Правила возвышения

ГЛАВА 13

Галдастен, Эйбитар

Гринса вздрогнул и проснулся в маленькой комнате, которую озаряли неверным светом далекие бледно-голубые сполохи. Он не сразу вспомнил, что они находятся в Галдастене, последнем городе, где остановилась ярмарка. Кресенна пошевелилась и неразборчиво пробормотала несколько слов, а потом снова погрузилась в сон, по-прежнему держа руку у него на груди.

С минуту Гринса лежал неподвижно, ожидая, когда сердцебиение прекратится, а потом осторожно отодвинул руку девушки, тихо встал и подошел к окну. Словно спохватившись, он натянул на себя штаны, лежавшие на стуле рядом.

Обычно в подобных случаях Гринсе требовалось время, чтобы понять значение привидевшихся образов и истолковать сон. Однако на сей раз смысл сновидения представлялся совершенно ясным. Такое с ним случилось впервые; еще никогда прежде пророческие видения не возвращались к нему во сне. Конечно, это было необычное пророчество. Вероятно, Гринсе следовало ожидать, что образ лорда Тависа Кергского, прикованного к стене темницы, явится ему снова. Мальчик находился в Кентигерне, как он и опасался. На это указывало не само видение, а время, когда оно явилось. Именно туда отправился Тавис со своим отцом, и Гринса не сомневался, что повторное явление зловещей картины означает, что пророчество сбылось. Он обладал незаурядным магическим даром, которому давно привык доверять в делах такого рода.

— Почему так скоро? — прошептал он, оборачиваясь и бросая взгляд на постель. — Почему мы не можем побыть вместе чуть дольше?

Словно в ответ, по городу прокатилось эхо от раскатистого удара грома.

Предсказание уже стояло между ними, подрывало доверие, столь нужное обоим, подобно волнам океана Амона, подтачивавшим известняковые скалы Везирнийской Короны. Конечно, Кресенна понимала, что он не может рассказать ей о видении, явленном Кираном, — ведь она сама была предсказательницей. Но всякий раз, когда у Гринсы портилось настроение, она спрашивала о пророчестве, вероятно памятуя о глубокой тревоге, в которой он пребывал после Посвящения Тависа в первые дни их близости.

Гринса признавал, что у нее есть основания для расспросов. Мысли о пророчестве не покидали его с тех самых пор, как Тавис ранил своего вассала. Он хотел, чтобы видение послужило предостережением и позволило Тавису приготовиться к событиям, уготованным судьбой. Безусловно, он показал мальчику картину безобразную, даже жуткую. Но изначальное пророчество Кирана вызвало бы много вопросов, не дав никаких ответов. С одной стороны, оно, возможно, побудило бы Тависа сделать выбор, который изменил бы его собственную жизнь и весь ход событий в Прибрежных Землях. С другой стороны, оно наверняка заставило бы Гринсу раскрыть свою тайну. Тогда он был уверен, что для мальчика, для него самого и для страны будет лучше, если он поступит именно так, а не иначе.

Но после всех событий, случившихся впоследствии, эта уверенность испарилась, и в душе осталось сомнение, наполнявшее Гринсу страхом и раскаянием. Тавис достиг возраста Посвящения, но все равно оставался еще незрелым юнцом. Он не был готов к такому пророчеству, тем более что ожидал увидеть совсем другую картину предстоящих событий. Несомненно, видение глубоко потрясло мальчика, слишком гордого, чтобы довериться другу или родителям, и слишком юного и испуганного, чтобы мужественно принять подобный образ собственного будущего.

Лучше уж было привести молодого лорда в замешательство, чем в такой ужас.

Однако в сожалениях не было никакого толку. Гринса понимал, что должен покинуть ярмарку и как можно скорее добраться до Кентигерна. Подменив изначальное пророчество Кирана на другое предсказание, он избрал путь, связывавший его с судьбой Тависа.

«А как же твоя судьба, которую ты хочешь связать с этой женщиной?»

Она задаст тот же вопрос. Себе Гринса мог сказать, что такую дорогую цену он платит за неповиновение Кирану и за возможность сохранить свою тайну, — но что он скажет Кресенне? Несмотря на все задушевные разговоры, несмотря на страсть, воспламенявшую их ночи, и на любовь, которая все прочнее утверждалась в его сердце, Гринса до сих пор ничего не рассказал ей о себе — только признался, что умеет вызывать ветра и туманы. Он хотел было открыться Кресенне и несколько раз едва не сделал это, но всякий раз его что-то останавливало, и он начинал сомневаться в своей способности доверять и любить. Тогда Гринсе приходилось напоминать себе, что они всего лишь месяц вместе и у них впереди еще много времени.

