Правила бунта

ГЛАВА 10

КЭРРИ

Волосы Дэшила медовые, словно поцелованные солнцем, блестящие и отливающие золотом, выделяются повсюду. В сочетании с тем фактом, что парень более чем на фут выше большинства людей в академии Вульф-Холла, его рост и цвет волос позволяют легко отследить его в толпе. Я следую за ним по коридору к научному блоку, гадая, куда, черт возьми, он направляется. Сейчас у него там нет занятий. Знаю, что нет, потому что Дэш изучает физику, биологию и химию, и я тоже. Ему не нужно появляться в отделении естественных наук до завтрашнего утра.

Пакса и Рэна нигде не видно. Они оба направились к выходу из здания, оживленно разговаривая, когда выскользнули из главного входа Вульф-Холла. Как будто они даже не заметили, что Дэша с ними нет, и он даже не попрощался. Парень просто... откололся и начал прокладывать себе путь через поток студентов, шагая на север с мрачной решимостью человека, у которого есть какая-то конкретная цель.

Меня ждут в моей комнате. Мара может появиться там в любую минуту, изливая свои чувства к Рэну или, скорее всего, к доктору Фитцпатрику теперь, когда он проявил к ней некоторое внимание в классе, а меня там не будет. К добру или к худу (определенно к худу, потому что я явно потеряла свой гребаный разум) следую за острым на язык парнем из Бунт-Хауса по всему кампусу академии, как его чертова личная фанатка. Что, черт возьми, со мной не так?

Дэшил ни разу не оглянулся. На мгновение мне кажется, что он направляется в оркестровую комнату. Но нет. Парень проходит мимо входа музыкального отделения, мимо научных лабораторий и сворачивает за угол, и тогда я понимаю, куда тот направляется. Парень выходит на улицу. Дверь аварийного выхода все еще медленно закрывается, когда я поворачиваю за угол вслед за ним. Мне кажется, я ловлю отблеск солнечного света, отражающегося от ярких светлых волос.

«Возвращайся в свою комнату, малышка. Я не шучу. Это умышленное неподчинение. Зачем нарушать правила, когда все идет так хорошо?»

Старый добрый Олдермен вмешивается как раз вовремя, когда мне нужна доза здравого смысла. Жаль, что его здесь нет, чтобы озвучить свой приказ наяву, не так ли? Я хочу знать, какого черта наговорила Харкорт. Неужели Рэн и Пакс реально трахнули мать того парня? Это кажется маловероятным, но я же видела, как Рэн спускался по лестнице, стирая что-то красное со своей руки. Прежде всего, мне хочется знать, трогал ли Дэш мать парня. Харкорт сказала, что описание двух мальчиков не соответствует Дэшилу, но в животе у меня скручивается такое отвратительное, неловкое, стесненное чувство. И я не смогу успокоиться, пока парень не посмотрит мне в глаза и не даст прямой ответ.

Это имеет значение? Полагаю, нет. Не похоже, что я снова буду целоваться с Дэшем. Он чертовски ясно дал понять, что не проявляет ко мне никакого интереса.

«И вот так просто тайна исчезла».

В ближайшее время я не забуду эти слова или язвительное выражение на лице парня, когда он произносил их. Они врезались так глубоко, что задели кость и достали глубин мозга. Так почему же я не могу просто оставить это в покое?

Я изо всех сил боролась, чтобы попасть сюда. И с самого первого дня в академии делала все, что было в моих силах, чтобы избегать неприятностей. Избегала любого поведения, которое могло бы привести к тому, что меня каким-либо образом заметят. Так и должно было оставаться. Когда вы обгоняете свое прошлое, иногда настоящее нужно свести к минимуму, чтобы оно было безопасным. Вовлекаться во что-либо, отдаленно связанное с Бунт-Хаусом, — чертовски плохая идея, приравненная к чистому безумию. Мне нужно умыть руки от Дэшила Ловетта и бежать в противоположном направлении, словно меня преследует рой пчел-убийц, но…

Черт бы побрал это «но».

Я ненавижу это «но».

Это корень всех моих проблем.

