Правда, которую мы сжигаем

— Давай, Сайлас, возьми трубку.

Сигнал набора номера продолжает звучать и продолжаться, пока я не получу тот же результат — сообщение голосовой почты о том, что его почтовый ящик переполнен.

— Черт побери.

Я смотрю на множество отправленных мною сообщений, на которые еще не ответили.

Ужас кипит внутри меня.

Когда я вышел из класса и пошел в наше общежитие, чтобы найти его, я знал, что что-то не так. Что-то было не так, и, хотя для некоторых людей время от времени вызывать призрака своих друзей — это нормально, он всегда дает мне знать, куда направляется.

Он знает, что это делает со мной, когда я не знаю.

Когда я слишком долго остаюсь со своими мыслями.

Ни Алистер, ни Тэтчер ничего не слышали от него весь день, а до годовщины смерти Розмари осталось всего несколько дней, и я убежден, что он делает то, чего не должен.

Что-то, о чем он, возможно, не пожалеет, но станет моим концом.

И, может быть, это делает меня чертовым эгоистичным другом, зная, что он хочет умереть, но не позволяя ему. Я просто… я не могу этому не помешать.

Я не могу отпустить его в таком состоянии.

Я надеваю шляпу задом наперёд, прячу шлем под мышкой и бегу к мотоциклу. Я сразу замечаю, что возле него стоят два человека, осматривают его, а их быть не должно. Я ненавижу, когда люди трогают мой мотоцикл.

— Могу я, черт возьми, помочь вам? — я выплевываю, раздраженный миром.

Беспокоюсь о Сайласе.

Разозлился на Сэйдж.

Эти придурки получат тупой конец моего разочарования.

Они оба поворачиваются ко мне лицом. Один явно старше другого, щеголяет серой порнушкой и тускло-серым костюмом, который ему не подходит. Государственная заработная плата — это сука.

Он выглядит ожесточенным, как будто ему не понравится то отношение, которое я планирую ему дать. Что, конечно, заставляет меня хотеть поднять ставку.

Другой выглядит примерно в возрасте моего отца, может быть, немного моложе, с пистолетом на поясе. Взрослый парень из братства с оружием — как очаровательно. Хотя голодного малыша я бы боялся больше, чем его.

— Просто любуюсь твоими колесами, — говорит младший. — Я детектив Маккей, а это мой напарник, детектив Брек.

Он лезет в свою куртку и достает яркий значок «ФБР», написанный крупными буквами вверху.

Может быть множество причин, почему они ждут меня здесь. Я сделал много незаконных вещей за последние несколько лет, но если я должен предположить, это потому, что Истон не держал рот на замке.

После того, как я сжег ему щеку, он плакал и кричал, что рассказал отцу. Как мы все сгнили в тюрьме. Но Алистер сообщил ему, что, если он кому-нибудь расскажет, весь город узнает, что мама Истона все еще навещает отца Алистера.

Семейная тайна Синклеров, о которой они понятия не имели, что мы знали, и если бы это стало известно? Это навсегда испортит репутацию декана. Они не могли допустить, чтобы человек, который едва сдерживал свою жену, отвечал за великие умы будущего, не так ли?

Он потеряет свою позицию. Деньги. Их имя.

Все это растает, как плоть Истона, а это было последнее, чего он хотел.

Но, видимо, этого было недостаточно, чтобы напугать его.

— Значит, значок означает, что вы можете обыскивать мою собственность без ордера? — я выгибаю бровь.

Наличие адвоката в качестве отца имеет свои преимущества. Я был бы первым, кто это признал.

Стоили ли эти привилегии того, что произошло за закрытыми дверями с моим стариком? Абсолютно ни хрена.

— Не знал, что ты занимаешься юриспруденцией, следуя по стопам старика?

Моя челюсть тикает, когда я внимательно смотрю на Маккея. Это были раскопки? Не то чтобы он знал о моих отношениях с отцом, но то, как он смотрит на меня, говорит мне, что это было больше, чем случайное замечание.

Я не в настроении играть в эту чушь о хорошем и плохом полицейском. У меня нет на это времени. Если они собираются меня арестовать, им нужно продолжать.

— Если у вас есть что спросить у меня, я предлагаю вам это сделать.

— Ты любишь огонь, Рук? — старший парень, детектив Брек, обращается ко мне впервые. Я чувствую, как его глаза прожигают мой череп, поэтому обращаю на него внимание. Я встречаю его взгляд, не двигаясь, давая ему то, что он хочет — вызов.

Если он думает, что пугает меня, он может подумать еще раз.

Я выгибаю бровь, перекатывая спичку во рту влево.

— Огонь — одно из самых судьбоносных открытий. Я понимаю, когда что-то нуждается в определенной… оценке.

— Я думаю, что ты делаешь немного больше, чем просто ценишь это, — он лезет внутрь своего костюма и вытаскивает небольшой пакетик с застежкой-молнией. — Ты хочешь сказать мне, почему мы нашли это в церкви Святого Гавриила?

Я смотрю на содержимое, в котором раньше была моя любимая Zippo. Огонь превратил блестящий металл в угольное пятно. Колесо полностью расплавилось, а верхняя часть отошла. Но я все еще могу смутно разглядеть вырезанную спереди РВД.

— Так вот куда это делось, — саркастически говорю я. — Я имею в виду, что я регулярно посещал это место с тех пор, как был ребенком. Должно быть, выпало из кармана.

Я смотрю на гравюру чуть внимательнее.

РВД.

Я бы сделал что угодно, лишь бы снова услышать, как Роуз так меня называет. Даже если это было всего один раз.

Я сжег эту церковь после ее смерти. После ее похорон, где она состоялась. Где они отказались выполнить желание Рози. Она никогда не хотела быть похороненной; она хотела, чтобы ее кремировали и отдали людям, которые ее любили.

Но ее родители были убеждены Святым Гавриилом, что это вечный грех. Так что ее дерьмовый лицемер-отец, который был причиной ее смерти, закопал ее в землю. Все эти люди столпились внутри собора, держа в руках салфетки, плача поддельными слезами.

Они даже, блядь, не знали ее. Они даже не любили ее.

Все те люди в той церкви понятия не имели, насколько особенной была Рози, потому что половина из них не сказала ей ни слова. Тем не менее, ее друзья, те, кто знал ее страхи и ее мечты, не были допущены внутрь.

Нам запретили присутствовать на ее похоронах, на ее погребении. Мужчина, который любил ее больше жизни, не смог попрощаться.

Мой большой палец дергается.

Эта боль, эта горечь снова начинает наполнять меня, и, если бы мне представилась возможность, я бы снова поджег это место. Я просто хочу, чтобы они все сгорели вместе с ним.

Я чувствую, как подгибаются пальцы ног. Я чувствую запах плавления ткани внутри. Наблюдая, как фундамент разваливается по частям под жаром огня. Я чувствовал себя ребенком, стоящим перед костром, позволяющим ему согреться.

Каждое воспоминание, которое я имел с Роуз, танцевало в дыму, как голограмма. И когда дым рассеялся, она тоже.

Когда огонь достиг своего апогея, я бросил туда Zippo, потому что не хотел еще одного напоминания о том, что никогда больше не услышу «РВД».

— Значит, ты просто уронил его? Это никак не связано с пожаром, случившимся там год назад?

— ФБР сейчас расследует пожары?

Так что они здесь не из-за Истона, но я очень сомневаюсь, что они здесь только для того, чтобы поговорить со мной о пожаре.

Они травят меня.

— Большинство таких людей, как ты, использовали бы бензин, — Брек тщательно подбирает слова. Все, что он говорит, методично, и я прекрасно понимаю, что он хочет меня разозлить.

Он хочет, чтобы я был раздражен, чтобы я перешел грань безразличия. Потому что, как бы я это ни ненавидел, пироманьяки предсказуемы в своей непредсказуемости.

— Я нравлюсь людям? — я клюю на наживку, как рыба на крючок, давая ему то, что он хочет от меня.

— Маленькие мальчики с проблемами мамочки, которые думают, что мир виноват во всех их проблемах, и справляются с этим, устраивая пожары. Сколько тебе было лет, когда умерла твоя мама? Шесть или семь? Позывы начались до или после?

Есть что-то, что я уважаю в человеке, готовом говорить о том, что он чувствует, не опасаясь последствий. Я ухмыляюсь, наслаждаясь тем, как он стоит, думая, что все понял.

Моя страсть к огню — это то, что у меня всегда было — всегда стоять слишком близко к камину, играть со спичками. Я родился с этим желанием; смерть моей матери была лишь тому подтверждением.

Но чего он не принимает во внимание, так это того, что нет никого, кто занимался бы пироманией так же, как я.

— Ого, ты сам все это придумал?

Брек ругает меня взглядом, наверное, раздраженный отсутствием реакции, моим отношением.

— За поджог три года тюрьмы, умник, ты это знаешь?

Я вздыхаю, хватаю шлем из-под плеча и натягиваю его на голову. Я подхожу ближе к своему мотоциклу, к ним.

Чем дольше я стою здесь с ними, тем больше времени Сайлас проводит там один.

— Тогда хорошо, что я ничего не сделал.

— Слушай, — Маккей кладет руку мне на плечо, а я перекидываю ногу через мотоцикл, оседлав сиденье. — Нам все равно, сделал это ты или нет. Мы не хотим этого. Ты хороший ребенок с блестящим будущим, отличник в первом семестре. Этого трудно добиться в Холлоу Хайтс.

Я смотрю на его руку, провожу языком по внутренней стороне щеки и снова смотрю на него.

— Ты нас не интересуешь. Мы хотим знать о Тэтчер Пирсон.

Спичка у меня во рту разламывается пополам, резкий скрежет челюсти слишком сильно давит на слабую ветку.

Тэтчер?

Если они хотят преследовать меня, прекрасно. Я могу выдержать такую жару, особенно когда я знаю, что им не на что опереться. Но прийти за ними не получится.

Я возьму на себя вину за все это, прежде чем что-то случится с кем-то из них.

— Не все мы, — говорю я, сбрасывая его руку со своего тела. — Как насчет этого? Ты и твой древний напарник отправляетесь в ад, да?

Я поворачиваю ключ на своем байке, но он работает всего несколько секунд, прежде чем Брек наклоняется и нажимает аварийный выключатель, от чего у меня сжимаются челюсти.

— Бросай дерьмо, панк. Хочешь сесть в тюрьму за поджог, я не против. Мы даем тебе здесь выход. Выступил свидетель, утверждающий, что Тэтчер был причастен к убийству Грега Уэста, и все, что мы хотим знать, это есть ли в этом хоть доля правды.

Свидетель?

К преступлению, которое было совершено в глуши?

Бычье дерьмо.

Если бы это было правдой, они бы увидели всех нас там. Они не просто хотят знать о Тэтче. Что наводит меня на мысль, что они играют в угадайку.

Они нашли изрезанное тело и пошли с парнем, чей отец был известен такими же преступлениями, пытаясь посмотреть, не упало ли яблоко близко к дереву.

Ждать. Подождите минуту.

Осознание ударяет меня, как автобус.

Это заняло у меня больше времени, чем мне бы хотелось, но я знаю этих двоих. Это те самые люди, с которыми я видел, как Сэйдж разговаривал на днях возле театра.

Свидетель? Ты имеешь в виду грязного, гребаного стукача.