По крайней мере он так считал.

Прохладный ветер шевельнул занавески на окне, и очередная вспышка молнии озарила комнату. Сразу же ударил гром, на сей раз громче и ближе к молнии, чем прежде.

— Не можешь заснуть?

Гринса повернулся, услышав голос Кресенны. Она сидела в постели, подтянув колени к груди.

— Да, что-то не спится.

— Гроза?

Он помотал головой:

— Нет, сон.

Казалось, она насторожила уши, словно волчица, почуявшая добычу. Самая ее поза неуловимо переменилась.

— Сон или видение?

Гринса мгновенно занял оборонительную позицию, несомненно, потому, что сон касался Посвящения Тависа. Снова оно вставало между ними. «Просто она тоже предсказательница, — сказал он себе. — Она понимает значение видений».

— Вообще-то видение.

— Оно имеет отношение к лорду Тавису, да?

— С чего ты взяла? — спросил Гринса. Но он не удивился. Кресенна успела хорошо его узнать.

— Я права? — спросила она, проигнорировав вопрос.

Гринса вздохнул и кивнул.

— Мне кажется, наши с ним судьбы каким-то образом связаны; возможно, дело в том, что именно я предсказывал Тавису.

— Глупости. Ты предсказывал будущее тысячам разных людей. Почему вдруг твоя судьба оказалась связана только с ним одним?

Гринсе ничего не оставалось, как солгать:

— Не знаю. Может быть, потому, что камень явил нам такое тревожное видение. А может, потому, что мальчик отреагировал на него столь бурно. — Он пожал плечами и повторил: — Я не знаю. Но сегодня оно приснилось мне. Думаю, пророчество сбылось.

— Так скоро? — удивленно спросила Кресенна. — Обычно пророчества открывают более отдаленное будущее.

И снова — как всегда, когда заходил разговор о Посвящении Тависа, — Гринса почувствовал, что она пытается выведать у него, какое видение явил Киран Тавису. Наверное, ему стало бы даже легче, погибни молодой лорд так скоро. По крайней мере, тогда вся история с Посвящением осталась бы в прошлом, и они с Кресенной смогли бы быть вместе.

— Обычно, — сказал Гринса. — Но не в данном случае.

— Что ж, если ты прав и пророчество сбылось, — сказала она с улыбкой, — значит, все закончилось, правда? Теперь мы можем забыть о Тависе, о его Посвящении — и просто наслаждаться общением друг с другом.

Гринса вновь повернулся к окну. Начался дождь, и ветер швырял на белые занавески и в комнату крупные тяжелые капли. Надо было бы закрыть ставни, но он просто стоял и мокнул под дождем.

— Это не так просто. Я должен помочь ему, Кресенна. Я должен отправиться в Кентигерн.

— Что?

Услышав скрип кровати, он обернулся и увидел, что Кресенна встала и надевает легкий халат.

— Ты покидаешь ярмарку? Ты покидаешь меня?

Гринса закрыл глаза.

— Я не хочу уезжать, но…

— Так не уезжай!

— Я должен! — Он возвысил голос.

Кто-то в соседней комнате заколотил кулаком по стене.

— Я должен, — повторил он потише. — Кто-то должен ему помочь.

— Его отец — герцог Кергский! Который в течение года станет королем! Если даже он не в силах помочь Тавису, неужели ты можешь? Ты предсказатель, Гринса. Мы оба предсказатели. Мы провидим будущее и открываем его другим, предоставляя людям полную свободу действий. Но на этом наша миссия заканчивается. — Кресенна подошла и обняла Гринсу, положив голову ему на грудь. — Я знаю, порой это трудно, но такова уж природа нашего дара.

Помедлив секунду, он тоже обнял девушку. Кирсар свидетель, ему не хотелось уезжать. Он глубоко вздохнул, вдыхая запах ее волос, ее кожи. «Почему так скоро?»

Кресенна прижалась губами к его груди, потом запрокинула голову и страстно поцеловала в губы.

— Пойдем в постель, — прошептала она. — Я уговорю тебя остаться со мной.

Они снова поцеловались, но Гринса тут же отступил назад.

