Позывной «Хоттабыч»

Глава 22

Окончательно разобравшись с «хитиновыми диверсантами», я с удовольствием навалился на слегка подостывшую кашу. Наворачивая её за обе щеки, прикусывая ломтик хлеба с тонкоразмазанным слоем масла, я обратил внимание, что наша соседка по столу — Зоя Абросимова, практически ничего не ест, а только брезгливо ковыряется ложкой в тарелке. Понятно, девочка-то совсем «не пуганная», выращенная, можно сказать, в «тепличных условиях» в отличие от круглой сиротки Надюшки, которая едва ли не быстрее всех нас управлялась с «веслом»[47]!

Вона, как мечет, ажно за ушами пищит! Молодец, Надюшка, по жизни не пропадет!

— Зря ты, внучка, такой доброй пищей перебираешь! — С набитым ртом прочавкал я, обращаясь к Зое. — А ну завтра в бой? И много ты с пустым брюхом навоюешь?

— Да как вы можете сравнивать, дедушка? Обед и война — вещи совсем не совместимые!

— Ух, ты ж, больно категоричная! — фыркнул я, едва не подавившись. — Вот когда посидишь с недельку на одной водичке, а пустое брюхо начнет такие протяжные «концерты» выдавать, тогда и поговорим. Вот, послушай лучше, чего старый расскажет: служил я как-то, ишшо в молодости, на Дальнем Востоке (нет, ну не говорить же им, что на Дальнем Востоке дедушка в принудительном порядке вкалывал на лесоповале)…

— Это в Русско-Японскую, Гасан Хоттабович? — неожиданно уточнил Шапкин.

Вот ведь «деловой», недаром его дед — серьезный командир! И этот малец со временем далеко пойдет!

— Пущай будет в Русско-Японскую — не суть, — легко «согласился» я, надеясь, что никто из «слушателей» не сопоставит дальнейший рассказ с реальными событиями того времени. — Так вот, остались мы по ранней весне в тайге совсем уж без провиянту… От голодухи так ослабели, даже зверя добыть не могли! Не говоря ужо ни о каких «военных маневрах». Холодно, голодно, цинга тута же… Зубы запросто, а не фигурально, на полку положить можно… И одного лишь Еньку Кима — корейчонка из нашего отряда, никакая хворь, сука, ну никак не берет! Прижали мы его, значит, с ребятами основательно: колись, где еду заховал, гад? Деваться-то ему, стал быть, некуда, ну и повел он нас в лес, значит… недалеко совсем — пару сотен метров… Да и ту сотку с трудом ноги поднимали… Подвел он нас к старому сломанному кедру-великану, что гнил в узком овраге уж не один десяток лет. Вот, говорит, тута еда! По-русски-то не слишком кореец балакал, но понять можно было. Где, говорим, еда-то, баклан?

— И где? — Не выдержал явно заинтересовавшийся моей байкой Тимоха.

— Да вот же! — Оторвал этот сучий выкормышь большой кусок коры, а в мягкой подгнившей и трухлявой древесине короеды кишмя кишат! Толстые, жирные, что твои баварские белые колбаски… только живые!

Зоя судорожно «сглотнула», видимо, очень ярко представив эту картинку и пытаясь погасить рвотный рефлекс. Они и понятно — неженка, настоящей жизни-то, во всей её «красе» и нюхала-то! Да и не только она — весь взвод притих и перестал греметь металлической посудой. Неужели история такая завлекательная?

— И что дальше, Гасан Хоттабович? — выдохнул Шапкин, кадык которого тоже «дергался» время вот времени.

Ну этого хлопца-то, моя правда-матка не размажет? Мне еще с ним вечером общественный сортир вычищать!

