Правила бунта

ГЛАВА 14

ДЭШ

«Да. Теперь ты это понимаешь. Я — мудак. Первоклассный гребаный кусок дерьма, разбивающий сердца, чертовски грубый, злобный долбаный мудак».

Я думаю об этом, сидя на английском следующим утром, изображая такое скучающее и надменное выражение, что даже Рэн, развалившийся на кожаном диване под окном, бросает на меня насмешливый взгляд «Кто насрал в твои кукурузные хлопья?».

Я чувствую себя грязным. В данный момент нельзя называть меня мужчиной, это слишком великодушный титул. Я голем, созданный из пылающих мешков с дерьмом и мусором. В другом конце комнаты Карина сидит рядом с Марой Бэнкрофт. Я чувствую, как она пульсирует от смущения и гнева — ее настроение порождает жар, который можно почувствовать даже с другой стороны логова Фитца. Он покрывает мою кожу волдырями, вызывает радиационное отравление, опаляет нервные окончания, и все же, похоже, больше никто не страдает от него. Никто, кажется, даже не замечает.

Девушка не смотрела на меня с тех пор, как вошла в комнату и бросила сумку у своих ног. Как и обещал ей вчера вечером, я тоже не смотрю на нее. Не напрямую. Тем не менее, скрытно наблюдаю за ней краем глаза. Мой взгляд блуждает по комнате, перескакивая с белой доски в передней части класса на потолок, в окно, но единственное, на чем я могу сосредоточиться — это девушка в ярко-фиолетовых джинсах на другой стороне комнаты.

Скоро мне придется трахнуть случайную незнакомку в «Косгроув», чтобы убедить своих друзей, что мне наплевать на Карину. Хотя это не так. Реально, черт возьми. Я не могу перестать думать о ней. Не могу перестать злиться на ее любопытную задницу. Не могу перестать думать о том, какая она чертовски милая, когда злится. Я бы заплатил кому-нибудь хорошие деньги, если бы они могли подсказать мне, как выкинуть из головы образ ее тугих маленьких сосков, торчащих из-под футболки. Это было бы чертовски здорово.

Я не могу ею интересоваться. Просто не могу. Поэтому притворяюсь.

Моя незаинтересованность требует, чтобы я был убедителен. Я зеваю. Тыкаю кончиком шариковой ручки в блокнот. Вытягиваю ноги, скрещиваю их в лодыжках и не смотрю на Карину Мендоса.

Фитц все еще болтает о графе Монте-Кристо, и я отключаюсь. Когда улучаю минутку, возвращаясь в реальность, не могу не нарисовать картину того, что происходило между моим другом и тем ублюдком в лабиринте на днях. И мои внутренности скручиваются в узлы. Моя неприязнь к Фитцу, которая раньше, возможно, была немного необоснованной, теперь кажется совершенно оправданной. Слишком гладкий. Слишком отполированный. Слишком чертовски крутой. Он учитель английского в академии для избалованных богатых детей, черт возьми, и ходит по этому месту, как будто написал «Над пропастью во ржи». Фитц нихера не крутой. Он — гребаная крыса, а я не люблю гребаных крыс.

Если он сделает что-нибудь, чтобы испортить отношения с Рэном, и я имею в виду все, что негативно повлияет на моего друга, я уничтожу его.

Рэн никогда не выбирал безопасных решений. Он чертовски умен, но это часто не подразумевает осторожность. Я мог бы задушить этого тупого ублюдка, правда. Если Рэн хочет устроить незаконное свидание с преподавателем Вульф-Холла, то мог бы выбрать буквально любого другого и сделать лучший выбор. Например, мисс Нейсмит из отдела информационных технологий. У нее в заднице палка, засунутая по самое горло, но опять же, это прекрасная гребаная задница. Он мог бы вдоволь повеселиться с ней.

И если все это было больше связано с экспериментами с мужчинами, тогда ладно. У меня нет никаких проблем с этим. Но что не так с Сэмом Левитаном? Левитан — заведующий кафедрой математики. Намного горячее, чем Фитц. Женская половина Вульф-Холла постоянно писает кипятком и стонет по поводу того, что Левитан на самом деле гей, и ни у кого из них нет с ним шансов.