— Тебе не составит труда уговорить меня. — У него болезненно сжалось сердце. — Одного твоего поцелуя оказалось почти достаточно. Поэтому мне лучше просто собрать свои вещи.

Выражение лица у Кресенны мгновенно изменилось — словно он ударил ее.

— Ты действительно собираешься уехать. — Она произнесла это утвердительно, звенящим голосом.

— Я должен.

Она вскинула руки:

— Но почему?

Гринса никак не мог рассказать Кресенне все, но чувствовал себя обязанным открыть ей хоть малую толику правды.

— Я уже сказал: между мной и Тависом существуют некие незримые узы. Думаю, наши с ним судьбы каким-то образом связаны.

Последние слова возымели действие. Она отступила назад и сузила глаза.

— Как такое возможно?

— Не знаю. Наверное, все дело в его Посвящении, как я уже говорил.

— Надо полагать, пророчество было из ряда вон выходящим, — с горечью сказала Кресенна.

— Вот именно. — Он тут же пожалел о своих словах, ибо знал, что последует дальше.

— Что ты увидел, Гринса? Что нас разлучает?

Ему безумно хотелось рассказать ей обо всем — хотя бы для того, чтобы положить конец разговору. Но, несмотря на все свои предыдущие откровения, Гринса сознавал, что звание предсказателя обязывает к молчанию, ибо речь шла не о его судьбе, а о судьбе Тависа.

— Мы уже не раз говорили на эту тему. Ты знаешь, я не имею права открывать тебе тайну пророчества.

— Даже сейчас? — резко спросила она. — Ты покидаешь меня, мчишься в Кентигерн, чтобы спасти мальчика, которого ты едва знаешь и не особенно любишь. И ты по-прежнему отказываешься сказать мне, что ты видел?

— Я не имею права. Извини.

Кресенна отвернулась, но не сдвинулась с места. Он тоже не шевелился. Они просто молча стояли в темноте. Гринса чувствовал, что она рассержена, и спрашивал себя, не рассердиться ли и ему тоже. Но печаль подавляла все прочие чувства.

Вспыхнула молния, на мгновение озарив комнату, словно солнце. Почти сразу грянул гром, сотрясший стены и пол, который задрожал, как испуганный ребенок.

— Я ухожу не навсегда, Кресенна, — наконец сказал он. — Я постараюсь помочь Тавису, а потом вернусь, где бы ни находилась ярмарка.

Кресенна кивнула, по-прежнему глядя в сторону.

— Конечно, — сказала она, но в ее голосе не слышалось уверенности.

Гринса шагнул вперед и дотронулся до ее щеки. Она посмотрела ему в глаза и едва заметно улыбнулась, но улыбка тут же погасла.

— Это наша последняя ночь перед разлукой, — мягко сказал он. — Давай не будем тратить время попусту. Вернемся в постель.

Но Кресенна помотала головой, и Гринсе показалось, что в ее светлых глазах блеснули слезы.

— Я не могу, — прошептала она. — Я лучше пойду.

С таким же успехом она могла ударить его ногой в живот.

— Куда ты пойдешь? — с трудом проговорил он. — Ночь на дворе. — Он неопределенно махнул рукой в сторону окна. — Гроза.

— Здесь, в конце коридора, комната Трина, — сказала Кресенна. — Я могу провести ночь у него.

Трин. Если уж он должен отвести ее в комнату к другому мужчине, то лучше к Трину. Как такое случилось? Гринса сдавал позиции, словно войско, застигнутое врасплох более сильным врагом.

Он тяжело сглотнул:

— Если ты этого хочешь…

Кресенна яростно взглянула на него:

— А чего, собственно, я хочу? Я всего-навсего хочу, чтобы ты объяснил мне, в чем дело! Ты просыпаешься среди ночи, встревоженный сном, который, возможно, не имеет никакого значения, и вдруг объявляешь, что покидаешь меня и отправляешься в Кентигерн, чтобы спасти испорченного, надменного мальчишку, которого, может статься, и спасать-то не надо! И у тебя хватает наглости рассуждать о том, чего я хочу?

— Кресенна…

— Нет. — Она потрясла головой. — Ты с самого начала не был честен со мной. Одно дело — хранить тайну пророчества, потому что звание предсказателя обязывает тебя к молчанию. Но теперь ты сообщаешь мне, что твоя судьба связана с судьбой мальчика, а это все меняет. Я думала, мы небезразличны друг другу; я думала, когда-нибудь ты полюбишь меня.

