Повесть об укротителе

НОВАЯ ПРОГРАММА

Поселился Ладильщиков в Доме крестьянина, тут же на выставке, а Мишука поместил в театральной пристройке, в которой хранились декорации и разная хозяйственная утварь.

Днём Ладильщиков ходил в читальню и, просматривая газеты, журналы и книги, выискивал в них ту злободневную «живинку», которую можно было претворить в интересное эстрадное представление. Когда же наступала глубокая ночь и все засыпали, Николай садился за столик и при свете слабой ночной лампочки что-то писал и рисовал. Это были наброски будущего представления. «Надо бы дать какой-нибудь номер о происках международной буржуазии… — думал он, — о кулаках и что-нибудь антирелигиозное… Вон как интересно пишет газета «Безбожник» и «Библия для верующих и неверующих»!.. Надо показать картинно, выразительно и остроумно. И чтобы во всех сценах Мишук действовал, как человек…»

Через несколько дней Ладильщикову удалось, наконец, написать сценарий, и поехал он на Божедомку, к Владимиру Дурову.

Уголок Дурова помещался в двухэтажном каменном особнячке с готической башенкой. К дому примыкал небольшой дворик, в котором вдоль забора стояли клетки и решетчатые вольеры с различными животными и птицами. В этот год Владимир Дуров уже редко выступал на арене цирка со своими четвероногими и пернатыми питомцами. Получив помощь от государства, он почти целиком посвятил себя работе на «фабрике рефлексов», как в шутку он называл свой уголок. В это же время он писал книгу о дрессировке животных и увлекался гипнозом.

Придя в «уголок», Ладильщиков попал на репетицию «железной дороги», в которой все должности — от машиниста до стрелочника — выполняли белые мыши, крысы, ворона, собака и гуси.

Владимир Дуров был статен, седоволос, с пронзительными глазами. Во время репетиции взор Дурова был сосредоточенно-строгим, лоб нахмурен. В сторонке сидел на табурете небольшой тучноватый мужчина в сером костюме, с чёрной бородкой, в роговых очках. Он пристально следил за ходом репетиции и временами что-то записывал в блокнот.

Репетиция кончилась. Ладильщиков подошел к Дурову и подал ему свой сценарий. Прочитав сценарий и посмотрев неуклюжие рисунки, Дуров улыбнулся.

— План номера хорош, — сказал он, — особенно с лордом, но жаль, что всё у вас идёт пантомимой. Цирк-это трибуна для общения с массами. Наш народ любит острое слово. Только надо подобрать короткие, броские фразы. Почитайте стихи на злобу дня Маяковского и Демьяна Бедного. Может, что-нибудь подберёте.

— Хорошо, Владимир Леонидович, я посмотрю, подумаю.

— Работайте, Николай Павлович, у вас должно получиться интересно. Медведь в роли человека — очень весёлое зрелище.

— Что у вас тут такое? — спросил мужчина в очках, подойдя к разговаривающим и с любопытством заглядывая в раскрытую тетрадь Ладильщикова.

— Позвольте вас, профессор, познакомить с новым молодым дрессировщиком, — сказал Дуров.

— Очень рад, — проговорил профессор, протягивая Ладильщикову мягкую белую руку, — Левкович, Василий Александрович. У вас много зверей?

— Нет, пока один медведь.

— А что вы с ним делаете?

— Буду готовить сатирические пантомимы.

— Это интересно! Очень интересно! — воскликнул профессор. — А где вы живете?

— Пока на Выставке.

— Я к вам непременно загляну. — Пожалуйста, профессор.

— Только помните, Николай Павлович, всегда о гуманных методах, — проговорил Дуров, — сласти для зверя сильнее кнута.

— Да, да, — подтвердил Левкович, — поощрительный рефлекс прежде всего, но не надо забывать и о наказании, когда зверь настроен агрессивно. Надо всегда помнить, что зверь есть зверь.

