Повесть об укротителе

ТЯЖЕЛЫЕ ДНИ

Осенью сорок второго года, когда враг прорвался к Сталинграду и уже наступал на Кавказ около Грозного, цирковую труппу погрузили в Баку на нефтеналивное судно «Искра».

Волны укачивали и людей и животных. Цезарь, Корма и Нечай лежали вялые и сонные и так тяжело стонали, будто жаловались на свою беспокойную судьбу. Люди надеялись, что, переплыв Каспийское море, они найдут там покой, но в Красноводске «Искру» не приняли под разгрузку порт был забит судами, и днем в воздухе часто появлялся немецкий разведчик — рама[9]! Пришлось встать на рейд в отдалении от берега. Как только высоко в небе появлялся вражеский разведчик, с берега в рупор громко неслась тревожная команда: «Во-оздух! Во-оздух! Искра! Пары! Пары! Лев Толстой! Пары! Пары» Суда поднимали пары и поспешно отходили от берега. Пресную воду доставляли по ночам с берега на лодках, в бочонках и делили- между людьми стаканами.

Животные исхудали и отказывались от пищи — их мучила жажда. К вечеру ветер утихал, а море еще волновалось, словно рассердившийся человек, который никак не может забыть обиду и успокоиться. Закат горел, и солнце казалось куском раскаленной стали. Но вот оно медленно спряталось за пазуху темных туч и высоко-высоко засияла яркой желтизной полоска перистых облачков. Позднее заря застыла у горизонта темно-красной кромкой, и над ней нависла черная неподвижная пелена рваных туч. Заря стухала, темнела. Черная туча опустилась низко и совсем прикрыла просвет затухающей зари. Стало темно и мрачно.

Ночью часто ложилась на море белая полоса прожектора. В небе спокойно мерцали звезды, и временами казалось, что в мире нет никакой войны и все на свете спит…

Наконец их выгрузили и поездом отправили туда, где не было затемнения — в Ашхабад. Здесь воды было вдоволь, а продуктов не хватало. Животным пришлось голодать. У львов и медведей клоками полезла шерсть, а удав лежал окоченевший, как мертвый, и местами на его теле зашелушилась и вздулась кожа. Вялые, угнетенные животные отказывались от работы.

На базе продукты были, по их отпускали только для людей. Заведующий базой, толстый, пожилой туркмен Керим Бабаев, сердито сказал:

— Товарищ Ладильщиков, какой-такой вам надо продукта? Война! Человеку надо кушать, а для зверей мясо давай, рису давай, морковь давай… Нету чего давать! Львы и медведи кушают, как сто человек.

Ладильщиков ходил в городские организации, но там солидные начальники только разводили руками и сочувственно вздыхали.

— Война, — говорили они, — ничем не можем помочь. Вы не состоите на местном бюджете. Обращайтесь в центр.

Дали телеграмму в Томск, в свой Главк, а оттуда ответили: «Изыскивайте средства на месте». Звери таяли на глазах, слабели и стали злобными. С ними уже было опасно работать. Удав пал. Ладильщиков заспиртовал его голову в банке и сделал надпись: «Удав Крошка, вес 64 кг, прожил на свете только 30 лет, а мог бы прожить 300. Погиб 19 ноября 1942 года».

— Коля, давай телеграмму в. Москву, — решительно сказала Мария Петровна,

— Кому?

— В ЦК.

— Да ты, Маша, с ума сошла, В такое время беспокоить ЦК мелкими вопросами.

— Мелкими? А звери сдохнут — это тоже мелочь? Они стоят сотни тысяч рублей. Сборы сейчас идут битковые, и сто тысяч мы уже внесли в фонд обороны, а если будем работать, и еще внесем…

— Ну, может быть, как-нибудь достанем продукты…

— Если ты не дашь сейчас телеграмму, то я дам. Я сейчас сама напишу, а ты подпишешь. И адресуем ее Ворошилову,

— Почему именно ему?

— Он — зампредседателя Совнаркома и знает тебя лично.,

Телеграмма состояла всего из четырех слов: «Помогите спасти голодных зверей». Посылая телеграмму, Николай Павлович сомневался в том, что она дойдет по назначению, а если и дойдет, то вряд ли будет какой-либо толк. «Не до зверей теперь,» — думал он.

Вера Игнатьевна привезла с бойни костей. Кости так тщательно были очищены от мяса, словно их кто-то обсосал. Собаки мелко дробили кости, а Цезарь жадно схватил большую кость и захрипел, зарычал,

— Мама! Мамочка! — закричал Руслан, — Цезарь подавился!

