Правда, которую мы сжигаем

Прошел целый месяц, прежде чем мой путь снова пересекся с Сэйдж Донахью.

Семя любопытства было посажено в ее мозгу, и я знал, что, когда придет время, она сломается и прибежит, чтобы найти волнение, которого ей не хватало в жизни.

Я знаю, что под этой внешностью скрывается девушка, умирающая от желания сбежать. Я видел это по тому, как она относилась к Роуз, по тому, как она позеленела от зависти. Она хочет свободы, которая есть у ее сестры, но по какой-то причине слишком боится гнаться за ней.

Я иду в класс, моя губа пульсирует от нового пореза, полученного еще до того, как я прикоснулся к овсянке, когда я слышу голос, отражающийся от шкафчиков.

Коридоры пусты, ученики уже сидят за партами на занятиях, оставив меня наедине с голосом.

Обычно я бы продолжал идти, ходил на занятия и начинал все сначала. Продолжаю свой день, как будто его никогда и не было.

Но что-то в мягком, но твердом тоне заставляет мое ухо прислушаться к знакомому голосу.

Я иду к нему до конца зала. Моя рука осторожно прижимается к двери актового зала. Эти старые ублюдки скрипят, когда на них дышишь.

Несколько рядов пустых сидений из красной ткани заполняют зал. Все огни, которые обычно освещают сцену, выключены, кроме одного единственного луча.

Он светит с балкона на темную деревянную сцену, не позволяя видеть ничего, кроме того, что падает на свет в любом направлении.

Есть только она.

Она стоит одна, только она и свет, в этой клетчатой школьной юбке, из-за которой ее ноги выглядят так, будто они путешествуют на многие мили.

Я тихонько проскальзываю на одно из задних сидений, откидываюсь назад и вытаскиваю из-за уха только что скрученный косяк. Я использую спичку, чтобы зажечь ее, убедившись, что мои движения не беспокоят эту маленькую актрису.

— Гах, я почти забыла, какой ты сильный, Джон Проктор! — уверенно говорит она, ее глаза широко раскрыты и мечтательны, как у влюбленной женщины.

Назвать ее хорошей актрисой было бы преуменьшением, потому что я думал, что Сэйдж Донахью не может выглядеть настолько непринужденно.

Она делает паузу, пока ее воображаемый партнер по фильму произносит свою фразу, прежде чем ее тело смещается, и она продолжает.

— Ох, она просто как-то сглупила, — хихикает она. Буквально, черт возьми, хихикает.

Дым скатывается с моих губ, когда я смотрю, как она движется по сцене. Позолота, как будто она была лебедем, рожденным на воде.

Изящная, спокойная.

Это почти заставляет меня забыть, что она сказала в последний раз, когда мы разговаривали, или как я был близок к тому, чтобы показать ей, каково это на самом деле — разозлить меня.

— О, шикарно, — она машет рукой, приближаясь к мужчине, с которым, как я полагаю, разговаривает. Злость в ее языке тела заставляет меня ухмыляться. — Мы танцевали прошлой ночью в лесу, и мой дядя прыгнул на нас. Она испугалась, вот и все.

Она бормочет следующие несколько строк, как свою, так и своего напарника, расхаживая взад и вперед в свете прожекторов, как будто что-то растет внутри нее.

Я не из тех, кто интересуется вещами, которые меня не волнуют, но что-то в том, насколько реальной она там выглядит, меня чертовски бесит.

— Она очерняет мое имя в деревне! — она произносит слова так, как будто поклялась. — Она лжет обо мне! Она холодная, сопливая женщина, а ты… — она нахмурила брови, печаль подкралась к горлу. — Ты склоняешься перед ней!

Я ненавижу театр, и думаю, что был в нем, может быть, дважды, но мало что могло бы сдвинуть меня с этого места.

Она агрессивно качает головой, как будто ее напарник сказал что-то, чего она не могла вынести. Я наклоняюсь вперед на своем сиденье, щурясь, когда вижу слезы, блестящие на ее бледном лице.