Однажды лжец, всегда лжец.

— Хочешь правды? — предлагаю я, кивая головой. — Если ты еще раз прикоснешься ко мне или моему мотоциклу, я сломаю тебе гребаные руки. Тебе плевать на меня или кого-то еще. Вы поймали меня на поджоге, тогда вот, — я протягиваю руки. — Арестуйте меня.

Было слышно, как падает булавка, когда они оба стоят и смотрят на меня, твердые как статуи, пытаясь придумать другой способ заставить меня говорить.

— Это то, о чем я думал. Я закончил. В следующий раз, когда вы захотите поговорить, сделайте это с моим адвокатом.

Я поворачиваю ключ, громко завожу двигатель и оттягиваю запястье назад, чтобы прогреть двигатель, прежде чем выехать с парковки, оставив их позади.

Мой разум мчится, гнев пульсирует в моих венах.

Я знал, что мы не должны были доверять ей. Я знал, что это было неправильно, что она лгала. Я пытался убедить Сайласа не позволять ей быть частью чего-либо, но он был настойчив.

Я сильно нажимаю на педаль газа, когда еду от ворот Холлоу Хайтс.

Мне нужно убедиться, что с Сайласом сейчас все в норме, что с ним все в порядке.

А потом я разберусь с Сэйдж.

Я не верю ни в рай, ни в ад.

Что является странным откровением для парня, которого все считают детищем Сатаны.

Я верю, что, когда мы умираем, мы умираем. Вот и все.

Мы перестаем существовать и начинаем разлагаться, пока не станем ничем иным, как еще одним кусочком Земли.

Нет ни вечного проклятия, ни райских врат.

Просто темнота.

Вот во что я верю.

Однако моя мама так не думала.

Она таскала меня на кладбище каждый праздник, каждый день рождения, чтобы отдать дань уважения бабушке и дедушке, которых я даже никогда не видел. Потому что она считала, что посещение могил — это способ сообщить мертвым, что мы не забыли о них в стране живых.

Заставив меня уйти, это был ее способ передать их память в надежде, что однажды я сделаю то же самое со своими детьми, так что, хотя они давно ушли, память о них продолжала жить.

Ей было бы грустно узнать, что я больше не навещаю своих бабушку и дедушку. Я перестал, когда она умерла, но я навещаю ее и навещаю Рози.

Моя мать была похоронена на семейном кладбище моего отца, а Роуз похоронили на местном кладбище в Пондероз Спрингс. Где они оставляют все тела этого города разлагаться.

Все мокрое.

Земля под моими ботинками плотная, и воздух кажется влажным, когда я вдыхаю, весь туман, который, кажется, прилипает к моей одежде, оставляет следы воды. Туман стелется с холмов, вплетаясь в забытые могилы, как шерстяное одеяло.

Посетителей мало в это время дня, прямо перед наступлением темноты, когда солнце начинает садиться. Лично я считаю, что это лучшее время для поездки.

Такое ощущение, что земля живых отступает, а те, кто далеко ушел, просыпаются.

Сайлас стоит ко мне спиной, прислонившись к ее надгробной плите, рядом с ним на земле валяется букет пионов.

Беспокойство спадает с моих плеч, потому что я знаю, что он дышит. Он жив.

Но боль не уходит, потому что я знаю, что ему больно.

— Ты здесь несколько дней, — слышу я, как он шепчет, его голос сорвался от печали. —Я чувствую тебя, чувствую твой запах в воздухе. Я слышу твой смех в ушах и оборачиваюсь, ожидая, что ты будешь там, но тебя нет. Не такая, какой я хочу, чтобы ты была. Иногда по ночам я вижу тебя, и мы разговариваем, но я знаю, что на самом деле это не ты. Это мой разум играет со мной злые шутки.

Я нервно сглатываю, зная, что сейчас не время допрашивать его о лекарствах, но я не позволю этой болезни забрать его. Не тогда, когда я знаю, что при правильном лечении он может прожить долгую жизнь.

— Им нравится видеть меня в боли. Поэтому они посылают мне видения о тебе. Они питаются моей болью, детка. И они становятся сильнее с каждым днем, когда я здесь без тебя. Они пытаются выбраться, — он прижимает руки к бокам головы. — И я больше не знаю, как их остановить. Итак, мне нужно, чтобы ты вернулась, хорошо? Пожалуйста, мне просто нужно, чтобы ты вернулась. Детка, мне нужно, чтобы ты спасла меня.

Его голова падает вниз, а плечи трясутся, вибрируя под тяжестью его печали.

Именно тогда я подхожу к нему, падаю на мокрую землю и позволяю промокнуть моим джинсам. Ему не нужно поднимать голову, чтобы понять, что я здесь. Он чувствует мое присутствие.

Я смотрю на ее надгробие, мои глаза горят от волнения.

Розмари Пейдж Донахью

Любимая дочь, сестра и друг.

Его недавно почистили, и белый мрамор стал ярче по сравнению с выцветшими от непогоды маркерами. Небольшой взгляд на то, сколько света она вложила в мир, когда была в нем.

Как прошел год без нее?

Я думаю, что мы наполнили нашу жизнь таким хаосом, чтобы предотвратить боль от ее потери, и сегодня мы были вынуждены остановиться, чтобы подумать о человеке, которого мы потеряли.

Прямо сейчас я вынужден снять бинты, которые наложил на эту эмоциональную рану, только чтобы обнаружить, что она все еще сырая и неприятная. Исцеления нет, только грязная рана на душе.

Трудно думать о чем-либо, кроме боли. Я не могу думать ни о Фрэнке, ни о Сэйдж, только об этом меланхолическом чувстве, которое душит меня.

Смерть неизбежна, и я всегда это знал. Это обряд посвящения, но ты думаешь, что это происходит, когда ты становишься старше. Смерть, когда ты такой молодой, это не что иное, как больная, больная трагедия. Это совершенно другая форма траура.

Сайлас поднимает голову, глядя в небо, и я вижу слезы на его лице.

— Роза, вернись! — он издает крик, от которого у меня по коже пробегают мурашки. Это его сердце умоляет о ней. Молитва за нее. — Почему ты не взяла меня с собой? — он плачет. — Я бы пошел с тобой.

Я кладу руку ему на плечо, притягивая ближе к себе и заключая в свои объятия.

Я чувствую, как его тело трясется от криков, криков, которые снова и снова рикошетят от моего тела. И я впитываю каждый из них.

Это все, что я могу сделать. Все, что я могу сделать, это обнять его, пока он сидит и вновь переживает кошмар годичной давности. Тот, от которого мы все еще ждем, чтобы проснуться.

Я вспоминаю агонию, которую испытал, когда помогал Алистеру вытащить его с ее тела, наблюдая, как он в последний раз нес ее в машину скорой помощи.

Как после стало только хуже. Так чертовски хуже.

Я сидел у его двери, чувствуя себя бесполезным, просто отчаянно прислушиваясь к звуку его дыхания. Все, что могло бы сказать мне, что он жив. Я больше не мог этого выносить. Я стоял там и ждал, когда он умрет.

Когда я выломал дверь, сломав петли, я нашел его лежащим на спине.

Ничто в его комнате не было тронуто; он только вошел внутрь и лег на пол. Вот где он был, на полу, с одной из ее курток, свернутой на груди. Он даже не переоделся из одежды, в которой мы ее нашли.

А он просто бормотал, обо всем и ни о чем. Бормоча себе под нос, словно разговаривая со своим разумом.

Я заставил его пойти в душ. Я заставил его есть и запихнул лекарства ему в глотку. Я делал это в течение нескольких недель, пока он снова не смог делать это самостоятельно.

Я бы сделал это снова, я бы сделал это снова и снова ради него, потому что я тоже не теряю его.

Я держу его. Я держу всех мальчиков.

Я потерял слишком много дорогих мне людей, и я больше не теряю.

— Как давно ты здесь? — спрашиваю я, говоря впервые, как только его плечи перестают трястись.

— С тех пор, как ты ушел на занятия. Я хотел встретить с ней рассвет, но опоздал, — он глотает. — Я всегда чертовски опаздываю.

— Сайлас, ты знаешь, я бы никогда не солгал тебе, поэтому я не собираюсь говорить, что дальше будет легче. Но я знаю, что со временем ты исцелишься. Это не будет так остро, как сейчас.

— Я думаю, может быть хуже, — он поднимает голову, глядя на меня. — Время не лечит. Оно помогает тебе забыть, а она не заслуживает того, чтобы ее забыли. Буду ли я помнить через десять лет, как она пахла? Или как она выглядела, когда улыбалась? Нет. Она станет воспоминанием, а Рози была больше чем воспоминанием, Рук.

Вот что такое горе. Это палка о двух концах.

—Я знаю, что она была. И она всегда будет больше для нас. Мы справимся с этим вместе. Мы всегда с этим справляемся.

Наступает тишина, ветерок проносится вокруг нас, и я смотрю, как ветер подхватывает один из лепестков пиона.

Он парит в воздухе, плывя по течению.

Свободный и с крыльями.

И я думаю, что это способ Рози сказать нам, что мы справимся и что с ней все в порядке.

Каждый день в году для кого-то плохой день.

Двадцать четвертое июня может стать вашим днем рождения, лучшим днем в вашей жизни, а где-то в мире кого-то убивают.

Десятое октября может стать днем вашей свадьбы или помолвки. День, о котором нельзя было и мечтать. Тем не менее, через три дома живет маленькая девочка, потерявшая в тот день родителей в автокатастрофе.

Ваш лучший день всегда будет равен чьему-то худшему.

Я никогда раньше об этом не задумывалась. Я не думаю, что многие люди делают это, пока не испытают это на себе.

Двадцать девятое апреля превратилось из обычного дня, обычно солнечного, в основном проведенного в школе, в день, который я пропускала мимо и без задней мысли двигалась вперед, в день, который я никогда не забуду.

Сегодня раскол в душе ноет немного сильнее. Нервы, которые были разорваны, пульсируют в ожидании соединения. Мой мозг чуть настойчивее напоминает мне, что человека, с которым я пришла в этот мир, больше нет.

Я ходила сегодня утром на ее могилу и увидела, что кто-то уже оставил пионы, ее любимые цветы, но решила оставить и те, что купила. Она заслуживает всех цветов. Я думала о том, чтобы посидеть, остаться и поговорить. Чтобы рассказать ей о моей жизни, но все казалось таким негативным, и я не хотела обременять ее этим.

Как глупо. Я не хотела грузить могилу своими проблемами.

Я хотела остаться там, закрыть глаза и почувствовать себя так, будто мы под одеялом в ее постели. Болтаем о нашей жизни, смеемся, мечтаем о нашем будущем. Я хотела почувствовать ту связь, которая была у меня, когда она была жива.

Но я просто не могла этого сделать. Я не чувствовала ее там.

Это был просто надгробный камень с ее именем. Розы не было.

Я подумала, может, я сломалась? Ты же должен что-то чувствовать на кладбище, верно? Итак, если я не могла чувствовать ее там, куда я собиралась? Почувствую ли я когда-нибудь эту связь снова?

Вот что я чувствовала сегодня. Постоянно искала ее и знала, что никогда не найду ее.