Вера Игнатьевна подбежала к клетке. — Ах ты… Как же это, Руслан, стой около дверки, а я попробую вынуть кость,

— Мама, врача позвать бы, Цезарь может укусить тебя…

— Пока врача вызовем, лев погибнет, Стой тут и не кричи, а то испугаешь Цезаря.

Вера Игнатьевна вошла в клетку. Руслан закрыл за ней дверки и руку положил на запор. Если возникнет опасность, надо маму быстро выпустить, а льва задержать. Вера Игнатьевна засучила рукав по локоть и, подходя ко льву, успокоительно говорила:

— Цезарь… Цезарь…

Лев хрипло рычал и пытался лапами вынуть изо рта кость, но лишь царапал губы.

— Тихо, Цезарь… Я сейчас, Цезарь… Придерживая левой рукой верхнюю челюсть льва, Вера Игнатьевна засунула правую руку в пасть и нащупала кость, один конец которой уперся в нёбо, а другой, острый, как шило, пронзил щеку, насквозь. Тихо, ласково приговаривая «Цезарь, Цезарь», Вера Игнатьевна ухватилась за конец кости, упершейся в нёбо, и потянула его на себя. Кость подалась, и на руку ей хлынула кровь. С костью в руке Вера Игнатьевна попятилась к двери, не спуская глаз с Цезаря. Лев шагнул за ней, облизывая окровавленные губы.

— Мама, скорей вылезай, скорей! — кричал Руслан, приоткрывая дверку.

— Не кричи, сынок, тихо. Не волнуй его.

Пятясь, Вера Игнатьевна подошла к дверке и хотела быстро выскользнуть наружу, но в этот момент лев подошел к ней и стал лизать ее руки.

— Мама, мамочка, он благодарит тебя, — прошептал Руслан. Вера Игнатьевна погладила льва чистой рукой.

— Цезарь… Мой хороший… Цезарь… Выйдя из клетки, она зашла в кладовую и присела на ящик, дрожа всем телом.

— Мама, ты что, озябла? — спросил Руслан.

— Да, сынок, немного холодно.

В это время заглянул в кладовую Николай Павлович.

— Вера, что с Цезарем? Почему у него морда в крови? Подавленная пережитым волнением, Вера Игнатьевна встала, но говорить не могла.

— Это, дядя Коля, Цезарь костью подавился, а мама ее вынула. Вот глядите — острая как ножик!

— Какая же ты, Вера, жена укротителя, если льва испугалась, которого сама же кормишь.

— Я не льва испугалась, Николай Павлович, а боялась за его жизнь.

…Трое суток прошли в напряженном ожидании, а на четвертые, ранним утром, когда Николай Павлович осматривал животных, в наружные двери цирка кто-то сильно забарабанил.

— Кто там? — спросил Ладильщиков.

— Здесь укротитель зверей Ладильщиков? — Здесь.

— Открой пожалуйста! Ишак приехал! — Какой ишак?

— Хороший, жирный ишак. Кушать надо. Открой. Ладильщиков открыл дверь и лицом к лицу столкнулся с заведующим базой Бабаевым.

— Принимай, пожалуйста, живой продукты, — сказал он, улыбаясь и показывая на машину.

Во дворе стояла полуторатонка, а на ней лежал связанный осел и мешок с каким-то зерном.

— Бери, пожалуйста, корми зверей. Хороший, жирный ишак. А это — рис. Плов делай медведю.

Осла развязали, и открыли борт машины. Осел прыгнул и прытко побежал по двору.

— Лови, держи, Яшка убежит! — кричал Керим, преследуя осла.

Запыхавшись, Керим махнул рукой и подошел к Ладилыцикову.

— Хитрый Яшка. Чует — секим башка. Сам поймаешь. Ехать надо, дела ай как много, продукта мало. Вот накладная. Распишись, пожалуйста.

Прощаясь, Керим улыбнулся и, с восхищением оглядывая плечистого Ладильщикова, причмокнул языком и сказал:

— Якши батыр! Не серчай, пожалуйста, еще привезем…

Бабаев уехал. Мария Петровна, услышав громкий разговор (жили они в цирке), вышла во двор.

— Что тут за шум? — спросила она.

— Да вот видишь, сам Бабаев привез продукты зверям.

— Ага, значит, лед тронулся…

Осел, походив по двору, зашел в раскрытые двери цирка и, найдя пучок сена, уткнулся в него мордой.

— Маша, мне жалко резать осла. Давай его введем в нашу смешанную группу.

— А будет ли из него какой-нибудь толк?

— Что-нибудь придумаем.

— Ну, что ж, давай оставим, А львов и собак чем же будем кормить?

— Керим обещал еще что-то прислать,

— Ладно, давай до вечера подождем.

Вечером того же дня смуглый паренек в тюбетейке привел в цирк старого тощего верблюда и сказал;

— Керим прислал, расписка давай,