— Я уже люблю тебя.

— Я тебе не верю. Любовь подразумевает полное доверие.

«Если бы ты только знала», — хотел сказать Гринса. Порой он сам удивлялся, как у одного человека может быть столько тайн. Но это не помешало ему полюбить Кресенну. Он снова почувствовал желание все рассказать, окончательно покончить с ложью. И снова не нашел в себе сил сделать это. Возможно, он слишком долго скрывал правду и теперь уже не мог никому открыться. А возможно, он просто чувствовал себя уязвленным в ту минуту и потому не хотел довериться девушке. Так или иначе, он сказал только:

— Не хочешь — не верь. Но я действительно люблю тебя.

Кресенна повернулась к нему спиной, скинула халат и потянулась за своей одеждой. Очередная вспышка молнии осветила ее нежную бледную спину.

— Тебе незачем уходить, — тихо сказал Гринса. — Я сейчас уйду. Мне нужно просто собрать вещи.

Над городом прогрохотал гром.

Она надела блузку и тряхнула головой, высвобождая свои белые волосы из-под воротника.

— Нет. Я пойду. Я не хочу оставаться здесь.

Гринса глубоко, протяжно вздохнул, но ощущение удушья не проходило. Все случилось совершенно неожиданно, но сейчас казалось, что им с Кресенной с самого начала суждено было расстаться таким образом.

— Я вернусь, — повторил он, хотя понимал, что это уже не имеет никакого значения.

Кресенна на мгновение замерла на месте, бросила на него взгляд через плечо, потом кивнула. Она тоже это понимала.

Через несколько минут она оделась. Гринса зажег свечку и принялся машинально складывать свои вещи на кровать, чтобы потом уложить их в дорожную сумку. Главным образом он смотрел на Кресенну. Даже с растрепанными волосами и покрасневшими глазами — из которых, однако, не пролилось ни слезинки, — она оставалась для Гринсы самой красивой женщиной на свете. Она превосходила красотой даже Фебу. Он любил эту женщину не так сильно, как любил свою жену, — по крайней мере пока. Но за то недолгое время, что они провели вместе, он поверил, что сможет полюбить снова. А теперь он лишался такой возможности — и все из-за Тависа Кергского.

«Нет, — мысленно поправился он. — Тавис ни в чем не виноват. Не он заставил тебя явить именно такое, а не другое видение его будущего, и не он сделал тебя тем, кем ты являешься. Ты вступил на этот путь много лет назад, задолго до твоей встречи с Кресенной или Тависом».

— О чем ты думаешь? — спросила Кресенна. Она пристально смотрела на него и казалась очень печальной, очень юной и невыразимо прелестной.

— О том, что мне страшно жаль. О том, что я не хочу потерять тебя.

— Нам не обязательно расставаться. Если ты просто объяснишь мне…

Гринса помотал головой:

— Пожалуйста, не проси меня снова. Мне слишком больно каждый раз говорить «нет». Возможно, я все расскажу тебе, когда придет время. Я сам хочу рассказать, честное слово.

Кресенна опустила глаза и кивнула:

— Я знаю. — Она быстро обвела комнату взглядом, словно проверяя, не забыла ли здесь чего-нибудь. Потом направилась к двери и лишь на мгновение остановилась, чтобы легко прикоснуться губами к щеке Гринсы.

Он закрыл глаза, в последний раз вдыхая запах ее волос. Кресенна открыла дверь, но замерла на пороге. Гринса почувствовал, что она смотрит на него, но не повернулся.

— Что мне сказать Трину? — спросила она.

«Скажи, чтобы он заботился о тебе. Скажи, чтобы он каждый день напоминал тебе, как сильно я люблю тебя».

— Оставляю это на твое усмотрение. Объясняй мое решение покинуть ярмарку, как сочтешь нужным. Только не говори никому, куда и зачем я уехал. Пожалуйста.

— Хорошо.

— И еще, Кресенна…

— Да.

Гринса повернулся, и их взгляды встретились.

— Обязательно скажи Трину, что я вернусь. «И сама помни об этом».

— Хорошо.

Она еще несколько мгновений смотрела ему в глаза, потом вышла прочь и закрыла за собой дверь.