Я толкаю дверь в общежитие, радуясь, что мой сосед по комнате в классе. Это значит, что я смогу свернуться калачиком в своей постели и плакать, и никто не будет задавать мне никаких вопросов. Небрежно скинув туфли, я иду к своей кровати и заползаю под одеяло.

Я поворачиваюсь всем телом к стене и делаю прерывистый вдох, не замечая, что сдерживаю себя. Слезы медленно капают на белые простыни. Я — сгусток разных эмоций, и все они кружатся внутри меня, как ребенок, рисующий пальчиками.

Чувство вины. Грусть. Злость.

Но тот, кто ударил сильнее всех, был недостоин.

Я была дерьмовым близнецом. Я была той, у кого был багаж, той, кто была измученной и злой. Я не заслуживала жизни, а Роуз заслуживала. Она бы сделала для своего будущего гораздо больше, чем я собиралась. Ее мечты были ярче, более достижимы моих.

Мир остановился, когда она умерла. И если бы это был я, он бы продолжал вращаться.

Это должна была быть я.

Это то, что я кричала отцу после того, как посмотрела это видео. Когда я увидела, что он так легко предпочел Розмари мне.

Это должна была быть я.

И поскольку он выбрал неправильный вариант, я решила, что он не получит свой талон на питание. Он забрал ее у меня, поэтому я собиралась забрать у него его деньги.

Изначально я планировала убить его после того, как увижу это, но я хотела, чтобы он страдал. Я хотела, чтобы он познал эту боль, чтобы он прожил свои дни сломленными, голодными и пустыми.

Так что я столкнулась с ним в нашей гостиной и сделала то, что заставило меня уйти. Для него это было удобно, идеальный предлог, чтобы запереть меня и заставить молчать. Но я не ожидала, что буду жить. Я читала, что, если ты будешь делать это определенным образом, у тебя не будет возможности выжить.

Вертикальные шрамы на обоих моих запястьях пульсировали.

Видимо, я сделала недостаточно, потому что врачи успели наложить швы прямо перед тем, как отправить меня привязанной к носилкам. Я хотела умереть, так как Роуз не было здесь, потому что было бы несправедливо, если бы мы не были здесь вместе, потому что мой отец не имел права выбирать что-то подобное.

Теперь у меня остались эти шрамы как напоминание о том, что я даже не могла правильно умереть. Я провела много времени в психиатрической больнице, планируя выбраться и отплатить отцу за то, что он сделал, придумывая способы уничтожить его, потому что я поняла, что он сделает все за деньги.

Даже если бы мне удалось покончить с собой, он все равно продолжал бы делать ужасные вещи, чтобы остаться на вершине пищевой цепи Пондероз Спрингс.

Единственный способ остановить его — убить, а я не могла дождаться этого дня.

Всхлип вырывается из моей груди, вытекая из меня, как яд. Он обжигает и разрывает горло, когда накапливается. Я закрываю рот рукой, дрожа от слез, и они текут немного быстрее.

Эта суровая реальность, которую я никогда не хотела принимать сегодня, как поезд.

Это осознание того, что ты старше своего близнеца. Этот монументальный удар под дых, потому что триста шестьдесят пять дней без нее. Это день рождения, Рождество, все эти воспоминания, которые она так и не создала. Еще одно напоминание о том, что, когда она умерла, я тоже. Я просто продолжала существовать.

— Сэйдж?

Переворачиваюсь на кровати, смотрю на дверь.

Лира и Браяр стоят в арке, держа в руках пакет с конфетами и фильмами.

— Ты сказала, что тебе нравятся «Шестнадцать свечей», верно? Мы не могли вспомнить, говорила ли ты что-то о кислом Skittles или обычном, поэтому взяли оба, — говорит Лира, покачивая сумкой в воздухе.

— Как вы сюда попали?

Браяр достает из кармана заколку для волос.

— Эти замки просты и… — засунув руку внутрь своей клетчатой рубашки, она вытаскивает косяк. — Я стащила это у Рука на днях.

Хотя я действительно не хочу, я немного улыбаюсь.

— Маленький Воришка теперь начинает обретать смысл, — говорю я ей.

Она пожимает плечами.

— Мое воровство стало здесь очень кстати.

Провожу рукой под носом, вытирая попавшие туда сопли и слезы. Они обе выглядят такими обнадеживающими, приходя сюда, чтобы подбодрить меня или, по крайней мере, дать мне передохнуть от печали.

Они знают о сегодняшнем дне.

— Спасибо, ребята, но я не совсем в настроении. Я думала, вы все будете с парнями.

— Они проводят выходные в домике родителей Сайласа в Портленде. Им нужно было время, нужно было пространство, чтобы быть где-то с Сайласом. И мы подумали… — Браяр смотрит на Лиру в поисках помощи.

— Мы подумали, что можем сделать то же самое для тебя, — заканчивает она за нее.

— Я просто… — мычу я, пытаясь больше не плакать, ненавидя это чувство слишком уязвимой. — Я просто думаю, что сегодня мне нужно побыть одной. Я думаю, мало что может сделать это лучше, не сегодня.

Думаю, именно поэтому мне нравится играть. Находясь на сцене, я могу свободно выплеснуть свои эмоции через персонажа, и никто не сомневается в этом, потому что они думают, что это просто часть сценария. Я могу быть ранимой, мягкой, нежной.

Не этот постоянно язвительный, озлобленный человек.

— Мы знаем, что не можем сделать лучше. Но не в этом дело, — Лира шагает дальше в мою комнату. — Речь идет о том, чтобы не позволять тебе грустить в одиночестве. О том, чтобы сделать ее более терпимой. Я не знаю, каково это — потерять близнеца, но я потеряла маму.

Я смотрю на нее, на понимание в ее глазах. Не жалость или сочувствие, а взаимное знание одинаковой боли.

— Никто не может их вернуть. Как бы сильно мы этого ни хотели. Но ты не должна переживать это в одиночестве. Нам не нужно говорить о ней, или мы можем. Мы сделаем все, что ты хочешь сегодня, даже если ты просто хочешь, чтобы мы сидели здесь с тобой в тишине. Я прошла через смерть моей матери в полном одиночестве, и никто не мог меня поддержать, и я не позволю тебе повторить мою ошибку. Не тогда, когда мы здесь.

Дружба.

Для таких, как я, это всегда было чуждым понятием.

Девушка, которую учили, что отношения, которые ты поддерживаешь, нужны только для того, чтобы продвинуть себя дальше в жизни. Это никогда не о реальной связи. Я всегда была лишь пешкой в жизни людей, которую использовали для того, что я могла что-то им дать.

Никто никогда не был со мной, потому что я была Сэйдж.

Никто никогда не дружил со мной, потому что я была Сэйдж.

Они были связаны со мной из-за моего статуса, моего имени, моих денег.

И вот я здесь, без всего этого, и эти две девушки все равно решили стать моими друзьями. Несмотря на то, что близость ко мне заставит людей говорить о них.

Кто-то выбирает меня за меня.

Они видят во мне то же, что и Розмари, — девушку, которая значит больше, чем ее репутация.

— Вы сказали, что принесли «Шестнадцать свечей»? — мягко спрашиваю я.

Браяр улыбается.

— И «Любовь не купишь»!

Мы решаем, что лучше пройти по коридору в их комнату, учитывая, что мой сосед по комнате может войти в любое время и попытаться выгнать нас. Но я делаю то, чего никогда не делаю — впускаю их.

Я позволяю им быть со мной по-своему.

Вместе мы передвигаем кровати Браяр и Лиры, сдвигаем телевизор на середину комнаты и приоткрываем окно. Мы все ложимся на матрасы, включаем первый фильм и зажигаем украденный у Рука косяк.

Я не курила с тех пор, как в последний раз тусовалась с ним, это было больше года назад. Эффект травки сильно поразил меня. Я ем больше еды, чем за последние месяцы, и, Боже, я смеюсь.

Настоящий смех, которого я не испытывала с тех пор, как была совсем маленькой.

Мы смеемся, потому что Лира становится философом, когда она под кайфом. Она рассказывает, конечно же, о жуках, о том, как их жизнь влияет на наше повседневное существование, которое превращается в творение человеческой жизни и религии.

Я так много узнаю о них обоих в эти моменты.

То, как они видят мир, как они относятся к определенным вопросам, их увлечениям.

Странно, что такой день. Как среди всей этой тьмы и хаоса мы можем создать что-то доброе и светлое.

Бывали времена, когда чувство вины нападало на меня, пытаясь поднять свою уродливую голову.

Как ты могла бы насладиться этим днем? Когда ты знаешь все, что он представляет?

Но я пытаюсь думать о Розмари, о том, как бы она не хотела, чтобы я была в депрессии одна в своей комнате. Я думаю о том, что она хотела для меня в жизни, что она хотела бы, чтобы я была счастлива, даже если это будет без нее.

Я думаю о том, как бы я себя чувствовала, если бы мы поменялись местами.

Я бы не хотела, чтобы она страдала. Я бы хотела, чтобы она испытывала радость, смех, любовь даже в день моей смерти.

— Итак, слушай, — объявляет Браяр, переворачиваясь на живот и кладя себе в рот кусочек шоколада. — ты не обязана мне говорить, но я действительно должна знать. Что у тебя с Ван Дореном?

Я под кайфом, и последний человек в мире, о котором я хочу сейчас думать, это он.

Я проглатываю полный рот Skittles, небрежно глядя на нее.

— Что ты имеешь в виду?

Она поднимает на меня обе брови.

— Я родилась ночью, но не прошлой, Сэйдж.

— То небольшое ободряющее выступление, которое он сделал на заднем сиденье после Перчатки, казалось довольно горячим, насколько я могу судить, — добавляет Лира, крутя стебель своей вишни в воздухе.

— Он просто… — я делаю паузу. — Он просто уводил меня от Сайласа. Я сказала ему какую-то хрень. Если бы это сделал не Рук, это был бы Алистер или Тэтчер.

Я не хочу лгать им о нем, но что я им скажу? У меня нет слов, чтобы описать, кем были Рук и я. Я никогда никому не говорила о нас вслух и даже не знаю, с чего начать.

Они мгновение смотрят друг на друга, прежде чем Браяр заговорит.

— Он смотрит на тебя так, будто испытывает физическую боль. Я не думаю, что он замечает, что делает это, но ему больно смотреть на тебя.

Я уверена, это похоже на боль. Как искривленная боль.

В какой-то момент он смотрел на меня с тоской и потребностью, с желанием и страстью, а теперь это просто ненависть.

— Это не боль, — говорю я. — Это отвращение. Рук ненавидит меня, и это единственная эмоция, которую он испытывает ко мне сейчас.

— Сейчас? Значит, что-то было раньше?

Я выдыхаю, провожу обеими руками по волосам и позволяю им ласкать мою шею, когда смотрю вниз на кровать. Я могла бы сказать им, верно? Они ничего не скажут. Я имею в виду, единственный человек, которого я защищаю на данный момент, это Рук.

Защита дьявола.

Даже после всего того дерьма, что он сказал, я все еще защищаю его, храня наш секрет, чтобы его друзья не чувствовали себя преданными из-за того, что он скрывает от них правду. Он наговорил мне столько дерьма о лжи, и теперь только один из нас лжет.

И это не я. Уже нет.