— Где? — спрашиваем еще раз. Не скажешь, прямо тут и порешим за крысятничество! Тайга большая — никто искать не будет! Спишут на раз, словно и не было тебя! Да вота же! Вота! — Испугался малец, и прямо из древесного крошева одного короеда и выудил. — Его тоже кушать! Его тоже мясо! — И в один момент пополам того короеда и перекусил! Только лапки с коричневой башкой в руке и остались! Его тоже вкусно…

Ротный спазм сложил девчушку пополам и, закрыв рот рукой, Зоя стремглав кинулась к выходу. Проняло, видать, красавицу. Ну, ничо — хорошим уроком будет! На будущее. Не стоит хорошей едой перебирать!

— И как? — осторожно поинтересовался Шапкин.

— Нормально, — пожал я плечами, — на кедровые орешки похоже. Шкура только плотная. Противная, на первый взгляд. Но жить захочешь — и не так раскорячишься[48]! В общем, на этих-то короедах мы до продовольственного эшелона и дотянули! Ну, из тех, кто не побрезговал… Остальных закопали. Ну, это еще цветочки — один мой приятель, что на северах срок мо… срочную служил, копальхем[49] по голодухе трескал. Но про это — увольте, а то заблюете еще всю столовую, а мне отвечай!

Несмотря на мои тошнотворные байки, Надюшка все так же «методично» продолжала работать ложкой. Вот кого одними историями не проймешь! Видать, и поголодать в свои невеликие-то годы успела. Вернувшаяся в столовую побледневшая Зоя схватила со стола стакан с крепким чаем и залпом его выпила.

— Молодец внучка! — Похвалил я Надюшку. — Война войной, а обед — по расписанию! Понимаешь теперь, красавица, — это я уже Зое, — всю мудрость этого изречения?

— Ну, — замялась девушка, — я постараюсь… понять…

— Мало, кто вспомнит, кто сказал эту известную всему миру крылатую фразу…

— И кто же, дедушка? — Подняла глаза от тарелки Надюшка. — Товарищ Сталин?

— Охо-хо, дела наши скорбные! — по-старчески развздыхался я. — Нисколько не умаляю заслуги товарища Сталина, но изречение сие принадлежит самому натуральному королю Пруссии — Фридриху Вильгельму Первому…

— Так это немцу, что ли? — изумленно ахнула Зоя, прикрыв ладонями рот. — Да и еще и настоящему королю? Вы в своем уме, дедушка? За такие слова можно и… — Она не договорила, видимо, испугавшись не только самих «последствий», но даже и самой мысли о них.

— Действительно, Гасан Хоттабович, — подключилась к подружке Нефедова, отодвинув опустевшую миску, — зачем нам какого-то фрица слушать? Нам их бить, как следует, нужно!

— Эх, молодо-зелено! — вновь по-старчески забрюзжал я. — Умных людей, к примеру, и послушать хоть разок, да на ус намотать — совсем не зазорно! А кто он там: немец, аль король — вообще дело десятое! А Фридриха вообще называли «королем солдат» — так что с военными проблемами он был знаком совсем не понаслышке!

После завтрака оставалось совсем немного времени до начала занятий. Я лишь успел скинуть в казарме бритвенные принадлежности, которые не успел занести утром и «вооружился» химическим карандашом и тетрадкой, которые мне выдал все тот же начхоз Пасичник. Вдруг какую дельную мысль услышу — так и записать будет не грех. Глядишь, где в жизни и пригодится. Однако, судя по названию единственного на сегодняшний день предмета — «История Силового дела», практикой здесь и не пахнет. Но, матчасть, как говориться, нужно изучать со всех сторон! И история здесь абсолютно не повредит! Как говориться, знать истоки предмета — это учиться будущей «профессии» настоящим образом.

Уже через несколько минут все наше отделение расселось за партами в чистеньком учебном классе, расположенном по соседству с казармой. Расселись все по одному — мест хватало. Так-то нас, будущих Силовиков, совсем не густо — полтора десятка душ на весь взвод. А судя по величине класса, здесь вполне могло разместиться и в два, а то ив три раза больше слушателей. Я, по слабости зрения, занял первую парту, напротив доски. Пусть и подогнал мне товарищ оснаб мощные «окуляры», а прекрасная Медичка Аннушка немного поправила слабое зрение и подлечила катаракту, видел я до сих пор так себе. Так что первая парта — самое оно.