С минуту он стоял неподвижно, глядя на дверь в надежде, что она откроется вновь. Молния озарила комнату мерцающим светом, подобным неверным огням пляшущего на ветру костра. Гринса подождал, когда грянет гром, однако раскат раздался с задержкой. Гроза шла на убыль. Но дождь продолжался, мелкий и прохладный; порывистый ветер швырял капли в окно.

Гринса встряхнулся, словно пес, очнувшийся от долгого сна, а потом затолкал в сумку оставшиеся вещи. Он задул свечу и снова лег в постель, надеясь поспать еще пару часов. До Кентигерна путь был неблизкий — более шестидесяти лиг, — и он должен хорошо отдохнуть перед дорогой, чтобы оказаться на месте вовремя и успеть спасти Тависа.

Кресенне следовало пойти прямиком в комнату Трина, как она и обещала. Она страшно рисковала. Но хотя дело могло подождать до утра, она боялась растерять все свое мужество за несколько часов сна. Она должна была сделать это сейчас, пока боль не утихла и решимость не пропала.

Почти все время, что они были вместе, Кресенна чувствовала: Гринса что-то скрывает от нее, что-то более важное, чем пророчество о судьбе Тависа. Той ночью, когда он признался, что обладает еще одним магическим даром, Кресенне показалось, что он наконец открылся ей, но даже после этого все осталось по-прежнему. Теперь она понимала почему. «Наши с ним судьбы каким-то образом связаны». Внезапно Посвящение Тависа вновь обрело значение. Она отдала бы все на свете, только бы узнать, что прозрел Гринса в будущем, но она уже знала достаточно, чтобы понять, какую опасность оно представляет. «Я должна сделать это, — говорила себе Кресенна, — и не важно, какие чувства я испытываю к предсказателю».

Казалось странным, что он так и не выдал ей тайну пророчества. Это обстоятельство тревожило ее. Он был простым предсказателем. По крайней мере, так она говорила себе. Но в нем чувствовалось нечто таинственное, что привлекло бы к нему Кресенну, даже если бы ей не требовалось завоевать его доверие; нечто такое, что подчас избавляло ее от необходимости лгать, когда она лежала в его объятиях.

Некоторые ее соплеменники обладали даром внушения, мощной магической силой, позволявшей воздействовать на сознание и убеждать людей в чем угодно. Кресенна не относилась к их числу. Она никогда не нуждалась в таком даре. Мужчины находили ее красивой и доброй — особенно когда она им льстила или заставляла их поверить, что они ей нравятся. Она давно поняла, что от нее требуется совсем немного, чтобы заставить мужчин поверить в любую ложь. В первый вечер в «Серебряной чайке» она убедила Трина (даже он поддался обману), что неравнодушна к Гринсе, а потом убедила в этом и самого предсказателя. На следующий вечер, когда они с Гринсой ужинали вдвоем, она продолжала соблазнять его.

Однако со второго вечера что-то изменилось. Кресенна знала, что уже завоевала доверие и симпатию Гринсы. На самом деле она подозревала, что он влюбился в нее. Но она также чувствовала, что история, начавшаяся с простого обольщения, становится для нее опасной. Однако только сейчас, когда острая боль расставания пронзила сердце, словно кинжал, Кресенна все поняла. Она любила Гринсу.

Именно поэтому она должна была сделать это безотлагательно, пока не передумала, пока не получила возможность собраться с силами и вернуться к нему.

Кресенна бесшумно прошла по коридору к лестнице, миновав комнату Трина. Выйдя из гостиницы, она остановилась, пытаясь сориентироваться. Шел дождь, улицы Галдастена окутывала тьма. Она знала, что большинство ярмарочных артистов-инди поселились в двух гостиницах на северной окраине города, недалеко отсюда, но ей потребовалось несколько минут, чтобы сообразить, где север. К тому времени, когда она двинулась дальше, ее волосы и одежда успели намокнуть. Вообще-то Кресенна любила дождь в теплое время года, особенно после такого жаркого дня, какой выдался нынче. Но сегодня она просто мерзла под дождем, и все. Она обхватила себя руками и торопливо зашагала через рыночную площадь.

Кресенна заранее выяснила, где остановился нужный человек: в какой гостинице и в какой комнате. Перед отъездом Кадел назвал его имя, и ей не составило труда навести справки у хозяина гостиницы. Это была мера предосторожности — как она надеялась, излишняя. Конечно, она не предполагала, что пошлет этого человека за Гринсой.

— Будь он проклят! — пробормотала Кресенна. — Да предал бы его Байан самым страшным мукам Подземного Царства!

