Правила бунта

ГЛАВА 32

ДЭШ

«Я тоже тебя люблю».

Я не заслуживаю этих слов, но Кэрри все равно их произносит. Мы говорили о вещах, о которых должны были поговорить давным-давно.

— Я тут подумал… Я надеялся, что ты захочешь поехать со мной. В Англию? Если не хочешь учиться в Оксфорде, то есть много других удивительных мест для учебы. И я знаю, что погода там дерьмовая, а еда еще хуже, но... — Я смотрю ей в лицо. — Там очень красиво. Есть несколько действительно особенных мест, которые мне хотелось бы тебе показать. И Европа рядом. Ты хоть представляешь, как легко сесть на поезд из Лондона в Париж?

Она просто смотрит на меня, ошеломленная.

— Скажи что-нибудь. Я тут весь в нервном поту. Тебя это устроит? Ты хочешь поехать? Вопрос с визой не будет проблемой. И ты умная. Нет никакого способа, чтобы тебя не взяли…

Улыбка, расплывшаяся на ее лице, была ослепительной.

— Да! О боже, да! Это чудесно!

Карина плачет, а я держу ее в своих объятиях, охваченный нелепым страхом. Она счастлива. Так чертовски счастлива, что груз моей ответственности стал очевиден, очень быстро.

Я не могу все испортить. Никогда себе этого не прощу. И Кэрри заслуживает лучшего, чем быть игнорируемой в коридорах. Я должен ей больше, чем это. Девушка заслуживает того, чтобы кто-то обнял ее на публике и гордился тем, что она ему это позволяет. Кэрри заслуживает того, чтобы все знали, что ее любят и защищают, и я хочу быть тем, кто даст ей все это. Поэтому принимаю решение. Я собираюсь рассказать Рэну. Пакс уже знает. Он не обрадуется, но я справлюсь с последствиями. Пришло время покончить с уловками и обманом.

Сейчас девушка спит.

Одеваясь и выходя из ее комнаты, я вспоминаю ее слова и лихорадочный блеск ее глаз, когда она говорила со мной перед сном.

— Я тоже люблю тебя, Дэш. Боже, я пыталась не влюбиться в тебя, но не могла остановиться. Теперь я не могу жить без тебя.

Я тебя люблю.

В прошлом году я думал, что три самых важных слова в английском языке — это «еще одна доза». Хотя я уже несколько месяцев не курил травку и почти не пил алкоголь. Кэрри была всем, что мне нужно. Теперь она — все, что мне когда-либо понадобится.

Погруженный в свои мысли, все еще проигрывая в голове ее слова, я как можно тише закрываю за собой дверь ее спальни, поворачиваюсь и натыкаюсь на твердую кирпичную стену мышц. Я так поражен, что сначала у меня в мозгу происходит короткое замыкание. Думаю, что охранник, Хью, застукал нас, и это чертовски плохо. Но потом поднимаю глаза — в Вульф-Холле очень мало людей, на которых мне когда-либо приходилось смотреть снизу вверх — и понимаю свою ошибку. Смертоносно выглядящий мужчина, с которым я только что столкнулся, совершенный незнакомец и не должен находиться на территории академии.

У него светло-коричневый оттенок кожи. Глаза голубые, цвета айсбергов, холодные и оценивающие. Его темно-серый костюм необычайно хорошо сшит и, должно быть, стоил целое состояние. Может быть, в свои тридцать с небольшим он выглядит как влиятельный инвестиционный банкир, но в нем есть что-то тревожное. Что-то в нем не так. Когда мужчина хватает меня за горло и оттаскивает от двери, я понимаю, что это потому, что в его глазах — смерть.

— Лорд Ловетт, я полагаю? — Он отталкивает меня, отпуская.

Я удерживаюсь на ногах, хотя и отступаю на пару шагов. Он застал меня врасплох. Я не такой задира, как Пакс, но знаю, как надрать парню задницу, когда мне это нужно. И готов к этому, когда мужчина крадется вперед и хватает меня за шиворот.

«Я, бл*дь, так не думаю, придурок».

Я не пес, которого можно дергать за поводок.

