчина, красный от волнения и хмеля,

— Ах ты, господи, беда-то какая! — воскликнул он. — Никак он повредил тебя, окаянный зверь…

— Меня-то чуть поцарапал, а мальчишку, наверно, здорово помял… Привязывать надо покрепче!

— Да я только на минутку и отошёл.

— А чего ты его сюда привёл? — сердито спросил старичок в лаптях. — Это ж тебе не корова!

Толпа окружила командира и мальчика.

— С медведем дружись, а за ружье держись, — проговорил моложавый старичок.

— Судить его надо за такие дела! — резко произнес чей-то бас. — Или штрафом огреть.

— Вот зверюга какой! — оправдывался мельник перед народом. — Маленьким был — играл, слушался, а как подрос, озоровать стал, озверел: то курицу распотрошит, а то и поросёнка задушит. Сладу с ним никакого не стало! Привёл, думаю, может, цыгане купят. Убить его не жалко, гада такого! Товарищи, посудите сами…

— Какие мы тебе товарищи, — сердито проговорил моложавый старичок,

К толпе, опасливо поглядывая на медведя, подошла женщина, ведя за собой мальчишку с поцарапанными руками. На растрёпанной голове у нее кое-как держался белый платок.

— Дай я тебе, родимый, помогу, — обратилась она к Ладильщикову, — спас ты моего сынка от зверя. Спасибо тебе. Дай бог тебе здоровья и много лет жизни… — Женщина слегка ткнула мальчика в затылок. — Серёжка, кланяйся, паршивец, дяде военному в ноги. Неслух. Лезешь куда не следует…

— Ладно, тетка, будет тебе сынка шпынять, — сказал моложавый старичок в лаптях, — ему и так досталось. Видишь, с перепугу онемел мальчишка.

Сопровождаемые толпой, Ладильщиков и женщина отошли к харчевне и сели на скамейку. Ладильщиков снял шинель. Женщина перевязала ему раненую руку головным платком и, достав откуда-то иглу с ниткой, стала зашивать разорванный рукав.

Окружив Ладильщикова плотным кольцом, толпа оживлённо обсуждала происшествие.

— Как он его схватил, а!

— И железо согнул пальцами… Вот это сила! Бородатый мельник куда-то исчез, но вскоре опять появился, на этот раз с ружьём в руках. Подавая ружьё командиру, сказал:

— На-ка, служивый, застрели зверя, а то я с ним ещё беды не оберусь…

— Зачем же его убивать? Он не виноват. Его дразнили. Зверь есть зверь.

— А куда же мне его теперь девать?.

— Продай мне.

— Да на что он тебе?

— Заниматься буду с ним, учить.

— Вряд ли из него толк будет. Перестарок.

— Попробую.

— Не стоит с ним возиться, покалечить может, А ты чей будешь-то, откудова?

— Здешний.

— Что-то я тебя в наших местах не примечал.

— Ладильщиков я, Николай.

— Погоди! — воскликнул мельник, — Да ты не внук ли нашего покойного лесника Егора Алексеевича?

— Он самый.

В разговор вмешался моложавый старичок в лаптях.

— Батюшки! — воскликнул он. — Колька! Николай Павлович! Чего же ты раньше-то молчал? А я гляжу-гляжу на тебя и думаю: на кого-то он смахивает? Да мы с покойным Егором Алексеевичем вместе на облаву волков ходили, рыбу ловили. Так ты, значит, нашенский, лесовик! То-то как ты здорово медведя обуздал. Хватка у тебя борцовская. Зверя не побоялся, врукопашную пошел. Весь в Корня!

— И я твоего деда знал, — перебивая старика, сказал мельник, — хороший был мужик. Бери Мишука задаром, коли надо.

— Спасибо.

— Только магарыч, чур, твой,

— Ладно.

— Ишь, бедняк какой… — насмешливо сказал старичок в лаптях, — столько гарнцу за помол дерешь с народа, да еще с солдата магарыч сорвать хочешь. Живодёр!

— Да чего ты ко мне пристал, Петух! — сердито проговорил мельник. — Это уж наше дело, кто кого угощать будет.

— Намордник на него надо надеть, — сказал Ладильщиков.

— На кого? — с ухмылкой спросил старичок, — На медведя.

— А-а, разве уж на медведя, а я думал…

Все вокруг засмеялись, поняв, на кого намекает Петухов.

Наложил мельник на челюсти медведя двойную петлю из веревки, отвязал его и конец цепи передал Ладильщикову.

— На, веди.

Повел Ладильщиков медведя, а за ним повалила толпа любопытных.

— Гляди, идет! Слушается!..

Медведь шёл за новым хозяином медленно, неохотно. Иногда он останавливался и, глядя исподлобья на Ладильщикова, глухо ворчал. Ладильщиков дёргал за цепь, и зверь опять шёл вразвалку. Заметно было, что медведь боится Ладильщикова. В короткой схватке человек оказался сильнее, и зверь покорился ему.