Все было бы проще, если бы она действительно так думала. Поначалу задание показалось ей легким. На первый взгляд Гринса производил впечатление довольно заурядного человека. Добрый, конечно. А также умный и привлекательный… в своем роде. Но он был всего лишь ярмарочным предсказателем. Кресенне требовалось только соблазнить Гринсу, выпытать у него как можно больше о предсказании — и исчезнуть. Был ли лучший способ убедить Избранного, что она достойна доверия, чем раздобыть доказательства того, что заговор против герцога Кергского и молодого лорда увенчался успехом?

Но она скоро поняла, что ею движет не одна лишь необходимость соблазнить мужчину, затащить его в постель. И что Гринса не так прост, как кажется на первый взгляд.

— Будь он проклят! — снова пробормотала она, ускоряя шаг.

Кресенна не могла сказать, когда именно она впервые осознала, что хочет положить конец господству инди в Прибрежных Землях. Она поняла это не вдруг, не в одночасье. Казалось, сама жизнь подвела ее к этому. Кресенна до сих пор помнила, какой стыд испытывала она, слушая вместе с другими детьми, кирси и инди, рассказы наставника о предательстве Картаха и том, чего оно стоило ее народу. Она не забыла, каким унижениям подвергался ее отец, занявший после многих лет плаваний должность низшего советника при дворе одного везирнийского герцога. Кресенне было тяжело видеть, с каким презрением разговаривал с ним правитель-инди, который отметал его советы пренебрежительным взмахом руки и за все время службы так и не удосужился запомнить его имя. Но она просто кипела гневом, когда видела, что и вышестоящие кирси делают то же самое.

Отец мирился с таким положением дел, но она не могла. Если советники, раболепствовавшие перед инди, находили возможным так обращаться с ним, они ничем не отличались от Картаха. И если отец был готов пожертвовать своей гордостью, чтобы только остаться при дворе, он тоже ничем от него не отличался.

После смерти отца герцог дал ее матери двадцать киндов и выдворил их из замка.

— Я не могу заботиться о семьях всех кирси, умерших у меня на службе, — сказал он. — Что поделать, если ваши соплеменники живут недолго.

Тогда Кресенне было десять лет.

Мать вспомнила об этом случае лишь один раз, через пять лет, перед самой своей смертью. Тогда они работали на одной из странствующих ярмарок Везирна — Кресенна вызывала огонь, мать предсказывала будущее. После тяжелого дневного переезда у матери появились первые симптомы лихорадки, которая в конце концов и убила ее. В комнате было темно, и Кресенна думала, что мать спит.

— Твой отец был хорошим человеком, — внезапно сказала она. — Сильным, смелым, добрым. Жаль, что ты не знала его, когда он еще плавал, до нашего переезда в Везирн.

Кресенна не нашла подходящего ответа и потому просто лежала в темноте, надеясь, что мать скажет еще что-нибудь.

— Правителям Прибрежных Земель нет дела до кирси. Они просто коллекционируют нас, как боевых коней или мечи. Именно так поступал герцог. Твой отец хотел обеспечить нам достойное существование, иначе он никогда не стал бы работать на такого человека.

Спустя много лет после смерти матери Кресенна по-прежнему помнила эти слова. Но они лишь заставили ее проникнуться еще более глубокой ненавистью к инди и их приспешникам из числа кирси, хотя со временем помогли простить и даже снова полюбить отца. Она часто задавалась вопросом, не эту ли цель преследовала мать, произнося их.

Когда Избранный впервые явился к ней во сне, похожий на некоего беловолосого бога, Кресенна сразу поняла, что ей предназначено служить его делу. Вероятно, он почувствовал то же самое, ибо скоро она вошла в узкий круг приближенных лиц. Этому способствовало то обстоятельство, что она хорошо знала ярмарки и изъявляла готовность странствовать с ними по Прибрежным Землям. К тому времени Избранный уже завербовал нескольких советников, но нуждался в кирси, не привязанных к тому или иному двору и имевших возможность свободно переезжать с места на место, не привлекая к себе особого внимания. Кроме нее были и другие канцлеры (по выражению Избранного), которые странствовали с Санбирийской ярмаркой, с Императорской ярмаркой Брэдона и несколькими менее крупными ярмарками Анейры и Сирисса. Но Кресенна была самой молодой, как говорил Избранный. Зачастую советники выслушивали ее приказы с долей возмущения, но она договаривалась о плате, и от имени Избранного выступала тоже она, — поэтому они не возражали.