— В прошлом году, перед смертью Рози, Рук и я, мы… Мы что? Трахались? Влюбились в какую-то ядовитую любовь, пропитанную сорняками? — Мы возились несколько месяцев. Это должна была быть просто маленькая тайная интрижка. Это даже не должно было быть так. Ему предстояла всего лишь одна ночь свободы, о которой никто не знал. Я не ожидала, что это превратится в то, что произошло. Я не ожидал…

— Влюбляться? — Лира вмешивается, ее зрачки темные и широкие.

Была ли это любовь?

Я думаю, что любовь — это было самое близкое, что я когда-либо подбирала к нашей ситуации. Я знаю, когда в моей голове темнеет, я заново переживаю то время, которое мы провели вместе. Я думаю обо всех вещах, которые нам так и не удалось сделать, и о том, какой была бы моя жизнь, если бы я осталась с ним.

Я пожимаю плечами.

— Я даже не уверена, что это было. Я просто знала к концу, что хочу быть с ним. Я хотела большего, а мне этого не позволяли. В то время я встречалась с Истоном или, вернее, была помолвлена с Истоном.

— Мне жаль. Ты сказала «да» жизни с Истоном Синклером? — Браяр смотрит на меня, явно съеживаясь, заставляя меня немного смеяться.

— Не по своей воле. Это организовал его отец, и моя семья согласилась, чтобы Стивен Синклер продолжал оплачивать наши счета и финансировать моего отца. Я собиралась уехать после окончания школы. Я не собиралась проходить через это. Я планировала рассказать все Руку и уйти с ним. Но… —

В моей голове всплывает его лицо, его голос, ее запах.

Все было так реально.

— Но Истон узнал об этом и пригрозил, что вместо этого заберет Роуз. Он сказал мне, что я должна покончить с Руком, иначе он погубит Рози. У меня был выбор, и я не могла допустить, чтобы что-то случилось с моей сестрой. Не тогда, когда ее будущее было намного ярче моего. Она бы не выжила, если бы ей пришлось жить такой жизнью. Я заставила Рука уйти, чтобы спасти Роуз, и в конце концов потеряла их обоих.

Они обе сидят с разными версиями шока.

Этот груз снялся с моей груди со словами, с произнесением их вслух.

Браяр первая что-то сказала.

— И он до сих пор не знает правды?

Я качаю головой.

— Ты должна что-то сказать, Сэйдж. Ты просто позволяешь ему ненавидеть тебя!

Стоит ли оно того в данный момент? После всего, что я сказала, всего, что произошло, стоило ли оно того?

Сомневаюсь, что он даже поверил бы мне. Я могла бы сказать ему, что небо голубое, и он все равно подумал бы, что я ему лгу. Отношения без доверия — это катастрофа, ожидающая своего часа. Все, что мы построили за эти месяцы, было разрушено, и я не думаю, что мы сможем это вернуть.

Мы два человека, которые никогда не должны были прикасаться друг к другу. Мы оба слишком уперты, слишком упрямы, два пламени, постоянно пытающихся загореться выше другого. Мы не созданы для долголетия.

Я хотела его слишком стремительно. Слишком много. Это были бы нездоровые отношения; ничего бы не получилось. Неважно, сколько раз мое сердце пытается сказать мне другое.

Возможно, все, чем мы должны были быть, это именно этим.

Два несчастных любовника, которые ушли до того, как у Шекспира было достаточно времени, чтобы убить их.

Прикасаюсь к шраму на ключице, напоминание, подарок.

— Я думаю, это к лучшему, что он не знает. Нанесен слишком большой ущерб, чтобы что-то восстанавливать. Это было бы пустой тратой времени.

— Мне просто трудно поверить, что он испытывает к тебе только враждебность. Рук… — Лира взмахивает руками, пытаясь подобрать слова. — Он не обращает внимания на то, что ему безразлично. Тем не менее, каждый раз, когда вы находитесь рядом друг с другом, единственное, на чем он может сосредоточиться, это ты.

Я втягиваю воздух, подтягивая колени к груди и вспоминая разговор с Роуз перед тем, как попасть под огонь Рука.

Рук Ван Дорен не уделяет внимания вещам, которые считает скучными. Если он тебя заметит, если ты его заинтересуешь, ты это узнаешь, — ее глаза скользнули по мне. — И я бы сказала, что он заметил тебя.

Я задавалась вопросом, всегда ли у нее было какое-то отношение к нам двоим, но ничего не сказала, опасаясь, что я буду отрицать это или разозлюсь на нее за такое предположение.

— Он наблюдает за мной только потому, что не доверяет мне. Он думает, что в любой момент я сделаю что-то, что подвергнет вас опасности. Я перед ним в долгу, вот и все.

Я чувствую, как мой телефон вибрирует рядом со мной, экран загорается, показывая, что у меня есть новое сообщение.

Подняв его, я открываю его и нахожу последнее, что хочу видеть.

«Пип, встретимся у Святого Габриэля завтра в полдень. И на этот раз тебе лучше иметь информацию».

— Значит, все? Ты даже не подумаешь поговорить с ним?

Я выключаю телефон, покусывая внутреннюю сторону щеки, и мой желудок бурлит от беспокойства. Из открытого окна на меня дует холодный ветерок, ползущий по коже и пробирающий до костей.

— Нет. Мы умерли в тот день, и он намерен это так и оставить, — я отталкиваюсь от края кровати. — Могу я одолжить толстовку у кого-нибудь из вас?

Надеюсь, этого будет достаточно, чтобы отвлечься от этой темы. Сегодняшний день отнял у меня достаточно эмоциональной энергии, и продолжение разговора о Руке — лишь горькое напоминание обо всем, что я потеряла и уже никогда не верну.

— Да, возьми одну из моих, одежда Браяр состоит из одежды Алистера, и никто не хочет пахнуть его мускусным одеколоном, — говорит Лира. — Ну, я имею в виду, кроме тебя, — с ухмылкой говорит она Браяр.

Я смеюсь, открывая маленькую дверь в очень захламленную каморку Лиры. Она уже приоткрыта из-за количества одежды, которая свалена внизу, и я понимаю, что лучше надену толстовку Алистера, чем буду рыться в шкафу Лиры.

То ли потому, что я под кайфом, то ли просто нахожу это забавным, я продолжаю воображать, что именно здесь она держит свой живой образец, о котором не хочет, чтобы мы узнали. Я начинаю немного хихикать, думая об этом.

Поднявшись на цыпочки, чтобы схватить темно-фиолетовую толстовку с верхней полки, я дергаю за рукав, и она падает вместе с несколькими другими тяжелыми вещами, которые падают на пол.

— Черт, Лира, прости, — я извиняюсь и наклоняюсь, пытаясь убедиться, что ничего не сломала. Я быстро пытаюсь переставить одежду и коробку, которые упали, чтобы я могла положить их туда, где нашла.

Коробка из-под обуви средних размеров стоит боком передо мной. Сначала я думаю, что это память о ее матери или даже о ее положительном опыте в колледже. Но потом я вижу дорогой вязаный белоснежный пуловер, который кажется слишком большим для Лиры.

Там также есть полупустая бутылка мужского геля для душа Armani, несколько рукописных заметок, которые не соответствуют почерку моей подруги, откровенные фотографии, и самая ужасная часть головоломки — это запонка — булавка для галстука с отворотом, которая разработана чтобы края костюма были вместе на запястьях, и он был выполнен в форме букв T.П.

— Это не… — она встает, ее лицо становится призрачным. —Это не то, о чем ты думаешь.

Я беру совершенно белый носовой платок с пятнистым красным пятном посередине.

— Это не вещи Тэтчер в коробке в твоем шкафу?

Лира всегда изображала себя застенчивой помешанной на жуках, которая наслаждалась своей невидимой жизнью. Но я начал понимать, что это было только то, что она хотела, чтобы люди думали.

— Просто, — выдыхает она, — Позволь мне объяснить.

В западном фольклоре говорится, что ты можешь использовать перекресток дорог, чтобы вызвать дьявола или демона. Зависит от того, какую сделку ты пытаешься заключить.

Их приветствуют ритуальные предметы, которые, как говорят, закапывают в центре пересечения дорог. Именно там можно выторговать желание ценой своей души. Тебе может быть даровано все, что пожелает твое сердце, но в назначенный день по выбору демона адские псы выйдут из подземного мира, готовые забрать душу.

Я был призван для мести, чтобы нанести карму тому, с кем я выжидал своего часа. Кто-то, с кем я когда-то заключил соглашение, и я отпустил их нетронутыми, безнаказанными.

Но теперь пришло время собирать.

Я прислонился к высокой сосне, звук тлеющей сигареты нарушил тишину.

Целый год я пытался убрать ее из своего кровотока. Пытался вырезать ее, как какую-то пожирающую плоть болезнь, пытался наказать себя за веру в кого-то вроде нее. Теперь я понимаю, что не могу вырезать ее.

Придется лечить корень заразы.

Уничтожить вирус в его источнике.

И это именно то, что я собираюсь сделать, поскольку я стою здесь, на перекрестке перед церковью Святого Гавриила, уставившись в заднее стекло машины Сэйдж, которая стоит рядом с черным седаном.

Я не уверен, что она позвала в мир, когда решила вести переговоры с федералами. Когда она решила сделать себя одним из врагов.

Мой самый большой враг.

Но это высвободило во мне совершенно новую степень зла.

Я пытался объяснить это после того, как оставил Сайласа на кладбище. Я попытался успокоиться и дать ей немного свободы действий. Может быть, они действительно были друзьями ее отца, и она не знала, чем они занимались.

Еще раз, я дал ей презумпцию невиновности. Мое сердце сжалось и снова попыталось убедить меня, что все это было недоразумением. Что-то в ней продолжает извиваться под моей кожей, выворачивая все мои болты и заставляя меня поверить в нее, чего она не заслуживает.

Когда кто-то показывает тебе свое истинное лицо, ты должен ему верить.

И Сэйдж сегодня на высоте.

Я не преследовал ее; на самом деле я планировал поговорить с ней об этом, но когда я увидел, что она выходит из общежития одна, я решил последовать за ней. Я ехал позади нее на приличном расстоянии, в медленном темпе, но достаточно быстро, чтобы держать ее задние фонари в поле зрения.

Когда она подъехала к тому, что осталось от церкви, где ее уже ждала машина, я понял, чем она на самом деле занималась все это время.

Почему она решила вернуться, ее план с самого начала.

Я стою здесь около тридцати минут, начиная терять терпение, когда вижу, как детектив Маккей выходит из обгоревших дверей церкви, где они болтали. Где она говорила своим розовым ртом обо всем, чем мы занимались, докладывала, будучи хорошей маленькой крысой.

Мой рот наполняется ядом, руки жаждут возмездия. Я шагаю дальше через деревья, а он садится в машину, поворачивает ключ и медленно пятится назад.

Я жду, пока не буду уверен, что он не вернется, и рад видеть, что Сэйдж все еще находится в здании, которое я когда-то поджег. Я бросаю сигарету на землю, наступая на нее, иду к входу.

Меня охватывает странное чувство. Я не дергаюсь и не злюсь. Я спокоен; меня не одолевает порыв. Как будто мое тело точно знает, зачем мы сюда приходим. То, о чем мы здесь, чтобы позаботиться.

Дверь со свистом открывается, отбрасывая солнечный луч на то, что осталось внутри собора. Пепел и сажа прилипли к земле, обожженные скамейки и сломанные украшения. Выглядит именно так, как я всегда хотел.