Уходя из зооуголка, Ладильщиков думал: «Как это у Дурова странно живут животные: лиса с петухом, кошка с мышами и собака с волком… Враги стали как будто друзьями. Интересно было бы создать смешанную группу зверей и птиц и с ними выступать на арене! Медведи, львы, тигры, собаки, волки… Ведь ни у кого еще такой смешанной группы не было».

Репетиции новых номеров пришлось проводить ночью. Так спокойнее — никто не мешает. Да и сцена днем все время занята. С утра до ночи, через короткие промежутки, шли в театре различные представления: пели и плясали артисты из народа — русские, украинцы, узбеки, чуваши и якуты. Выступали в театре и столичные артисты. Мастера цирка показывали народу силу и ловкость. А в промежутках между этими представлениями читали лекции седые профессора, академики и видные партийные деятели. Ученые рассказывали народу о происхождении Вселенной и о жизни на Земле, о севооборотах и племенном животноводстве, а партийцы говорили о капитализме и социализме, о религии и науке, о семье, браке и любви. Ладильщиков любил слушать эти лекции. Только теперь он почувствовал, какая огромная сила заключается в словах и мыслях: от них становилось как-то светлее и радостнее.

Днём у Ладильщикова было много свободного времени. Однажды он пошёл в зоопарк. Хотелось посмотреть птиц и животных. Запавшая в голову мысль о создании смешанной группы зверей не давала ему покоя.

В зоопарке он примкнул к группе экскурсантов, которую водила высокая девушка с короткими волосами. При разговоре она иногда встряхивала головой, от этого движения белокурые волосы переливались шелковистым блеском. У неё был орлиный нос с горбинкой, и все ее белое лицо имело порывисто-энергичное выражение. Казалось, она вот-вот сорвется с места и побежит куда-то ветерком. На ней была белая блузка и чёрная короткая юбка, открывавшая красивые, сильные ноги. Объясняла она кратко, чётко и очень серьёзно. «Почему она ни разу не улыбнется? — досадовал Ладильщиков. — Тогда бы она была красивее, милее. Ее называют Марией Петровной. Какая же она Мария Петровна, если ей не больше двадцати лет! Нет, это не идет ей. Может быть, поэтому она так слишком и серьёзничает. Хорошо бы называть ее просто Машей, Марусей…»

На другой день Ладильщиков снова пошел в зоопарк и опять примкнул к группе Марии Петровны. А на третий день — опять… Мария Петровна заметила Ладильщикова. «Чего он ходит каждый день?..» — подумала она. Маше приглянулся Николай. Красиво сложен и, наверное, очень сильный. Может, борец или боксер? В гимнастерке ходит, чистый и подтянутый, — наверно недавно военным был. Симпатичный, но какой-то уж очень смирный, молчаливый. Даже вопроса не задаст. Или ему всё ясно и так, или он просто тюфяк. Смотрит — глаз не сводит и каждое слово её ловит и как будто впитывает в себя. Когда вся группа разошлась, Николай задержался. Они стояли около клетки пятнистого оленя и любовались красивым тонконогим животным.

— Вы почему каждый день ходите в зоопарк? — спросила Маша.

— Просто люблю, — ответил Николай.

— Кого?

— Животных.

— Я тоже их люблю. А почему вы ходите к моей группе? Есть же другие экскурсоводы.

— Мне нравится у вас… Вы хорошо объясняете… — Только и всего?

— Да.

— Спасибо. А вы кто?

— Да как вам сказать… Вроде артиста, что ли…

— А что вы представляете? Где играете?

— С медведем выступаю.

— О, это, должно быть, очень интересно! А где вас можно посмотреть?

— Пока нигде. Я сейчас готовлю новый номер.

— Репетируете, значит, может, вы совсем и не артист, а так просто…

— Что «просто»? — насторожился Николай.

— Извините, мне надо идти, — резко оборвала его Маша и пошла прочь быстрыми энергичными шагами.