— Я ищу Джона Проктора, который пробудил меня ото сна и вложил знание в мое сердце! Я никогда не знала, что такое притворство Салема, я никогда не знала уроков лжи, которые мне преподали все эти христианские женщины и их мужчины, заключившие завет! — выплевывает она, ее голос шипит от эмоций, как у женщины, испытывающей боль.

— Ты любил меня, Джон Проктор, — она подходит ближе к авансцене, умоляя взглядом, даже не говоря ни слова. — И какой бы это ни был грех, ты все еще любишь меня!

Я вдыхаю, дым пытается вызвать кашель, но я сдерживаю его, прижимая косяк к губам и поднимая руки.

— Браво! — я кричу, медленно хлопая в ладоши, эхом разнося звук по комнате, которая в остальном наполнена тишиной. — Какое выступление!

Она замирает, застигнутая врасплох тем, что она не королева пчел, единственным человеком, которым она не может командовать.

Я вскакиваю с сиденья и тяжелыми шагами иду по проходу к передней части сцены.

— Что это было? — я упираюсь руками в сцену, подпрыгивая так, что стою в тени, а она продолжает пялиться на меня из прожектора. — Ромео и Джульетта?

Ей нужно время, чтобы понять, что происходит. Ранимая девушка, которая, казалось, наслаждалась этой сценой, отступает, и появляется ее защитник. Мы все становимся чем-то страшным, чтобы защитить себя и тех, кого любим.

Я вижу ее маску. И я устал от того, что она держит ее, когда рядом со мной.

Я хочу видеть уродливую боль. Тайные шрамы, которые она скрывает, монстры, пожирающие ее плоть. Они настоящие, а жизнь слишком коротка, чтобы сосредотачиваться на подделке.

— Что ты здесь делаешь, Рук? — спрашивает она, складывая страницы книги в руке, пока они не прилегают плотно к друг другу, и размахивая ими, чтобы смахнуть с себя дым. — Здесь нельзя курить! Это чертовски пожароопасно.

— Давай будем честными, Сэйдж. Я пожароопасен, — шучу я, но получается не так, как я хочу.

Суровая публика.

— Давай притворимся, что ты меня здесь не видел, — бормочет она, заправляя прядь волос за ухо, собираясь уйти.

— Ах, ах, ах, — начинаю я. — Не так быстро. Что ты делала? — мое тело блокирует ее, не давая ей спуститься по ступенькам.

— Делала операцию на открытом сердце, — невозмутимо отвечает она. — На что это похоже, идиот?

Я цокаю языком, делая еще один глубокий вдох травки, прежде чем положить вишенку на джинсы.

— Я бы не принял тебя за театрального фаната.

— Не называй меня так, — шипит она, указывая на меня своими темно-красными ногтями. — Если ты кому-нибудь расскажешь о том, что видел, ты пожалеешь об этом, поджигатель.

Тестостерон наполняет меня. Задача, которую она бросает, слишком сложна, чтобы с ней справиться. Она угрожает мне? Думает, что может сделать со мной то, что делает со всеми остальными? Угрожать мне?

Видимо, она так и не узнала, с кем здесь работает.

— Ага? Что ты собираешься с этим делать, ЛТ?

ЛТ. Мне это нравится. Любитель тетра. Это похоже на маленький секрет поверх секрета, который я мог бы повесить над ее головой.

Она делает паузу, пытаясь сообразить, что она могла бы сказать такого, что напугало бы кого-то вроде меня и заставило бы замолчать. Мне нравится наблюдать, как она борется за что-то, что-нибудь, что можно использовать против меня в этой ситуации.

— Это и проблема. У тебя на меня ничего нет. У тебя нет ни слухов, ни секретов, ничего, что ты можешь рассказать обо мне. И это твоя единственная сила в этом месте. Без этого у тебя нет абсолютно ничего.

Все это правда.

Как напугать парня без страха?

Я забрал ее единственный козырь. Так она держит людей на расстоянии вытянутой руки, потому что имеет над ними власть. Никто ничего не знает о Сэйдж, кроме того, что она хочет, чтобы знали.

