Правила бунта

ГЛАВА 30

ДЭШ

— Мы должны зарыть его в чертову землю.

Пакс кипит. Он уже пробил дыру в стене гостиной, которую придется латать. Рэн как всегда просто сидит и смотрит. Не кричит. Не ругается. Не пытается поставить ему синяк под глазом. Парень буквально ничего не делает. Рэн лишь смотрит на повреждение стены, словно это недавно образовавшаяся черная дыра, которая может быть порталом в другую вселенную, и будто задается вопросом, как он туда пролезет.

— Что за мудак. У него хватает наглости прийти на нашу вечеринку, украсть нашу наркоту, а потом шантажировать нас, когда пропадает его девушка? Это уже за гранью.

Рэн моргает.

Мы с Паксом обсудили это еще до того, как он вернулся с допроса полиции, и решили не отступать от нашей стратегии. Вернее, нашего молчания. Рэн до сих пор не признался в своих отношениях с Фитцем, и на данный момент мы ничего не можем сказать об этом, не сделав все еще хуже. Мы просто должны подождать, пока он не будет готов что-то сказать. И начинаю думать, что Рэн никогда этого не сделает. Я не заинтересован в том, чтобы заставлять его признаваться в том, о чем он не хочет говорить, и Пакс тоже, поэтому мы придерживаемся той линии, что Фитц просто обеспокоен тем, что он связан с исчезновением Мары.

После долгого разглядывания дыры, которую Пакс проделал в стене, Рэн говорит:

— Это дело рук Мерси. Она сказала Фитцу, что я трахаюсь с Марой. Хотя она знала, что это не так.

Я бросаю на Пакса неловкий взгляд.

— Меня там не было, чувак. Я не знаю, что было сказано.

Пакс вскидывает руки.

— Не спрашивай меня, черт возьми. Мне отсасывали в ванной наверху.

Думаю, это тема для другого раза. Глаза Рэна действительно остекленели.

— Для меня она мертва.

— Да ладно тебе, чувак. Мара появится завтра. Все пройдет. Мерси извинится, как всегда, и все забудется к Рождеству. — Это звучит достаточно убедительно. Хотя я не верю ни единому своему слову, но должен что-то сделать, чтобы попытаться рассеять напряжение, которое, как грозовая туча, сгущается вокруг нашего друга. Если я этого не сделаю, случится что-то очень плохое.

Рэн только фыркает.

— Я иду спать.

Как только он исчезает наверху, Пакс впивается в меня темным взглядом, который пронзает кожу, мышцы и кости.

— Ну? — спрашивает он.

— Что «ну»?

— Ты знаешь, что, — рычит он.

Я так долго этого ждал. Боялся этого. Карина сказала, что он уверил ее, что ничего не скажет, но я уже довольно давно живу с Паксом. И после всего дерьма, через которое мы сегодня прошли, и всего остального дерьма, о котором мы не можем говорить с Рэном, я знал, что он собирается поднять эту тему. Наверное, это гложет его весь день.

Я вздыхаю.

— Что ты хочешь знать?

— Как долго? И зачем лгать об этом?

— Два месяца. — Я жду фейерверка. Когда он не случается, я делаю глубокий вдох и пытаюсь ответить на его второй вопрос. — И я солгал об этом, потому что она мне нравится, Пакс. Очень нравится. И я не хотел разбивать ей сердце. Неужели это так плохо?

Пакс никогда не говорит о своих татуировках. У него их не было, когда мы впервые приехали в Вульф-Холл тощими четырнадцатилетними подростками. Около года назад он сказал нам, что едет домой в Нью-Йорк на выходные, сел в машину и уехал. Когда вернулся, на правой руке у него был контур первого рукава. Рэн выгнул бровь, глядя на свежие чернила в своей очень похожей на Рэна манере. Я покачал головой, вздохнул, но не сказал ни слова. Пакс не делится. Как и никто из нас. Мы не копаемся в дерьме друг друга и не задаем вопросов. За последние двенадцать месяцев чернила Пакса медленно расползлись по всему его телу, и теперь начали ползти вверх по шее. Глядя на него через гостиную, я понимаю, что Пакс уже не тот человек, с которым я познакомился в начале учебы. Он претерпел какую-то трансформацию, метаморфозу, и я абсолютно ничего об этом не знаю.

Это чертовски глупо. Все это чертовски глупо.

— Мне не следовало держать это в секрете. Я должен был сказать вам, ребята. Ты прав. Рэн не должен держать свои отношения с Фитцем в секрете. А ты? Хрен знает, чего ты нам не говоришь. Может быть, пришло время всем нам выложить свои карты на стол. Хочу быть с Кариной. Вот. Я, бл*дь, это сказал. Я буду с Кариной, и, клянусь Богом, сломаю твою гребаную шею, если ты хотя бы взглянешь на нее искоса, братан. Я, бл*дь, не шучу.

Пакс ничего не говорит. Он скрещивает руки на груди, пристально глядя на меня.

— Ну что? Что? Сейчас ты назовешь меня мудаком и скажешь, что я ставлю под угрозу нашу дружбу? Ставлю девушку выше дома? — Я готов к этим аргументам. Готов защищаться от них. К чему я не готов, так это к…

— Мой отец умер. Прошлой зимой. Просто... упал замертво посреди ужина. Мама сказала, что это было похоже на комедийный скетч. Его голова отскочила от стола. Он чуть не приземлился в свой гребаный суп.

— Что?

Пакс почесывает подбородок.

— Тромбоэмболия легочной артерии. Они сказали, что это потому, что он все время летал. Сгусток крови образовался у него в ноге или типа того, оторвался и прошел по всему телу. Застрял в легких. Что-то пошло не так, и он просто… — Пакс щелкает пальцами. — Умер.

Отношения Пакса с родителями всегда были непростыми. Особенно с матерью. Мы все время подкалываем его по поводу нее, но только потому, что знаем, что он тайно заботится о ней. А его отец? Его отец редко всплывал в разговоре. А теперь... он мертв? Уже давно мертв, черт возьми!

— Прости, парень. Я не... не знаю, что сказать.

— Тебе не нужно ничего говорить. Он мертв. С этим ничего не поделаешь. Такова жизнь.

— Тогда зачем ты мне это рассказал? — Я все еще ошеломлен этим откровением.

— Я кое-что знаю о тебе. Ты кое-что знаешь обо мне. Мы квиты, Ловетт. Держи рот на замке и ничего не говори об этом Джейкоби. Я сделаю то же самое.

Парень направляется к лестнице и поднимается по ней, не говоря больше ни слова. Я смотрю, как Пакс уходит, и у меня стучит в висках. Он дал мне залог против него. Гребаный залог — информацию, которой он не хотел делиться. Я не об этом пытался сказать, и это было сделано не в духе перемен. Информация, которую тот мне дал, только заставила петли, которые мы все создали вокруг себя, еще туже затянуться вокруг наших шей. На секунду я подумал, что, возможно, время секретов прошло, и облегчение было огромным. Больше не надо прятаться. Больше никакой лжи. Больше не нужно беспокоиться о том, что может случиться, если я не буду осторожен. А теперь мне нужно перенести еще одну боль. Еще одна истина, которую можно использовать как оружие. Знание того, что отец Пакса умер, не заставило меня почувствовать себя лучше из-за того, что Пакс узнал мою тайну. Это заставило меня почувствовать себя еще хуже. И это доказало, насколько неправильной стала атмосфера в нашем доме.