Николай смотрел ей вслед и думал: «Сильная и с характером… Хорошая. Но что ее обидело?..» А Маша, уходя от Николая, думала: «Наверно, смотрит вслед. Все равно не обернусь, сколько ни смотри. И разговаривать-то как следует не умеет, а ещё говорит, что артист. Наверно, хотел произвести впечатление… Много вас таких «артистов», любителей до красивых оленей… Но что-то в нём есть симпатичное, солидное, медвежье. И даже курносый нос и толстые губы идут ему. Наверно, добрый…»

Пять лет тому назад осиротела Маша: отец погиб в бою под Уральском от шашки белоказака, а через год умерла от тифа мать. Оба они много лет работали в зоопарке, и Маша с малых лет пристрастилась к их скромному труду: чистила клетки, кормила животных. Особенно ей нравились малыши-зверята, и с ними она больше всего возилась. После смерти матери Машу приютила семья ветеринарного врача Добросмыслова, который вот уже много лет, обслуживал зоопарк. Маша им нравилась, и они взяли её к себе, приголубили, но Маша не согласилась жить, как она выражалась, на их «хлебах». «Тебе, Маша трудно будет учиться…» — сказал Роман Алексеевич, «Я буду работать и учиться,» — твердо заявила она.

Шестнадцатилетнюю Машу зачислили уборщицей, а через два года, когда она окончила школу второй ступени, ей доверили работу экскурсовода. Сначала она робела, а потом привыкла и посмелела — вряд ли кто лучше её знал всех обитателей зоопарка, разве только Роман Алексеевич.

…Сначала Ладильщикову никак не удавались новые номера. Мишук, привыкший бороться, трудно усваивал новые трюки и не хотел их выполнять. Каждый раз он пытался обхватить хозяина и повалить его наземь. Легче было бы готовить заново другого медведя, чем переучивать Мишука. Не сразу удался трюк с львиной головой. Как только Ладильщиков надел эту громоздкую страшную маску, медведь зарычал и попятился от хозяина. А потом привык. Подойдет, понюхает и, узнав хозяина, начинает «работать».

Особенно трудным оказался номер со стрельбой из пистолета. Медведь должен был стрелять в буржуя. Ладильщиков учил Мишука хвататься зубами за дощечку, соединенную веревочкой с курком пистолета. При первом же выстреле медведь испуганно шарахнулся в сторону и сбил с ног Ладильщикова. Пришлось стрелять без патрона. Но даже и в этом случае медведь не хватался за дощечку: боялся выстрела. Ладильщиков веревку удлинил, чтобы пистолет находился подальше от медведя, а дощечку смазал медом. Соблазнительная приманка! Мишук осторожно облизал дощечку, — выстрела не последовало. Потом он уже смело забирал дощечку в рот и обсасывал ее. Щелканье курка его не пугало. «Ладно, пусть пока будет так. вхолостую, — подумал Ладильщиков.

На генеральную репетицию был приглашен Владимир Дуров.

— Ну, как ваше мнение, Владимир Леонидович? — с почтением спросил Аменицкий после того, как они посмотрели номера.

— Хорошо. И для ума и для сердца. И главное — современно.

— Чудесно! — воскликнул Аменицкий. — Включаю вас, Николай Павлович, в программу.

Дуров подошел к Ладильщикову и пожал ему руку.

— Молодец. У вас талант дрессировщика. У меня есть вам одно предложение, Николай Павлович.

— Какое, Владимир Леонидович?

— Переходите ко мне в «уголок» помощником. Вместе с учёными будете изучать животных. Это очень нужно и интересно.

— Я понимаю, Владимир Леонидович, но… Я выступать люблю перед народом.

Дуров нахмурился, задумался. «Наверно, обиделся…» — мелькнула мысль у Ладильщикова, А Дуров вздохнул и сказал:

— Да, я понимаю вас, Николай Павлович. Я тоже, когда был молодым и сильным, любил выступать. Встречи с народом поднимают силы, окрыляют. А теперь я редко стал выступать. Другим увлекся. Хочется оставить людям после себя труд. А у вас всё впереди. Работайте и не застревайте на одних и тех же номерах. Творите.

Дуров ещё раз пожал Ладильщикову руку и уехал домой.