Отбрасываю его руку в сторону и подхожу к нему, расправляя плечи, сжимая руки в кулаки, ожидая, что мужчина собирается делать дальше. Он ухмыляется, на мгновение вертя в руках запонку, прежде чем сделать ложный выпад вперед, пытаясь обманом заставить меня отступить еще немного. Но я не попадаюсь на уловку. Пригибаясь, выпускаю правый хук, который застает ублюдка врасплох. Удар приходится ему прямо в челюсть, хотя удар недостаточно сильный, чтобы мужчина упал на пол. Он должен был послужить сдерживающим фактором, заставить его отступить. Небольшое предупреждение. Думаю, что оно достигло своей цели, когда парень перестает шагать вперед и выпрямляется, прижав пальцы ко рту. Когда опускает руку, его пальцы испачканы кровью, незнакомец ухмыляется, его зубы покрыты красным.

— Так, так, так. Я слышал, ты избалованный до чертиков красавчик. И не был готов к тому, что ты действительно сможешь сражаться.

Быстрее, чем вспышка света, он выбрасывает руку вперед и бьет меня по виску. Мое зрение затуманивается, темнеет по краям, но я не падаю. Лишь отступаю назад, качая головой, готовый встретиться лицом к лицу с этим ублюдком.

Затем я вижу в его руке пистолет.

Вижу палец на спусковом крючке.

Его ледяные глаза сужаются в яростные щелочки.

— За мной, засранец. Сейчас же.

Черный «Астон Мартин Ванквиш» на холостом ходу стоит на подъездной дорожке академии. Парень толкает меня в спину дулом пистолета, безмолвно приказывая сесть на пассажирское сиденье.

— Ты шутишь, да? Если я сяду в эту машину, что помешает тебе убить меня?

— Кто сказал, что тебя убьют? — спрашивает незнакомец в дорогом костюме.

Я стою на месте, буквально впиваясь пятками в гравий, когда мужчина снова подталкивает меня к машине.

— Полагаю, для этого и нужен пистолет.

Его смех едкий.

— Оружие годится не только для убийства. Оно также хорошо для причинения бесконечной боли. Я решил, что начну с твоих коленных чашечек, а потом посмотрим.

— Тебе следует знать, что если речь идет о деньгах, то мой отец не из тех людей, которые готовы платить выкуп похитителю. На самом деле я ему не очень нравлюсь.

Мужчина смеется громче, звук полон неподдельного веселья.

— Малыш, машина, в которую ты отказываешься садиться, стоит триста тысяч долларов. У меня больше денег, чем мне когда-либо понадобится. А теперь залезай, пока я не вышел из себя.

— А если нет?

— Испытай меня.

Я упрямый. Всегда был упрямым. И подумываю о том, чтобы развернуться и разоблачить его блеф, просто чтобы посмотреть, что он сделает... но потом вспоминаю о Карине наверху, и эгоистичная часть меня, та часть, которая определенно хочет увидеть ее снова, заставляет меня отступить. Я открываю пассажирскую дверь и забираюсь в машину. Ублюдок в костюме тоже садится.

— Ты собираешься рассказать мне, в чем дело?

Он включает передачу и заводит двигатель, отъезжая от академии.

— Закрой рот.

Я подчиняюсь. Не для того, чтобы дать ему то, что он хочет, а потому, что мне нужно использовать следующие несколько минут, чтобы подумать. У меня в кармане мобильник. Я мог бы попытаться тайно позвонить Паксу или Рэну, но сейчас середина ночи. Рэн, наверное, вырубился. Пакс может и не спит, но будет под кайфом, или пьян, или слушает тяжелый металл. Он в лучшие времена, как известно, плохо отвечает на телефонные звонки и ни за что не ответит мне сейчас. Так что, когда незнакомец вытащит меня из машины, я врежу этому куску дерьма по горлу. Сломаю ему чертов нос. Ударю так сильно, что он одновременно обосрется и обоссытся…

— Что бы ты ни планировал в своей хорошенькой головке... Не делай этого. Это закончится плохо. — Парень бросает на меня пренебрежительный взгляд.

