Повесть об укротителе

ХОРОШАЯ ВСТРЕЧА

Прошло полгода. За это время немало поколесил Ладильщиков со своим Мишуком по городам и селам Псковской, Новгородской и Тверской губерний.

И вот Ладильщикова пригласили в Москву, в летний театр первой Всесоюзной сельскохозяйственной выставки. Но когда он познакомил со своими номерами директора театра Аменицкого, тот сказал:

— Видите ли, товарищ Ладильщиков, всё это неплохо, но не совсем то, что нам надо. Силовые номера у нас уже есть, а борьба с медведем хоть и азартное зрелище для простого народа, но несколько примитивно и не несёт в себе значительной идейной нагрузки. Не можете ли вы, Николай Павлович, представить нам что-нибудь тематическое на злобу дня, как делает это Владимир Дуров?

— Не знаю… Надо подумать… — промолвил Ладильщиков.

— Да, да, подумайте, Николай Павлович. Посмотрите выставку. Может быть, она вам навеет что-нибудь новое, творческое.

Такого приёма Ладильщиков никак не ожидал. До сих пор ему казалось, что всё у него идет хорошо, с успехом, и вдруг оказывается — его номера устарели. А воспитание силы и ловкости — разве это не полезно? Но, очевидно, этого мало.

В старину вожаки-медвежатники ходили по деревням и с участием обученного медведя разыгрывали разные сценки, высмеивая человеческие пороки и недостатки. Это была народная «медвежья комедь». Но как это сделать на злобу дня сейчас?

Ладильщиков ходил по выставке и рассеянно смотрел на экспонаты. У него не выходила из головы мучительная мысль: какой же придумать идейно-тематический номер? Он вспоминал выступления Владимира Дурова с обезьянами и слоном, свиньей и морскими львами, с белыми мышами и собачками. У Дурова это выходит чудесно! Но как сделать сценку с медведем? «Надо сходить на Божедомку, в уголок Дурова, — решил Ладильщиков, — посмотреть и посоветоваться».

Выставка, раскинувшаяся на берегу Москвы-реки, была похожа на зеленый городок, в котором легкие, из дерева и стекла, павильоны с колоннадами, башенками и острыми шпилями.

Кроме экспонатов, находившихся в павильонах, были здесь и живые посевы разных хлебов, трав и овощей. В конюшнях стояли резвые орловские рысаки и могучие тяжеловозы, в овчарниках — шубные романовские овцы и тонкорунные мериносы, а в коровниках — черно-пестрые ярославки и холмогорки.

Кто-то всунул в руку Ладилыцикова жёлтый листок, на котором было напечатано: «Гражданин, не уезжай с выставки, не посмотрев «Новую деревню» и тамбовских коров!»

Размышляя о своем, Ладильщиков неторопливо зашагал в «Новую деревню».

Во всю ширину арки-входа висел лозунг, написанный крупными красивыми буквами: «Да здравствует коллективный труд!» Тут же за аркой стояло небольшое белое здание — сельская электростанция, работавшая на нефтяном движке.

Возле Ладильщикова стоял моложавый старичок в старых солдатских ботинках и в сермяге из самотканого сукна. На голове у него притулился чёрный потёртый картузик. В правой руке старичок держал ведро, покрытое мешковиной.

— Да-а, вот сила! — восхищенно проговорил старичок, ни к кому не обращаясь. — И светит, и греет, и машины разные крутит.

Ладильщиков внимательно взглянул на старичка,

— Никак, Ананий Матвеевич? Здравствуй. Старичок просиял в улыбке:

— А-а, земляк, нашенский, Николай Павлович… Вот где довелось встретиться!

— Как же ты сюда попал, Ананий Матвеевич?

