PR-проект «Пророк»

VII. Предтеча

Солнце клонилось к морскому горизонту, бросая ласковые отблески на уходившие в море скалы слева и справа от виллы, легкими порывами набегал теплый ветерок — было самое время для вечернего загара. После сиесты спать не хотелось и Шустер нежился в мягких вечерних лучах, сидя в шезлонге у края бассейна и потягивая холодное пиво. Рядом стоял столик-холодильник, на котором красовалась запотевшая кружка с янтарным напитком.

— Как спалось, Саша? — спросил заспанный Антонович, появившийся в разноцветном халате, едва прикрывавшем большую трудовую мозоль, как Лев Семенович называл свое пузо.

Шустер подумал: как такой груз держится на этих тоненьких красных ножках, торчащих из-под халата? И лениво ответил:

— Замечательно. Век бы так.

— Надоест. Мне уже, кажется, надоедает.

— Садись, попей пивка — пройдет.

Антонович подвинул к столу шезлонг и погрузился в него.

— Начинаешь думать о работе, — продолжил он. — Вот послушай, какие у меня появились мысли.

— С удовольствием, — произнес Шустер, хотя ему совсем не хотелось ни говорить, ни думать о чем бы то ни было.

— Вот смотри, развитие капитализма в Европе, как принято считать, сопровождалось появлением новых течений в христианстве. Ну там, Реформация, Мартин Лютер, протестантизм. Это нужно было для того, чтобы снять с предпринимателя клеймо.

— Какое клеймо?

— Ну, помнишь, что-то такое в Библии говорится, что богатому не попасть в рай, как верблюду не пройти сквозь игольное ушко. Потом об этом уже речи не было. Так?

— Я, честно говоря, не совсем владею этим предметом. Но ведь католицизм остался? И здравствует…

— Я, не менее честно говоря, тоже не специалист, но не в этом дело. Еще говорят, что старообрядцы — это русские протестанты. Но Бог с ними. Все это не имеет прямого отношения… Слушай дальше. Пришли коммунисты — Церковь разрушили. На ее смену пришла идеология. Она заняла место религии в душах людей. Не всех, конечно, но в принципе. В душах был вакуум и туда просочилась вера в коммунистическое будущее. Когда эта вера ослабла — коммунизм рухнул. Так вот: нам нужна наша Церковь. Понимаешь?

— Она и так наша.

— Нет. Нам нужна новая религия, новая вера.

— Какая?

— Ну, например, как у Наполеона Хилла. Слышал?

— Да, что-то такое… Не помню, как это называется.

— Это человек, который создал новую религию. Буквально недавно. Там дело вот в чем: чтобы стать богатым, надо представлять во время молитвы деньги. Не помню деталей, но суть в этом. Нам нужна такая вера, чтобы она заполнила вакуум в душах, чтобы люди стали клеточками экономического общества, отдались бы ему полностью — и на уровне подсознания, и на уровне веры.

— Это разве не одно и то же?

— Нет. Допустим, подсознательно человек злится на своего обидчика и готов его убить, а вера ему говорит: прости. Понял?

— Не совсем.

— Ну смотри… Подсознательно человек хочет все взять себе, а вера говорит ему: помоги ближнему или, там, пожертвуй… Надо, чтобы они говорили одно и то же.

— И как вы мыслите себе эту веру? — Шустер все еще сбивался на «вы».

— Религию? Ну, надо подумать о деталях. Мне, например, ясно, что инициатива должна исходить не от правительства, а как бы снизу. Мы же можем поддержать.

— Логично. А как насчет государственной религии?

— Не думаю, что это нужно. Во всяком случае пока. Сейчас надо помочь в организации, потом посмотрим, как пойдет дело.

— А на какие средства?

— Скупой платит дважды, дурак трижды, а лох постоянно. Думаю, желающие найдутся. Надо только намекнуть. Сам знаешь, как это делается. Это может быть оформлено как пожертвования…

— От частных лиц.

— Согласен, именно так, — кивнул Антонович.

— Можно организовать трансляцию по телевидению.

— Правильно.

— И содействовать работе Церкви в учебных заведениях. В первую очередь в финансовых институтах, в бизнес-школах… — Шустер начал увлекаться.

— Интересно. — Лев Семенович глотнул пива. — Хотя пока затевать это рано. Но в перспективе стоит иметь в виду.