Я не могу умыть руки и убежать, потому что в лорде Дэшиле Ловетте Четвертом есть что-то такое, что заставляет мое сердце биться быстрее. Когда тот садится за пианино, он совершенно другой человек. Я ищу этого Дэшила, ищу в течение долгого времени, и, кажется, не могу отпустить. Избегание неприятностей, разбитого сердца и нежелательного внимания имеет свои преимущества, но это также приводит к очень скучному существованию. А это именно то, что я делаю. Существую. Просто справляюсь. Делая это изо дня в день, поздравляя себя, когда совершаю такой маленький подвиг без сбоев. Жить так? Делать себя такой незначительной? Часть меня увядает и умирает с каждым днем, пока я соблюдаю правила и перестраховываюсь. Я начала задаваться вопросом, сколько времени пройдет, прежде чем от меня ничего не останется. Мне нравится слушать, как Дэш играет. Нравится жар в животе, когда смотрю на него. Нравится, как мир загорается, когда наши взгляды встречаются.

Я знаю, что сказал бы Олдермен. Он бы посмотрел на меня очень серьезно и задал вопрос: «С каких это пор мир в огне стал хорошей вещью? Он заставляет тебя чувствовать, что все вокруг ярко и пылает, малышка? Тогда беги без оглядки». Он уже говорил это раньше. Усадив меня за обеденный стол в пентхаусе в Сиэтле, посмотрел на меня печальным, но твердым взглядом. «Лучше иметь стабильную, комфортную, легкую жизнь, чем связываться со всем этим. Поверь мне. Я принес такую же жертву двадцать лет назад и никогда не оглядывался назад».

Дважды я спрашивала его, что случилось двадцать лет назад. Оба раза он молчал и так злился, погружаясь в угрюмую тишину, которая ревела в тихих помещениях нашего дома и эхом отражалась от стен в течение нескольких дней после этого. Я быстро поняла, что он никогда не расскажет мне свою тайну, даже если знает мою, и, подталкивая его, ничего не добьюсь.

Я следую за Дэшилом к запасному выходу, молясь про себя, чтобы он уже не отправился в лабиринт. Если да, то все кончено. Ни за что на свете не полезу в эту штуковину. Я заблудилась в нем в мою первую неделю в Вульф-Холле, блуждая по узким, обнесенным изгородью тропинкам, и мне потребовалось два часа, чтобы выбраться. В штате Нью-Гэмпшир не хватит денег, чтобы заманить меня туда.

Сначала думаю, что Дэшил ушел внутрь, потому что нигде его не вижу, но потом снова ловлю отблеск золота его волос, как рыбьей чешуи, сверкающей под поверхностью неподвижной воды, и поворачиваюсь как раз вовремя, чтобы увидеть, как он исчезает, двигаясь вниз по склону к старой разрушенной часовне.

От здания почти ничего не осталось, только рушащийся фундамент того, что когда-то, по слухам, было очень величественным зданием. В самом высоком месте стены часовни доходят мне только до середины бедра. Иногда среди обломков можно найти небольшие старинные артефакты — старую, потрепанную непогодой книгу, пару древних очков для чтения, подсвечник — но большинство студентов оставляют брошенные безделушки среди заросшей травы, наполовину похороненные и забытые. Во-первых, часовня «под запретом» в самом строгом смысле этого слова. Последнее, что нужно директору Харкорту, чтобы сын генерала военно-морского флота, который валял дурака, застрял под плитой старой кирпичной кладки. Удовлетворение такого иска в мгновение ока обанкротит школу. Во-вторых, это место чертовски жуткое. Ветер здесь странно стонет в кронах деревьев. Воздух всегда кажется на пару градусов прохладнее, чем где-либо еще на территории Вульф-Холла.

Я надеюсь, что Дэш обогнет часовню и продолжит свой путь к искусственному озеру на границе леса, но он этого не делает. Парень идет прямиком к часовне, большими шагами преодолевая неровности стен, и не останавливается, пока не добирается до кладбища.

Сколько людей должно быть похоронено в одном месте, прежде чем место можно будет официально назвать кладбищем? Я никогда раньше не задумывалась над этим. На кладбище Вульф-Холла всего восемь надгробий, что поначалу кажется не так уж и много. Пока не вспомните, что это место всегда было школой, и, конечно, это ненормально, когда люди умирают в школе и остаются похороненными там.