Рядом со мной, на соседней парте первого ряда расположились девчонки — Надюшка с Зоей. Абросимова уже немного отошла от моего «леденящего душу» примера о выживании, но её немного смазливая мордашка до сих пор отливала зеленцой. А ведь это была всего лишь красочная байка старого деда! Не приведи Господь ей на деле испытать эти «щекотливые» ощущения! Помрет ведь с голодухи, голуба…

Сразу за мной расположился Тимофей Шапкин — прибивается потихоньку паренек к нашей компании. Пацан, вроде, правильный — не из этих оболтусов-подпевал Варфоломеева, и если с ним поработать, как следует, может, какой-никакой, а толк выйти. Я-то все прекрасно вижу — глаз-то давно наметан!

Ну, а веселая гоп-компания Кольки Варфоломеева, расположилась на «Камчатке», оккупировав последние парты. Они громко шушукались, отпуская сальные шуточки в адрес девчонок. И меня, естественно, не забывая. Я на это спокойно реагировал, на провокации не велся, не позволяя взять чувствам над собой верх. Хотя с удовольствием всыпал бы этим молокососам ремня! Да так чтобы сидеть на жопе спокойно не могли! А вот девчонки не выдерживали особо извращенных «нападок», особенно Надюшка, которая время от времени оборачивалась и грозила малолетним ушлепкам маленьким крепким кулачком.

Но вот, наконец, в класс зашел преподаватель — сухонький невысокий старичок в больших круглых очках с мощными диоптриями. Отчего его глаза, сильно увеличенные линзами, расплылись, казалось, на пол-лица. Прическа моего «коллеги» по возрасту пребывала в полнейшем беспорядке, словно он совсем не заботился о своих седых жиденьких волосенках. Мятый кургузенький костюм-тройка неопрятно топорщился на его костлявой фигуре, придавая старичку слегка нелепый вид этакого «профессора кислых щей» немного не от мира сего.

— Взвод, встать! — при появлении препода зычно скомандовал Шапкин, произведенный в дежурного несколько минут назад старшим наставником Болдырем.

С шумом и грохотом отодвигаемых стульев взвод поднялся, приветствуя учителя.

— Здравствуйте, ребята! — умильно улыбнулся историк. — Садитесь-садитесь — в ногах правды нет!

Курсанты вернулись на места, с интересом поглядывая на старичка, раскрывшего большой «гроссбух», по всей видимости, заменяющий классный журнал и погрузившегося в чтение. По привычке, либо по слабости зрения, «профессор» елозил по строчкам, едва ли не касаясь бумаги, своим, довольно-таки внушительным шнобелем[50].

— Ну-с! — Шустро потер маленькие сухие ладошки историк. — Будем знакомиться, ребятки! Меня зовут Шильдкнехт Вильям Карлович. Доктор исторических наук, доцент кафедры истории…

— Хы-ы-ы! — Донесся громкий шепот с последней парты — один из подпевал Варфоломеева — Егорка Толоконников — сын какого-то не очень значимого партийного «бонзы» — что-то на уровне вторых секретарей обкомов, решил выслужиться перед Колькой. — Карла! Как есть — карла! Да еще и немчура поганая! Сдалося нам его слушать?

Однако престарелый доцент, невзирая на слабость зрения, совсем не страдал отсутствием слуха. Да тут бы и глухой расслышал это явно нарочито-громкий пренебрежительный шепот.

— Молодой человек, — невозмутимо произнес доцент, опустив очки на кончик носа, — карла — это человек невысокого роста, карлик. Если это намек на мой невысокий рост, то это выражение, несомненно, соответствует действительности. Однако, настойчиво не советую вам педалировать этим моим недостатком! Я и обидеться могу!