Я рычу.

— О. Круто. Тогда я буду работать над развитием Стокгольмского синдрома. Мы с тобой можем жить где-нибудь в бункере. Я буду отсасывать тебе каждое утро. Можешь звать меня Кексик. Я буду звать тебя Солнышко. Я забуду, что ты похитил меня под дулом пистолета, и приму мою новую реальность. Мы купим дом и усыновим пару…

БОЛЬ!

Быстрая и острая. Я наклоняюсь, прижимая руку к груди, и с удивлением обнаруживаю, что из нее торчит скальпель.

— У тебя довольно поганый рот, не так ли, — замечает незнакомец. Его голос спокойный. Скучающий. Он смотрит в лобовое стекло, не сводя глаз с дороги, пока мы мчимся вниз по горе. Его взгляд скользит по сверкающему стальному орудию, погруженному в мою плоть. — Дай мне знать, когда закончишь с этим. Я одолжил его у друга.

Дрожа от ужаса, я вырываю скальпель из руки, роняю его, и он со стуком падает в пространство между моими ногами. Аккуратный маленький разрез на моей коже, зажатый между костью и сухожилием, едва достигает сантиметра в длину, но довольно глубокий. Лезвие было чертовски острым. Настолько острым, что рана даже не кровоточит поначалу. Но когда это происходит…

— Вот. — Парень умело проходит поворот, управляя машиной одной гребаной рукой, и предлагает мне полотенце.

Какого хрена?

Я выхватываю его у него, оборачиваю вокруг руки и шиплю.

— Что, черт возьми, с тобой не так?

— Слышал о собаках Павлова? — говорит он.

— ЧТО?!

— Павлов работал с собаками. Хотел выяснить, насколько легко их можно обучить. Каждый раз звоня в колокольчик, парень кормил свою собаку. Он повторял это действие снова и снова, пока, в конце концов, не звонил в колокольчик, и у собаки не начинала выделятся слюна. Он приучил собаку знать, что когда прозвенел звонок…

— Я ЗНАЮ О СОБАКЕ ПАВЛОВА, ПРИДУРОК!

Незнакомец не реагирует на мою ярость.

— Тогда ты понимаешь, к чему я клоню. Это может быть очень самонадеянно с моей стороны, и прости меня, если я ошибаюсь, — говорит он, поднимая палец, — но я предполагаю, что ты умнее собаки. Надеюсь, ты способен уловить связь без того, чтобы мне пришлось повторять дважды. Когда я говорю тебе заткнуть свой гребаный рот, ты, бл*дь, затыкаешь его, иначе будут последствия, которые тебе не понравятся.

Он чертов сумасшедший. Однако парень ясно высказал свою точку зрения. Я засовываю руку под мышку, морщась от боли. И держу рот на замке.

Мы пролетаем мимо Бунт-Хауса, здание скрыто среди деревьев и место погружено в полную темноту. Парень смеется, когда я смотрю, как поворот к дому исчезает в зеркале заднего вида.

— Прости, приятель. Еще не время возвращаться домой. Но не волнуйся. Это не займет много времени.

Я прикусываю язык. У подножия горы парень сворачивает в Маунтин-Лейкс, осторожно ведя машину, как будто какой-то законопослушный гребаный гражданин. Я ошеломлен, когда он въезжает на стоянку у бара Рэна, «Косгроув».

Парень паркуется и выходит, затем обходит машину и открывает передо мной пассажирскую дверцу, поднимая брови.

— Мы можем сделать это по хорошему или по плохому, — говорит он мне.

Я выхожу, все еще прижимая руку к телу. Парень кивает в сторону здания.

— Там закрыто. — Даже с травмой руки и обещанием еще большей боли, я ничего не могу с собой поделать. Это противоречит самому моему существу — облегчать ему жизнь.

Парень цокает языком. Закатывает глаза, как будто я непослушный ребенок, который не хочет делать то, что ему говорят.