Дэшил останавливается перед одним из надгробий и смотрит на него сверху вниз. Он встал перед самым изысканным надгробным камнем, украшенный резными завитками и цветами. Погода изрядно потрепала мрамор. То, что когда-то было белым, теперь приобрело тусклый оттенок желтого, а в трещинах и сколах его изношенной гладкой поверхности виднелся зеленый лишайник.

Я еще не решила, как буду поднимать вопрос о событиях, произошедших на вечеринке. Даже не знаю, как нарушить молчание и дать ему понять, что стою за ним, но…

— Тысяча девятьсот двадцать третий. Дико, да? — говорит Дэш вслух.

Я замираю. М-м-м… Он со мной разговаривает?

— Ей было семнадцать. Наш век. Элиза Монро Бишоп-Квотерстафф. — Парень присвистывает. — Черт. А я-то думал, у меня претенциозное имя.

Итак, Дэш знает, что я позади него. Его голос слишком громкий, чтобы он мог говорить сам с собой. Я раздражена тем, что парень вычислил меня, но также испытываю облегчение от того, что мне не нужно прерывать его. Земля все еще влажная после ливня, прошедшего на прошлой неделе. Бросаю свою сумку на траву и использую ее в качестве импровизированного сиденья.

— От чего она умерла? — спрашиваю я.

Дэшил все еще не поворачивается ко мне лицом.

— Наверное, от скуки. Никаких сотовых телефонов и ноутбуков. Представь, что ты застряла здесь без Wi-Fi.

Когда, черт возьми, он собирается повернуться? Парень смотрит на что-то в своих руках, склонив голову набок, как будто прислушивается. Я не могу перестать смотреть на его затылок — на напряженные плечи и коротко выбритые волосы у основания черепа.

— Я могу вам чем-то помочь, мисс Мендоса? Или тебя внезапно охватила парализующая потребность узнать имена мертвых людей, похороненных на нашем заднем дворе?

Ублюдок. Неужели обязательно быть таким засранцем?

— Я пришла узнать, что произошло на той вечеринке. Половина школы говорит об этом.

— Ну… — Дэш откашливается и подносит ко рту то, что держит в руке. Солнечный свет отражается от потертой поверхности серебряной фляжки, когда тот пьет из нее. Отлично. Сейчас одиннадцать утра, а он уже напивается. Наконец парень оборачивается, его щеки пылают. Глаза дикие и яростные, выражение лица измученное, и я пытаюсь устоять перед внезапной атакой этих эмоций. — Они все могут пойти нахуй, — продолжает он. Его тон подразумевает, что я могу сделать то же самое.

Облака набухают на горизонте над верхушками деревьев, тяжелые, злые, цвета стали, обещающие дождь. Слабый порыв ветра проносится над маленькой долиной за часовней, взъерошив волосы Дэша. Он сдувает длинные пряди ему в глаза, скрывая их из виду, но я все еще чувствую давление его острого взгляда на меня. Я бы почувствовала такой взгляд даже в темноте, и у меня хватило бы здравого смысла бояться его. И давайте на чистоту. Я боюсь этого парня. У него есть сила, чтобы нанести ужасный ущерб. И уже знаю, что он это сделает. Так какого же черта тогда спрашиваю:

— Что с тобой? Что случилось?

Дэш в раздражении кривит губы. Убрав волосы с лица, парень прячет фляжку обратно в карман и очень медленно закатывает рукава рубашки до локтей.

— Мы десять минут поболтали на вечеринке, Карина. Я не обязан делиться с тобой всеми интимными подробностями своей жизни. Мои мысли не являются достоянием общественности.

Дело в том, что Дэш очень умен. Пугающе. Он может взглянуть на человека, открыть рот и заставить его почувствовать себя дерьмово менее чем за десять секунд. Ну и черт с ним. Я не позволю ему запугать меня. Стараюсь встретиться с ним взглядом и выдерживаю его.

— Мы сделали больше.

Он хмурится.

— Прошу прощения?

— Больше, чем поговорили десять минут на вечеринке. Ты поцеловал меня.