Избранный приказал Кресенне устранить лорда Тависа, но предоставил ей самой решать, каким образом это сделать. Она не сомневалась, что он останется доволен ее планом. Однако ей следовало позаботиться о том, чтобы Гринса не испортил все дело. «Наши с ним судьбы каким-то образом связаны…» Что бы это могло значить?

Преодолев путь сквозь ночную мглу и дождь, она наконец достигла гостиницы, торопливо вошла внутрь и начала подниматься по лестнице на второй этаж.

— Кто там? — спросил мужчина, подошедший к барной стойке. Мгновение спустя он зажег свечу, которая слабо осветила зал.

Кресенна прижалась к стене, прячась в тени.

— Я… меня пригласил к себе в комнату один из ваших постояльцев, сэр, — робко проговорила она.

Мужчина вышел из-за стойки и поднял свечу повыше, однако слабый свет не рассеял густой тени, скрывавшей Кресенну.

— Ты одна? — спросил он.

— Да, сэр. Он показался мне приличным господином, сэр.

— Само собой, — проворчал мужчина. — Ох уж эта ярмарка! — Он повернулся и направился обратно в свою комнату. — Можешь идти, — сказал он и с грохотом захлопнул за собой дверь.

Кресенна поднялась по лестнице, бесшумно прошла к нужной двери и тихо постучала.

Ответа не последовало, и она уже подняла руку, чтобы постучать еще раз, но тут дверь открылась. В коридоре было темно, и человек явно напрягал зрение в попытке рассмотреть непрошеного гостя. Поэтому Кресенна просто подняла раскрытую ладонь и вызвала маленький язычок пламени, обратившись к своей магической силе с той же легкостью, с какой другие обращались к своей памяти.

Он был выше, чем она предполагала. Темные глаза и темные непокорные волосы придавали мужчине слегка безумный вид. Он был в штанах, но без рубашки, и Кресенна увидела маленький белый шрам у него на плече и еще один на груди.

— Ты кто? — спросил он, подозрительно уставившись на нее.

— Ты Хонок, да?

— Да. — Он метнул взгляд в сторону, проверяя, одна ли она.

— Я друг Корбина.

Он снова посмотрел на нее, на мгновение округлив глаза. Потом вышел в коридор, закрыв за собою дверь.

— Нет, — сказала Кресенна. — Не здесь. В твоей комнате.

Джедрек нахмурился, но открыл дверь и позволил ей войти.

— Кто это? — спросил женский голос.

Кресенна раздула свой огонь поярче и увидела темноволосую женщину, сидевшую в постели. Голую, пышно-грудую, красивую по меркам инди.

— Ты кто такая? — осведомилась она, окидывая Кресенну взглядом.

— Я его жена.

— Жена? Но ведь ты… — Услышав смех Джедрека, женщина умолкла и яростно посмотрела сначала на одного, потом на другого. — Ах ты, ублюдок! — сказала она. — Да пропадите вы оба пропадом!

Она спрыгнула с кровати, схватила свою одежду, выскочила из комнаты и пошла прочь по коридору, не потрудившись закрыть за собой дверь. Джедрек подошел к порогу и, прежде чем захлопнуть дверь, проводил женщину долгим взглядом.

— Мне понадобилось три дня, чтобы затащить ее в постель, — сказал он. — Надеюсь, ты пришла по важному делу.

Кресенна не чувствовала ни малейшего желания изображать расстройство по этому поводу.

— Дай свечу. Я не могу поддерживать свой огонь до утра.

Он принес большую свечу со столика, стоявшего у кровати. Она зажгла фитиль от огня, горевшего у нее на ладони, а потом погасила свое пламя.

— Чего тебе надо? — осведомился он, подступая к ней и упирая руки в бока.

Кресенна села на кровать, не спуская с него пристального взгляда.

— Ты знаешь, куда уехал Кадел?

Он кивнул:

— В Кентигерн.

— А ты знаешь зачем?

— Догадываюсь. Он не всегда посвящает меня в свои дела. Говорит, так безопасней для меня.

Кресенна на мгновение задумалась, потом сказала:

— Наверное, он прав. — Она провела рукой по губам, потом отбросила со лба мокрые волосы. Несмотря на все, что случилось сегодня ночью, она не хотела делать этого. Кресенна пыталась убедить себя, что у нее нет выбора, что все планы рухнут, если они не остановят Гринсу, — но она сама себе не верила.

