Правда, которую мы сжигаем

Рук,

Если ты читаешь это, значит Фрэнк мертв, и я последовал его примеру.

Я только одно предложение в этом, и это уже сочно. Я даже не хотел оставлять записку. Я полагал, что мое самоубийство будет довольно простым.

Я несчастен без нее, и знание того, что ее убийца в земле, что-то успокоило меня, но этого недостаточно.

Я не оставил записку ни для кого, кроме тебя, и я должен сказать тебе, почему.

Во-первых, ты единственный, кто действительно нравится моим родителям. Они бы никогда не сказали этого вслух, потому что любят и поддерживают мой выбор в дружбе. Мой папа до сих пор не простил Алистера за то, что он пробил дыру в гипсокартоне, а Тэтчер доводит маму до мурашек (ее слова, не мои).

Но ты им нравишься, и я знаю, что, когда меня не станет, ты будешь рядом с ними. Я хочу, чтобы ты напомнил им, что они все сделали правильно.

Они подарили мне любовь. Дом. Жизнь.

Они сделали все, что могли, чтобы помочь мне с моей шизофренией, и я благодарен за это. Скажи им, что я люблю их, и это решение не было эгоистичным.

Я искренне верю, что они будут процветать без меня. После того, как они будут оплакивать меня и начнут отпускать, они почувствуют, что тяжесть моей душевной болезни спала. Никаких больше врачей, никаких запланированных лекарств или постоянного беспокойства. Они будут свободны.

Так же, как я.

Тебе не обязательно, но я знаю, что ты будешь следить за Леви и Калебом. Просто следи за тем, чтобы они не слишком влезали в дерьмо, а если попадут, научи их, как не попасться в следующий раз.

Тэтчер и Алистер не получили письма, потому что знали, что это произойдет, и я думаю, что они уже подготовились к этому.

Ты пробовал все, чтобы отказаться от этой мысли. Чтобы предотвратить это.

Они не получили письма, потому что, хотя они будут горевать и страдать из-за моей утраты, они не будут винить себя.

Не так, как ты.

Так вот почему это должен был быть ты, потому что я хочу, хочу, чтобы ты знал, что это не твоя вина.

Не по твоей вине у меня была шизофрения, не по твоей вине Роза умерла, и я знаю, что ты будешь бороться с этим, но ты ничего не мог сделать, чтобы предотвратить это.

Вы сделали все, что могли, и, хотя этого было более чем достаточно, ты все равно будешь думать, что сделал мало.

Не наказывай себя за мою смерть. Ты был единственным, который делал мою жизнь достойной, и если ты испортишь мне память своим чувством вины, я надеру тебе задницу.

Знай, что я спокоен. Что я счастлив. Я свободен, Рук, и я с ней.

И однажды, когда тебе будет далеко за девяносто, я все равно буду с тобой.

Не теряй себя, пытаясь найти почему, особенно после того, как я написал всю эту безвкусную вещь.

Никогда не теряй свой огонь.

Встретимся в Стиксе.

— Сайлас

Я перечитал письмо еще раз, радуясь, что мне никогда не придется дорабатывать что-либо внутри него.

Взмахнув Zippo, я подношу оранжевое пламя к бумаге, наблюдая, как оно хватается за тонкий материал и начинает подъедать края.

Он сгорает быстро, даже быстрее, когда я бросаю его в мусорное ведро рядом с кроватью.

Одна неделя.

Вот как долго Сайласа не было. Все еще живы, но все же ушли.

Я отказался позволить его семье отправить его на базу Монарха после того, что Сэйдж рассказала мне об этом месте, и они охотно согласились отправить его куда-нибудь недалеко от Портленда. Не для того, чтобы уберечь его от унижений в Пондероз Спрингс, а для того, чтобы он получил надлежащую заботу, которую заслуживал.

Мы не были уверены, сколько времени потребуется Сайласу, чтобы оправиться от психоза, или сколько времени ему потребуется госпитализироваться. Это может быть несколько недель, это может быть несколько месяцев, это может быть год. Все, что мы знали, это то, что мы были готовы поддержать его, пока он не получит необходимую помощь.

Врачи надеялись, что с когнитивной терапией и новым набором лекарств он быстро вернется к своему прежнему «я», но всегда оставался шанс, что он может потерять себя из-за галлюцинаций и бреда, которые терзают его разум.

Я стараюсь не думать об этом слишком много.

Когда огонь погас и от письма не остается ничего, кроме мусора и пепла, я хватаю с кровати куртку и спускаюсь по ступенькам.

Отец сидит за столом, перед ним разбросаны несколько бумаг, слева от него стоит стакан с виски.

Звук моих шагов привлекает его внимание к моему присутствию.

— Куда ты идешь? — спрашивает он, хриплость в его голосе говорит мне, что он в настроении излить свое горе.

— Вон, — хмыкаю я.

— Если я задам тебе вопрос, Рук, я ожидаю реального ответа. Не умничай, — он отодвигает стул со своего места на столе, встречая меня на полпути к двери.