Улыбка на его лице возможно и самая красивая вещь, но она также может быть самой жестокой. Он делает шаг вперед, тихо смеясь, как будто над какой-то личной шуткой, в которую я не посвящена.

— Так вот в чем дело? В том, что я сунул свой язык тебе в глотку? Боже. Ты легко западаешь, да?

— О чем, черт возьми, ты говоришь? Я не запала…

Парень опускается на корточки передо мной. Одно дело — быть близко к нему на капоте той машины в пятницу вечером, там было темно, и я выпила три или четыре шота. Мое зрение было не самым лучшим. При дневном свете Дэшил Ловетт — потрясающе красив. Пакс всегда был постоянной моделью Бунт-Хауса, но с такой линией подбородка, как у Дэша, это чудо, что парень тоже не работает моделью в каком-нибудь лондонском доме моды. Губы пухлые. Глаза свирепые и острые, как лезвие бритвы, красивого орехового цвета, в следующую секунду голубые, затем карие, а потом зеленые, когда он наклоняет голову. Он смотрит на меня с такой серьезностью, что мне приходится бороться с собой, чтобы не отвести взгляд.

— Позволь мне рассказать тебе, как все это закончится, — медленно произносит он. — Если ты не будешь осторожна, я решу, что ты мне нравишься. А ты знаешь, что это значит, милая? — Парень облизывает губы, быстро смачивая их. — Это будет очень, очень плохой день для тебя. Я не из тех парней, которые нравятся, Кэрри. Я из тех парней, о которых ты никогда больше не захочешь думать. Видишь ли, когда мне что-то нравится, я хочу сделать это своим. Хочу владеть им. Мне нужно знать, что я держу это на ладони, и оно никогда не попытается убежать. — Он поднимает руку, показывая мне свою ладонь, в самом центре которой находится божья коровка. Быстро, как молния, Дэш сжимает кулак, и я чуть не выпрыгиваю из своей кожи. — Я обхвачу это пальцами и... — Он сжимает руку в кулак.

— Придурок! Отпусти! — Я хватаю его за руку и пытаюсь разжать пальцы, но Дэш качает головой, сжимая их сильнее, пока костяшки его пальцев не белеют.

— Я ломаю то, что мне нравится, милая. Поверь мне. Ты не хочешь мне нравиться. — Его глаза бесчувственны. Холодны. Жестоки.

И в этот момент я верю ему — требовать от него какого-либо внимания было бы действительно очень глупо. Я отпускаю его руку, немного отклоняясь назад, увеличивая расстояние между нами.

— Ты трахнул мать того парня на вечеринке? — прямо спрашиваю я.

Он прищуривается.

— Нет. А ты?

— Я серьезно, Дэш.

— Я тоже. — Он раздражающе невозмутим. — Если мне задают личные, нелепые вопросы, будет справедливо, если я задам их в ответ.

— За исключением того, что для меня неабсурдно спрашивать тебя об этом, не так ли? Потому что Пакс и Рэн трахали…

Дэш выпрямляется во весь рост, отряхивая руки о штаны.

— Я не несу ответственности за то, что они предпочитают делать со своими членами. — Он отворачивается. — Ты задала свой вопрос, Карина. Удовлетворил ли мой ответ твое любопытство?

— Да.

— И ты чувствуешь себя лучше? Теперь, когда знаешь, что я не пихал свой член в другую женщину прямо перед тем, как мой язык побывал у тебя во рту?

— Вообще-то нет. Я не чувствую себя лучше.

— Почему?

— Потому что мысль о том, что кто-то из вас, придурков, связывается с какой-то футбольной мамочкой Эдмондсона, настолько жалка и мерзка, что меня тошнит.

— Она лакроссная мамочка Эдмондсона. Этот парень в команде по лакроссу.

О боже мой. Вот и все. Я и так потратила здесь достаточно своего времени. И больше не собираюсь тратить его впустую. Мои ноги как ватные, когда я поднимаюсь. Моя сумка вся в грязи, но мне все равно.

— Как скажешь, придурок. Наслаждайся тем, что напьешься до беспамятства до гребаного полудня, ладно? Некоторые из нас заботятся о своем образовании. Мне нужно идти в класс.