«Вправе ли ты рисковать, оставляя его в живых?» — спросил ее внутренний голос.

— Нет.

— Что «нет»? — спросил мужчина.

Кресенна даже не поняла, что ответила вслух на вопрос, который мысленно задала себе.

— Ничего, — сказала она. — Я пришла сюда потому, что один кирси, работающий на ярмарке — предсказатель, который прорицал лорду Тавису, — решил отправиться в Кентигерн.

Джедрек заметно растерялся:

— Но с какой стати?

— Его посетило видение. Он знает, что мальчик в беде. Возможно даже, он узнал о намерениях Кадела. Возможно, именно их и открыло Тавису пророчество Кирана.

Он тихо присвистнул сквозь сжатые зубы:

— Ты уверена?

Кресенна бросила взгляд в сторону окна. Дождь стихал.

— Нет. Я ни в чем не уверена. Но я знаю одно: предсказатель едет в Кентигерн. Все остальное не имеет значения.

— Ладно. Что ты хочешь, чтобы я сделал?

— Последуй за ним. А когда окажешься достаточно далеко от ярмарки, убей его.

Он побледнел и бессильно опустился в кресло, стоявшее возле окна.

— Но ведь он… Ты сказала, что он предсказатель. Это значит… он такой же, как ты…

Кресенна невольно улыбнулась:

— Ты хочешь сказать, что он кирси. — Она подалась вперед. — Ну и в чем проблема?

— Я никогда не убивал кирси. — Он отвел взгляд в сторону. — Обычно с ними разбирается Кадел.

От этих слов ей не стало легче.

— Он простой предсказатель, — сказала она. — Он ничем не отличается от людей, которых ты убивал раньше.

Джедрек кивнул, но выражение его лица по-прежнему оставалось встревоженным.

— Когда ты должен встретиться с Каделом?

— Через два месяца, на юге Анейры.

Кресенна приподняла бровь:

— Два месяца. Тебе нет смысла возвращаться на ярмарку, когда ты сделаешь свое дело.

— Это не проблема, — сказал он.

— Для тебя. Но если вы оба покинете ярмарку в один день, это может показаться странным. — Кресенна покусала губу. — Ты сможешь выследить его, если он уедет несколькими днями раньше?

Мужчина ухмыльнулся; от сомнения, владевшего им минуту назад, не осталось и следа.

— В Прибрежных Землях ему от меня не скрыться. Мне нужно только знать, как его зовут и как он выглядит.

— Его зовут Гринса джал Арриет, — с трудом выговорила она дрожащим голосом. — Он высокий, необычно широк в плечах для кирси. У него длинные волосы, которые он носит распущенными. Полные губы и высокие скулы. «И тонкие руки, нежнее которых я в жизни не встречала».

— Он чистокровный кирси? Беловолосый, желтоглазый?

Кресенна кивнула.

Мужчина нахмурился, но ничего не сказал. Однако она знала, о чем он думает. Вероятно, ему, как и большинству инди, все кирси казались на одно лицо.

— Сколько дней я должен выждать?

Она пожала плечами:

— Три-четыре дня сможешь?

— Мне все равно. Я же сказал: я найду его.

— Тогда четыре. Все обратят внимание на то обстоятельство, что вы оба покинули ярмарку, но посчитают это простым совпадением.

Он снова кивнул:

— Еще что-нибудь?

— Я не могу заплатить тебе. Все деньги, предназначенные на… на дела такого рода, я отдала Каделу.

— Ничего страшного, — сказал мужчина. — В любом случае денежными вопросами занимается Кадел. Он позаботится о том, чтобы нам заплатили.

— У тебя хватит денег на покупку лошади? Он поедет верхом.

— Да, хватит.

Кресенна поколебалась, потом встала. Казалось, они все обговорили, но она не спешила уходить.

— Я все сделаю, — сказал мужчина, словно почувствовав ее сомнения. — Он не доедет до Кентигерна.

Кресенна медленно пошла к двери, но остановилась на полпути и обернулась.

— Постарайся, чтобы он не мучился, — сказала она. — Пусть он умрет быстро.

Мужчина глубоко вздохнул, и на его худом лице вновь появилось встревоженное выражение.

— Не беспокойся. С кирси я и не поступил бы иначе. Если мне повезет, он даже не увидит меня.