Изо всех сил.

Это место святой земли обжигает мои ноги. Я чувствую, как он шипит сквозь туфли, обжигая подошвы.

Мне нравится это чувство, когда я вступаю в место, которое, как я знаю, мне не принадлежит, только потому, что мне, блядь, так хочется.

Может быть, это потому, что я всегда чувствовал себя более комфортно в хаосе.

Сэйдж стоит впереди, ее руки лежат на одной из оставшихся скамеек, а голова спрятана между плечами. С такого расстояния кажется, что она молится.

— Бог не разговаривает с людьми, которые заключают сделки с дьяволом, — кричу я. — Разве ты этого не знаешь?

Она вздрагивает, когда мои слова ранят ее, и поворачивается лицом ко мне. Вся пигментация на ее лице испаряется, когда ее худший кошмар оживает. Я поймал ее на месте преступления. Нет лжи; ничем не помочь ей в этой ситуации.

— Что ты здесь делаешь? — спрашивает она, нахмурив брови.

Я медленно иду вперед, оглядываясь на ущерб, нанесенный моим пламенем этому святому месту. Место, откуда пошли слухи о моем демоническом происхождении. Первое место, чтобы превратить меня в монстра.

— Я же говорил тебе, Сэйдж, что буду наблюдать за тобой, не так ли? И хорошо, что я это сделал, — я жестоко смеюсь, — Иначе я бы пропустил твою встречу с детективом Маккеем. С каких пор твой папа начал дружить с ФБР?

Паника омывает ее. Паутина, которую она сплела, рушится вокруг нее, и она цепляется за то, чтобы сказать что-то, ложь, чтобы вызвать в воображении.

— Рук, позволь мне объяснить. Я не...

— Ты не что? — выплюнул я, моя верхняя губа скривилась, наполненная до краев гневом, что у нее хватило духу солгать мне прямо в лицо после того, как я поймал ее с поличным. — Ты не доносишь федералам о наших планах? Мои шаги — тяжелый стук. Каждое взвешенное движение вперед только усиливает мою ярость.

— Нет, это не то, о чем ты думаешь. Я знаю, как это выглядит, но все не так. Мой отец приехал в учреждение с Кейном — детективом Маккеем — и они попытались заключить со мной сделку.

— Вот как ты выбралась, не так ли? Ты заключила чертову сделку? Сделать что? Вынюхивать вокруг, подобраться к нам поближе, чтобы ты могла ударить нас в спину? Нас всех посадят в тюрьму, прежде чем мы отправили твоего отца на кол?

Я приближаюсь к ней, а она быстро качает головой взад и вперед, отступая от меня с каждым шагом в ее направлении. В ее глазах мелькает страх, от которого у меня текут слюнки.

Это не имеет значения. Она может отступать сколько угодно. Она может бежать, если хочет. Это, блядь, не имеет значения, потому что она теперь в моих лапах.

И я ни за что не позволю ей уйти.

— Нет! — кричит она. — То есть да, но я не собиралась этого делать. Мне просто нужно было, чтобы они выпустили меня, чтобы я могла помочь вам, ребята, добраться до моего отца. Я собиралась обмануть их, а не тебя. Мне просто нужно было, чтобы они поверили мне достаточно, чтобы выпустить меня. Вот и все.

Я прикусываю нижнюю губу, ухмыляясь.

— И ты хороша в этом, не так ли? Заставить людей поверить тебе.

Ее спина ударяется о переднюю часть исповедальни. Прочная древесина, из которой она состоит, боролась с жаром огня, оставив большую ее часть нетронутой. Я практически чувствую, как быстро бьется ее сердце в груди.

— Я не лгу, не вам. Клянусь, это правда. Каин работает с этой группой под названием «Гало». Все они... это люди, которым мой отец задолжал деньги. Они возят девушек по Пондероз Спрингс и продают их, — она протягивает руки вперед, ладони наружу, как будто это остановит меня, помешает мне сделать то, что я хочу.

— Я только хочу остановить отца, а потом меня не будет. Клянусь тебе. Как и в ту первую ночь в доме у озера, я говорю правду. У тебя всегда были все мои истины, все до единой.

Так много вопросов проносится в моем мозгу, перегруженном информацией, которую она только что извергла. Какой к черту «Гало»? Оба федерала грязные? Она вообще говорит мне правду?

Я стараюсь впитывать информацию. Я пытаюсь переварить, принять то, что она говорит, и услышать ее слова, но физически не могу.

Температура моего тела такая высокая, что моя одежда вот-вот расплавится. Мой мозг закипает, и малиновый цвет начинает просачиваться в уголки моего зрения. Я ждал год, чтобы заставить ее почувствовать ту боль, с которой она меня оставила. Это предательство. Я хочу причинить ей боль. Чтобы заставить ее заплатить.

Но меня поразили вспышки девушки на том причале, сломленной и разорванной своим прошлым. Они проносятся по моей памяти на высокой скорости, орган в моей груди пытается привязаться к нему. Я снова там, снова дурачусь.

Но я отказываюсь это делать.

Я приближаюсь к ней и так сильно ударяю ладонью о переднюю часть исповедальни, что мне начинает щипать руку.

— Все. Что. Ты. Блядь. Делаешь. Является. Ложью, — выдавливаю я, оскалив зубы, как бешеный волк, жаждущий еды.

Ее руки прижимаются к моей груди, пока она агрессивно качает головой.

— Вот почему я не сказала тебе с самого начала, гребаный ублюдок! Что бы я ни говорила, ты мне не поверишь! Я ничего не могу сказать, чтобы заставить тебя поверить мне!

Я подошел к своему концу. Я начинаю выходить из себя.

Из-за ее глаз.

Они чертовски светятся. Ярко-голубое, как обжигающее пламя, сияющее так же, как когда мы были вместе. Когда я думал, что она была чем-то большим. Когда слова, исходившие из ее уст, были покрыты святой водой.

Они чертовски красивы, и это причиняет боль.

Это больнее, чем порезы Тэтчер, больше, чем удары Алистера, слова моего отца. Мне так чертовски больно, что я не могу дышать. Каждый вдох ощущается как иголки в горле.

И впервые в жизни я хочу, чтобы боль прекратилась. Мне нужно, чтобы это, черт возьми, прекратилось.

Нет, нет, нет, повторяю я себе.

— Потому что все, чем ты являешься, — это коварный гребаный яд. Я доверял тебе, и посмотри, что этот гребаный сделал.

Не позволяй ей сделать это с тобой снова, Рук. Не поддавайся этому. Это гребаный трюк. Красивая ложь — это яд, который все еще течет в твоих венах.

Я беру ее хрупкую шею в свои руки, используя рычаг, чтобы с силой притянуть ее ближе к себе. Ее запах проникает в мой нос так близко и лично, что вызывает покалывание. Я прижимаюсь к ней талией, чувствуя, как мягко она прижимается ко мне. Чувствуя, как легко ее сломать.

Мой член напрягается, напрягая джинсы.

Я когда-то думал, что она чувствовала себя ангельской в моих объятиях. Ангел, который забрел слишком далеко от дома и оказался в лапах чего-то зловещего.

Теперь она просто чувствует себя грехом.

Грех.

Первобытный, горячий и аморальный.

Это единственное, чего я лишаю свое тело уже год. Отказ от искушения, наказание себя за то, что сейчас прямо передо мной. И я не знаю, как я буду держать себя в руках.

— Я никогда не лгала тебе, Рук. Не так, как ты думаешь, — она задыхается от моей хватки. — Я хотела остаться…

— Самая низкая, самая черная и самая далекая от Неба, — перебиваю я ее, сжимая пальцы, чтобы она замолчала. — Вот куда идут предатели. Ты это знала? Вот куда я тебя, блядь, пошлю.

Я не хочу слышать ее оправдания. Я не хочу больше слышать ложь.

Моя очередь причинять ей боль. Ее очередь быть наказанной.

— Предательские шлюхи вроде тебя заслуживают наказания, — рычу я, двигаясь рукой к ее лицу, заставляя ее губы сморщиться, а мои пальцы впиваются в ее щеки.

— Ты звучишь чертовски лицемерно для человека, которого зовут Люцифер. Разве ты не должен вознаграждать грех? — язвительно спрашивает она, ее голос хриплый и липкий, как сироп от кашля, и я чувствую горечь.

Сражайся со мной так, как я этого хочу.

Я не хочу, чтобы она уже сломалась. Я хочу, чтобы она была гребаным бойцом, чтобы чувствовать себя еще лучше, когда я превращу ее в месиво.

Мой ремень впивается в мягкую плоть ее живота, когда я поднимаю свободную руку, поглаживая ее задницу, отчего эта короткая-короткая джинсовая юбка задирается. Мои пальцы проникают между ее ног, зависая над ее киской прямо над трусиками.

От жара, исходящего между ее ног, мои колени чертовски подгибаются.

— Нет, Сэйдж, это мой ад. Мое королевство. Мои чертовы правила. Я вознаграждаю только хороших маленьких шлюх.

Как я и знал, она задыхается, открывая рот. Я плюю прямо на ее розовый язык, кладя руку на ее лицо, чтобы сомкнуть ее челюсть, чтобы она была вынуждена проглотить его.

Мои губы сталкиваются с ее губами, желание скапливается у меня внутри. Это все зубы и язык. Ее яд на вкус сладкий, чертовски сладкий. Она прижимается ко мне, прижимая свой рот к моему, утоляя мой дикий голод.

Я изливаю на нее всю свою ненависть, лечу ее своим языком, проклинаю ее своим ртом. Я сильно прикусываю ее нижнюю губу, едва оттягивая ее, когда убираю руку с ее бедер, поливая ее соками, которые прилипают к моей коже.

— Чертовски жалко. Смотри, какая ты мокрая. Как долго ты думала об этом? Обо мне?

Ее лицо вспыхивает, щеки горят от смеси удовольствия и смущения.

Я перемещаю руку с ее лица на перед рубашки с глубоким вырезом, хватаю ткань и дергаю ее вниз. В воздухе эхом отдается рвущаяся ткань, и я смотрю на ее молочные сиськи, выпирающие из-под ее черного лифчика.

Моя голова падает, и я глубоко вдыхаю, наполняя легкие ее запахом. Я провожу долгим, медленным движением от ложбинки ее груди к шраму, идущему вдоль ее ключицы. Соответствующий на моем теле начинает пульсировать.

Год лишения себя этого, и вот запретный плод тает в моих руках. Все, о чем я могу думать, это пиршество. Мой самоконтроль на данный момент отсутствует.

Я поворачиваю ее тело, вращая его вокруг и прижимая к исповедальне. Она протягивает руку и хватается за деревянные решетки, разделяющие две кабинки. Я обеими руками приподнимаю ее юбку, задирая ее до талии, пока не становится видна вся ее задняя часть.

— Рук… — выдыхает она.

— Это исповедь, Сэйдж. Все начинается не так, — шиплю я, проводя одной рукой по ее позвоночнику и собирая в руку пучок ее коротких волос, дергая его назад, так что она выгибает таз, прислоняясь к моему члену. — Или ты упала так низко от благодати, что не помнишь?