Фитц обычно встречается с женщинами. Или, лучше сказать, девушками. Общеизвестно, что он все время трахал старшеклассниц в беседке, когда мы были первокурсниками. Эта странная связь между этим мудаком и Рэном так неожиданна и маловероятна, что что-то в этом просто не так.

В середине урока Фитц замечает, что я уставился на него, и, прищурившись, поправляет очки на носу.

— Простите, у меня что-то на лице, лорд Ловетт? Ты уже довольно давно сверлишь дыры в моем черепе.

«О-о-о, посмотри на себя, ты такой наблюдательный и все такое».

Рэн, который последние тридцать минут притворялся спящим, приоткрывает один глаз и смотрит на меня. Все смотрят на меня. Все, кроме Карины, которая не сводит глаз с двери, как будто мечтает о побеге.

— Тебе не нравится, когда я не обращаю на тебя внимания. Не нравится, когда уделяю слишком много внимания. Тебе просто не угодишь, Уэсли.

— Ну что ж… — Фитц ухмыляется. — Поскольку мы так старательно используем правильные имена друг друга в этом классе, «доктор Фитцпатрик» думаю было бы более уместно. На самом деле ученику не подобает называть меня по имени.

Моя очередь усмехнуться.

— И нам бы не хотелось, чтобы сейчас между учеником и учителем возникла какая-то неуместность, не так ли?

Рэн закрывает глаз, который открыл, и снова закрывает лицо рукой. Его совершенно не трогает моя маленькая раскопка. С другой стороны, у Фитца не такое бесстрастное лицо, как у моего друга. Его щеки краснеют. Он проводит рукой по волосам, что может показаться небрежным для остальной части класса, но выглядит чертовски взволнованным для меня.

— Давай просто продолжим занятие, хорошо? Поскольку вы так увлечены моим сегодняшним уроком, лорд Ловетт, почему бы вам не подойти сюда и не поиграть в небольшую игру. Расскажи нам о графе Монте-Кристо. Думаю, нам следует немного поспорить.

«Неправильный выбор слов. Ты не хочешь играть со мной ни в какие игры».

Большинство моих одноклассников стали бы спорить о том, что им поручили это задание, но я не подаю виду. Встаю и направляюсь в начало класса, одаривая Фитца холодной, отстраненной улыбкой, становясь рядом с ним. Когда мы все сидим на удобных диванах или в изъеденных молью креслах с откидной спинкой, Фитцу, должно быть, так легко чувствовать, что он контролирует ситуацию. При росте в шесть футов он, должно быть, чувствует себя гигантом, возвышаясь над всеми нами. Ну, сейчас я стою рядом с ним, и у него ни хрена не осталось преимущества.

«Может, я и вдвое моложе тебя, но во мне шесть футов три дюйма, ублюдок, и я определенно накаченнее тебя».

Фитц прочищает горло. Подходит к своему столу и садится на его край, сложив руки перед собой с выжидающим выражением на лице.

— Ну? У тебя есть тема для дебатов? Ты вообще читал эту книгу, Дэш, или... ты просто стоишь здесь и тратишь время впустую?

О, выпускаем когти, не так ли? Бедняге не нравится, что я доставляю ему неприятности. Скорее всего он боится того, что, по его мнению, я знаю, и пытается заставить меня вести себя прилично. Ну, я не из тех, кого можно запугать. Может быть, пришло время Уэсли Фитцпатрику понять это.

Смотрю на него сверху вниз и в уголках моего рта появляется легкая улыбка.

— Хочешь тему для дебатов? Как насчет концепции неизбежности в книге? Я думаю, что враги Эдмона неизбежно в конце концов станут жертвами его гнева. До того как Эдмона заперли в этой камере, он был рассеян. Но как только оказался в ловушке, ему не оставалось ничего лучшего, как планировать свою месть. Обстоятельства были таковы, что не оставалось ничего лучшего, как сосредоточиться на этом отчаянном порыве. «Только несчастье раскрывает тайные богатства человеческого ума, — цитирую я. — Для того чтобы взорвать порох, его надо сжать. Тюрьма сосредоточила все мои способности, рассеянные в разных направлениях. Они столкнулись на узком пространстве, а вы знаете, из столкновений рождается электричество, из электричества молния, из молнии — свет». — Я пригвождаю его ледяным взглядом. — Мне продолжать?