Обрадованный Ладильщиков тут же поехал в зоопарк. Разыскав Марию Петровну, возбужденный и раскрасневшийся, он сказал:

— Мария Петровна, завтра я выступаю в летнем театре на Выставке. Приходите. Вот вам пригласительный билет,

— Непременно приду, — с улыбкой ответила Маша, принимая билет. Николай смело посмотрел ей в лицо и только сейчас заметил, что глаза у нее зеленоватые. «Только бы не провалить мне завтра, не опозориться», — подумал Николай.

— Ну, так я буду ждать вас, Маша, — сказал он и, пожав ей крепко руку, круто повернулся и быстро зашагал к воротам.

Маша посмотрела ему вслед: «А он не такой, как мне показался вначале… Энергичный, смелый».

Она проводила Николая глазами до ворот и досадливо проговорила про себя:

— И не обернулся ни разу, противный!

Летний театр выставки был переполнен. На переднем ряду, посредине, сидели рядышком массивный черный Варюгин, тщедушный Ананий Матвеевич и Маша в новом синем платье. Белокурые завитки волос топорщились у нее на голове. Идя на концерт, она сделала завивку. Ей хотелось быть красивее, но если бы она знала о том, что Николаю больше нравится гладкая прическа, она не сделала бы этого. На щеках у неё играл румянец, а зеленоватые глаза блестели, искрились.

Оркестр заиграл плавную мелодию песни «Уж ты сад, ты мой сад», и на сцену вышел Ладильщиков, уцепив за лапу медведя. Грузно покачиваясь из стороны в сторону, Мишук шёл на задних лапах рядом с хозяином. Ладильщиков поклонился, и вслед за ним это же сделал и Мишук. Зрители засмеялись. Улыбнулась и Маша. Николай заметил её улыбку, и ему стало радостно. Он волновался. Как бы не провалить. Он хотел, чтобы его новые номера понравились зрителям и Маше. Увидев её на представлении, он улыбнулся и почувствовал вдруг в себе большую силу и уверенность. Только бы Мишук не подвёл…

— А ну, покажи, Мишук, как дьякон евангелие читает, — громко сказал Ладильщиков, подавая медведю толстую книгу. Медведь схватил лапами книгу и, перелистывая её, глухо заурчал.

Публика рассмеялась.

— Ишь ты, грамоте медведя научил, — усмехнулся Ананий Матвеевич.

Варюгин улыбнулся и, довольный, промолвил:

— Мой Мишук. Артист.

Маша с любопытством взглянула на Варюгина. Она не знала ни его, ни истории с медведем в Торопце.

— А ну-ка, Мишук, покажи нам теперь, что делает дьякон после обедни, — сказал Ладильщиков.

Вынув из кармана бутылку, на которой было написано: «Вино», Ладильщиков подал её медведю. Мишук схватил бутылку передними лапами, всунул горлышко в рот и, запрокинув голову, стал жадно глотать сладкую подкрашенную воду. Зрители дружно расхохотались. Выпив всю воду до капли, Мишук бросил бутылку на пол и заурчал, закачавшись, словно пьяный.

Хохот взорвался ещё более. Когда смех затих, Ладильщиков громко сказал:

— А ну, Мишук, покажи-ка нам теперь, как мельник-кулак гарнцы с крестьян собирает: то на развес, то на распыл, кругом обман — себе в карман.

Варюгин побагровел и пробасил угрюмо:

— К чему это?

— Кто чего заслужил… — с хитроватой ухмылкой промолвил Ананий Матвеевич и так взглянул на Машу, словно был с ней в сговоре против Варюгина.

Пока оркестр играл старинный вальс «Берёзка», Ладильщиков переоделся и вскоре на сцене появились те же артисты, но в других костюмах: Мишук в жилетке и чёрном картузе, а Ладильщиков, одетый в посконную рубаху, нёс на плечах большой мешок с зерном. На средине сцены он сбросил груз на пол, и мешок с зерном опустился в люк, под сцену, будто бы на мельничные жернова. Через несколько секунд из люка показался маленький пудовичок муки. Ладильщиков-крестьянин покачал головой, схватил его за махор и, вскинув на плечо, понёс за кулисы, а за ним заковылял и Мишук, толстый, важный и смешной.