— Да, а трансляцию по телевидению можно проводить по типу западных проповедников… — Шустер чувствовал, как у него за спиной растут крылья. Даже сидеть стало неудобно. Он встал и начал расхаживать взад-вперед перед Антоновичем. — Слушай, а это бизнес. Ведь американские проповедники — это бизнесмены. Плата за выступления. Если хорошо отрекламировать, можно собирать целые стадионы. Народ хочет во что-то верить, народ хочет стать богатым…

— Охладись, — остановил его Антонович, указывая глазами на бассейн.

— Нет, серьезно, это все надо записать. Сейчас мы с вами такую религию тут создадим! — Шустер взял со стола телефон и нажал на несколько кнопок. — Танюша, принеси ежедневник и ручку.

Через несколько минут у бассейна появилась Танюша с толстым ежедневником. Шустер расположился с ним в шезлонге и начал что-то строчить.

— Лев Семенович, а что вы думаете по поводу инквизиции?

Лев Семенович улыбнулся. Сейчас он почти шутил.

— Ну, будем считать, что это — в перспективе.

Снова воцарилось молчание. Шустер что-то строчил, а Антонович потягивал пиво. Потом он добавил:

— А вот об индульгенциях подумать стоит.

Вечером того же дня они решили выбраться в город. Идею подали девушки, которым было скучно торчать на вилле. Антонович не возражал, Шустер тоже был не прочь развеяться. Возвращаться сильно трезвыми не предполагалось, поэтому поехали с водителем на самом большом джипе, который оказался в гараже. Шустер сел рядом с водителем, Антонович — сзади между девчонками. Девчонок, которых они взяли с собой «на дачу», ни тот ни другой раньше не видели. Знали, что, проведя с ними эти пять дней, скорее всего больше никогда и не увидят. Девушки считали их крупными предпринимателями, им же не хотелось вносить ясность в этот вопрос.

В машине работал кондиционер, окна были закрыты. Шустер смотрел на мелькавшие вдоль дороги темно-зеленые кусты и деревья, на открывавшуюся кое-где мертвую каменистую почву, иногда оживляемую оранжевыми лучами заката. Пейзаж казался безжизненным, полным скрытого напряжения или ожидания, и одновременно красивым этой мертвенной красотой. «Как оставленные руины, в которых даже смерть давно уже не живет», — думал Шустер.

— Куда поедем, Лев Семенович? — нарушил молчание водитель.

Сзади послышалось шушуканье. Шустер краем глаза увидел на заднем сиденье какое-то движение и не стал оборачиваться.

— А ты сам куда едешь? — спросил Антонович водителя.

— Все равно — сначала в город.

— Понимаешь, — резюмировал Антонович. — Саша, куда поедем? — спросил он Шустера.

— Я — гость.

— Туда, где танцуют, — предложила одна из девчонок.

— Женщины, как мороженое, — зачем-то сказал Антонович, — сначала холодны, потом тают, потом липнут. Хотя… не тот случай.

Девушки дружно засмеялись шутке.

— Что ж, поедем туда, куда хотят наши дорогие, но тем не менее горячо любимые подруги. Поехали в «Форталесу», — сказал Антонович шоферу. — Это по-испански «Крепость», — пояснил он для всех.

«Форталесой» оказался ресторан на самом верху средневековой башни. По крайней мере, так это выглядело. Судя по тому, что их поднял туда зеркальный лифт, в котором девушки не упустили возможности поправить прически и юбочки, башня была построена все-таки недавно.

Антоновича здесь знали. Подскочивший распорядитель проводил их за уютный столик, отделенный декоративными пальмами от основной части ресторана. Отсюда открывался великолепный вид на море, в которое погружался красный солнечный шар.

Перед каждым лежало открытое меню. Тщетно попытавшись в нем что-либо разобрать, все обратились наконец к Антоновичу. Тот, выслушав пожелания, заказал все на свой вкус.

Девчонки в разговор особо не встревали, лишь с готовностью смеялись над всеми шутками Антоновича и Шустера. Выпив вдвоем не менее полутора бутылок вина, они отпросились потанцевать и оставили «мальчиков» одних.

— Я вижу, ты чем-то недоволен, — глядя на Шустера еще трезвыми глазами, сказал Антонович.

— Да так, что-то о жене подумал, хоть и живем мы отдельно, но не разведены, блюдем, так сказать, формальность.

— Нашел, о чем думать. Если от тебя уйдет жена, запомни, как ты этого достиг.

— Мне кажется, она меня подозревает.