— Дверь открыта. Бармен ушел домой на ночь. Никто нас не потревожит, а мне чертовски нужно выпить. — Склоняет голову набок. — Я понимаю, что ты довольно хороший пианист, Дэшил, поэтому позаботился о том, чтобы не повредить все важные сухожилия, но я не всегда так точен, знаешь ли. Иди внутрь, пока я не причинил тебе серьезного вреда.

И я иду. Внутри «Косгроува» свет выключен, если не считать тусклого оранжевого света лампы у кассы. Музыкальный автомат включен, тихо играет «Кольцо огня» Джонни Кэша. Незнакомец похлопывает рукой по табурету в конце бара, показывая, что я должен сесть. Тем временем он заходит за стойку бара и берет пару стаканов с полки у холодильника. Ставит их на столешницу, достает с верхней полки бутылку виски «Лагавулин», откупоривает ее и начинает наливать.

— У тебя есть вопросы, — заявляет ублюдок. — Ты хочешь знать все, но я начну с самой важной информации. Меня зовут Олдермен. По крайней мере, ты, возможно, слышал, как меня так называли. Что-нибудь напоминает?

Я качаю головой, и этот кусок дерьма ухмыляется.

— Я счастлив это слышать. Значит, она подчиняется некоторым моим правилам. Пей. Это поможет справиться с болью.

Я отодвигаю стакан с виски, свирепо глядя на него, надеясь, что мужчина поймет, в какое дерьмо вляпается, как только я проведу кое-какие исследования и накопаю на него немного грязи. Его улыбка становится шире. Он качает головой.

— Боже, ты как открытая книга, малыш. Я восхищаюсь твоей спесью и гонором. Последний человек, который так смотрел на меня, потерял гребаный глаз.

— Продолжай, — рявкаю я.

Улыбка сползает с его лица.

— На твоем месте я бы следил за тоном. — Он делает глоток, не моргнув глазом. — Итак. Знакомство окончено. Ты — лорд Дэшил Ловетт Четвертый. Я — Олдермен.

— Что за Олдермен?

— Олдермен — твой самый страшный кошмар. — Я не могу сказать, о чем он думает, но предполагаю, что в этом нет ничего хорошего. — Я лично отвечаю за благополучие девушки, из спальни которой ты только что выскользнул, — сообщает он мне.

О… черт.

Он улыбается мне.

— Да. Все верно. Карина Мендоса — моя подопечная. Я очень серьезно отношусь к ее благополучию. — Он наливает себе еще рюмку, а затем пододвигает ко мне бутылку виски через бар, молча предлагая, чтобы я теперь мог обслужить себя, черт возьми. — Кэрри очень важна для меня. Она хорошая девочка. Умная. Добрая. Верная. Вот почему я не удивлен, что ты обо мне ничего не слышал. Карина мало рассказывала тебе о своем прошлом, не так ли? Откуда родом? Ее семья? Никаких реальных подробностей о том, откуда она приехала сюда?

Обхватываю горлышко бутылки губа, вливая виски прямо в рот. Я не буду удостаивать его вопрос ответом. Если он пытается намекнуть, что я не знаю Кэрри, то лает не на то дерево. Я знаю ее. Она не рассказала мне все подробности своего прошлого, но что с того, черт возьми? Это ничего не значит.

Олдермен скрещивает руки на груди, глядя на грязные резиновые коврики на полу за стойкой бара. Могу сказать, что они вызывают у него отвращение.

— Я собираюсь сделать то, что мне сейчас не очень удобно, Дэшил, — говорит он. — Я собираюсь разрушить доверие Карины, потому что знаю, она никогда этого не сделает.

— Ты понятия не имеешь, о чем говоришь.

— О? — Его брови приподнимаются на дюйм. — Значит, ты знаешь, что ее зовут не Карина?

Этот ублюдок пытается посеять зерно сомнения у меня в голове. Не знаю зачем, ведь что-то подобное можно легко опровергнуть, но это так.

— Ты лжешь.

— Ее имя Ханна. Ханна Роуз Эшфорд.

Вранье. Ложь, ложь и еще раз ложь.

— Шесть лет назад я нашел ее на обочине дороги недалеко от Гроув-Хилл, штат Алабама. Была середина февраля, холодная дождливая ночь, а она бежала по обочине автострады. Совершенно голая.