Фитц массирует пальцами висок, смеясь с излишним энтузиазмом.

— Ну, черт возьми. Очень впечатляет. Мне следовало бы знать лучше, чем бросать вызов человеку твоего воспитания о знании классики. Ты ведь выучил наизусть все произведения Александра Дюма еще до того, как тебе исполнилось шесть лет, не так ли? — Он качает головой, все еще ухмыляясь, как идиот. — Мне действительно жаль тебя. У тебя, наверное, было немного друзей в детстве, а?

«Ух. Агрессия? Опрометчиво, чувак. Очень опрометчиво».

Я показываю ему зубы.

— Думаю, да. Наверное, именно поэтому мои друзья так важны для меня сейчас. И я буду отчаянно защищать их.

Мои угрозы уже даже не завуалированы. Я выбрал эту цитату из «Графа Монте-Кристо» по определенной причине. Раньше мое внимание не было сосредоточено. Я не был сосредоточен на нем, но теперь, когда это так, потребуется лишь малейший толчок, чтобы подтолкнуть меня к действию. «Из столкновений рождается электричество, из электричества молния, из молнии — свет». Его действия будут иметь последствия, и я — последствие, с которым Фитц не захочет иметь дело.

— Боже, Ловетт, какого черта ты делаешь? — Необычайно крикливая Мара Бэнкрофт, сидит на диване с цветочным принтом рядом с Кариной. — Ты задал нам тему. Садись уже. Никто из нас не подписывался на твой душещипательный момент: «Боже мой, я так люблю своих друзей».

Фальшивый английский акцент, которым она попугайничает, оскорбителен. Во-первых, это акцент «кокни»⁷, который совсем не похож на классический британский акцент, который отец вдолбил в меня с детства. Судя по пародии Мары, она не знает разницы между дальним членом королевской семьи и статистом в актерском составе гребаного «Оливера». Раньше я никогда не задумывался о ее существовании, но сейчас... очень быстро решаю, что не стал бы мочиться на нее, даже если бы она была в огне.

— Почему бы тебе не трахнуть себя зараженным гепатитом дилдо, Бэнкрофт? — четко произношу я, чтобы убедиться, что она понимает меня сквозь мой гребаный английский акцент.

Весь ад вырывается на свободу. У Мары отвисает челюсть. Она прижимает руку к груди, на лице появляется шокированное выражение, и девушки, сидящие в первом ряду, начинают визжать.

— О боже мой! Фитц! Ты не можешь позволить ему так говорить! Боже мой!

За этим следуют еще: «О, боже!». Потом в дополнение парочка: «Это сексуальное домогательство!» и «Что за отвратительные слова!». Парни просто смеются и толкают друг друга локтями, кричат и швыряют в Мару скомканные бумажки.

Рэн теперь сидит, небрежно сцепив руки за головой, как будто развалился в шезлонге на пляже, ожидая, когда наконец подалут «Пина-Коладу», которую заказал пять минут назад. На его лице появляется крошечная веселая ухмылка. Ликование же Пакса более открыто. Он лежит на полу, наставив на меня пальцы-пистолеты, как будто я только что сделал весь его чертов год.

— Жестко, Ловетт. Чертовски жестко!

— Да, это было чертовски невоспитанно. — Фитц драматично вздыхает. — Хорошо, ваша светлость. Я либеральный парень большую часть времени, но это было уже чересчур. Ты должен извиниться перед Марой.

— Спасибо за предложение, но я, пожалуй, откажусь.

Фитц выглядит удивленным.

— Никаких извинений?

Я качаю головой.

— Нет.

— Тогда ладно. — Он обходит стол с другой стороны и достает из верхнего ящика стола ярко-розовый блокнот. Класс бунтует, когда Фитц что-то строчит, бросает ручку, вырывает верхний лист из блокнота и протягивает его мне. — Поздравляю. Ты являешься первым получателем официального наказания, которое мне пришлось выдать за весь год. Надеюсь, ты гордишься своим достижением.

Я принимаю листок бумаги и с размаху кланяюсь.

— Я в восторге, черт возьми.