— Да как и все. Сюда весь мир съехался. Народ меня послал. Езжай, говорят, посмотри, ты ведь у нас дошлый, и привези нам хороший опыт. Картошку я привез на выставку— по пятьсот пудов с десятины набрали, да ведь это на огородах, а в поле у нас неважно. Понимаешь, земляк, организовали мы ТОЗ [3], а урожай зерновых не поднимается, и как поднять его — не знаем. Одни говорят, что надо вводить многополку, другие — побольше удобрений, а третьи уверяют, что из нашей земли не будет никакого толку, потому что она, дескать, болотная, кислая, и в нее надо много извёстки сыпать. А где её столько-то, извёстки, возьмёшь? Во, погляди землицу-то…

Петухов приоткрыл ведро, и Ладильщиков увидел в нём кусок серовато-рыжей земли, пронизанной корнями и покрытой, как волосами, сухой осокой.

— А ты был, Ананий Матвеевич, в павильоне Тимирязевской академии?

— Нет, ещё не дошел.

— Зайди. Там учёные есть, профессора. Они посоветуют тебе.

В павильоне Тимирязевской сельскохозяйственной академии профессора на месте не оказалось. Землю принял студент и сказал:

— Заходите дня через два. Мы сделаем анализ вашей почвы, и Василий Робертович будет на месте, поговорит с вами.

Земляки осмотрели павильон академии недовольные, пошли дальше.

В светлом чистом коровнике коммуны «Луч» стояли ровными рядами крупные рыже-пёстрые коровы. В среднем проходе коровника толпились крестьяне, рабочие, студенты. Смуглая сухощавая женщина в сером халате говорила, обращаясь к посетителям:

— Наши коровы дают по пятьсот ведер молока, но могли бы давать больше, если бы корма… Нашу коммуну два раза разоряли банды Антонова, а мы все-таки поднялись…

— Вот видишь, — сказал Ананий Матвеевич, обращаясь к Ладильщикову, — нас не убьёшь. Корни у нас крепкие.

— Ну, а как Ваня живет? — спросил Ладильщиков, — Чего ему! Растёт. Всё с гирями возится и ждёт, когда ты его к себе возьмешь. Глупый мальчишка. Просился со мной, да я не взял.

— А кто ещё тут из наших мест?

— Мельник Варюгин. Силён мужик и хитё-ёр.

— Интересно, с чем он приехал?

— Бугая привез и корову. Если хочешь, зайдём к нему, посмотрим.

— Зайдём. А где ты остановился, Ананий Матвеевич?

— На «Дукате», в общежитии. Как собирался в Москву, мужики пугали меня: бери, говорят, всё с собой, а то плохо там народ живет, голодно. Ну, я и набрал с собой хлебца, и сухариков, и пшенца, и ложку, и плошку, а приехал — на все готовое определили бесплатно: и щи с говядиной, и постелька с простыночкой, да и папиросами угощают. Все это рабочие устроили. Вот она настоящая-то смычка города с деревней!

Зашли в обширный павильон животноводства индивидуальных культурных хозяйств. В отдельных стойлах стояли коровы и быки. Мельника Ладильщиков сразу приметил: он выделялся высоким ростом, чёрной широкой бородой и мясистым красным лицом. За этот год Варюгин потучнел и, кажется, стал ещё крупнее. Одет по-праздничному: в чёрном костюме, в синей сатиновой косоворотке и в жилете, на ногах — новые смазные сапоги, на голове — суконный картуз.

Мельник стоял около тучной коровы бланжевой масти. Рядом с ней, через перегородку, находился длинный массивный бык с бугристой шеей.

Варюгин встретил земляков приветливо. Поздоровались. Показывая на корову и быка, мельник с гордостью сказал:

— Мои. Сименталы. Ламанш весит семьдесят пудов, а Зорька дает четыреста ведер молока. А как мой Мишук поживает?

— Ничего, работает.

— Все боретесь?

— Да, боремся и ещё кое-что показываем. — Значит, мой дар впрок пошел?

— Способный медведь оказался,

— Посмотреть бы его.

— Скоро увидите в театре.

Когда отошли от Варюгина, Ананий Матвеевич сказал:

— Что ж тут удивительного! С его хлебом как хочешь можно откормить скотину. К нему на мельницу хлеб-то везут со всей округи. С миру по фунту — кулаку целый амбар. А тут ещё то на распыл, то на усушку, кругом обман — себе в карман.

На выставке общество друзей воздушного флота устроило авиационный праздник. Это был всенародный ответ на ноту-ультиматум министра иностранных дел Англии лорда Керзона, угрожавшего Советской России разрывом торгового договора и новой интервенцией.