— Я иду на похороны Фрэнка, отдаю дань уважения, оплакиваю мертвых, выполняю свой христианский долг.

— Не проявляй неуважения к Богу в этом доме, сынок. Не тогда, когда я знаю, что ты сделал, что ты продолжаешь делать.

— Я не собираюсь сидеть здесь и слушать твою самодовольную чушь, — бормочу я, отступая в сторону от его тела, чтобы уйти без боя, но, похоже, сегодня он настроен именно на это.

— Ты будешь стоять здесь столько, сколько я захочу, — он хватает меня за рубашку спереди, притягивая ближе к себе, чтобы я почувствовала запах спиртного в его дыхании.

Я мог позволить ему ударить меня. Я мог позволить ему причинить мне боль за то, что я не предпринял что-то раньше с Сайласом. Я мог бы стоять здесь и позволить ему излить свою боль на мое тело и продолжать быть козлом отпущения за смерть нашей матери.

На минутку, я хочу. Жажда ощутить острую боль все еще живет прямо под моей кожей, ожидая, когда ее обнажат.

Но я не делаю этого. Потому что она ждет меня, и я дал ей слово. Я борюсь с этим желанием, потому что хочу быть тем, кто ей нужен. Человек, к которому она бежит, когда мир причиняет ей боль, а не наоборот.

— Я больше не позволяю тебе наказывать меня за то, что было случайностью, — я обхватываю руками его запястье, болезненно сжимая, отрывая их от ткани рубашки. — Ты не можешь играть в Бога только потому, что скучаешь по маме.

Выражение его лица можно было описать только как крайнее потрясение в сочетании со страхом. Он знает, что я убью его в драке; он знает, что делал со мной все эти годы, что я позволял ему делать без последствий.

— Несчастный случай? Если бы ты вел себя нормально, хотя бы раз, она все еще была бы здесь! — усмехается он. — Даже в детстве ты не мог следовать правилам, так что помоги мне и ты научишься дисциплине в этом доме.

Он поднимает руку, чтобы дать мне пощечину.

— Тебе лучше быть готовым к тому, что произойдет после того, как ты приземлишься. Я знаю, что могу выдержать твой удар — ты уверен, что выдержишь, когда я ударю тебя в ответ? — предупреждаю я. — Или я дам своим друзьям разрешение, которого они так ждали.

— Ты бы не стал, — выдыхает он.

— О, я бы сделал это, — ухмыляюсь я. — И тебе следует знать, что они не любят отцов, которые обращаются со своими детьми как с дерьмом. Так что, прежде чем ударить меня снова, спроси себя, папа, готов ли ты ответить за свои грехи?

На этот раз, когда я прохожу мимо него, он отпускает меня, стоя в собственном страхе перед наказанием.

Я думал о том, что произойдет, если он изменится, если я смогу заставить себя простить его за все оскорбления за эти годы. Я думаю, что это займет время, но я бы это сделал, потому что слишком долго позволял ему это делать. Я почти дал ему разрешение сделать это. Я позволил ему.

Но тигры не меняют свои полосы за одну ночь, и я бы перешел через этот мост, если бы он когда-нибудь был построен.

Когда за мной закрывается дверь, я оставляю все там.

Потому что есть кое-что гораздо более важное, требующее моего внимания.

Сэйдж прислоняется к капоту своей машины, скрестив руки перед собой, а на носу у нее сидят черные солнцезащитные очки. Юбка обёрнута вокруг её талии, демонстрируя её красивые ноги, которые я люблю чувствовать, когда она сжимает меня во время того, как я погружаюсь в неё.

Мой рот наполняется слюной при виде ее губ, окрашенных в ярко-красный цвет.

Ядовитое яблоко.

У меня такое опрометчивое желание съесть его. Оставить его размазанным по всему ее подбородку от моего поцелуя, от всех грязных вещей, которые я хотел бы сделать с этим покрытым ядом ртом.

Вот что я делаю, потому что у меня уже низкий импульсный контроль, а рядом с ней он кажется абсолютным.

Я прижимаюсь к ее губам, не беспокоясь о пятне, которое это оставит на моей собственной коже. Я пью ее, как воздух, чувствуя, как она оживает под моим прикосновением. Мой адский огонь и святая вода. Иногда она милая, а иногда может сжечь мир дотла.

И я люблю просыпаться, не зная, какую из них я получу.

Мои руки забираются под ее юбку, массируя большими пальцами, прежде чем подняться вверх, мои пальцы задевают приподнятую кожу прямо над ее левой ягодицей. Гордость переполняет меня.

— Как это заживает? — бормочу я, отстраняясь настолько, чтобы позволить ей ответить.

Мои пальцы на ногах сгибаются, зная, что она отмечена мною не только физически.

Мои инициалы отпечатались прямо на ее заднице, как я и обещал ей. Она носит изящный готический шрифт, словно сверкающий драгоценный камень, и каждый раз, когда я вижу его, мой живот наполняется эмоциями.

— Отлично. Все еще немного болит, но мне это нравится, — она прикусывает мою нижнюю губу, игриво оттягивая ее.