Я массирую ладонью ее задницу, давая ей всего несколько мгновений на ответ, прежде чем отдернуть руку и шлепнуть ее по плоти. Моя рука жалит от удара, и я смотрю вниз и вижу, как кровь уже приливает к поверхности ее бледной кожи.

Она визжит от удивления, звук стреляет прямо в мой пах, заставляя меня прижиматься к ней сильнее.

— Ответь мне.

— Иди к черту. Неважно, что я скажу, ты хочешь трахнуть меня так сильно, что выглядишь глупо, — выдавливает она, хотя я знаю, чего она хочет.

Я ухмыляюсь, хотя она этого не видит.

Она хочет меня так сильно, что даже не может ясно видеть, но она никогда не сдается так просто. Оттого и веселее.

Я знаю ее тело, что заставляет его тикать, что заставляет его взрываться. Все тонкости ее киски. Она может выступать сколько угодно, меня это устраивает. Это только улучшит конечный результат.

— Я живу в аду, ЛТ. Запомнить? — я мычу. — Ты помогла отправить меня туда.

Я снова отдергиваю руку, посылая еще один резкий шлепок по ее коже, заставляя ее подпрыгнуть. Я чувствую, как она пытается отстраниться от боли, но я тяну ее за волосы, не позволяя двигаться.

Она почувствует эту боль. Она будет чувствовать это до тех пор, пока я ей говорю.

Я провел год, наказывая себя за нее, и теперь ее очередь.

— Не двигайся, блядь, пока я не скажу.

Хлопок.

Хлопок.

Хлопок.

Еще три тупых удара по ее чувствительной коже заставляют ее дрожать в моих руках. У меня текут слюнки при виде ее пухлой попки, набухшей и пульсирующей. Я поднимаю руку, чтобы нанести еще один удар, но слышу ее нежный голос, слащавый и неровный.

— Я… — она заикается. — Прости меня, ибо я согрешила.

Я провожу рукой по воспаленной коже, мягко растирая ее медленными круговыми движениями.

— Ммм, такая хорошая маленькая шлюха.

Проведя пальцами по ее центру, я обнаружил, что ее нижнее белье полностью промокло. Капает для освобождения, капает для меня. Я отодвигаю материал в сторону, массируя подушечками пальцев ее клитор.

Она громко стонет, трется бедрами о мою руку. Я отодвигаю их назад, плавно вводя два пальца внутрь ее тугого входа. Мои пальцы входят в нее и выходят из нее, изгибаясь, когда они исчезают внутри ее киски, касаясь этого места так глубоко внутри нее, что никто другой никогда не сможет прикоснуться к нему так, как я.

Именно здесь, когда она склонилась над исповедальней среди остатков сожженной церкви, я понимаю, что она никогда не была Евой.

Я не пробрался в Эдемский сад и не украл ее, не принуждал ее плодом. Нет, это было бы слишком просто.

Она всегда была моей Лилит.

Причина, по которой я впал в немилость, кувыркаясь сквозь облака и брошенный в ямы ада. Проклят жить вечность в огне из-за нее.

— Признайся, — хмыкаю я, пытаясь расстегнуть ремень и молнию. — Расскажи мне то, что я уже знаю. Что тебе нравится быть моей грязной, чертовой шлюхой.

— Рук, пожалуйста. Я нуждаюсь...

— Я знаю. Я знаю, что тебе нужно. Но сначала ты дашь мне то, что мне нужно.

Я замедляю движение пальцев, дразня ее, давая ей ровно столько, чтобы она почувствовала удовольствие, но недостаточно, чтобы по-настоящему насладиться ощущением.

Вытащив член из джинсов, я свободной рукой поглаживаю себя, преднамеренно подвергая ее пыткам. Предварительная сперма капает с моего пульсирующего кончика, падая на ее попку.

— Мне нравится быть твоей грязной шлюхой, — хнычет она. — Я хочу, чтобы ты трахнул меня, сломал меня, использовал меня.

Мне больше нечего сдерживать.

Я заменяю пальцы своим стержнем, без предупреждения вонзаясь в нее. Мы оба стонем, когда я вхожу в нее, скользя в ее шелковистых стенках до тех пор, пока я не могу двигаться дальше. Она пульсирует вокруг меня, засасывая меня, как тиски.

— Твоя киска принимает меня так чертовски хорошо.

Ее спина выгибается, позвоночник вытягивается, когда она толкается в меня все глубже.

Так тесно и так тепло.

Я начинаю ускорять темп, кряхтя при этом. Яростные шлепки наполняют душный воздух, когда мой член так легко скользит внутрь и наружу. Мои грубые руки тянутся, чтобы схватить ее за обе руки, держа свои прямо, используя этот новый захват, чтобы проникнуть в нее с большей силой.

Ее мяуканье и хныканье подливают масла в огонь. Я смотрю, как ее задница трясется от силы моих толчков. Каждый раз, когда я проскальзываю внутрь нее, я ощущаю еще одну ее инъекцию в мои вены. Прямые уколы адреналина в мою систему.

Она чертовски опьяняет.

— Рук, я… — стонет она, пытаясь подобрать слова, но я уже знаю, что она хочет сказать.

В этом ракурсе мое холодное украшение снова и снова щекочут ее точку G.

— Я знаю. Кончи на моем члене. Будь для меня хорошей шлюхой и кончи.

Она рычит, разваливается на мне. Ее влагалище плотно прижимается ко мне, сжимая и отказываясь отпускать меня. Сэйдж смачивает мой член, пропитывая мою длину своими соками.

Я продолжаю проникать в ее тело, даже несмотря на то, что она трясется в моих руках, хныча от избытка удовольствия. Пот капает с моего лба, мое тело гонится за ним.

Мое собственное освобождение разрывает мое тело, ударяя меня, как волна.

Я громко стону, когда статический разряд пронзает меня, сотрясая мои кости, пока я вливаюсь в ее тепло, наполняя ее собой до краев, так сильно, что я вытекаю из ее тела.

Тело Сэйдж обмякает в моих руках, дергаясь от прилива ее оргазма. Я тяжело дышу, на мгновение переводя дух, прежде чем отступить от ее тела. Я выскальзываю из нее, стягивая ее трусики на место, чтобы поймать мою сперму, которая начала капать из ее нежной дырочки.

Я чувствую, как мой член снова начинает напрягаться, просто думая о том, как она будет ходить, и моя сперма испачкает ее нижнее белье.

Я застегиваю ремень, прежде чем замечаю, что она повернулась ко мне лицом, ее тело расслабилось на фоне устремленных на меня горящих голубых глаз с исповедью.

Она ждет, что я скажу что-нибудь, ждет, когда я объясню, что только что произошло между нами двумя.

— Что? — рычу я.

Ее лицо пронзает вспышка боли, но она быстро ее скрывает. Кивнув головой, она прикусила нижнюю губу. Она поправляет рубашку, как может, опуская юбку вниз, где ей и место.

— Значит, ты можешь трахнуть меня, но ты не поверишь мне?

— Ну, твоя киска мне не лжет. Только твой рот.

Тишина воцаряется в пространстве. Наш адреналин падает, напряжение уходит.

Я лезу в карман, хватаю сигареты, подношу одну к губам и зажигаю.

— Ты прав. Я тебе солгала, — говорит она, заправляя волосы за уши и обнажая раскрасневшиеся щеки.

— Сохрани это...

— Нет, моя очередь говорить, — перебивает она меня. — Я солгала. Тот день в театре, когда я сказала тебе, что мы с Истоном идеально подходим друг другу. Когда я сказал тебе, что я только использовала тебя. Все это было ложью.

Это было то, чего я хотел, когда это случилось. Именно на эти слова я и надеялся, когда впервые услышал об их помолвке.

Теперь мне было наплевать на это меньше. Сейчас это ничего бы не изменило. Весь этот урон был нанесен.

Сэйдж подходит ко мне ближе.

— Помолвка была в интересах моего отца. Стивен Синклер давал ему деньги, и чтобы продолжать получать их, Стивен хотел, чтобы между мной и Истоном был брак. Я полагаю, потому что он хотел все контролировать. Когда я начала влюбляться в тебя, клянусь своей сестрой, я собиралась оставить все это дерьмо после выпуска и быть с тобой.

Тонкая струйка воды омывает ее глаза, пока она держится за последние частички своей гордости.

— Я так хотела быть с тобой, Рук, — капают первые слезы, ее голос ломается. — Но Истон узнал о нас. Он узнал и очень ясно дал понять, что, если я не вступлю в брак, они навяжут его Рози, а я не могла поступить с ней так.

Она пытается вытереть щеки, но они падают слишком быстро, в этом действительно нет смысла.

— Меня уже уничтожили. Каин уже сломал меня. Приучил меня к тому, что происходит в такой жизни. Розмари не была — она была свободна и счастлива. У меня не было причин разрушать это, потому что я хотела быть эгоистичной. Я сделала достаточно. Я просто пыталась защитить ее. Пытаюсь защитить тебя.

Я во всем сомневаюсь. Мой кишечник, мое сердце, мой мозг.

Границы честности и обмана размыты, зло и праведность снова смешаны с грязью, которая просачивается с территории Пондероз Спрингс. Это заставляет меня задаться вопросом, действительно ли она когда-либо лгала мне, если я провел год своей жизни, ненавидя единственную женщину, которая пробудила во мне интерес и сохранила его.

Мне все равно.

Мне все равно.

Я…

— Что сделал Каин? — рявкаю я, нахмурив брови, и проделал оставшуюся часть пути. Я позволил своему гневу выйти на передний план, пока, затмевая боль в груди. Не желая смотреть в лицо тому, что может быть правдой. Не прямо сейчас.

Этого слишком много, чтобы принять за один раз, и я даже не уверен, что верю ей. Я никогда не знаю, чему верить.

— Это то, что ты…

— Сэйдж, — хмыкаю я. — Если тебе когда-нибудь было не насрать на меня, ответь на гребаный вопрос. Что Каин сделал с тобой?

На ее лице появляется онемение. Как будто она отделяет свои эмоции от своего разума, чтобы сказать это.

— Человек, о котором я рассказывала тебе в доме у озера, тот, кто прикасался ко мне в детстве, — она кивает. — Это был Каин.

Я чувствую, как будто горячее масло льется прямо на мою кожу, заставляя ее шипеть и шипеть. Мой кровоток бежит так быстро, что у меня начинает кружиться голова. Чем выше поднимается мой гнев, тем меньше становится моя боль, и мне нужно, чтобы она ушла.

Потому что эта боль, которую я испытываю к ней, я хочу, чтобы она ушла.

Мне нужно, чтобы это прекратилось.

Все это время я пытался вырезать ее из себя, тогда как на самом деле я просто пытался разорвать созданную с ней связь. Каждый раз, когда Тэтчер вонзал лезвие в мою кожу, я просто пытался не чувствовать ее боль.

Ее боль. Ее печаль. Ее гнев.

Я чувствовал все это, как если бы это было моим собственным, и в какой-то степени так оно и было.

И я ненавидел ее за то, что она разрушила что-то настолько могущественное. Связь, которую мое сердце отчаянно пыталось доказать, не могла быть поддельной. То, что у нас было, было реальным.

И хотя Сэйдж безразлична к своей травме, я — нет.

— Каждую ночь с десяти лет до тринадцати, когда он уезжал в академию, — она делает паузу. — Но он не главное. Мне уже все равно.