— Какого хрена, чувак? Какого черта ты выдумал что-то подобное?

— Я выгляжу так, будто лгу тебе, придурок? — Он смотрит мне в глаза. Взгляд сосредоточенный и серьезный. — Я предложил отвести ее в полицию, но она отказалась. Она была вся в крови.

Вздрагиваю от неприятной сцены, которую он рисует. Я ему не верю. Он лжет. По какой-то неизвестной причине он наплел мне кучу дерьма, в которое хочет, чтобы я поверил, и это настолько мерзко, что я даже не могу себе этого представить.

— Девочка даже не сопротивлялась, когда я остановил машину и посадил ее на пассажирское сиденье. Она была в шоке. Ее взгляд был рассеянным. В руке она держала толстовку, от которой воняло сигаретным дымом. Она долго сидела молча, а я просто вел машину. Я сказал ей, что направляюсь на западное побережье и что возьму ее с собой, если она захочет. У меня было намерение найти ей безопасный дом, как только доберусь до места назначения, но затем где-то на границе Вайоминга и Монтаны она начала говорить. Открыла рот и не могла остановиться. Ее мать жила с больным извращенцем по имени Джейсон. Наркоманом. Все, что попадалось ему под руку, он нюхал, курил, глотал или вкалывал в вену. Однажды вечером ее мама ушла на работу, и Джейсон захотел, чтобы она оставила Ханну дома. Женщина ничего не может сказать, потому что иначе Джейсон выбьет из нее все дерьмо за то, что она ослушалась. Итак, она уходит и оставляет свою одиннадцатилетнюю дочь с этим отвратительным мудаком. Джейсон приглашает своих друзей. Один из них, Кевин, приносит героин и начинает делиться своим товаром. А Ханна? Она застряла в середине всего этого, гадая, когда же случится что-то плохое. И так оно и произошло.

— Остановись.

Олдермен впился в меня взглядом.

— Джейсон не может позволить себе героин, поэтому Кевин заключает с ним сделку. Он предлагает наркоту в обмен на Ханну.

— Чушь собачья. Просто… Господи, ты болен. С чего ты выдумываешь такое дерьмо? Это слишком.

— Только Ханна умная. Больной ублюдок предлагает ей шырнуться, и она соглашается, потому что быть под кайфом лучше, чем быть в полном сознании, когда тебя насилуют, верно? А потом парень ощупывает ее, трогает места, к которым она не хочет, чтобы прикасались, а шприц, полный героина, просто лежит там…

— СТОЙ!

Ладно, я ему верю. Не хочу признаваться в этом, но верю ему, и, представляя себе это, зная, что Кэрри прошла через это, я, черт возьми, не могу этого вынести. Не могу смириться с тем, что меня не было рядом, чтобы защитить ее. Этого не могло быть. Я все еще был в Англии. Был ребенком. Я бы умер, спасая ее от такого ужаса, если бы у меня была такая возможность.

Олдермен наклоняется вперед и кладет руки на стойку.

— О, я еще не закончил. Она взяла шприц и вонзила ее в глаз ублюдка. Выстрелила все это прямо ему в мозг. Ему потребовалось пять секунд, чтобы умереть, но его тело просто... продолжало... трястись. Я увидел это в местных новостях пару дней спустя, когда Кэрри была в безопасности в Сиэтле. Потребовалось немного покопать. Даже захолустные новостные сайты Алабамы не утруждают себя сообщениями о грязных ублюдках, умирающих от своих пристрастий. У парня было две судимости за растление малолетних. Одно за нападение и нанесение побоев. Когда-то он был боксером в полусреднем весе. Мог бы дать взрослому мужчине достойный отпор, но его завалила тощая одиннадцатилетняя девочка. Та самая девушка, с которой ты трахался, — говорит Олдермен, отводя взгляд и проводя языком по зубам. — Я предполагаю, что ты трахал ее. Не могу придумать никакой другой причины, по которой парень твоего возраста мог бы выскользнуть из спальни девушки посреди ночи, расхаживая вокруг, как будто он какая-то гребаная рок-звезда.