— Ага? Тебе нравится немного боли, не так ли, ЛТ? — я ухмыляюсь, глядя на нее сверху вниз, поднимаю одну руку и поднимаю очки, чтобы они легли ей на макушку, чтобы я мог видеть ее глаза.

— Только когда я знаю, что ты будешь лизать лучше.

Я всегда думал, что влюбиться в Сэйдж было худшей ошибкой в моей жизни. Что она сделает меня слабым. Что она погасит пламя, которое всегда так горячо горело во мне.

Но она кислород, постоянно подпитывающий меня, к лучшему или к худшему. Она сделала меня выше, заставила гореть сильнее, придала сил.

Я прошел через ад — мы прошли через ад, — и я ценил это. Потому что я никогда не мог распознать ее благодати, никогда не знал, что такое грех.

Ты никогда не узнаешь, насколько поврежден, пока не попытаешься полюбить кого-то.

Ее глаза сияют ярко-голубым, и это заставляет меня наклонить голову,

— О чем ты думаешь? — спрашиваю я, практически видя, как крутятся колесики.

— Твои глаза, — бормочет она. — Это было первое, что я заметила, когда вернулась сюда. Они выглядели такими пустыми, но теперь они другие. Менее безжизненные.

— В том-то и дело, детка, — я заправляю прядь волос ей за ухо. — Когда мы закончили, ты напомнила мне, какой я пустой. Каким чертовски пустым я всегда был. Единственное, что меня наполняет, — это ты, и это видно.

Это так.

Каждый кусочек.

— Как это прошло? — спрашивает она, обвивая меня руками за талию.

— Я не истекаю кровью, так что это начало, — смеюсь я. — Хотя я не беспокоюсь о себе. Готовы ли ты к этому?

Мягкими пальцами она тянется к моим волосам.

— Я злюсь, что его похоронят рядом с моей сестрой, но я думаю, что готова на все, когда ты рядом со мной.

Ухмылка расползается по ее щекам, когда она наклоняется ко мне ближе, ее губы касаются моих.

— Мой бог огня.

— Бог огня, да?

— Ага, — мычит она, улыбаясь мне из-под длинных ресниц. — Всегда готов сгореть. Настолько яркий. Если что-нибудь случится, я знаю, ты будешь там, чтобы передать мне спичку.

Золотое ожерелье, которое она носит, блестит на солнце.

— Я всегда буду рядом. Всегда. Что бы ни случилось, я всегда буду с тобой.

— Потому что ты решил оставить меня? — шепчет она.

Впереди горы, вещи, которые находятся вне нашего контроля, и, хотя мы обо всем позаботились со своей стороны, есть люди, которые знают о нас. Кто знает, что мы за ними.

Вскоре они пошлют новые препятствия, чтобы остановить нас. Чтобы попытаться разлучить нас. Мы больше не охотники; скоро мы станем жертвой охоты. Но мы все готовы ко всему, что грядет.

Даже если они не придут за нами, мы позаботимся о том, чтобы семьи этих пропавших девочек получили ответы. Что, как бы ни было неприятно, мы позаботимся о том, чтобы нужные люди узнали о том, что здесь происходит, и смогли остановить это. Даже если это означало покончить с собой в процессе.

Это была маленькая победа. Покончить с жизнью человека, который бросил Роуз в эту передрягу, но это был не конец. Не со всем, что мы знали сейчас. На кону было слишком много жизней, и, хотя я никогда не считал себя героем, я был порядочным человеком, несмотря на свою репутацию.

Какой бы ад они ни принесли, мы всегда приносим еще. Нет никого, кто мог бы изгнать нас из хаоса. Ни тогда, когда мы родились из него, никогда мы жили в нем.

Я бы сделал все, чтобы защитить свою семью. Какими бы ебанутыми и нефункционирующими они были. И нет ничего, чего бы я не сделал для них.

И, черт возьми, я знаю, что Сэйдж и я собрались вместе в урагане опрометчивых решений и похотливого беспорядка, но то, что мы нашли под всей этой болью, всей ложью, всей правдой, было чем-то реальным.

Это любовь, которая будет изображена в ужасном свете, и шепот будет говорить о том, насколько она греховна, повествование изложено просто как злое дитя сатаны, развращающее самого заветного ангела Пондероз Спрингс. Они бы сказали, что я пробрался в ее комнату ночью и украл ее в свое царство вечного проклятия, оставив ее здесь навсегда.

Наша история будет злодейской, пока мы живем здесь.

Но они не знают, что мы сделали.

Они не знают, что она больше, чем просто хрупкий ангел.

Она сила, способная уничтожить все на своем пути. Феникс из пепла.

Лилит моему Люциферу.

Ради которой я бы сжег всю чертову планету.

В непрозрачной темноте мы нашли любовь, которую невозможно было сдержать.

Итак, кому-то наша любовь показалась бы нечестивой, актом против самого Бога, но для нас?

Это больше.

Это наше.

Она была права. Завтра птицы будут петь, и они будут петь, пока мы вместе.

— Потому что ты единственный, кто достоин остаться.