Она настолько измучена собственной травмой, что ее не волнует, что произойдет с тем, кто причинил ей боль, только с мужчиной, который забрал ее сестру. Она уступила принятию, вынуждена работать с мужчиной, который лишил ее невинности еще до того, как она поняла, что это такое.

Человек, который украл ее крылья.

Теперь я почти во всем не уверен, кроме того, что хочу носить кишки Каина как ожерелье.

— Ты пойдешь со мной.

— Почему? Куда мы идем? — она спрашивает.

Я нахожу ее глаза, видя женщину, которая построила себя из последней искры своих догорающих углей.

Феникс.

Та, которая не извиняется за то, кем она себя сделала, не извиняется, если ты подойдешь к ней слишком близко и обожжешься.

У нее вырвали крылья из спины, но она заменила их пеплом и вечными крыльями из самого горячего голубого пламени.

И чтобы она могла летать, я перережу цепи, удерживающие ее на земле.

Но сначала…

— Есть теория, которую мне нужно проверить.

— Нам нужно поговорить.

Дверь, которую я толкнул, отскакивает от стены.

Я смотрю на Тэтчера, который сидит на своей кровати, скрестив ноги и молчит, поднимая бровь поверх своей книги.

— Не нужно хлопать дверями, — говорит Алистер, откидываясь на спинку стула и отворачиваясь от стола, за которым он сгорбился до того, как мы громко вошли. — Почему она здесь?

Я смотрю в сторону и вижу Сэйдж, стоящую со скрещенными руками, с выражением разочарования и замешательства на лице.

— Я бы хотела узнать себя, — бормочет она.

После того, как я пригрозил, что прорежу ей все четыре шины и притащу сюда против ее воли, она согласилась пойти со мной.

Она знает, что я не блефую, и я не принимал «нет» за ответ.

Мне нужно это.

Мне нужно убедиться, что я просто невосприимчив к ее нечестности или она на самом деле говорила правду. Я не могу больше рисковать с ней. Я не переживу еще одного предательства от ее рук, не снова, и она тоже.

— Ты в порядке? — бормочет Сайлас, изучая ее лицо, прежде чем оглядеть ее тело. Это не сексуально; он просто проверяет, нет ли у нее травм, но меня это раздражает. Он делает неторопливые шаги в ее сторону, и я словно инстинктивно встаю на его пути.

Он останавливается, его туфли касаются носков моих. Наши взгляды встречаются, и между нами возникает невысказанный вызов. Я бы не стал с ним драться из-за чего-то подобного, потому что я знаю, что это произошло не из-за желания, а из-за страстного желания.

Однако я все равно не позволю ему баюкать Сэйдж, потому что она напоминает ему Роуз.

— Она в порядке, — хмыкаю я. — Ты принимаешь лекарства? — я не в состоянии остановить себя. Я не мог спросить его на кладбище — эмоции были слишком сырыми, слишком свежими.

Но это не он.

Он выдерживает мой взгляд, не двигаясь.

— Мне не нужна няня, Рук.

—Я не собираюсь спрашивать снова. Ты принимаешь…

— Да.

Это еще не конец. Я знаю, что это не так, и я планирую сопротивляться этому, как только то, ради чего я пришел сюда, будет сделано.

Я смотрю через плечо на Сэйдж.

— Я хочу, чтобы ты рассказала им в точности то, что рассказала мне о Каине. Все это.

— Почему следует…

— Сэйдж, — шепчу я ее имя, словно какое-то смертельное красивое проклятие. Темное и одинокое проклятие. — На этот раз просто сделай то, что я говорю.

Я знаю, что она хочет драться со мной; это то, что она делает лучше всего. Но она всегда хочет доказать себе, доказать мне, что она, наконец, говорит правду. Это занимает некоторое время, но она делает, как я прошу.

Я отхожу в сторону и смотрю, как двигается ее рот. Как щелкает ее язык, когда она произносит слова, в которых есть буква Л. Пытаюсь уловить изменение цвета ее глаз — все, что покажет мне то, что я, возможно, пропустил в первый раз.

Я никогда не чувствовал себя так спокойно. Так рассчитано. Это не то решение, в отношении которого я мог бы действовать взрывоопасно. Хоть и хочу. Хотя все, что я хочу сделать, это поверить ей, чтобы я мог вырвать сердце Кейна Маккея прямо из его груди и съесть его сырым.

Вот эту теорию я и хотел проверить.

Я хотел посмотреть, сможет ли Алистер обнаружить предательство в ее тоне или сможет ли Тэтчер увидеть сквозь стены, которые она возвела вокруг себя, увидеть ее истинные мотивы. Даже Сайлас — может быть, он заметит генетическую привычку Сэйдж, которую заметила и Роуз, когда солгала во спасение.

Мне нужно посмотреть, не только ли я пропустил знаки. Если бы я был настолько ослеплен веснушками с коричной пылью на ее щеках или формой губ в виде изогнутой дуги купидона, настолько отвлечен нашей связью, что у меня даже не было возможности почувствовать ее ложь.

У них непредвзятое видение ее.

Они не разделяют связи, которую я имел с ней, и, возможно, этого будет достаточно, чтобы они поняли, действительно ли она говорит правду или играет с нами.

Играет со мной.

Она рассказывает им все о Каине. О ее отце. И когда она доходит до той части своего детства, эта боль возвращается.

— Печальная история, правда, — Тэтчер говорит первым, поправляя очки и садясь на край белой кровати. — Но грусть не означает, что я должен тебе верить. Это может быть одна большая паутина, которую ты плетешь, поэтому мы тебе доверяем, и, хотя у моих друзей, к их большому несогласию, есть сердца… — он делает паузу. — У меня нет.

Сэйдж стоит во весь рост. Сильная. Непоколебимая, даже когда Тэтчер пытается ее расспросить.

— Я говорю вам не из жалости или потому, что все это грустно. Мне не нужно этого ни от кого из вас, — она обязательно смотрит на меня в последнюю очередь после того, как говорит это. — Я говорю вам, чтобы помочь. Таким образом, мы все можем получить то, что мы хотим в конце всего. Правосудие для моей сестры.

— Зачем нам помогать? Почему бы тебе просто не согласиться на сделку, не выдать нас и не поджать хвост?

Это вопрос, который волнует всех нас. То о чем я думал с тех пор, как она мне все рассказала. Мы не были друзьями в старшей школе, и она всегда выражала свое отвращение к нам и нашей анархии.

— Из-за Рози, — она вздыхает. — Она видела что-то в каждом из вас, даже если вы пытались закопать это глубоко. Даже если я сама этого не вижу. Она была хороша в этом, видя вещи под обломками. Она сделала это со мной, и неудивительно, что она сделала это с вами. Несколько раз она просила меня увидеть эти вещи своими глазами, но я игнорировала ее. Я слушала, что говорил город и его дерьмовые люди вместо того, чтобы увидеть все своими глазами. Я здесь не для того, чтобы быть вашим другом или связывать вас узами. Я здесь, потому что она хотела бы этого, и я обязана это сделать. Я должна ей возместить ущерб, которого она заслуживает, и я должна защитить тех, о ком она заботилась, и это ты. Вы все.

Жало воспоминаний острое.

Он вибрирует в воздухе, разрезая каждого из нас по-своему. Память о Розмари жива и дышит в комнате. Ее энергия, ее присутствие, вот почему мы все это делаем. Потому что это гребаное преступление, что эта энергия была взята с этой планеты.

Одна из последних хороших вещей в этом больном, искривленном мире, исчезнувшая в мгновение ока.

Я смотрю на ее сестру, ее остекленевшие глаза и прямую спину, которая стоит так крепко, хотя я вижу, как сильно она хочет развалиться. И у меня трясутся руки, потому что хотят поймать ее. Я хочу это отрицать, но не могу.

Я отчаянно хочу снова увидеть девушку под маской. Чтобы снять эти затвердевшие слои и погрузиться в нее.

Но я не могу.

Не прямо сейчас.

— Каин должен уйти, — говорю я. — Я хочу, чтобы он умер.

— И тебе нужно оставаться защищенной до тех пор, — добавляет Сайлас, глядя дырой в лицо Сэйджа.

Моя челюсть сжимается. Сайласу не нужно защищать ее. Он не ее защитник.

— Мне не нужно, чтобы кто-то защищал меня. Я могу справиться с Каином. Вовлечение его только нагреет вас больше, чем необходимо.

Тэтчер встает.

— Если будет кровь, рассчитывайте на меня.

Моя кровь начинает кипеть. Спокойствие, когда-то охватившее меня, растворяется. Моя ярость начинает проявляться, моя потребность наказать. Все способы, которыми я мог сломить его, начинают просачиваться в мой разум.

— Сейчас мы не делаем ничего иррационального, — вмешивается Алистер, делая то, что он делает — контролирует. — Я не говорю, что это не должно произойти. Нам просто нужно убедиться, что мы идем к этому с ясной головой и не подпитываемся нашими эмоциями.

Его темные глаза метнулись ко мне.

Именно в этот момент я понимаю, как глубоко я запутался в собственном дерьме. Потому что хоть Алистер и прав, я не хочу его слушать. Даже если мне придется преследовать эту мразь в одиночку, я это сделаю. Даже если я не хочу, даже если они мне нужны.

Я буду мучить это жалкое оправдание человека, пока он не станет плакать по своей матери и умолять меня о милости к смерти.

Даже если это означает, что я паду сам. Я бы сделал это.

Потому что никто, даже я, не заслуживает той боли, которую Сэйдж таит в своей душе из-за того, что он с ней сделал.

— Мы собираемся это сделать, — настаивает Сайлас, — И я хочу, чтобы ты осталась в доме моих родителей, пока это не будет сделано.

Комната затихает, и мое кровяное давление резко подскакивает.

— Ни хрена не произойдет, — рычу я. — Она не останется с тобой.

Его голова поворачивается ко мне так быстро, что я почти слышу, как она трескается.

— Не забывай, Рук. Это моя девушка погибла, мы мстим за мою девушку.

Я иду к нему, изо всех сил пытаясь напомнить себе, что он скорбит. Что он переживает что-то невероятно неудачное, но это не работает.

— Не забывай, Сайлас, — шиплю я, — твоя девушка не Сэйдж, и ей не нужно, чтобы ты ее защищал.

— Ага? Ты собираешься это сделать?

Я отстраняюсь от него. Какого хрена он сейчас говорит?

Я знаю, что он потерял Роуз, и он пытается ухватиться за то, что еще осталось от нее. Но это, это пересечение черты, о которой я и не подозревал.

В его взгляде испепеляющая ярость, которую я не могу припомнить раньше, и это заставляет его чувствовать себя скорее угрозой, чем братом.

Сэйдж может и не друг — мы можем ненавидеть друг друга — но он наша.

И она моя.

— Ты, черт возьми…

— Стоп, — громко говорит Сэйдж, глядя на нас обоих. — Позвольте мне прояснить это для всех. Я не девица в беде, и я не позволю вам подвергать себя риску из-за того, с чем я могу справиться. Я могу убить своих собственных демонов, и мне не нужно, чтобы вы или кто-то другой давал мне для этого нож.

Феникс.

Вот она, сияющая, яркая, разрушительная.

Они пытались превратить ее в пыль, и посмотрите на нее сейчас.

Чертова сила.