Как будто он совсем забыл о своей фляжке, Дэш достает ее, улыбаясь. Поднимает ее и подмигивает мне.

— Твое здоровье, милая. Так я и сделаю.

— Чувак, серьезно. Какого черта ты делаешь? Ты чувствуешь себя лучше, напившись вдрызг в середине…

— Да, — выпаливает он. — Чувствую себя чертовски фантастически. И не то чтобы это имело значение, но я не пьян. Я не какая-то чопорная маленькая школьница, которая не может справиться с алкоголем. И мог бы пить с этого момента до заката и быть в полном, бл*дь, порядке.

— О-о-о. — Закатываю глаза. — Я так впечатлена. Держу пари, ты глотаешь таблетки, как леденцы, не так ли, здоровяк?

Он не реагирует на мои подстрекательства. Просто кивает.

— Колеса. Амфетамин. Кокс. Что ни назови. Я принимаю это на регулярной основе.

— Ох. Точно. Конечно. Полагаю, ты и героин регулярно принимаешь, верно? — Я саркастична, но часть меня все еще как труп, онемевшая, боящаяся его ответа.

Дэш бы не стал. Ни за что.

— Если это приятно и сводит все это дерьмо к белому шуму, тогда я в деле, принцесса.

Вау.

И любое противоречие, которое я, возможно, испытывала из-за него, тает точно так же, как иней на рассвете. Только гораздо быстрее. Если и есть что-то, что отключит меня быстрее, чем ведро ледяной воды на голову, так это героиновая зависимость.

— Ты серьезно? Героин?

— Не нужно выглядеть такой ошеломленной, Мендоса. Это не так уж и важно.

— Боже, ты… — Я качаю головой. — Ты чертовски жалок, Дэш. Ты это знаешь? И чертовски глуп. Тебе больше не нужно беспокоиться о том, чтобы игнорировать меня в классе. Я больше не буду тебя беспокоить.

У меня сводит живот. Я честно, по-настоящему чувствую, что меня вот-вот вырвет. Интересно, чувствует ли парень презрение, исходящее от меня, когда я ухожу. Хотя не думаю, что его это очень волнует. На него ничто не влияет, он невосприимчив к окружающему. Метеориты могут сыпаться с неба, и мир может быть в огне, а Дэш не соизволит это заметить, пока у него есть приличный кайф. На вершине холма оглядываюсь на него. Минутная слабость, но допускаю ее. Официально это последний раз, когда я теряю голову из-за лорда Дэшила Ловетта IV. Он все еще стоит там, уставившись на надгробия, потягивая из фляжки. Слишком поздно до меня доходит, что я не спросила его, зачем он пришел на кладбище. Что-то его расстроило.

Я никогда не узнаю, что привело парня в такое дерьмовое настроение. Однако знаю точно: если он заглушит это и будет держать внутри себя в течение какого-то времени, оно в конце концов захочет выйти наружу. Подобные эмоции имеют свойство кусать тебя за задницу, когда ты их не выпускаешь. Мне ли не знать. Конечно, все это не будет иметь значения, когда он умрет с иглой, торчащей из его руки. И он это сделает, потому что именно так заканчивается большинство историй, в которых фигурирует героин.

Я поворачиваю на север, собираясь вернуться по склону к академии, когда нечто быстрое и серое привлекает мое внимание. Цепляю краем глаза размытое движение и темный цвет. Я оборачиваюсь и... жду. Там. И вижу их. Сначала я думаю, что это стая собак. Возможно, диких собак. Но потом оцениваю их размеры и грацию и понимаю, что это волки. Их пятеро, темные размытые тени, мелькающие между деревьями, вдоль границы леса, где кончается территория академии и начинается дикая местность.

Они не останавливаются. Не смотрят вверх по травянистому склону на здание или на старую разрушенную часовню, где парень с яркими светлыми волосами также может наблюдать за их перемещением с горы. Они летят, пугающе бесшумно, бегут как единое целое, и я вздрагиваю от неожиданной боли тоски, которая охватывает меня. Что-то подобное нельзя наблюдать в одиночку. Это своего рода секрет, особая вещь, которую нужно разделить…

...но я не хочу делиться этим с ним.