На этих слова в «группе поддержки» Варфоломеева оскорбительно зафыркали, видимо, не принимая слова престарелого преподавателя всерьез. Дескать, видали мы таких обидчивых! Ладно, поглядим, чем весь этот цирк в итоге закончится? Есть у меня какое-то смутное предчувствие, что старичок-доцент не так прост и нелеп, как это кажется на первый взгляд. Да и абы кого приглашать читать лекции на Силовое отделение училища Красных командиров явно не станут.

— Что касаемо «поганой немчуры»… — продолжил Вильям Карлович, не обращая внимания на ядовитые подхихикивания, продолжающие доноситься с последнего ряда. — Я не скрываю своей национальности, несмотря на военное противостояние моей родной страны против нацистского Рейха! Да-да! — Перекрикивая усилившуюся «возню» после этих слов, продолжил Шильдкнехт. — Вы не ослышались: Советский Союз, и в частности Поволжье России — моя родина! И я, так же, как и вы готов за нее бороться и защищать! Мои предки, как и я сам, вот уже двести лет верой и правдой служат России, невзирая на то, что прибыли когда-то из Германии!

«Интересно, — подумалось мне в тот момент, — а как в этом мире обошлись с Поволжскими немцами после начала войны? После издания Указа Президиума Верховного Совета СССР „О переселении немцев, проживающих в районах Поволжья“ в моем мире была ликвидирована Автономная Республика немцев Поволжья и произведена тотальная их депортация в отдалённые районы Сибири, Казахстана и Средней Азии».

— Вот и вали в свою Германию, фриц! — злобно прошептал Толоконников.

И это услышали все, и преподаватель в том числе. А вот это настоящий залет, курсант! И я буду не я, если этот сморчок-препод спустит все «на тормозах». Так оно и оказалось, не меняя своего умильного выражения «чокнутого профессора», Вильям Карлович вытянул вперед свою хилую ручонку с растопыренными веером пальчиками. С них сорвался какой-то «желеобразный» прозрачный сгусток, который стремительно преодолел расстояние между партами и натурально прилип к мордашке охреневшего от вседозволенности нахала, размазавшись по всей его поверхности.

Буквально через мгновение кожные покровы лица Толоконникова «дрогнули» и, как будто, смазались и потекли. Великовозрастный нахальный недоросль враз растерял всю свою невозмутимость, испуганно схватившись ладонями за «размягчающуюся» на наших глазах физиономию. Но даже из-под судорожно шарящих по лицу рук было прекрасно видно, что ротовая щель напрочь заросла, словно её никогда и не было! Исчезли губы, заменившиеся сплошной кожаной «заплаткой» растягиваемой в истерике челюстями Егорки. Для неподготовленного неофита — страшно! Даже меня, такого непоколебимого старикана до мурашек проняло!

Да, а профессор, оказывается, еще тот выдумщик! Думаю, что после такой наглядной демонстрации любителей перешептывания и передразнивания на его занятиях не будет. Вон, его дружки приятели, дрисьнули по углам от корефули, словно от чумного! Я еще раз бросил взгляд на мычащего в испуге Толоконникова и сам вздрогнул:

— Мама мия!

Да у него и зенки напрочь заросли! Хулигана еще и зрения лишили! Ай да профессор, ай да молодца! Вот это по-нашему! Такую науку век помнить будешь! И захочется забыть — не забудешь!

Ослепленный Толоконников вскочил со своего места и, отчаянно мыча и размахивая руками, кинулся, куда «глаза глядят». А глядят они, правильно, никуда! Запнушись о лавку он с грохотом сдвинув пару парт, рухнул на пол и начал извиваться, словно насажденный на рыболовный крючок червячок. На шум дверь класса распахнулась, и на пороге появился старший наставник Болдырь:

— Вильям Карлович, у вас все в порядке?

— В полном Никифор Фомич! — мило улыбаясь, ответил доцент. — Учебный процесс в самом разгаре!

— А! — понятливо кивнул Болдырь, брезгливо пробежавшись взглядом по извивающемуся на полу Толоконникову. — Тогда не буду мешать! Продолжайте… — И закрыл за собой дверь.