— Все, блять, успокойтесь. Мы можем поговорить об этом, когда у всех будет возможность все обдумать, — говорит Алистер. — Я думаю, что остаться с Сайласом — хорошая идея. Это лучший способ следить за тобой.

— Мне не нужно…

— Дело не в том, чтобы защитить тебя, — огрызается он, его глаза темнеют. Я знаю, это потому, что он не забыл о том, что случилось с Браяр. — Это в самом низу моих гребаных приоритетов. Я пока не знаю, стоит ли нам полностью доверять тебе. Это страховой полис. Мы можем следить за каждым твоим шагом, поэтому, если ты даже подумаешь о работе с этим федералом, мы об этом узнаем.

Дождь хлестал с неба, лил с абсолютно черного неба. Я смотрел, как он падает с моего места в крытом дворе Тэтчер. Удары молнии осветили облака на единственную секунду, транслируя захватывающий сад скульптур прямо за подземным бассейном, прежде чем снова воцарилась тьма.

Я закрыл глаза как раз в тот момент, когда гром сотряс землю, позволив себе поддаться мягкому стуку.

— Давай, милый мальчик. Давай потанцуем.

Я посмотрел на сильный дождь, затем на мою мать. Ее глаза прищурились в уголках, как всегда, когда она улыбается. Темные волны каштановых волос падали ей на плечи, касаясь нижней части спины.

Я не хотел танцевать сегодня.

Мне было грустно, и все, что я хотел сделать, это остаться внутри, подальше от остального мира.

— Но, мама, идет дождь, — бормочу я.

Она присела на корточки, опускаясь до моего роста. Заправив прядь моих растущих волос за ухо, она провела ладонью по моей щеке. Когда она это делала, меня клонило в сон, потому что она делала это каждую ночь перед сном.

— У тебя сегодня был тяжелый день, да?

Я кивнул.

Сегодня дети в церкви были особенно злыми. Они все стояли вокруг меня, выкрикивая гадости по поводу моего родимого пятна, дразня меня за то, что я отличался от них. Если бы я знал, что они будут такими жестокими, я бы ничем не делился в воскресной школе.

Я бы просто промолчал.

— Дождь смоет все это. Вся печаль и боль соскользнут с твоих плеч, очистив тебя. Лучшее время для танцев — под дождем.

— Папа говорит, что мне просто нужно набраться сил.

Она рассмеялась.

— Твой отец, должно быть, забыл, каково это, когда к тебе придираются, потому что я открою тебе секрет, милый мальчик. Твой папа не всегда был таким крутым. Он был мальчиком, как и ты, и носил очки, над которыми дети смеялись. Просто потому, что он был другим. Но это то, что мне нравилось в нем, что я люблю в тебе. Быть другим будет означать, что ты будешь чувствовать себя одиноким время от времени. Но когда ты найдешь людей, которые принимают эти различия, они останутся с тобой на всю жизнь.

А потом мы танцевали под дождем.

Мы позволили дождю стекать по нашей коже, Я помню, что чувствовал себя так, словно плавал, а не стоял под дождевым душем. Я не заходил внутрь, пока не промок до нитки.

Я многое пережил, когда умерла моя мать.

Но один не был одним из них.

Потому что они у меня были, и с того момента, как мы все встретились, я почувствовал, что меня поняли. Мне никогда не приходилось объясняться, чтобы вписаться; они просто получили меня. Они приняли меня. Шрамы, травмы и все такое. И, как сказала моя мама, они останутся со мной на всю жизнь.

— Сколько? — спрашивает Алистер, выходя во внутренний дворик, а Тэтчер и Сайлас следуют за ним.

— Девять дюймов, — я выдергиваю сигарету изо рта. — Это тяжело. Тебе тоже нужно знать точный размер или…

Он закатывает глаза, выдергивая косяк из моей руки и делая долгую затяжку, прежде чем снова заговорить.

— Как долго ты трахаешься с Сэйдж?

Я прислоняю голову к стене, зная, что этот разговор должен состояться. Зная, что пришло время сказать им, но я просто не уверен, с чего начать.

Я никогда не скрывал ее от них со злым умыслом или потому, что я не хотел, чтобы они знали. Я думаю, это было потому, что я боялся сказать это вслух. Если я говорил о нашей истории, о ней, то это делало ее реальной.

И это делает ее потерю еще более реальной.

— Мы хотели подождать, пока ты расскажешь нам в свободное время, но нам нужно знать, что это значит для тебя, прежде чем мы кого-нибудь убьем из-за нее. Я не добавлю еще одно тело в свой список из-за быстрого траха.

Я не удивлен, что они уже знали.

Когда вы знаете друг друга на том же уровне, что и мы, вы мало что теряете.

Мы знаем язык тела друг друга, жесты, наши эмоции. Все взаимосвязано — мы чувствуем друг друга. Так было, сколько я себя помню.

— Мы не убиваем кого-то ради нее. Как сказал Сайлас, это тоже для Роуз.

— Но не для тебя, — говорит Тэтчер, — Это для Сэйдж, и, пожалуйста, не пытайся отрицать это. Я устал притворяться, что не знаю.

Я смотрю на Сайласа, его сдержанное поведение оседает на его плечах. Тот расстроенный взгляд в его глазах, что был раньше, исчез, но чувство в моем животе осталось.

Я видел, как он принимал таблетки на годовщину Рози и каждое утро до этого в общежитии. Он был с ними по расписанию, но что-то все еще не так, и убедить его обратиться к врачу за новым лекарством будет нелегко.

Но ничего с ним даже не было.

— Как долго, — снова говорит Алистер, но на этот раз это не вопрос.

Я делаю вдох, почесывая затылок, зная, что мне нужно сказать, но не зная, как это объяснить.

— Начало выпускного года. Это не должно было быть чем-то серьезным, я просто хотел скрутить принцессу в маленький узел хаоса. Показать ей, что она ничем не лучше меня, чем мы. Но потом она начала меняться. Она отличалась от того, что я ожидал.

Пытаться объединить то, чем мы были, трудно. Как ты объяснишь, что кто-то был всем и ничем одновременно?

Что она была первым человеком после парней и Роуз, которого я захотел увидеть. Видеть всего меня, знать все. Потому что я думал, что она примет это.

Я думал…

— Разве она не была помолвлена с Истоном в выпускном классе?

Я скриплю зубами.

— Да, но я не знал об этом до самого конца. Я знал, что она все еще встречается с ним, и я принял это, потому что ей нужно было дождаться выпускного, чтобы разорвать отношения. Ее родители сошли бы с ума, я просто не знал, почему. Я думал, что это из-за меня. У меня точно нет репутации Истона.

— Так вот почему палка в его заднице была особенно раздражающей, — Алистер усмехается. — Так что же случилось?

Все.

Ничего такого.

— Я узнал о помолвке, а она… — чертовски меня уничтожила. — Она покончила со мной. Выплевывала какую-то чушь о том, что я всего лишь этап, что она никогда не планировала бросать Истона.

— Поэтому ты появился у моей двери? Я резал тебя из-за нее? — говорит Тэтчер тоном, близким к гневу, но с ним я никогда не знаюь этого наверняка.

— Да. — я в отчаянии провожу руками по лицу. — Я пытался вырезать ее. Я хотел наказать себя за то, что был чертовски глуп, за то, что доверился ей. Но она как яд, проклятая опухоль, чувак. Она просто продолжает отрастать, — я тяжело вздохнул. —Теперь я не знаю, чему верить или думать. Она рассказала о Каине и сказала мне, что ее заставили пойти на помолвку. Судя по всему, ее отец получал от Стивена деньги, а в обмен на это хотел жену для своего сына. Потом Истон узнал о нас и пригрозил, что заберет Роуз. Поэтому она сделала выбор, и с тех пор мы ненавидим друг друга.

И вот оно.

Моя правда сгореть в дыму.

Мой милый яд выплеснулся наружу.

Произнесение этого вслух делает именно то, что я думал.

Заставляет меня чувствовать себя еще большим идиотом.

Дурак, который влюбился в девушку, которой было наплевать на него, и самое худшее, что я знал. Я знал, что Сэйдж была опасным существом. Что она была обмотана предупредительной лентой.

Сделана безупречно.

Создана для обмана.

Изысканно раскрашенная лягушка с неоновыми узорами, потрясающие медузы с биолюминесцентным свечением, экзотическая гусеница. Все предназначено для привлечения внимания и предотвращения опасности.

Я знаю, кто она, и все же я преследую ее, не представляя, какой ущерб она мне нанесет.

— Какой смысл было скрывать это от нас? — спрашивает Алистер.

Я забираю сигарету у Алистера, наполняя легкие смолой.

— Какой смысл тебе лгать о Дориане?

Они не единственные, кто может видеть сквозь ложь.

— Что ты собираешься делать, когда он выйдет из реабилитационного центра из-за проблем с наркотиками, которых у него никогда не было? Твои родители не могут вечно держать его взаперти. Что ты собираешься сказать Браяр, когда она узнает правду? У всех нас есть свои секреты, и они раскрываются, когда к этому готовы, но не стой и не веди себя так, будто у тебя их нет.

— Не будь мудаком, — говорит он. — Я не злюсь на тебя и Сэйдж. Я злюсь, что ты счел нужным это скрыть.

— Я просто не думал, что вы поймете.

— Нам это не нужно, Рук. Нам это никогда не было нужно.

Дождь идет быстрее, как ведра с неба. Эта буря назревала весь день, и вот, наконец, она пришла с раскатами молнии и грома.

— Если я откажусь, ты все равно убьешь Каина, не так ли?

Я смотрю на них, на всех.

Каждый из них представляет собой часть моей жизни, без которой я не знаю, что делать.

Это дисфункционально, и мы не всегда сходимся во взглядах. Мы ссоримся, вероятно, больше, чем кто-либо еще. Но они мой дом. Темный, кровавый дом с привидениями, но все же мой дом.

Остановившись у Алистера, я пристально смотрю на него. Старший брат у меня так и не появился.

— Если бы это было с Браяр?

— Он был бы уже мертв.

Я киваю, зная, что это будет его реакция, его ответ еще до того, как он это сказал.

— Это означает, что это будет моя проблема. Я бы взял на себя падение, если бы дерьмо пошло наперекосяк. Я защищу вас всех от ответной реакции, если таковая будет.

— Ты никого не убьешь в одиночку, — говорит Тэтчер. — Делиться — значит заботиться, но для ясности: мне не нравится Сэйдж и не доверяю ей.

— Есть кто-нибудь, кого ты любишь? — я удивленно поднимаю бровь.

— Нет. Человеческий род вызывает у меня отвращение.

Я коротко смеюсь, прежде чем посмотреть на Сайласа, который не переставал смотреть на меня с тех пор, как вышел.

— Сай, я знаю…

— Любишь ли ты ее?— прямо спрашивает он.

Я знаю, что такое любовь. Я чувствовал это к своей матери и в какой-то момент к моему отцу — иногда чувствую до сих пор. Я чувствую это по отношению к ребятам, хотя никогда никому из них вслух не говорил этих слов. Я знаю, каково это.

Но ничто не похоже на чувства к Сэйдж. Я никогда не испытывал ничего подобного в своей жизни, и это делает этот вопрос трудным.

— Я не знаю, что я чувствую к Сэйдж, — молния бьет сильно, сотрясая землю. — Но что бы это ни было, оно мое.