Зрители засмеялись и захлопали в ладоши, а Варюгин заёрзал на сиденье и пробурчал про себя что-то невнятное. Ананий Матвеевич смеялся от души и даже крикнул, искоса поглядывая на Варюгина:

— Не в бровь, а в глаз, сукиного сына! Маша наклонилась к Варюгину и спросила:

— А правда интересно? Почему же вы не хлопаете? Варюгин не ответил ей. Он порывисто встал и пошёл к выходу.

Ананий Матвеевич усмехнулся и, обращаясь к Маше, сказал:

— Это ведь про него, дочка. Видно, до печёнки достало…

Ладильщиков вышел на сцену во фраке с массивной львиной головой-маской и надменно, важно подал медведю лист бумаги. Мишук схватил бумагу лапами, повертел ее, понюхал, словно прочитал и, положив на пол, сел на нее. Ладильщиков сбросил с себя львиную маску и крикнул:

— Мишук, что ты делаешь?! Это же нота лорда Керзона!

Медведь схватил бумагу лапами и порвал её в клочки.

В этот момент откуда-то сверху опустился на сцену большой лист картона, на котором зрители увидели толстую морду с широким открытым ртом. На голове — шляпа-цилиндр. Показывая на портрет, Ладильщиков громко, с подъемом продекламировал:

И глотка хороша.

Из этой глотки

это не голос,

а медь,

Но иногда

испускает

фальшивые нотки,

Если на ухо наш наступает медведь[4].

Мишук влез на тумбу, стоявшую в стороне, и, уцепившись зубами за маленькую дощечку, дернул её. Грянул пистолетный выстрел, и портрет буржуя упал на пол, на его месте, где он только что висел, развернулся красный флаг с надписью: «Руки прочь от Советской России!»

Испуганный и обозлённый медведь бросился к поверженному портрету лорда и с громким ворчанием стал его рвать зубами и когтями — как будто мстил ему за произведённый выстрел.

В зале поднялся шквал рукоплесканий. Зрители смеялись и выкрикивали:

— Так его, лорда! Кроши!

— Вот так морда!

— Долой буржуев!

— Давай еще!

На мгновение Ладильщиков замер, растерялся. Мишук повёл себя не по сценарию… Но его поведение играет на номер… Вот и хорошо!

Угостив медведя медовым пряником, Ладильщиков долго кланялся зрителям, и вместе с ним кланялся и Мишук. Публика аплодировала и кричала. Улыбаясь, подняв руки выше головы, хлопала в ладоши и Маша. Ей хотелось, чтобы Николай видел и её восторг. А он и без того не спускал с неё глаз и радовался, что и ей понравилось его выступление.

На сцену вышел директор театра Аменицкий и поднял руку:

— Товарищи, прошу внимания! — крикнул он высоким тенорком. — Жюри конкурса на новые художественные номера вынесло решение наградить Николая Павловича Ладильщикова за отличную выучку медведя почетной грамотой. Как ваше мнение?

— Награди-ить! — крикнул весь. зал, словно одной мощной грудью. — Награди-ить!..

— Мишук, возьми, — сказал Ладильщиков, показывая на цветную толстую бумагу, которую держал в руках Аменицкий.

Медведь осторожно взял лапами грамоту, повертел её, понюхал и подал её своему хозяину. Ладильщиков сунул ему в рот леденец и повёл со сцены.

За кулисами толпились любопытные. Пришли сюда Ананий Матвеевич и Маша. Улыбаясь и гордясь своей близостью к артисту, Петухов похлопал Ладильщикова по плечу и сказал:

— Молодец, земляк. Здорово ты их всех протащил! А Мишук-то, как он этого лорда, а?.. В клочки!

— И мне понравилось, — с улыбкой проговорила Маша.

— А что же Сидор Кузьмич не зашёл посмотреть Мишука? — спросил Ладильщиков, хотя и чувствовал, что Варюгин ему совсем не нужен.

— Осерчал, не по шерсти пришлось, — ответил Ананий Матвеевич. — А зачем ему и заходить-то? Мишук теперь все равно его не признает.