Теперь она попалась в мою паутину.

— Рук, послушай…

— О, теперь Рук? Что случилось с поджигателем?

Разочарование пугает ее, под этим скрывается страх.

Ее пронизанная тревогой раскрасневшаяся кожа делает ее веснушки цвета корицы еще темнее. В прошлом месяце я поднес к ее шее горячую спичку. С ее хрупкой шеей в моих руках я мог бы убить ее, но она даже не моргнула. В тот день это был не страх, а волнение.

Это две разные эмоции, и можно почувствовать разницу. В том, как ее сердце трепетало о мою ладонь, а глаза оставались широко открытыми.

Я знаю страх, и я знаю переживание.

Но сейчас она боится, боится, что я расскажу о ней людям в театре. Что-то, о чем я до сих пор не знал, было личным.

— Перестань быть ослом. Думаешь, мне нравится просить тебя об услуге? — рявкает она, прижимая пальцы к глазам, прежде чем вздохнуть. — Просто, — выдыхает она, — пожалуйста, никому не говори, ладно? Это не то, что все знают.

Я делаю паузу, наклоняя голову, ожидая, стоит ли мне подтолкнуть ее дальше или позволить ей сделать это.

Ее глаза делают то же самое, что и на сцене ранее, когда они смягчаются, и синий цвет не такой резкий, но они все еще горят ярко, как газовое пламя. Хитрость заключается в том, чтобы выяснить, это все шоу или она честна.

В любом случае, я не уйду, пока не получу какой-то рычаг влияния на нее.

— Я буду держать рот на замке при одном условии, — предлагаю я, подходя ближе к ней. Запах ее духов, смешанный с моей марихуаной, создает аромат лихорадочного сна, который делает мой кайф более сильным.

Она касается языком верхней губы.

— Каком?

Я наклоняюсь так, что мое лицо оказывается на уровне ее, наши глаза на одной линии.

— Скажи мне правду. Почему тебя это беспокоит?

— Что? — она замолкает, пытаясь избежать вопроса.

— Не притворяйся дурочкой, Сэйдж. Это некрасиво для такой девушки, как ты. Почему тебя волнует, узнают ли люди о твоем хобби? Это не то, что вызвало бы неодобрение или испортило бы твой имидж, так почему тебя это тревожит?

Мой взгляд скользит по ее телу, я вижу, что ее кулаки сжаты очень сильно. Несмотря на это, она стоит на своем, не сводя с меня глаз. Как будто она так уверена, что я не увижу ее насквозь, не проникну в нее.

— Потому что, когда ты даешь людям подлинные частички того, кто ты есть, они смешивают их и заедают утренним завтраком. Они растопчут все надежды, которые у тебя когда-либо были. Когда Пондероз Спрингс узнает твои секреты, ты навсегда останешься в плену этого города. Выхода нет, и я не позволю этому случиться.

Я бы солгал, если бы сказал, что ее ответ меня не шокировал.

Это заставляет меня задуматься, видела ли Сейдж уже порочные обычаи этого города близко и лично, если душа Пондероз Спринг, которую все знают, скрывает что-то катастрофическое и извращенное в стенах своего разума.

— Что с тобой случилось? — я спрашиваю случайно, намереваясь сказать это про себя.

Мои глаза скользят по ее телу, я вижу, как ее кулаки сжаты так сильно, что руки становятся призрачными. Несмотря на это, она стоит на своем, не сводя с меня глаз. Как будто она настолько уверена, что я не буду видеть я, намереваясь сказать это в уме.

— Достаточно, чтобы знать лучше.

Внезапно звенит звонок, шум студентов заполняет залы, и вся подлинность исчезает. Она поднимает свою сумку со сцены, проходит мимо меня и спускается по ступенькам.

Теперь это имеет смысл, как она принижала меня звездой, когда я угрожал ей на обочине дороги. Как она была такой бесстрашной.

Есть только два человека, которые могут смотреть адским дырам в глаза и не вздрагивать.

Те, кто в аду, и те, кто уже выбрался из него.