Тысячи людей заполнили обширную площадь Ленина. На одной стороне площади стояли рядами молотилки, жатки, сеялки, маленький трактор «Гном» и мощный «Запорожец», электроплуги и грузовик «Амо», а на другой стороне — сохи, цепы и старые однолемешные плуги. На той стороне, где были сохи, висело красное полотнище с крупной надписью «Так было», а на другой, где стояли машины, — «Так будет».

Посредине площади на тридцатиметровой вышке работал ветряной электродвигатель. Рядом с вышкой стояла модель двукрылого аэроплана с надписью на крыльях: «Самолет имени Ильича», а возле него из живых цветов — красочный портрет Ленина. Рядом с портретом была трибуна.

На трибуну взошел пожилой человек с клинообразной бородкой. Поднялась шумная овация.

— Вот он какой, наш всероссийский староста Михаила Иваныч, — тихо проговорил Ананий Матвеевич, — самый обнаковенный.

— Товарищи рабочие и крестьяне! — негромко начал говорить Калинин, и все сразу замерли. — Вы кровью своей отстояли кормилицу-землю. Вы своими руками выпололи с неё помещичьи сорные травы. Вы освободили её от пут и оков капитализма. Теперь вы должны покорить природу и заставить её служить вам. Тяжелый труд, чело-века надо переложить на плечи машин, а для них нужны большие поля. Сама жизнь подсказывает, что надо обрабатывать землю коллективно. Коллективизация — путь к социализму. Рабочие и крестьяне Республики кладут кирпичик к кирпичику, выстраивая здание, имя которому коммунизм. Праздник урожая — праздник труда. Продолжая мирную политику, мы твёрдо помним, что живём среди мировых разбойников, и порох должны держать сухим.

Фронтов сейчас нет, но есть опасность. Порадуем своего больного Ильича хорошим подарком — самолётом его имени.

После того как буря аплодисментов стала постепенно затихать, Ананий Матвеевич сказал на ухо Ладильщикову:

— Простой, нашенский. Так и хватает за сердце, когда говорит.

— Он тверской, — поправил его Ладильщиков.

— Всё равно нашенский.

Ладильщиков и Петухов подошли к столику, за которым сидела девушка, стриженая по-мальчишески под «польку», и торговала металлическими жетонами. На столе стоял почтовый ящик, на котором было крупно написано: «На воздушный флот». Земляки купили по жетону и прикололи их на левой стороне груди. Ананий Матвеевич вынул из внутреннего кармана сермяги десятирублевую бумажку и сказал:

— Вроде и мало рублей в червонце, а теперь он надёжный.

— Может, разменять тебе? — спросил Ладильщиков.

— Нет, зачем менять. Пусть весь в дело идет, — ответил Петухов и, сложив червонец пополам, бережно опустил его в ящик.

— Ну, что ж, Ананий Матвеевич, теперь полетаем, что ли?

— Полетаем. Только я на шаре. Он вроде спокойнее для стариков.

— Как хочешь. А я — на гидросамолете.

— Валяй на ероплане, ты молодой и смелый. Дай бог, чтобы довелось опять встретиться на земле.

— Встретимся. Не бойся, Ананий Матвеевич.

На Москве-реке чайкой сидел гидросамолет и ревел мотором, а недалеко от реки покачивался над поляной аэростат, пришвартованный пеньковым тросом к причальной мачте.

Через полчаса земляки встретились на земле.

— Ну как? — спросил Ладильщиков.

Ананий Матвеевич почему-то зажмурился и воскликнул:

— Аж дух захватывает!.. — Открыл глаза и взмахнул широко рукой. — И вся Москва как на ладони. Большая, матушка! Теперь у меня есть чего рассказать односельчанам.

Всё, что увидел и услыхал Ладильщиков на выставке, сильно взволновало его. Столько сделал трудовой народ, и за такой короткий срок после войны и тяжёлых голодных годин. Нет, нельзя перед народом-героем выступать с примитивной программой. Надо создать что-то новое, интересное и главное — связанное с жизнью самого народа.