— Ей не все равно? Чем она недовольна?

— Может быть, и все равно, но ей хочется поскандалить.

— Наверное, засиделась дома.

— Наверное.

— Не работает?

— Нет.

— Устрой ее куда-нибудь. Чьим-нибудь помощником в Думу.

— Надо подумать…

— А знаешь, могу посоветовать тебе — в смысле ей — психотерапевта. Это сейчас модно. И, говорят, помогает.

— Может, и стоит попробовать.

— Да. А потом, может, и самому пригодится. Приедем на виллу — напомни.

Они еще выпили. Покурили. Девчонки затанцевались — их что-то долго не было.

— Как тебе наши девочки? — спросил Антонович.

— Очень даже ничего.

— Женщине всегда надо говорить, что она не такая, как другие, если хочешь получить от нее то же, что и от других.

— Где таких берут?

— А-а-а… места знать надо. — Антонович пьянел и уже слюняво улыбался. — Помнишь Марину?

— Какую Марину?

— Мы с ней вместе обедали в «Королевской охоте». Ну, за неделю до отъезда. Ты тоже там был. Светленькая такая.

— Не помню.

— Да помнишь точно.

— Ну, возможно, не заметил…

— Да заметил точно.

— Ладно, так что она?

— Кто — она?

— Марина.

— A-а, роскошная баба… Да, кстати, если нужен женский пол — звони ей.

— У нее что — санэпид… контроль?

— Ну, не знаю, какой у нее контроль, а качество гарантировано. Ведь тебе нравятся наши бабы?

— Ничего.

— Может, поменяемся?

Пару часов спустя Шустер помог Антоновичу и одной из девушек дойти до машины. В этот вечер ничьих телефонов он у Антоновича не брал, решив взять утром.

В машине Антонович громко храпел, но когда они доехали до виллы, пришел в себя и проявил желание посидеть на улице.

Шустер пошел к себе в комнату. Через несколько минут к нему присоединилась более трезвая из девушек и сказала, что она принесла пиво. Еще через полчаса Шустер встал с постели, принял душ и, накинув халат, вышел подышать воздухом и заодно посмотреть, что там со Львом Семеновичем.

В халате и шлепанцах он прошел по душным после знойного дня аллеям, зажатым с двух сторон плотными стенами высоких подстриженных кустов или низких деревьев. В свете частых фонарей эти живые изгороди казались изумрудными, а дальше сливались с чернильной ночью.

Антонович сидел на стуле у бассейна, но смотрел не в воду, а на лужайку. Рядом с ним на холодильнике стояла почти полная бутылка пива. Антонович медленно повернул голову, посмотрел на Шустера и молча отвернулся.

— Не спится, Лев Семенович?

— Ты знаешь, Лева, — начал Антонович, и было непонятно, к кому он обращается, не к самому ли себе? — я помню, кажется, из детства эту картину. — Он говорил медленно, но четко. — Зеленая густая листва каштанов. Ночью она кажется черной и только внизу стволы и дорога освещены желтым светом фонарей. Иногда набегает ветер, листья бесшумно колышутся, кажется, вот-вот повеет прохладой, но ты только слегка чувствуешь ее кожей, как она тает. И снова тепло южной ночи. Вот мы здесь стоим, вот когда-то давно была та первая южная ночь, которую я помню. А между ними снова было лето, другое лето, еще лето, и так много-много раз. Даже не верится как много. Хочется, чтобы всегда было так, а эти лета текут сквозь пальцы, как короткие летние ночи, и кажется, такого никогда не будет, а оно снова возвращается. И только ты уже не тот. Ты незаметно стареешь. И в ту летнюю ночь не вернуться. А она — вот она, абсолютно такая же. Это ты уже не тот. Лева, мы иногда почему-то стыдимся самых глубоких чувств и называем их романтизмом. А ведь это — всего лишь искренние чувства. То, о чем мы думаем. Так же, как думаем о процентах и прибылях, проектах, переговорах, только те нам кажутся более естественными, нормальными, Лева. А ведь и то и другое — части жизни. Нас самих. Почему мы так редко это видим. И ту искренность уже не купишь…

— Да вы, батенька мой, нахрюкались. Ладно, пойдем спать, или я тебя оставлю здесь? — спросил Александр Яковлевич.

— Да, пойдем… Грех предаваться унынию, когда есть другие грехи! — сказал Антонович и, покачиваясь, поплелся за Шустером.