Она убила его? Карина вонзила тому парню в глаз шприц, полный героина. Я не могу думать ни о чем другом. Мне следовало бы обратить внимание на опасную нотку в голосе Олдермена, когда он говорит о том, что я трахаю Кэрри, но мой разум зацепился за эту информацию, и она повторяется, как заевшая пластинка, не в силах двигаться дальше.

— Зачем ты мне это рассказываешь? — шепчу я.

— Как ты думаешь, зачем? Давай сделаем небольшой экскурс. — Он надувает губы, делая вид, что думает. — Мне позвонила ваш директор и сказала, что твой любопытный сосед по комнате рыщет в записях, которые запечатаны и не имеют к нему никакого отношения. Затем я обнаруживаю брешь в школьной сетевой защите. Скорее всего, по вине того же засранца. А потом, ПОТОМ, — говорит он, делая ударение на этом слове, — ты устраиваешь вечеринку в том гадюшнике, который делишь со своими друзьями. И повсюду наркотики. Я знаю, что Кэрри не чувствовала себя там комфортно по очевидным гребаным причинам. Затем одна из ее подруг пропадает. По всей академии рыщут копы. Люди начинают слишком пристально смотреть на вещи, на которые им не следует смотреть. Ты знаешь, что случится с Кэрри, если копы потащат ее обратно в Гроув-Хилл?

Во рту у меня сухо, как в пустыне. Я не могу дышать. Не могу глотать.

— Ей было одиннадцать, черт возьми. Она защищалась.

— Верно. Но будет инквизиция. Слушание. Это крайний юг, а не Суррей, Англия. Есть все шансы, что ее признают виновной по какому-нибудь дерьмовому обвинению и отправят в колонию для несовершеннолетних по крайней мере на год. Год, может быть, и не так уж много для нас с тобой, но как ты думаешь, что год в таком месте сделает с Ханной? Милой, доброй, честной, умной, преданной Ханной? — Выражение его лица вызывает у меня тошноту, потому что он больше не выглядит угрожающим. Мужчина выглядит испуганным, как будто знает, что это сделает с ней, и в этом нет ничего хорошего. — Я не хочу это выяснять. Если ты хочешь это выяснить, то тебе должно быть очень, очень страшно, потому что это означает, что ты трахал девушку, которая мне очень дорога, и у тебя нет к ней никакого уважения. А это, мой друг, на сто процентов приведет к тому, что ты потеряешь оба своих яйца.

— Что...

Господи, я не могу ясно мыслить. Рана на руке горит, но в данный момент боль едва ли является ощущается. Все мысли занимает образ одиннадцатилетней Кэрри, которую лапает и тискает наркоман. Ей пришлось действовать так опрометчиво и защищаться в таком юном возрасте, потому что она боялась…

Я сглатываю желчь, поднимающуюся к горлу.

— Что ты хочешь, чтобы я сделал?

— Делай то, что лучше всего удается таким парням, как ты, — огрызается Олдермен. — Разбей ей сердце. Двигайся дальше. Убедись, что она никогда больше не захочет иметь ничего общего с тобой или твоими друзьями. Чем дальше Кэрри будет от тебя и твоих соседей, тем в большей безопасности она будет.

Я думаю. По крайней мере, пытаюсь. И когда это оказывается невозможным, я делаю большой глоток из бутылки виски. Второй. Третий. Когда глотаю воздух, я говорю:

— Почему? Почему ты подобрал ее на дороге? Почему сейчас здесь? Ты в нее влюблен или что-то в этом роде?

Открытое отвращение отражается на его лице.

— Ты должен чувствовать себя грязным, спрашивая меня о чем-то подобном. Я помог ей, потому что она напомнила мне о друге, которому я когда-то изо всех сил пытался помочь.

— Итак, одна история успеха игры в доброго самаритянина, и ты решил, что имеешь право…

— Я никогда не говорил, что добился успеха, — перебивает Олдермен. — Она умерла, тупица. И будь я проклят, если позволю чему-нибудь подобному случиться снова.